Одна нераскрытая душа

Пара некачественных разноцветных обёрток от конфет, зажатых между пальцами, краска еле заметно стирается под трением, оставляя следы на подушечках и проявляя наружу прозрачную пустоту. Всё будет хорошо, ведь правда? Эму стоит посреди ярко украшенной сцены, за спиной слышны чьи-то голоса, и её кто-то зовёт, но взор лишь крепко приклеен к двум удаляющимся фигурам впереди. Руи оглядывается в последний раз, широко взмахивая рукой, его улыбка отражает сияние солнца, но выражение глаз с такого расстояния различить невозможно, волосы развеваются по ветру, несмотря на все его попытки их пригладить. Цукаса бережно сжимает руку парня, его лицо немного взмокшее от жары и усталости, однако он всё равно словно сгорает изнутри от всепоглощающего огня, в этот раз решившего принять безобидную форму и состоявшего целиком и полностью из счастья. Его тяжёлый рюкзак так и норовит соскользнуть с крепких плеч, но он каждый раз подхватывает его в самый последний момент под заразительный смех второго. Они счастливы вместе, и этого нельзя не заметить. Словно единая система, механизм, который больше не сможет работать, когда из него выдернут даже самую маленькую деталь. Руи столько времени стыдился своей ребяческой влюблённости, но ведь и он тоже не знает сути многих вещей, его восприятие довольно обширно, однако так часто сужаемо при взгляде на самого себя. Он не знает, что и Цукаса тоже смотрел на Эму глазами, наполненными мольбой и разочарованием. Он не знает, что и Цукаса тоже хотел вырвать своё сердце из пламенеющей груди, поскольку то отказывалось его слушать. Их слёзы — всего лишь пара капель из бесконечного океана в вечно болезненной душе. Эму тяжело вздыхает и медленно качает головой, уголки её губ приподнимаются. Какой бы путь Руи не выбрал в конце, он будет правильным, и она это понимает. Порой многие вещи слишком сложно объяснить не только словами, но и тишиной, особенно когда твоё существо было столько лет опутано лозами лжи, отнимающими столь нужный кислород не по твоей собственной воле. Однако со стороны ей различимо многое, и она безусловно уверена в том, что любая концовка не всегда подразделяется только на «плохую» и «хорошую».

***

      — Руи, ты только посмотри! Из моих уст невольно срывается восхищённый возглас, как только я поднимаю голову ввысь и замечаю разлитые по небесному полотну розово-оранжевые краски. Наш поезд отходит поздно, и солнце уже сверкает на прощание, поджидая свою подругу луну. Звонкая трель неугомонных птиц понемногу стихает, палящие лучи становятся прохладнее, приятно лаская раскалённую кожу. Безусловно, мне никогда не хотелось отпускать руку Руи, но на протяжении целого дня было слишком уж жарко, а мы посетили стольких наших друзей… Зато сейчас я могу позволить себе такую роскошь, когда моя ладонь сначала неуверенно, а после уже спокойно прикасается к чужой.       — Красиво… — он едва заметно кивает в ответ и смотрит скорее на меня, чем на небо. В его взлохмаченной фиолетовой шевелюре снова запутался непутёвый листочек, и с достаточно наигранным вздохом мне приходится осторожно его вытаскивать, чуть ощутимо скользя пальцами по лицу. Он хоть что-то может заметить самостоятельно? И всё же, я никогда не смогу разозлиться на него по-настоящему даже с моим вспыльчивым характером, это попросту невозможно. Словно бросать горящую ветку в воду и приказывать ей сжечь море, всё же, в конченом итоге она всё равно позволит себя усмирить. Мы стоим на вокзале, наши вещи аккуратно сложены на ближайшей лавочке, однако самим сидеть никак не хотелось — слишком уж мы взволнованны. Я всё думаю, чем же нам заняться после приезда? Сразу отправиться искать место для проживания или сначала обследовать новый город, ведь там столько всего интересного? Ехать всего пару часов, но за это время мы вполне сможем выспаться и раскрыть глаза уже полностью освеженными. Хотя, это я опять только о себе. Руи будет гораздо тяжелее, даже если он вновь не покажет виду, он пойдёт за мной, лишь бы я не расстраивался, и в конце мне опять придётся тащить его на руках в придачу с его вещами. Кстати, насчёт вещей. Он взял с собой лишь свой маленький жёлтый чемодан, неужели ему этого достаточно? Я собрал всё самое необходимое, следуя строгому минимуму, и то Саки вытащила половину одежды, сказав, что она будет лишь мешать… Но разве предусмотрительность — это плохо? На самом деле я даже не удивлюсь, если Руи взял с собой один единственный запасной комплект, а всё остальное место занял своими механизмами. Надо было мне помогать ему собираться!       — Помни, что ты всегда можешь одолжить у меня что-нибудь! — я вновь поворачиваюсь к нему, прикусывая губу от волнения и какой-то слишком уж перепирающей радости.       — Цукаса, ты говоришь это уже в тысячный раз, — Руи слабо усмехается и зачем-то снова сжимает ручку своего чемодана, словно боится, что у него его вот-вот отнимут и он останется ни с чем. — Я тебя понял.       — Ну вот и хорошо! — сердце бешено стучит в груди, и я уже просто устал так широко улыбаться, это отдаёт какой-то притупленной болью, однако и содрать это выражение со своего лица у меня никак не получается. Чёрт возьми, как же я счастлив! Руи поедет со мной, он не отвёрг моего предложения, даже после всего, что было, всего, что мы так и не обсудили… Я вдруг замечаю, что и сам не контролирую свои действия, когда меня внезапно толкает вперед невидимой силой и я падаю прямо в объятия своего друга, который с лёгким поражением подхватывает меня руками. — Руи, спасибо тебе большое! — я сжимаю его чуть крепче, вдыхаю его привычный, никогда не надоедавший мне запах, утыкаюсь носом куда-то в область шеи и чувствую его хватку на своей спине.       — Да ладно тебе, не нужно меня благодарить… — через пару мгновений Руи неловко отстраняется, вероятно, опасаясь того, что ещё немного, и я его задушу. Его щёки окрашены в нежный малиновый цвет, а в глазах отражается бесконечность, не всегда понятная мне. Всё же, этот парень хранит в себе столько секретов, он и сам — сплошная загадка, а за подсказками следовало спускаться в самую непроглядную тьму. — Знаешь, мне нужно тебе кое-что сказать… Его голос перекрывает свист приближающегося поезда, и я радостно подскакиваю на месте, всё же немного насторожившись от чужих слов. Если говорить честно, весь сегодняшний день Руи вел себя немного странно. Не в том смысле слова «странно», каким его воспринимают другие люди, поскольку с их точки зрения он ведёт себя так постоянно, а в том смысле, что это поведение проявлялось не так часто в нём самом. Он говорит, что счастлив, и кто я такой, чтобы ему не верить? Наверно, он просто напуган таким громким событием, но что-то всё же казалось неправильным и нераскрытым, словно его сознание было превращено в одну сплошную массу, когда какая-то часть оставалась отдельной, пряталась где-то в глубине, и я не мог распознать, в чём же проблема. Проблески вины в его глазах. Порой они слишком заметны. Поезд прибывает на платформу, и от волнения я сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в чувствительную кожу. У нас ещё есть время, поскольку отбытие назначено на тридцать минут позже. Как меня всегда и учили родители, лучше всё сделать заранее, однако меня слабо тянут за рукав, что позволяет толпе пассажиров протиснуться вперёд к молодой контролёрше. Вероятно, так даже лучше, в чём смысл сидеть в вагоне, когда можно продолжать наслаждаться вечерним летним воздухом, ароматом ближайших деревьев и колыханием ветра? Хотя, насладиться всем этим мне вряд ли удастся. Руи смотрит на меня с улыбкой, но я же вижу, что она покрыта небольшими трещинами. Они врываются прямо в моё сердце, заставляя его то ускорять, то сбавлять свой ритм, время ненамного замедляется, когда мои глаза встречаются с чужими глазами, и что-то внутри меня обрывается. Я уже различал это выражение раньше, и мне всегда так хотелось его стереть. Его голос ломается, а руки скользят по моим коленям, он не может различить мир перед собой из-за слёз, однако