бросок с помехой

Утро, несмотря на прекрасную погоду, не выдалось хорошим. В какой-то момент фоновый шум, который он различал в трансе, стал громче, и Астарион моментально вынырнул в реальность, готовый бороться за собственную жизнь, но, похоже, это было лишнее — на них никто не нападал, а разговор на повышенных тонах вели свои, а ругаться они могли по любому поводу. Поднявшись и взъерошив волосы, он направился к группе у остатков кострища и едва удержался, чтобы не присвистнуть. В самом центре лагеря лежал труп. Зрелище не было таким уж устрашающим для Астариона только потому, что он видел очень много всего прежде. Но стоило признать: может, только убийство Первого на его памяти было более изощренным, и то потому, что несло цель устрашить на будущее, предупредить, что будет, если действительно ослушаться. Альфира была мертва — убита с жестокостью и явным мастерством. Провернуть все так, чтобы никто из них не проснулся от её криков без дополнительных средств вроде магии или зелий, мог лишь истинный виртуоз. Астарион навскидку мог предположить, какие раны (множество) были нанесены ей при жизни, а какие (тьма), когда жизнь уже покинула её тело. Рассеченное горло — о, понятно, почему она не могла кричать, — выколотые глаза, отрезанные пальцы, десятки и десятки колотых ран. Рядом лежал кинжал. Напоследок убийца чужой кровью начертил на земле вокруг тела причудливый круг — довольно ровный, словно делал это много раз. В довершение картины чуть в стороне на земле сидел Тав — растрепанный, с покрытыми кровью руками, — и выглядел так, словно не понимает, что произошло. — …если это проявление превращения?! — рявкнула Лаэзель. — Завтра может случиться что угодно! И тут уже будет лежать кто-то из нас! — Я понимаю не больше тебя. Может, мы его еще послушаем? — Тав? — позвала Шэдоухарт. — Альфира… оказалась не той, за кого себя выдавала? Предположение было изначально глупым — Шэдоухарт даже не верила в свои слова, но упорно давала Таву шанс выйти сухим из воды. Астарион готов был поставить на кон правую руку, что, случись это в первый день знакомства — Тав уже лежал бы рядом с тифлингом с отсеченной головой, но, ой, они все успели к нему привыкнуть и теперь не могли просто прикончить как бешеную собаку. — Кажется, я… убил её, — безжизненно сообщил полуэльф. — Кажется? — неверяще переспросила Карлах. — Да. Я… пришел в себя, когда она уже была мертва. У меня устала рука, но я не помню, как убивал её. — И ты… просто сидел тут все это время? — спросил Уилл. — Да. — Как долго? — С зари. Несколько часов. Более чем достаточно, чтобы отмыться и лечь спать, притворившись, словно не представляешь, что произошло. Любой обычный убийца, желающий остаться не пойманным, так бы и сделал. Астарион так бы и сделал. Тав же просидел полночи, ожидая своей дальнейшей судьбы. Что за глупец: то ли такой честный, то ли откровенно тупой, то ли и то и другое. — Если бы это был кто-то другой, я бы могла предположить, что это из зависти или конкуренции между бардами, — предположила Шэдоухарт. — Но это несостоятельная гипотеза в этом случае. — А что еще тогда? — спросил Уилл. — Должна же быть причина? — А что, если… Астарион подошел к Таву, наклонился к нему, обхватил за предплечья и потянул вверх на себя, заставляя подняться. — Давай умоем тебя, — проворчал он, уводя прочь от остальных. — Может, вспомнишь чего. Он потащил его к ручью. Вода в том была обжигающе холодная, но так было даже лучше: кто-кто, а Астарион лучше всех знал, как отстирывать кровь. Его любимая рубашка все еще была белой, а она повидала столько разного рода грязи, сколько видела, может, только одежда военных лекарей. Тав послушно позволил себя мыть — Астарион безжалостно оттер кровь с его рук и лица, после чего постарался расчесать горемыку влажными пальцами и собрать волосы обратно в хвост. Все это время он боролся с желанием эти самые чужие руки облизать — внушал себе, что кровь уже несвежая и невкусная. Да и все вокруг без того нервные. — Это… не личинка, — в конце концов еле различимо выдавил Тав. — А что? — Что-то… другое. Внутри меня. Очень… глубоко. Ухмыльнувшись, Астарион стукнул его по плечу. — Просто к сведению — я тебя не осуждаю за то, что произошло. Если ты говоришь, что не помнишь ничего, то да, так и было. Но, честно говоря, твое виноватое личико — картина просто бесценная! То ли из-за холодной воды, то ли из-за чего-то еще щеки Тава залились густым, почти лихорадочным румянцем, а лицо стало возмущенным. Все лучше, чем апатичный настрой готового идти на плаху. — К слову, — Астарион сменил тон. — Как твоя тошнота? Полуэльф замер, прислушиваясь к ощущениям. — Только голова болит. — Ну, это уже какой-то прогресс. Тав что-то недоговаривал, это было очевидно, но Астарион не спрашивал. О таком не рассказывают — во всяком случае, не тем, с кем едва знаком. Пусть просто знает, что Астарион на его стороне (и Таву придется очень постараться, чтобы отпугнуть его, но этого лучше не озвучивать). Очень взаимовыгодное сотрудничество. Хах, видимо, когда Астарион предполагал, что Касадор мог бояться только чудовище страшнее него самого, то, кажется, попал в десятку. И все равно Тав выглядел более выгодным вариантом хотя бы потому, что не Астарион его жертва. А бард… да пусть уничтожит хоть всех бардов в мире, подумаешь. К их возвращению паника немного улеглась, уступив попыткам найти смысл в произошедшем. Гейл устроил Таву допрос, стараясь найти причину, которая заставила его убить именно Альфиру, а не кого-то другого, и пока остановился на варианте, что, вероятно, единственным, что её отличало от них, было отсутствие личинки в голове, а раз так, то где-то здесь, скорее всего, и кроется суть. То, что остановило цереморфоз, могло дать личинкам новые функции, например, уничтожение «чужаков» вокруг. Уилл и Карлах выкопали под раскидистым деревом могилу для Альфиры. В ней они похоронили девушку, завернув в плащ и уложив рядом обе лютни, что были при ней. Над насыпанным холмом земли Шэдоухарт произнесла немного странную молитву о темноте и забытье, и мрачные путешественники двинулись дальше, оставляя позади присыпанный землей кровавый круг.

