Одна нераскрытая душа

Пару дней назад передо мной встали довольно-таки важные вопросы: «Есть ли хоть малейшая толика смысла в том, что я пытаюсь преподнести? Стоит ли мне по крайней мере попытаться преобразовать сгусток из приятно-болезненных ощущений в материальные слова? И хватит ли у меня вообще смелости, чтобы позволить тебе прикоснуться к отталкивающей обнажённой действительности?» Закрыв веки и увидев на обратной стороне твой отпечатанный силуэт с золотистой обводкой, я всё же пришёл к выводу, что пара нескладных предложений, выведенных этой самой дрожащей рукой, не причинят вред никому. Знаешь, я столько лет изучаю природу людей и их поступков. По какой причине в моменты душевных волнений они вызволяют наружу столь неуместные для сложившейся ситуации чувства? Зачем они касаются пламени голыми руками, и даже когда остаются с вечным отпечатком ожога на обгоревшей коже, то всё равно продолжают носить в своих же карманах зажжённые спички? И почему по мои представлениям я сам не могу являться частью этого дымящегося мира, ведь боль от шрама — это всего лишь боль от прожитого дня, который уже пронёсся и больше никогда не наступит, дабы пронзить насквозь? Как оказалось, мне не нужны были какие-то ответы, поскольку с такими бездонными просторами тьмы перед глазами я вряд ли вообще смог бы понять их значение. Когда моя точка опоры — непрочный прутик, сплетённый из собственных ничтожных надежд, обломилась, то я наткнулся на один-единственный выход. Выход, который так дружелюбно манил меня своим призрачным сиянием, и я бежал, пока земля разрывалась под моими ногами, разъезжаясь в стороны и затягивая меня в одну из узких низин трещин. Там я нашёл своё место. Там я смог стать идеальной серой фигурой, противным скучным главным героем, столь часто забываемым зрителями из-за совокупности самых банальных качеств, в фильме, который поставил не я. Никто не делился сценарием, и поэтому я начал писать его сам, развёл огонь из подручных средств и всегда следил за тем, чтобы он не угас. Я полностью отделился от обычной мирской жизни и больше не являлся кусочком всеобщей мозаики, поскольку она довольно не плохо собиралась и без меня. И всё же, мне казалось, что чего-то недоставало. Словно я не был способен увидеть собственное отражение под правильным углом и ровно по этой причине не различал даже малейшего влияния на вещи вокруг. Опять я пишу слишком много и ухожу в свои мысли… Это всё не столь важно. Мне стоит быть конкретнее, и теперь я достаточно смел готов, чтобы изъясняться проще. Блуждая по глубинам пещеры, мне удалось наткнуться на тебя. Как ты вообще осмелился спускаться в подобное мрачное место? И как бы я не пытался обезопасить тебя от возможного риска, в итоге именно мои руки опускались первыми, именно моя дурацкая слепая доверчивость впустила тебя с тревожно-сладостным ожиданием чего-то волшебного. Хотел ли я это испытать? Конечно же, да. «Неважно, каким образом тебя проткнут насквозь в этот раз, ты ведь никогда не упустишь возможность позволить холодному лезвию разрисовать алые узоры на всех уязвимых частях! Так что, естественно, теперь попробуй привязаться всего лишь после одного эмоционально связывающего события! Покажи всю свою ничтожность и уродливую жалкую сущность, дабы прочувствовать её разрушение в более мощном порыве!» Все эти мысли, что крутились в моей голове, пока ты держал меня в своих руках. И этот удушающий липкий страх, обволакивающий глотку прямо изнутри, и это желание разорвать медные оковы цепи вокруг еле вздымающейся грудной клетки, и этот противный звон в ушах, заставляющий свято поверить в собственную безумность… Как тебе удалось заставить меня развернуться в совершенно обратном направлении, если я сам отказывался его замечать? И самое главное — как я сам поверил в его существование? Порой люди и правда делают невероятные вещи, а я снова отхожу от темы… Мне не хотелось бы отнимать слишком много твоего времени на бессмысленные слова, но в то же время хотелось бы передать свои чувства. Чувства. Столь мешающие компоненты, однако столь необходимые и оживляющие, особенно при их возрождении. Тенма Цукаса, я излагаю свои искренние благодарности за заново дарованную мне веру. Пусть это звучит слишком формально и чересчур вычурно, пусть я идиот глупец, что не найдёт в себе сил, чтобы сказать всё вживую, но просто знай, что всё это — реально. Наши совместные воспоминания и проведённые вместе дни. Спасибо за предоставленную возможность разглядеть свой потенциал, способный принести пользу остальным. Я не знаю, встретимся ли мы ещё хоть раз. Не знаю, как ты примешь моё решение и что ответишь, какой реакции мне стоит ожидать. Однако я искренне прошу тебя понять и следовать своим