бросок с помехой

Утром их планы идти к деревне претерпели изменения: едва рассвело, как стоявший на страже Уилл растолкал всех — с севера ветер принес запах горелого, а Лаэзель, забравшись на дерево, рассмотрела его источник — за лесом в небо поднимался столб черного дыма. — Похоже, горит та гостиница, о которой нам говорили, — предположил Гейл. Судя по дыму, идти туда нужно было не более половины дня, и группа, немного подискутировав, направилась на север. Оголодавшая за неделю Карлах на ходу жевала сухую булку. Уилл пытался выковырять из своей мудреной прически сосновые иголки. Гейл рассказывал всем желающим слушать о своей кошке — из рассказа получалось, что он советовался с ней едва ли не по каждому вопросу. Шэдоухарт посмеивалась каждый раз, когда Гейл говорил «за кошку», Лаэзель закатывала глаза. Тав отчаянно зевал — всю прошлую ночь он больше вертелся, чем спал, из-за чего теперь напоминал ожившего мертвеца. Ближе к полудню они перешли вброд реку, поднялись по узкой тропе к дороге и наконец-то вышли к гостинице — точнее, к тому, что от нее осталось. Пожар уже почти потушили, но здание сильно пострадало: в левом крыле обрушились балки, дверь в основной зал была сломана, почти вся крыша обвалилась. Двор гостиницы был усеян трупами — почти целыми и обожженными до неузнаваемости. Люди в форме огненных кулаков, дроу и гоблины. Первых оплакивали — одна девушка в доспехах читала молитву, прерываясь на всхлипы, вторых сваливали в кучу с явным пренебрежением и ненавистью. — Зачем здесь столько городской стражи? — спросил Уилл у проходящего мимо. — И что случилось? — Я не… — Ответь ему, — прозвучало со стороны фонтана. — Или… просто иди сюда, Уилл. Уилл повернулся на голос и удивленно воскликнул: — Советница Флоррик! Он направился к сидящей на бортике фонтана женщине — та была испачкана копотью, но, похоже, невредима. — Но если вы здесь, то и отец… — Уилл запнулся. — Он жив. Я думаю. — Вы «думаете»? Что случилось? Советница одернула обгоревшее платье, которое теперь стало еще более откровенным, чем прежде. — Мы с твоим отцом, Ульдером Рейвенгардом, направлялись в… неважно. Сегодня утром «Приют Вокин» атаковал отряд, состоявший из дроу и гоблинов, но, похоже, последние были нужны только как пушечное мясо. Дроу… захватили герцога. Я не смогла ничего сделать. — Женщина потерла лоб костяшками пальцев. — Мои источники уже доложили мне, что похитители направились на запад, но пройдет еще какое-то время, прежде чем сформируют поисковой отряд… — Погоди, — встрял Астарион. — Ты сын герцога Рейвенгарда? Уилл не стал отрицать. — С утра был. С протяжным «о-о-о-о-о» Астарион отошел от фонтана. Что ж, если бы вопрос излечения от возможного цереморфоза решался властью или деньгами — Уилл был бы уже свободен. С таким происхождением — и такими возможностями! С герцогом даже Касадор предпочитал не связываться — его свиту было приказано обходить десятой дорогой, даже если кто-то из нее сам проявлял интерес к отродьям. Паника, наверняка царившая в «Приюте» с утра, практически сошла на нет. Последние угли заливали водой уже с ощутимой усталостью, многие тушившие пожар обессиленно сидели на земле, не способные уже ни что-либо делать, ни даже активно скорбеть. Тав, оглянувшись, кивнул Астариону, взглядом показывая на здание, словно приглашал войти. Они прошли мимо испачканных копотью отдыхающих — те не высказали ни слова против их вторжения. — Что мы ищем? — вполголоса спросил Астарион. — Кухню. Кухня, к слову, оказалась почти целой, хоть и очень задымленной. Оценив перспективы, Тав спустил с плеча сумку и принялся перебирать содержимое корзин и горшков. — Для герцога с ночи разделали несколько недешевых тушек, — сказал Тав, сгружая все, что ему понравилось, в сумку к другим запасам