***

Астарион достаточно хорошо разбирался в людях (и прочих гуманоидах), чтобы понять, насколько восприятие ночного происшествия было искажено обычным поведением Тава. Все было бы в разы проще, будь он просто подлым, или отталкивающим, или каким-то еще, но Тава-то и особо злым нельзя было назвать. Он был в чем-то жутко обидчив, страшно любопытен, порой жесток, но это все проявлялось с людьми извне. О «своих» — тех, кого он считал «своими», — он все же своеобразно заботился, опускаясь до воровства у мертвых, воровства у живых, защищая их интересы перед кем угодно, даже каргой, делая все, что в его силах и возможностях — и даже свыше них. У деревни они нашли труп почтового гонца и пса рядом, и именно Тав минут пятнадцать возился с собакой, стараясь как-то убедить животное бросить мертвеца и пойти с ними, чтобы не умереть с голоду. Пес уйти не пожелал, но пристально обнюхал каждого из них, наверное, достаточно пристально, чтобы потом догнать, если захочет. И все же происшествие не прошло даром. В голове Астариона начал созревать и наконец-то оформился дальнейший план — простой и логичный, каким всегда и должен был быть. Сейчас он был более выполним, чем когда-либо прежде. Ведь когда все, кроме него, чувствовали себя напряженно рядом с Тавом, к кому же еще тот потянется, как всякое предсказуемое коллективное существо, кроме как к одному без сомнения обаятельному и прекрасному немного вампиру? А там дело техники. В конце концов, у Астариона за плечами двести лет опыта соблазнения и одна ночь с Тавом в его прошлой жизни. Снова уложить его в постель будет легко. Заставить довериться — еще проще, тому, кто дарит удовольствие, всегда веришь охотно и легко. Да, примитивный план, но чем проще, тем действеннее, разве нет? Подсадив Тава на романтику такого рода, можно будет заставить его поверить в безумную влюбленность Астариона и в дальнейшем манипулировать чужими чувствами в любую сторону, наконец-то получая гарантию того, что Тав в силу своей простоты и наивности даже не подумает его предать. Были только две маленькие, буквально мизерные сложности. Первая: Астариону нужно было ни в коем случае не поверить вдруг, что это все взаправду. Нужно было, чтобы Тав на него повелся, но при этом не повестись самому — да, задача с подвохом, но вполне выполнимая. Сколько других, куда более красивых людей-эльфов-полукровок были в его постели? Не счесть. Еще один не сделает погоды. Вторая: Астарион слабо представлял, как должны выглядеть эти самые отношения. Все его «интрижки» длились в лучшем случае полночи, все его любовники были мертвы — он говорил им что угодно, зная, что завтра уже никто не спросит с него за слова и пустые обещания. У него перед глазами нет и не было примера адекватных отношений между двумя взрослыми людьми — никто в его посмертном окружении никого по-настоящему не любил. Касадор специально заставлял отродий причинять друг другу боль, чтобы исключить даже саму вероятность каких-то теплых чувств между ними, и это сработало. А до этого всего… Астарион не помнил, что было до. Понятное дело, где-то там, вероятно, даже все еще существовала его семья, но ни лиц, ни имен вспомнить он не мог — забыл сам или же его заставили забыть, все едино. С другой стороны, у Тава, вероятно, тоже не было достойных примеров, поэтому они всегда могут импровизировать. Астарион катал в голове мысли всю дорогу — пока другие препирались с гоблинами у ворот, а потом с гоблинами у мельницы. Разговаривали между собой мало, и неуютное молчание продержалось бы, наверное, минимум до следующего утра, но потом кто-то из них перепутал на мельнице рычаги, и несчастный гном, которого они хотели спасти, улетел куда-то вдаль, напоследок ощутив радость полета без шанса выжить после него. — Кажется… — сказал в воцарившейся тишине Гейл. — Я понял, что Тав имел в виду, когда сказал, что это произошло как-то само. Это было глупо, грустно, одновременно с этим смешно и в конце концов вернуло им хотя бы часть прежнего настроя.