плакать больше не получается. Он считает себя воплощением стыда и отвращения, но тем не менее цепляется за меня, как за единственный спасательный круг посреди безразличной синевы океана. Он продолжает повторять снова и снова, что его боль не имеет значения, но на деле же он сам так ни разу и не считал, его лишь заставляли в это верить. Он снова лжёт, но его ложь оправдана моим желанием помочь. Мы лежим посреди пустоты, загнанные в угол собственными страхами и обидами, но наши руки сцеплены, и я осмеливаюсь разъединить их только тогда, когда дрожащий от страха комочек у моей груди проваливается в сон…       — Руи, что не так? Он пытается сказать что-то, но каждый раз лишь осекается и продолжает улыбаться, неловко качает головой и извиняется, заводя руки за спину. В них что-то зажато, и я начинаю терять терпение, когда толпа за нами рассеивается, а время вновь возвращается в норму, теперь даже немного ускоряясь. Он ведь доверяет мне, а я доверяю ему, так в чём же проблема? Я никогда его ни в чём не осужу, лишь постараюсь выслушать и позволить чувствам выразиться.       «Неужели? — внезапно я чувствую тяжёлый ком в горле, и у меня никак не получается его сглотнуть даже со всеми моими стараниями, а голос в голове понемногу превращает моё объемное счастье в кучу маленьких крошек от печенья, которое я никогда бы не стал пробовать по собственной воле, — слишком уж горький привкус оставался на кончике языка. — Неужели ты никогда не осудишь? Знаешь, ты ведь такой импульсивный, но, может, первые мысли, возникающие в голове, настолько кричащие, что их невозможно держать внутри и они вырываются куда чаще, чем ты можешь это заметить? Это делает тебя честным человеком, но отнюдь не понимающим. Руи не договаривает, потому что его вера подорвана. Потому что ты держал его, но кто держал тебя в те моменты, когда ты оставался один? Ответственность, та самая тяжёлая ответственность… Выходит, с твоих плеч соскользнула именно она вместо лямки рюкзака. Потому что ты не справился с задачей и сказал что-то лишнее?»       — Руи, ответь мне, что не так! — слишком громко, должно быть, это даже можно счесть за крик, поскольку парень передо мной вздрагивает и чуть вжимает голову в плечи. Какая-то непонятная злость плещется где-то внутри, и я снова не могу с ней совладать. Разве я когда-либо был виноват в том, что он не может сказать, а я из-за этого страдаю и надумываю несуществующие сюжеты? Я честно пытаюсь привести себя в былое спокойствие, но у меня не особо выходит, и вместо этого я хватаю Руи за руки, выводя их из укрытия, являющимся его спиной. Он не сопротивляется, он даже не против того, что я раскрываю его ладони и застываю в ошеломлении, когда с моих губ срывается поражённый вздох.       — Зачем ты это сделал?..       — Знаешь, мне нужно тебе кое-что сказать, — Руи игнорирует мой вопрос, слово в слово повторяя свою предыдущую фразу. Сильный порыв ветра появляется словно из ниоткуда, пара секунд, и обрывки билета, который он вот-вот должен был предоставить перед посадкой, разлетаются по платформе. Мне хочется броситься за ними вслед и поймать каждый кусочек до единого, купить какой-нибудь дешёвый клей где-то неподалеку и соединить их все заново, вернув те самые завораживающие улыбки на наши лица. Он порвал свой билет, значит ли это, что он порвал с нашими намерениями? Со мной?       — Так говори уже!       — Цукаса… — он смотрит на меня, и впервые эти слёзы, наполняющие его глаза, заставляют меня проникнуться жалостью именно к себе. — Я не смогу поехать с тобой. Вот значит как. Я отпускаю его руки и отступаю на шаг назад, я чувствую противную горячую жидкость на своих щеках, но мне наплевать. Он снова соврал, снова заставил меня поверить в детские иллюзии из приятных снов. Я вспоминаю слова Нене о том, что Руи лгал стольким людям, но я-то думал, что он верил хотя бы мне. В первый раз в своей жизни верил настолько сильно, чтобы не отпускать, но он поступает ровным счётом наоборот. Какой же дурак, я ведь знаю, что он любит меня. Так почему тогда? Разве имеет значение? Я пытаюсь схватить свои вещи, но он преграждает мне дорогу.       — Ты меня не выслушал. Пожалуйста, сделай это, — его голос наполнен спокойствием, слёз больше нет, теперь они все перешли ко мне, и его пальцы продолжают вытирать их осторожными движениями, касаясь щёк. Я хочу сказать, что я его ненавижу, но всё равно не двигаюсь с места и коротко киваю, хватаясь дрожащими руками за чужие плечи. — Цукаса, я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за эту ложь, но я всё равно попрошу прощения. Прости за то, что я заставил тебя заботиться обо мне. Прости за то, что говорю тебе это всё так поздно. Прости за то, что ты помог мне так сильно, а я не смог удержаться. Прости за то, что я не готов отправляться дальше даже с твоей поддержкой. Прости за то…что я люблю тебя. Надо же, он всё-таки это сказал. Я чувствую, как его сердце обливается кровью, когда прижимаю руку к его груди. Моя обширная злость понемногу стихает, и я наконец-то начинаю понимать суть вещей. Нет никакого смысла в том, чтобы искать виноватых. Люди поступают так, как они считают нужным. И лишь прижавшись лбом к его лбу, я медленно успокаиваюсь и позволяю себе увидеть ситуацию с его стороны. Вечно один. Вечно сломлен и брошен, двое друзей помогали ему выжить, но не помогали усмирить одиночество, поскольку связь с ним была уж слишком сильна. Столько лет, проведённых в такой кромешной темноте, и разве в этом была его вина? Слишком странный и слишком неправильный, высеченные на коже слова, устремлённые взгляды в сгорбленную спину, грязный гараж и разбитые в крах надежды. Его улыбка — это не просто защитная реакция, это нарисованная чужими руками эмоция. К его душе прикасались так бездушно, скручивали её из стороны в сторону, словно на пробу, сжигали её на безжалостном огне, а он всё это время оставался добрым. Хочет помочь тем, кто его убивает. Опасность всегда исходила от него самого, так сказали люди, а значит они являлись правыми, стоило лишь отгородить себя от них, чтобы позволить им жить в безопасности. Одиночество — это спасение, но оно требует слишком высокую цену. Оно отбирает у тебя то, что ты всегда заслуживал держать в своих руках. А потом он встречает того, кто вроде бы был совсем не против копнуть чуть глубже. Он встречает меня, я вижу в нём брошенного зверька, а он видит во мне того, кто способен приблизить его к спасению. Я беру эту тяжёлую ношу без собственного осознания, а потом я глупо влюбляюсь, и обязанность неожиданно перетекает в желание. Однако даже я не всегда способен здраво управлять своими силами, я могу взять что-то слишком уж неподъёмное и с уверенностью заявить о том, что я-то уж точно справлюсь, даже если никто до меня не мог. Такое высокое самомнение, и не то что бы я каждый раз хорошо с ним уживаюсь. Я просто привык помогать нуждающимся, потому что мне это нравится, но это вовсе не значит то, что меня может хватить надолго. Я тоже имею свойство уставать и терять всю свою энергию, и, хоть она восстанавливается после должного отдыха, порой есть такие ситуации, когда тебя попросту будет недостаточно, как бы ты ни старался. Руи любит меня, я давно это понял. И почему бы ему не любить, когда я оказался первым человеком, готовым перенять на себя столько чужой боли благодаря своей широкой душе? Всё-таки, через определённое время эта любовь заведёт нас в такие непроходимые дебри, снова сдует дрожащий огонёк пламени на фитиле свечи, горячий воск оставит ожоги на руках, стечёт вниз по согнутым локтям. Я хочу помочь Руи, а не ранить его ещё больше. Я перешил его сердце новыми нитками, но они ведь тоже недолговечны и могут разорваться от неосторожных движений. И я прекрасно понимаю, что это значит — быть неготовым уйти. Если он считает, что его место принадлежит ему здесь, то я никогда не потащу его за собой, обусловившись лишь тем, что отпускать слишком больно.       — Прекрати извиняться, дурак, — все те мысли лишь копошатся в моей голове, и я произношу вслух какую-то сущую чепуху, но ему, кажется, этого достаточно, поскольку в этот раз его улыбка искренняя. Моя злость ушла, сменилась любовью и пониманием. Руи дорог для меня, он — хрупкий алмаз, ценность которого распознается не сразу, а после определённых работ, которые в конечном итоге помогут ему засиять, и разве не могу я быть довольным тем, что теперь держу в своих руках что-то настолько ослепительное? Я сравнивал Руи с луной, он отражал мой свет, но теперь это не так. Теперь Руи учится светиться сам по себе, и пусть он всё ещё достаточно блеклый для того, чтобы его заметили издалека, он вполне сможет заслужить такую репутацию через года. Я смотрю на его красивое лицо и решаю, что сейчас меня точно ничего не держит. Последний раз, последнее прощание, и он точно не будет против. Я осторожно наклоняюсь вперёд, перехватываю его удивлённый взгляд, а после чего медленно прикасаюсь своими губами к его, наконец получая для себя тот самый желанный поцелуй, от которого мы оба так часто сбегали. Он выходит немного солёным и неумелым, но я всё равно никогда не смогу его забыть, как и ощущение переплетëнных пальцев рук и чьих-то громких возгласов со стороны, они не имеют никакого значения. Наш собственный способ просить прощения. Руи бережно приобнимает меня второй рукой и всё равно шепчет тихое «прости», растворяющееся во вкусе его губ. Я отстраняюсь и неловко улыбаюсь, снова набрасываюсь с объятиями, принуждая его еле слышно вскрикнуть.       — Спасибо за то, что сказал мне правду, Руи. Это самое важное, и… Пожалуйста, пообещай мне, что будешь счастлив. Пообещай мне, что ты справишься.       — Я не могу быть в чём-то уверен, но я обещаю, — он нежно треплет меня по голове, его глаза вновь полны жизни, и всё возвращается в ту привычную норму, даже если моё сердце всё ещё разрывается по невидимым швам. Я знаю, что так будет лучше, потому что я уже сделал достаточно. Мне неприятно от того, что Руи соврал, но, подумав об этом немного больше, я понимаю, что он поступил правильно. Я бы попытался его отговорить, и мы бы поссорились. Однако сейчас, слыша зов контролеров сзади, говоривший поторопиться, ведь поезд отбывает совсем скоро, сейчас, слыша, затихающую трель птиц и свой тихий всхлип, различая проблески счастья на лице Руи, я способен посмотреть на вещи с более широкой перспективы, которая раньше даже не рассматривалась.       — И я думаю, что у тебя это отлично получится, — я прижимаю его чуть крепче и оставляю поцелуй на его щеке. Мне будет его так сильно не хватать, и я точно расплачусь ещё сильнее, как только за мной закроются двери поезда. Однако почему расставание — это всегда плохое событие? Это новые открытия, это способность отпустить того, кто тебе дорог, чтобы не испортить его жизнь. Я осознаю, что Руи не готов. Он потратил столько времени и сил, чтобы ужиться на одном месте, чтобы полюбить его и осознать свою принадлежность. Столь резкие переходы вряд ли хорошо скажутся на его улучшенном благополучии. Я хочу, чтобы он был счастлив, и я его отпускаю. С размазанными слезами на мокром лице, с тяжёлым давлением на сердце, с одним из обрывков от его разорванного билета, который запутался в моих волосах, с моей обширной любовью и покрасневшими глазами, — я его отпускаю. — Руи, ты тоже прости меня за всё… Я понимаю, почему ты мне не сказал. Я бы расстроился и отказался от поездки ради тебя, хотя на самом деле я так хочу изведать всё новое. Ты причиняешь мне боль, но разве боль неуместна? Я очень ценю то, что показал тебе то, чего ты никогда не мог увидеть раньше. И ты сделал то же самое. Руи Камиширо, ты чертов дурак, но это мне в тебе и нравится. Он широко улыбается в ответ, и мне хочется поцеловать его снова и снова. Не стоит, тогда мне будет ещё сложнее. Быть может, мы встретимся ещё через какое-то время, уже повзрослевшими, и снова скажем друг другу это душевное «спасибо». Спасибо за то, что помог мне измениться. Меня зовут ещё громче, а свист поезда будто бы становится ещё отчетливее. Я, наконец, расцепляю наши руки и уже хочу развернуться, как вновь слышу его голос.       — Постой… Есть ещё кое-что. Возьми это, — он неловко подвозит ко мне свой чемодан, и внутри меня что-то взрывается в очередной раз. Он всё продумал уже давно, с самого начала. С того момента, как я предложил поехать вместе. Он не спал ночами и что-то готовил… Я на пробу приподнимаю чемодан и слышу, как там что-то передвигается, хотя он не такой уж и тяжёлый. Забавно, а я-то всё пытался понять, почему у него так мало вещей, когда по правде он не взял ни одной.       — Что там? — вежливо спрашиваю я, всеми силами стараясь не разрыдаться ещё пуще. Выходит, поспать в вагоне мне вряд ли удастся.       — Откроешь и узнаешь, — Руи тихо хмыкает и чуть толкает меня в плечо. — Иди. Тебя ждут. Я коротко киваю, ещё больше жалея о том, что взял с собой столько ерунды, ведь теперь мне ещё приходится тащить этот чемодан. Возможно, я выкину половину своего барахла, как только доберусь до пункта назначения. Но что бы Руи ни положил внутрь, я сохраню это всё до конца своей жизни. Просмотрю снова и снова через пару десятков лет, вспоминая этого парня, которого я на своих руках вытащил из столь глубокой бездны, для которого, по крайней мере, открыл новые горизонты. Столько вещей я узнал только благодаря ему одному, я всегда обладал достаточным количеством уверенности, но именно он показал мне собственную значимость для этого мира. Саки и Руи — первые люди, спасенные мной. И кто знает, может быть там, впереди, есть ещё много таких людей, на которых я случайно наткнусь в самой пучине отчаяния? Это я и собираюсь проверить.       — Руи.       — Да? Он смотрит на меня с болезненным выражением, — не хочет плакать слишком сильно, пока я не уеду. Закатное солнце отражается на его прядях, грудь широко вздымается, а пальцы нервозно играются с краями светло-голубой рубашки. Всё-таки, как же мне повезло его встретить. Я нарочито медленно ставлю ступню на выдвинутую маленькую лестницу поезда, наткнувшись на раздражённый взгляд контролёрши, но ведь она ничего не понимает, лишь не хочет задерживать рейс. Я нахально усмехаюсь ей прямо в лицо и наигранно извиняюсь, бросив все свои вещи и ринувшись к Руи обратно, чтобы обнять его в последний раз, сопровождаемый криками, о том что никто меня больше ждать не будет, хотя я знаю, что это ложь, их всех забавляет развернувшаяся сцена, и даже машинист выглядывает наружу, с легкой улыбкой качая головой. Весь мир подождёт, если захочет.       — Что ты делаешь, у тебя поезд уезжает! — Руи сначала слабо сердится, но тут же начинает смеяться, как только я едва не сношу его с ног и невесомо приподнимаю над землёй. Такой лёгкий, я помню это с того самого случая, когда нёс его на своих руках в кровать после того, как он заснул от изнеможения и переизбытка эмоций в моих объятиях.       — Ничего! — я взлахмачиваю его неопрятную шевелюру и приближаюсь прямо к уху, прошептав пару слов, которые невозможно различить со стороны. — Я тоже тебя люблю. Он тут же смущается и отстраняет меня от себя, чуть ли не толчками передвигая меня к поезду. Сжимает столь родную ладонь, и наши пальцы разъединяются. Позже, проматывая все эти события в своей голове, я вспоминаю, что тогда бесстыдно плакал на всю округу, даже не замечая этого, в то время как Руи держался, дабы не устраивать слишком громких сцен. Всё-таки, мы с ним такие разные, как и наши пути, но мы обязательно найдём нужную дорогу. Выше, дальше, в полную неизвестность, и я знаю, что теперь у нас всё будет хорошо. Конец после конца, о котором не пишут в книгах, страшась испортить сюжет, но который всегда проживается героями. Наконец, я захожу в поезд, затащив все свои вещи внутрь, и тут же несусь в своё купе, прижавшись носом и ладонями к тёплому стеклу. Он стоит прямо за ним, неловко машет в ответ, и я чувствую, что поезд начинает своё движение. Солнце окончательно скрывается за облаками, но это не значит, что оно не взойдёт на следующий день, чтобы светить с прежней силой.