поскромнее. — Вспомнят о них в лучшем случае к завтрашнему утру, когда все уже подтухнет на жаре. Выбрасывать еду… — он запнулся, словно его ударили. — Выбрасывать еду?.. — Астарион подошел к винному стеллажу. Там был не то чтобы богатый выбор, но несколько приличных бутылок имелись. Вот точно все лучшее еще с вечера отнесли дорогим гостям. — …нельзя, — после паузы закончил Тав. Астарион пожал плечами. Он мог бы поспорить — и любой, кто вырос в бедности, поспорил бы с ним. И выиграл бы спор, если бы привел своеобразные доводы. Чем плесневелый хлеб отличается от тухлых крыс? Ну, особо ничем, если сходишь с ума от голода. — У нас должны быть запасы на случай, если не подвернется возможности их пополнить. — Тав. — Что? — Не оправдывайся. — Астарион пожал плечами. — Нравится — бери. Тем более я не вижу, чтобы кто-то возражал. Астарион был готов поклясться, что Тав зарделся — особенно покраснели кончики ушей, — но объяснить этого до конца не мог. Что за странное создание: то творит порицаемые половиной пантеона богов вещи, не поведя бровью, то вдруг стыдится воровства? Он его не понимал. Слишком многое было неизвестно, а то, что он знал, искажало картину еще больше. Вот Тав, полуэльф, третий сын в семье, вероятно, вырос в бедности, если не нищете. Отличный скрипач, хороший воин. Слишком хороший воин — во многом даже великолепный убийца. Так и напрашивается мысль о бардах коллегии Мечей, но тут в уже готовый витраж не встает на место кусок с их зимней встречей — тот Тав мог бы быть кем угодно, но не бардом. И тот Тав, когда ему понравился Астарион, пожелал прибрать его к своим рукам, совершенно не мучаясь угрызениями совести. А тот был точно не куском вяленой оленины. Тав остановился, замерев над корзиной с фруктами. — Подержи сумку, — сдавленно попросил он и, убедившись, что все собранное не вывалится на пол, вылез в окно. Астарион примостил бутылку красного поверх свертков в сумке Тава и закрыл сумки, после чего вместе с ними покинул кухню тем же путем. Тав согнулся под деревом рядом со скалой — те словно обнимали гостиницу, защищая её с трех сторон. Утром он отказался от еды, и его долго и тяжело рвало одной желчью — Астарион успел найти в сумках флягу и устал её держать. — …сибо, — сказал Тав, принимая воду. Он прополоскал рот, выплюнул. Скривился. Сделал несколько крупных глотков, потом, привалившись к стене гостиницы, еще несколько поменьше. Выбившиеся из прически волосы облепили покрытое испариной лицо. — Грушу? — предложил Астарион. — Давай. Груша, видимо, была не очень сладкая, но помогла перебить горечь во рту. Лицо Тава стало чуть менее желтым. — Не мое дело, — сказал Астарион. — Но все становится хуже и хуже. — Я знаю. — Ты не пробовал говорить с Шэдоухарт? Тав медленно моргнул. — Пробовал. Она сказала, что это, скорее всего, из-за травмы головы. Что… возможно, личинка доедает мои мозги. Астариона передернуло от одной мысли. — Думаю, она пошутила. — Тав попытался улыбнуться. — Оно как-то… волнами. Приступ за приступом. Вроде нормально, потом накатывает. Чаще ночью. Тошнота и мигрень. Я думал, что зелья помогут, но нет. Это… не удивлюсь, если это аллергия на иллитидов. И что я умру до того, как мы найдем лекарство. Ладно, я не должен тебе жаловаться. Астарион пожал плечами, изобразив радушие. — О, не беспокойся, мои острые уши всегда в твоем распоряжении, если надо поворчать на жизнь! Тав взял свою сумку и пошел в сторону фонтана. Не поверил. К моменту их возвращения советница уже успела куда-то уйти — на её месте сидел растерянный и морально подавленный Уилл. Завидев Астариона и Тава, он поднял голову и уронил её обратно. — Если бы я был расторопнее… мы с отцом могли бы пересечься. А теперь он у культистов. Возможно, мертв. — Я так не думаю, — качнул головой