***

Обитель Селунэ разваливалась — даже издалека было видно, насколько её потрепало время и непрошенные жильцы. Гоблины и им подобные не отличались ни чистоплотностью, ни уважением к древностям. Статуи были разбиты или изрисованы похабными надписями и знаком культа — отпечатком ладони, переходящей в череп, на фоне перевернутого треугольника. Впервые увидев его, Тав замер, хмурясь, словно попытался что-то вспомнить, но не смог. Гейл предположил, что символ выглядит как сбор из знаков каких-то других религий, и это можно было бы посчитать попыткой фальсификации, если бы не одно «но». На подходе к обители они на своей шкуре удостоверились в реальности Абсолют. От накатившей на всех них волны мощнейшего воздействия они упали в земном поклоне перед новым божеством, чей бесплотный женский голос прозвучал прямо в голове. — Слушай мой голос. Подчиняйся моему приказу. Тон был властным — и не зря. Противиться ему было невозможно, он отбирал волю, лишал зрения и слуха. Астарион уткнулся лбом в брусчатку, способный лишь внимать. Абсолют явила ему темноту и троих в темноте: эльфа-старика в доспехах с необычной для эльфов бородой, мужчину-человека в парче и золоте, женщину, бледную, словно смерть, с мертвыми глазами и сложно заплетенной и богато украшенной светлой косой. — Они — мои Избранные. Они говорят моими устами. Помоги им найти призму — и заслужишь право встать плечом к плечу с ними. Пред лицом моим. Астарион почувствовал, что еще немного — и он согласится со сказанным. Да, так правильно, надо найти призму, если он будет достоин, если он покажет себя… — Моя сила растет. Армии стекаются под мою руку. Час расплаты близок… С рыком Шэдоухарт что-то сделала, и голос вместе с давлением пропали. Стало вдруг легко, как никогда прежде — и в той же мере мерзко, настолько, что захотелось в лучших традициях Тава проблеваться от одной мысли, что только что он едва не отдал себя во власть новому хозяину. Кажется, надо с этим как-нибудь завязывать. Астарион никогда не будет свободным, если не изменит свое отношение к себе и окружающим. Хватит. Хватит. — Что это было? — спросил Гейл. — Абсолют, — выдохнул Уилл. — Нет, эта… штука. «Штуку» Шэдоухарт поспешно засунула обратно в сумку. — Не надо на меня так смотреть, я знаю не больше, чем вы, — вскинулась она. — Этот… голос. Его заглушила реликвия нашего народа, — Лаэзель выделила слово «нашего». — Почему она у тебя?! — Я… не знаю. Я должна доставить её во Врата Балдура — любой ценой. Это единственное, в чем я уверена. Больше я не помню и… — Это руны гитьянки! А значит, это было украдено у нас! — Давайте разберемся с этим потом? — скривился Тав, потирая голову — Абсолют как-то особо сильно приложила его о мост, хотя, стоило признать, что ей не пришлось для этого сильно стараться. — Сейчас это, видимо, наше единственное спасение от подчинения. Решите, что с ней делать, когда в нем не будет надобности. Спор был временно исчерпан. Карлах словно не заметила размолвки — она, хмурясь, бормотала себе под нос ругательства, среди которых Астарион услышал невнятное «Он? Или не он…», но не счел чем-то важным. Не нужно было быть великим пророком, чтобы понять, что происходящее куда серьезнее, чем кажется на первый взгляд, и не сможет разрешиться так быстро, как им бы того хотелось. Но все равно надо было идти вперед. А впереди шумело празднование.