путём, который однозначно будет тяжёлым и ухабистым, но в то же время принесёт тебе столько славы, ведь ты никогда не отступишься и продолжишь стремиться ввысь. Я возвращаюсь к своей роли наблюдателя со стороны с единственным отличием — теперь я могу наблюдать и за собой. Пожалуйста, не переживай за моё благополучие, поскольку теперь я в порядке. Пока что я не готов идти дальше и покорять новые горизонты, но для тебя это важно. Пожалуйста, просто будь счастлив и не теряй своего ослепляющего сияния. И можешь быть уверен в том, что ты оказал достаточное сильное влияние на чуть ли не сдавшегося мальчика, который ещё даже не увидел мира. С такой силой ты способен на многое. Просто помни это. Спасибо. Мои чувства реальны и всегда были таковыми. PS. вещие сны, оказываются, существуют 22. 08. 04. Руи: 3 Бумага неровная от засохших капелек — слёз? В любом случае я могу лишь предположить, однако в присутствии своих собственных я никак не сомневаюсь, они скатываются вниз по щекам и порой приземляются на письмо, хоть я и стараюсь предотвратить подобное, отводя от себя листки подальше. Но всё же, ведь так хочется рассмотреть все неровные буквы, выведенные дрожащей рукой, изучить все изгибы от кривого почерка, разобрать каждое перечёркнутое слово и ощутить очередной беспощадный укол в сердце. Порой я писал письма своей сестре в больницу и оставлял ей их на прикроватной тумбочке, наказывая ей прочитать после своего ухода и взамен получая её послание, которое потом заучивал чуть ли не наизусть. Однако раньше мне всегда хотелось во всём ощущать неповторимость и доводить всё до идеальности, так что я постоянно переписывал письма раз за разом, впоследствии выбирая самый успешный и красивый вариант. В случае с Руи всё было совершенно наоборот: я прекрасно вижу, что он запечатлел всё это в приливе своих эмоций, порой оказывался слишком взволнован, и я еле мог разобрать написанное, но всё равно ощущал эту кисло-сладкую микстуру на кончике языка из-за собственного переизбытка чувств. Он потратил на это столько времени…       — Дурак, — по купе разносится приглушённый всхлип, но меня он не слишком тревожит, в конце концов, я здесь совершенно один. — Ну почему тебе нужно быть таким глупым? Сказал бы всё сразу, и я… И я обязательно написал бы письмо в ответ… Длинное! Даже длиннее твоего…даже… Мой голос снова срывается, и мне приходится откладывать бумаги в сторону, прикрывая лицо руками. Действительно, это кто ещё был дураком, правильно? Скажи Руи о своих намерениях раньше, то я бы точно разрушил абсолютно всё из-за своих интенсивных чувств даже против собственного желания… Всё же, самая эгоистичная часть моего создания никогда и не умирала, она всё также жаждала любви и признания, жаждала отсутствия страха быть снова брошенным в одиночестве, в особенности тем, кто со всей внезапностью стал столь близок. Я хочу, чтобы он был рядом. Прямо в эту минуту, когда перед глазами всё расплывается от слёз, заставляя очертания предметов растворяться, я хочу, чтобы он успокоил меня своей безмолвной улыбкой, даруя мне блаженное умиротворение. Это всегда больно. И я знаю, что это нормально, но всё же проще от этого не становится. Немножко перетерпеть перед наступлением желанного счастья? Но а как же все мои планы? Планы, рассчитанные на нас двоих? Ладно, их-то всегда можно изменить, как бы ни было тяжело, но как я могу изменить свои чувства? Как я могу перестать сжимать между пальцев его распечатанную фотографию, которую по секрету всегда носил под чехлом телефона? Как я могу оторвать свой размытый взгляд от найденного на дне чемодана письма и не прокручивать все написанные слова в своей голове столько раз, что они уже насильно врезаются в память? Кстати, насчет чемодана… Руи продумал всё от и до, оказывается, он изначально планировал передать его мне. Свой любимый жёлтый чемодан с детскими маленькими наклейками. И он наполнил его до краев. Откуда-то достал снимки с нашего самого первого совместного выступления, разместил их в небольшом украшенном альбоме, придавая абсолютно каждой странице свой особенный вид. Помнится, Руи упоминал о своём друге, занимающимся дизайном, и я почти сразу смекнул, что дело не обошлось без него. Совсем скоро я убедился в этом окончательно, как только нащупал какую-то мягкую ткань, которая оказалась моим новым сценическим костюмом. Я настолько поразился подобной находке, что до последнего отказывался верить в реальность происходящего и чуть ли не убедил себя в том, что мне всего лишь снится чересчур затянутый сон с элементами как и страшных событий, так или слишком хороших. По моими меркам совсем скоро я уже должен был пробудиться от своего громкого будильника, но либо он у меня окончательно сломался, либо я всё-таки находился в сознании. Как-то раз я говорил Руи, что было бы очень не плохо когда-нибудь сшить себе подходящий костюм и даже показывал ему небольшие наброски с дизайнами. Но как он вообще смог их запомнить? В который раз меня покидал здравый смысл, и я был уже готов поверить во что угодно, да даже в то, что Камиширо умудрился залезть в этот чемодан сам, однако этим надеждам всё же не удалось сбыться. Вместо этого я обнаружил две маленькие сшитые игрушки в виде меня и Руи, практически микроскопически передающие все детали.       — Ты просто издеваешься надо мной, — с уст срывается шипение, сердце разрывается на части, и мой опустошённый взгляд вновь фокусируется на раскрытом чемодане посреди купе. Я изучил уже каждую вещь вдоль и поперёк, проклиная парня на чём свет стоит, но всё же проникаясь к нему всё большей теплотой. Мне очень стыдно за свою неспособность понять суть вещей куда раньше, чем всё закончилось. Я бы хотел отплатить Руи тем же, даже большим! Но итоге всё, на что меня смогла хватить, — это подарить ему неумелый поцелуй на прощание и скрыться за дверьми поезда. Я могу лишь надеяться на то, что мой смелый жест был уместным и что его оценили по достоинству. За окном уже простирается глубокая ночь, а я всё сижу на полу посреди разложенных вещей. Я ощущаю себя маленьким мальчиком, которому подарили целую гору подарков на день рождения, который ещё не наступил, но мне стоит радоваться и благодарить за заботу. Это большее, что Руи мог оторвать от себя, и ведь он правда старался, а я… Волосы закрывают лицо, пальцы сжимаются в кулаки, и я тут же несильно ударяю себя в грудь одним из них. Если сейчас я не встану и не поверю в собственную значимость, то всё наше прожитое время вместе — пустяк, что ничего не определял. Колени подрагивают, мне приходится схватиться за столик у окна, который тут же опасно наклоняется, но всё же удерживает мой вес, и приподнимаю голову, взглянув в черноту снаружи, чувствуя бурление эмоций изнутри, берущее надо мной власть, но всё же остающееся в узде. Пора бы мне уже поверить в самые что ни на есть очевидные факты и перестать отвергать действительность. История Руи могла бы иметь куда более плохое развитие, если бы в неё внезапно не вмешался я собственной персоной. Он сам написал это в своём письме, так почему я тогда должен сомневаться в своём влиянии? Наверное, я просто никогда не мог поверить в том, что его было и в самом деле достаточно. Будто для столь громкого заявления мне нужно было в буквальном смысле вытаскивать его со дна или перерезать верёвку у шеи. Только тогда меня было бы достаточно? Невероятно глупое предположение, за которое я всё же так отчаянно цеплялся, продолжая бороться во благо и еле поддерживая баланс. Я помогал Руи проходить свой путь более уверенными шагами, в то время как он даже без собственного осознания сам помогал мне не сворачивать с нужной дороги, куда меня порой так тянуло. Вместе у нас получалось куда лучше сохранять равновесие на лезвии ножа, а теперь я боялся оступиться и ненароком порезаться. Когда я успел стать настолько зависимым? Как мне теперь стоит воспринимать свои первоначальные слова о том, что мне просто стоит приобрести полезного напарника, ничего более? По какой-то причине я стал настолько уверен, что этой самой уверенности мне стало недоставать.       — Руи, — слова рождаются внезапно и быстро, обращаются в трепетно бьющих крыльями бабочек и вылетают изо рта, словно из распахнутого окна. Тонкие полоски от слёз использовали моё лицо вместо холста, разрисовав его в прозрачные цвета, которые в своё же время породили оттенки красного, усыпавшие немного припухшие щёки. — Привязываться к тому, кто в свою очередь привязывается к тебе — это не ошибка. Это чувство, что не поддаётся управлению. И я сохраню это чувство до самого последнего дня. Я знаю, что эта крепкая связь не способна задушить никого из нас, она лишь скрепляет наши крепкие узы, невидимые линии, тянущиеся от мизинчиков пальцев. Однажды она оборвётся. Возможно, даже скорее, чем кто-либо из нас может ожидать. Но это будет правильным решением. Это будет знаком того, что теперь мы готовы воспринимать не только болезненную часть воспоминаний, но и ту, которая цветёт миллиардами ярких бутонов, устилая разноцветными лепестками уголки наших душ. Просто помни о наших днях и будь уверен в том, что и я никогда не посмею о них позабыть. Я отправляюсь в новый путь, Руи. Я вижу очертания неизведанных мне мест вдалеке. Я слышу шум ветра в ушах, даже если всего лишь образно. Я чувствую, что ты думаешь обо мне в эту самую минуту. Я знаю, что скоро каждому из нас станет проще. Спасибо за то, что оставался рядом и позволил мне спасти нас обоих.