Гейл. — Кого-то его уровня выгоднее использовать, чем просто убить. К тому же убить его могли и здесь. — В любом случае мы все равно идем к культистам, — сказал Тав. — Можем узнать, что именно с ним произошло и что мы можем с этим сделать. «Приют Вокин» находился на возвышении, и от ворот виднелась находящаяся южнее башня — рядом с заброшенной деревней, если верить рассказам друидов, некогда была обитель селунитов, в которой, скорее всего, и обосновались культисты. День, максимум два, и они доберутся туда. Их путь уже успел затянуться — настолько сильно, что стало неопровержимым: их случай заражения далек от обычного. Гейл, еще в Роще хлебнув вина, начал в красках описывать обычное протекание цереморфоза, не скупясь на описания и подробности. День первый: лихорадка и потеря памяти. Потерей памяти мог похвастаться лишь Тав, но никого из них не лихорадило. День второй: галлюцинации и сереющая кожа. День третий: жертва цереморфоза лишалась волосяного покрова, а из всех возможных отверстий начинала сочиться кровь — на этом моменте Шэдоухарт с воплем «я же ем!» попыталась пнуть Гейла ногой, но не дотянулась. На четвертый и пятый дни кости несчастного начинали деформироваться, а то, что оставалось от его личности, исчезало, уступая чему-то грядущему. На шестой день прорастали щупальца, на седьмой — новый иллитид считался полностью сформированным. Все это занимало меньше декады, и, будь все так, как описано, к этому моменту они были бы уже мертвы. С одной стороны, это вдохновляло: Астарион втайне лелеял надежду найти способ взять верх над личинкой, чтобы оставить её в качестве послушного и полезного домашнего питомца. С другой — в воздухе оставалось висеть множество вопросов: что пошло не так и кому все это нужно? Что могло быть достаточно мощным и изощренным, чтобы взять под контроль явление из других миров? Может, встретившийся им по дороге у моста камбион и знал ответы, но, к своему несчастью, он явился к ним в тот момент, когда, пожалуй, никто из них не был готов к конструктивному диалогу. Гейл, начитавшийся книг, знал возможные последствия контрактов с демонами, Лаэзель презирала порождения ада, Шэдоухарт предпочла игнорировать назвавшегося Рафаилом, Уилл был все еще слишком расстроен, чтобы что-то обсуждать, Карлах едва ли не рычала от одного факта, что её притащили в Аверно, Астарион не спешил соглашаться на аферы без гарантий, а Тав, когда его телепортировали к ломящемуся от еды столу, вовсе стал цветом с гитьянки и разве что чудом удержал новую порцию желчи в себе — в прямом и переносном смысле. Ему было так плохо, что когда к вечеру после очередной порции зелий состояние полуэльфа вроде бы улучшилось, Астарион этому даже обрадовался. Тав должен жить, пока жив Касадор. Потом — как хочет. Вечер дал Шэдоухарт повод подколоть Гейла насчет готовки — та, видимо, была так хороша, что имела все шансы приманить всех тифлингов в округе. Карлах бессовестно заржала, Гейл, возмущенно фыркнув, предположил ей готовить самой, а не знакомая с контекстом девушка в ярких одеждах, вышедшая к их лагерю, в панике начала извиняться. — Я… я… извините, я не хотела вас пугать, или навязываться, или… Мы… пересекались в Роще, где друиды! — Она подняла руки, показывая, что безоружна. — Я шла на звук и так обрадовалась, когда поняла, что это не дроу. Я Альфира, бард, может… вы слышали. Обо мне. Или, скорее, о Лихейле, — она моментально погрустнела. — Она была моей наставницей. — Точно, я вспомнил тебя. — Гейл ткнул в сторону девушки пальцем. — Когда нас вытолкали с Арабеллой из пещеры, ты играла на лютне. — Да! — Альфира закивала. — Я… не смогла больше находиться в Роще. Вы ушли, и, — она судорожно выдохнула. — Ощущение надвигающейся смерти стало просто невыносимым. Все ждут, что еще