Бертосексуалити

      Высокие столики, отсутствие стульев, пиво, холестериновая еда и неутихающий галдёж — это место напоминало Робу традиционные немецкие пивнухи. На родине он бывал до смешного редко, зато ностальгию по домашнему укладу никто не запрещал.       — Вот и ты! — поприветствовал Хаутдезерт.       Присоединяясь, Роб опустил на стол свою кружку с пивом.       Каким-то расчудесным образом Берт успел привести себя в безупречный вид. Чёрная рубашка с расстёгнутым воротом. Чёрные прямые брюки. Начищенная обувь. Уложенные назад волосы. На работе его шевелюра обычно собиралась под колпак, а подтянутая фигура терялась за свободной медицинской робой. Но выходя за пределы рабочей обстановки, Берт преображался до неузнаваемости.       Роб же перед выходом разве что успел принять душ и переодеться в чистое, но совершенно невзрачное.       — Это мой бар, ты присвоил его.       — Я первый пришёл — бар мой.       — Да клал я хрен, что ты первый. Я показал тебе это место.       — Тебе невыгодно со мной ссориться, Штицхен, я тебе нужен, — Берт сделал глоток своего пива. — И вообще, это гейский бар.       Роб по-совиному моргнул, поведясь на секунду.       — Это никакой не гей-бар, не держи меня за дурака.       — Тайный клуб по интересам. Смотри, тут одни мужчины.       — Ну конечно, гений! Это ж пивнуха.       — Когда-то её основал Кларк Шмидт — борец за права ЛГБТ в 80-х. В те времена заведение по понятным причинам не афишировало свою тематику. Но негласная традиция дожила и до наших дней. Серьёзно, Роб, эту легенду все знают. Тебе следует лучше читать историю нашего города.       Прихлопнутый известием Роб собирался высказаться, но в последний момент лишь нервно клацнул зубами. Картина вырисовывалась удручающе голубыми красками. Это что же, он интуитивно выбрал в любимчики бар для гомосексуалистов?       Хаутдезерт отпил ещё пива, посмаковал его на языке и лишь затем произнёс:       — Да разожми уже седалище, я только что это всё придумал.       Длинные пальцы Роба ухватили хихикающего Хаутдезерта за воротник.       — Пиздливая ты особь! Mir fehlen die Worte. Ближе хера родни нет, что ли? Чего ты всё к нему сводишь-то?       — Если бы ты внимательнее смотрел со мной бейсбольные матчи, то раскусил бы обман сразу. Кларк Шмидт входит в состав «Нью-Йорк Янкис».       — Мне космически по хрен, куда там входят твои любимые фрики, кто биту держит, а кто шары пинает.              — Ах как я люблю этот гомофобский синонимизм! Всегда звучит так латентно…       Ну как вообще? Хаутдезерт взял да принял гавканье Роба за заигрывание.       — Ты нашутился на сегодня, трепло?       — Сверх меры.       — Чудесно! И я не гомофоб.       — Да, ты говорил, — пальцы, имитируя шажки по столешнице, приблизились к чужой руке. Роб дёрнулся точно от кипятка.       — Куда клешни тянешь?       — Роберт.       Мурашня пробежалась по затылку Роба. Полная форма его имени звучала почти похабно из уст засранца.       — Что?       — Сегодня можно больше не звенеть яйцами. Здесь нас никто не знает, — изящная ладонь легла Робу на предплечье. Провоцируя, проверяя. С выразительным намёком Роб уставился на неё: не слишком ли та задержалась. Хоть бы хрен! Пальцы скользнули ниже в попытке аккуратно расцепить Робу кулак. — Ножа не бойся, бойся вилки: один удар — четыре дырки, — в голосе Хаутдезерта слышалась улыбка. — Оставь это. Дай его мне.       Только теперь Роб заметил, что схватился за столовый прибор. Медленно разжав пальцы, он позволил Берту отобрать у него нож.       — Доброго вечера, я Тоня, — прощебетала подошедшая официантка. — Желаете перекусить?       — Ты голоден?       Роб не успел и слова вставить, как Тоня затрещала пуще прежнего:       — Рекомендую наши фирменные колбаски с кислой капустой.       