***

Протянутая вперёд ладонь и произнесённые вслух слова. Лёгкое дуновение ветра за спиной и робкие шаги, оставляющие дрожащее эхо. Теперь я знаю, что это ты. Теперь я вижу черты твоего лица. Лунный диск в вышине сменяется солнечным, и так постоянно. Порой мне хотелось нарушить гармонию и не позволить яркой звезде вдруг померкнуть, даже если она всегда восходит на следующий день. Разве могу я быть постоянно в этом уверен? Что, если когда-нибудь солнце просто откажется возвращаться? Какой тогда будет смысл от луны, чей свет она будет отражать? В отчаянных попытках сохранить присутствие солнца я решил остаться в тени и позволить дням длиться чуть дольше, забывая о важности ночи. Я думал, так будет лучше каждому. Я считал, что каждое несчастье в мире рождается с уходом солнца, и что будет полезнее наслаждаться его лучами больше, даже если это означало, что моя собственная роль никогда не была доиграна до конца. Но солнце вернулось, чтобы убедить меня в обратном. Оно обхватило меня своими горячими лучами и растопило осколки льда, сковавшие оболочку. Оно сказало мне, что являлось ко мне в таком образе, лишь потому что я сам хотел видеть его таким. Оказывается, если бы я только позволил себе поверить, то и я бы сам смог изменить своё отношение. Ведь я и сам могу сиять, одарять остальных надеждой и теплом. С каждым днём я убеждался в этом всё больше, и теперь мне уже не так страшно. Теперь я могу выйти из темноты в совершенно другом облике, теперь я могу не опасаться движения солнца, ведь я понимаю, что оно должно озарить своим светом каждую точку мира и что оно никак не может постоянно стоять на месте. Даже если я сам всё ещё возрождаюсь, в один день придёт и моё время. Время, когда я отправлюсь дальше.       — Эму-кун, как думаешь, можем ли мы немного модифицировать сцену? Таким образом нам откроются совершенно новые возможности!       — Конечно-конечно, Руи-кун! Я с радостью помогу тебе! Парк становится всё оживлённее с каждым днём благодаря всеобщим усилиям. Мы с Эму продолжаем радовать как и детей, так и их родителей своими выступлениями, и наши идеи никогда не иссякают, казалось, даже наоборот: они рождаются куда чаще, чем мы сами можем этого ожидать. Первый день после прощания с Цукасой я провёл у себя дома, заперся в давно не убранном гараже и пустым взглядом сверлил стену перед собой. Я всё переживал из-за своего письма — правильной ли было идеей отдавать его? Ведь я мог оставить бумаги и себе, чтобы через несколько лет перечитать и подивиться своей юношеской неопытности и способом изливать столь громкие чувства. Но всё-таки я решил, что увидеть его Цукасе куда важнее, несмотря на залитые слезами слова и неровный почерк от трясущейся руки. Я никогда раньше не писал никому письма, только если в качестве реквизита для постановок. Возможно, мне стоило бы выразиться более открыто и отчётливо? Но, в конце концов, Цукаса ведь тоже не дурак, и раз ему удавалось так хорошо понимать меня раньше, то разве не получилось ли бы у него и в этот раз? Я убедился в этом буквально через пару часов, когда мой телефон чуть ли не взорвался от многочисленных сообщений Цукасы, в которых он то и дело то благодарил, то проклинал меня, присылая множество фотографий, где он сидел прямо на полу со всеми полученными от меня подарками, до сих пор сжимая письмо в руках так крепко, что оно чуть ли не рвалось под воздействием такой мощной внешней силы. Его волосы были растрепаны, а лицо немного помятое из-за слёз, что вначале так сильно поразило меня, ведь Цукаса всегда так бережно обследовал свой внешний вид, особенно перед тем как запечатлеть себя на снимке. Оказалось, он действительно не ожидал ничего подобного… К тому же, мне и впрямь стало немного стыдно из-за отнятой у Тенмы возможности оставить и мне хотя бы что-нибудь. Я был настолько напуган его вероятной реакцией на мой отказ, что мне хватило смелости сказать правду только в самый последний момент, когда он уже не мог повернуть назад и потянуть меня за собой. И всё же, мой страх не был обусловлен одной лишь эгоистичной причиной. Я не хотел, чтобы Цукаса хотя бы рассматривал вариант отказа от