немного — и они окажутся за стенами, а там гоблины и гноллы… Я решила, что просто направлюсь во Врата Балдура одна! А потом увидела следы лагеря у речки и подумала, что, может… вы позволите к вам присоединиться? Если нет, я пойму, тогда я попрошу просто дойти с вами до перевала… хотя бы. В целом никто не был против первого варианта. Возможно, на решение повлияли утащенные с кухни «Приюта Вокин» припасы — те в какой-то мере подарили им иллюзию изобилия, и еще один спутник не казался обузой. К тому же теперь у них будет, как выразился Гейл, «контрольная группа» — незараженный спутник, по которому будет видно, влияние ли это личинки или чего-то другого. — Круто, у нас будет два барда! — обрадовалась Карлах, когда вопрос был решен и Альфира получила в свое распоряжение чашку травяного чая и миску обжигающей каши с плавающими в ней кусочками овощей и мяса. — А… — Вот этот парень. — Карлах указала на Тава. — Он очень хорош, даром что ничего не помнит! Вечер прошел весело, с полными желудками и песнями под лютню — неплохая в целом компенсация за несостоявшуюся ночь в гостинице. Да, с нормальными кроватями не повезло, но это уже не ощущалось настолько большой потерей. Репертуар Альфиры в основном состоял из вечной классики: песни возрастом за сотню, проверенные тысячей мелких и крупных таверн — про сражения, выпивку, королей и богов. В какой-то момент она с подачи Карлах и чашки вина переключилась на довольно фривольные песни про русалок и гулящих мужей, но вскоре темп перебираемых струн замедлился — мелодия была незнакома Астариону и казалась немного сырой, хотя он мог ошибаться. Поколебавшись, Альфира запела — тише прежнего, но её было хорошо слышно. Из других звуков остался лишь треск костра. «Ночь под звездами танцуй, Прогоняя смехом боль. Все мои слова пусты, Последний свет приходит за тобой. Мне прошепчет вновь луна, Что мой долг не искупить. Спи, в моих молитвах — ты Мой любимый старый друг…» Музыка резко оборвалась. — Простите. — Альфира шмыгнула носом. — Она… не закончена. Ни музыка, ни слова. Моя наставница бы посмеялась над тем, как это плохо, что я даже… не могу толком почтить её память. Простите. Она определенно скорбела — Астарион разбирался во внешних проявлениях подобного, но посочувствовать особо ей не мог. Смерть была естественным состоянием в этом мире, с ней нужно было смириться, в конце концов, единственный, чью жизнь ты можешь гарантировать, — твоя собственная, да и то не всегда и не в любом случае. Тав потянулся к скрипке. Он, чуть нахмурившись, трижды поменял положение левой руки и наконец-то коснулся струн смычком, повторяя сыгранное до паузы, и дальше на пробу изменил мелодию — так, чтобы она переставала быть только грустной, набрала мощь. Альфира, вскинув брови, снова схватила лютню и подхватила новый ритм. — Да, это оно! — радостно воскликнула девушка. — Я поняла, чего не хватает! Спасибо! Если так, то… Это… то, что я хотела донести этой песней. Что мне очень грустно, но… я не могу игнорировать то, что мне дал человек, которого я оплакиваю. — Она закрыла лицо руками. — Я думаю… я смогу её закончить в ближайшее время. — Я не знаток музыки, но в этом есть смысл, — кивнула Шэдоухарт. — Ты понял это быстрее, чем я, — сказала Альфира Таву, улыбаясь. — Наверное… хотя, что за глупая мысль, — она неловко засмеялась. — Наверное, нет никого, кто не потерял бы кого-то важного. — Я не знаю, терял ли я кого-то, — честно ответил Тав, глядя на истертый лак старой скрипки. — Я этого не помню. Альфира стушевалась и, отшутившись по поводу завтрашнего раннего подъема, поспешила пойти спать. За ней последовали остальные. Вскоре стихло шуршание спальников. Ухнула птица, но тут же замолкла, словно пристыдившись. На лагерь опустилась благословенная сонная тишина.