своей поездки из-за чего-то настолько бессмысленного, поскольку дело уже было не в нём. Просто пока что я не готов. Пока что я не хочу совершать резких движений и вновь загонять себя в неблагоприятную обстановку, ведь я только-только начал осваивать жизнь здесь. Связь между людьми представляет собой лишь длинную нить, а то, из чего она состоит, каждый решает сам. Будет ли она тонкой проволокой, что разорвётся, лишь наткнувшись на малейшую преграду? Будет ли она прочно сплетённой веревкой с десятками крепких узлов, что будет сложно разъединить? У меня есть вполне обоснованные основания, чтобы верить в то, что наша связь достаточно сильная, но в то же время и невероятно хрупкая. Мне бы не хотелось положить всему конец из-за собственных неосторожных действий, что вполне могло произойти, отправься я вместе с Цукасой в дорогу. Я больше не хочу врать, в особенности человеку, который сделал для меня столь многое. И даже если мне больно, то я готов вынести эту боль, дабы освободить в своей душе место для чего-то ещё. Эму хватает меня за руки и с широкой улыбкой снова тащит на сцену. В её волосах запрятались яркие заколки разных форм и цветов, сама она облачена в изумрудное платье с прикреплёнными за спиной крыльями, которые на сцене раскрывались и придавали ей вид лесной феи. Придумывать с ней дизайны — довольно кропотливая работа, поскольку хоть Эму и предлагает бессчётное количество новых идей, она никогда не может остановиться на чём-то одном, так что моя помощь приходится как раз кстати. Поначалу она и сама грустила без Цукасы, и в один день совершенно случайно призналась мне в том, что ожидала моего скорого возвращения. Она поняла, что я никуда и не собирался ехать лишь по моему взгляду в момент нашего прощания… А ведь я всегда знал, что с её проницательностью мне стоит быть осторожнее, хоть она никогда бы не причинила никому вред, использовав её во зло. Я вспоминаю самый первый день нашего знакомства с Цукасой, когда он подошёл ко мне в парке. Ожидал ли я тогда такого развития событий, таких внутренних преобразований, которым поспособствовал один случайный человек? Конечно же, нет. Я всё ждал его быстрого ухода, небрежно брошенных слов и разочарования в глазах, но всё обернулось ровным счётом наоборот. Жизнь такая непредсказуемая и мимолётная, что порой я совсем не успеваю за неё хвататься и она снова ускользает между пальцев, словно мягкая шёлковая ткань. Однако в этот раз мне удалось вцепиться за предоставленную возможность изо всех своих сил, и я ещё ни разу об этом не пожалел. Опыт и пережитые события определяют человека, и даже если когда-нибудь его память начнёт давать сбой, выдавая лишь блеклые пробелы заместо дорогих воспоминаний, то шрамы в душе никуда не денутся. Они всегда будут храниться внутри, ведь без них ты бы и вовсе не был тем, кем являешься в настоящий момент. Жизнь — лишь нелепая случайность, но именно из случайностей сплетается общая картина мира. И теперь я наконец-то способен это осознать.       — Знаешь, Эму-кун, у меня есть для тебя один небольшой сюрприз. Глаза девушки загораются сияющим блеском, она проворно заглядывает ко мне за спину и чуть вздыхает, не обнаружив там ничего особенного. Я лишь коротко смеюсь и аккуратно разворачиваю её голову в сторону, направив взгляд на осторожное движение у края сцены.       — Руи-кун! Кто это?! — Эму тут же несётся вперёд и с любопытством спрыгивает вниз на землю, уставившись во все глаза на самодельного робота.       — Привет… Я…Нене… Кусанаги Нене, — раздаётся приглушённый механический голос изнутри, заставляя Отори радостно вскрикнуть. История всегда стремится к балансу. Даже если она никогда не повторяется, из общего механизма выпадают определённые детали, и он видоизменяется до неузнаваемости, всегда можно найти знакомые схожести и расписать ими новые страницы. Теперь я точно в этом уверен, и теперь начинается моя новая история, которую я точно захочу прожить без всяких сожалений. Теперь начинается моя новая история, которая никак не могла родиться без предыдущей. Теперь моя грудь способна вбирать в себя больше кислорода. Теперь моя душа начнёт раскрываться.