Покажи мне, где тебя о чём-то спрашивали?       Берт неожиданно тоже залебезил:       — Двумя неделями ранее я пробовал у вас великолепный пирог с мясом и тыквой.       — О. Сожалею, это было сезонное блюдо.       — Как жаль.       — Очень жаль, — для сочувствующей слишком довольно она улыбалась. Ясно кому. Берт притянул к себе слишком много внимания, ничего нового. Внутри Роба закопошилось что-то такое, чему он не смог сформулировать названия. Что-то новенькое и жутко гадливое. — Хотите, спрошу повара, что он сможет придумать для вас?       — Благодарю за заботу. Всё же, подожду нового сезона.       — Ожидание того стоит. Я и сама обожаю этот пирог.       — Да, ожидание, порой, самое сладкое.       Зубы Роба разнылись от раздирающего нетерпения. Официанты тут, конечно, лишь бы в хуй не дуть. Прежде привычку трепаться с каждым встречным Роб замечал только за людьми с юга Америки. Там это буквально национальный обычай. Особенно трясти языками любят на кассах супермаркета в тот момент, когда к ней выстроена километровая очередь.       Роб молчал, чуя, как его лицо выдаёт соответствующие истекающему терпению субтитры. Наконец, считав их, официантка свалила. Однако улыбка с лица Хаутдезерта никуда не делась. Роб снова ощутил шевеления гадливого чувства…       — Так что у тебя там за зацепка с глотателем болтов? — завёл тему Берт. — Нужно сказать, ты меня заинтриговал.       — В Мемфисе был похожий любитель накормить своих жертв всякой не пригодной в пищу хернёй. В экспертизах тоже всё указывало на механическую асфиксию: тёмно-фиолетовые трупные пятна с множественными внутрикожными кровоизлияниями, цианоз кожных покровов и видимых слизистых оболочек, отёк мягких тканей лица. Но большинство из перечисленных признаков встречаются не только при механической асфиксии, но и при других видах быстро наступившей смерти.       — Ага, поэтому они имеют диагностическое значение лишь в сочетании с доказательствами, что уж точно охарактеризуют конкретный вид механической асфиксии. В данном случае это доказательство — инородное тело в просвете дыхательных путей.       — Ц-ц! Все такие грамотные, на хер некого послать! Инородный предмет могли затолкать уже после смерти. Говорю же, в Мемфисе происходили подобные случаи убийства.       — Человек, всё же, воистину жестокий зверь. Только он получает удовольствие от издевательства над мёртвыми сородичами.       — Сколько сострадания к мёртвым, надо же, хах! Ты сам со слюнями на подбородке препарируешь трупаки.       — Эгэ! Работа с трупом — процесс исключительно творческий. А я самая творческая личность на свете. Когда-то я даже хотел стать художником.       — А стал посмешищем? — перебил Роб, пока Хаутдезерт не впал в профессиональный экстаз. — Ich scherze.       Время от времени Роб перескакивал на немецкий, обожая наблюдать, в каком недоумении вытягиваются рожи собеседников. Однако на этот раз он пожалел, что не выразился понятым Берту языком. «Шучу» — скрытое «извини», которое ему всё же стоило донести.       Когда-то Берт лечил людей. Всё изменил трагический случай. Вины Берта не было — маленькая пациентка оказалась безнадёжно обречена. К тому же, херня случается. А у каждого врача есть своё мини кладбище. Это жизнь. Но трагедия сломила самоуверенного амбициозного доктора. Берт ушёл в судебную медицину и отныне работал только с мёртвыми. Это было то личное и хрупкое, что Хаутдезерт доверил Роберту. А доверие предавать подло.              — Принесу записи в понедельник, потерпи.       Ситуация заходила куда-то не туда. Услышанное Робу категорически не понравилось. Но назвать причину он не решался даже сам себе.       — А ты не мог просто захватить эти записи сюда?       — А ты не мог просто ответить мне сегодня, что придёшь? — парировал Берт. — Есть ещё вариант: забери их сам. Хоть сегодня.       Роб подвис, скромно уточнил:       — Это будет удобно? — ему захотелось дать себе хорошенького леща.       — Да, без проблем. Можешь даже потом остаться, — по тому, как его физиономия трескалась от улыбки, стало ясно — что-то задумал… — «Нетфликс и чилл».       Это ещё что за ребусы?       — Предлагаешь всю ночь сериалы и документалки наяривать?       — О, этот чопорный немец не в курсе, что такое «Нетфликс и чилл».       Исходя из контекста, догадывался. Запахло жареным. Роб возмущённо вскинулся.       — Хрена себе заявочка! А ты ничего не перепутал?       Конечно же, Роберт Штицхен, тёртый калач, уловил, куда подули голубые ветра. Вдобавок, так прямо Берт ещё не зазывал к себе. Всегда были обходные лазейки.       В принципе, Роб не был против продолжить пятничную попойку у Хаутдезерта.       В принципе, Роб был не против, если между делом они немного полапают друг друга, точно два юнца.       В принципе, Роб не возражал против их… дружбы с привилегиями.       Роберт уже знал, совсем скоро ему предстоит испытать беззащитность перед самим же собой. В двух случаях из трёх дело кончалось одинаково. Стоило лишь остаться с Бертом наедине, и Роб терял связь с реальностью. Поначалу Хаутдезерт кажется безопасным: он умеет вежливо расшаркиваться перед Робом и бесчисленно ему уступать. Но также Хаутдезерт умел держать его за нервы, время от времени потягивая их как за марионеточные нити. Очень скоро, Роб спинным мозгом чуял, его трахнут по-настоящему. Хаутдезерт методично подбирался к этой цели. А Роб… Будто и не против?       Ну уж нет!       Берт улыбнулся с прищуром, забираясь пальцем под манжету чужой рубашки. Втиснув его в узкое пространство, он без затей начал изображать движение фаллического органа. Робу захотелось курить. Пиздец подкрался к жопе с ложкой! Берт не опускал глаз и, казалось, почти не мигал. Роб видел этот взгляд уже бесчисленное количество раз и знал, что тот означает. Он выжидающе наблюдал за наглой непосредственностью Берта. Хаутдезерт вообще не парился насчёт тактичности и личных границ.       — Просто расслабься. Я знаю, ты любишь в начале побрыкаться. Но также знаю, что у тебя есть чувство момента. И ты умеешь брать от него всё.       Роб протолкнул в себя ещё пива. Незатейливые прикосновения подбросили дровишек в топку, сделав Роберта оголённым нервом. Берта угораздило даже на руке отыскать его эрогенную точку.       — Ты спятил? — мозг Роба наконец-то сгенерировал трезвую реакцию. — Вокруг люди.       — Штицхен такой Штицхен, — игривый переливистый смех, точно у мальчишки. — Никто не смотрит. А даже если и так, что такого они подумают?       Простой как табуретка! Ясное дело, что! Не за то волка бьют, что сер, а за то, что на хуй сел.       — А тебе совсем плевать, что думают другие?       Ответ Роб знал и так. Слишком свободным был Берт, чтобы зависеть от общественного мнения.       — Будто в этом что-то плохое… Если расценивать секс как возможность расставить роли, продемонстрировать агрессию или власть, тогда он и будет выглядеть для тебя посягательством на достоинство личности. Но секс — это лишь вариант коммуникации. Нам не нужно через него что-то доказывать. Всё, чего мы должны хотеть — доставить друг другу удовольствие.       — С какой это радости ты вдруг примешал сюда нас? Уменьши разбег, Хаутдезерт! Я пока ещё к твоему синдикату не примыкал.       — Меня определённо радует это «пока».       Роб собирался гавкнуть что-то неласковое, но понял, что нечего.       — Мечтай, — огрызнулся он уже неуверенно.       Расстегнув пуговицу на манжете, Берт погладил Роба по кисти. Прикосновениям теперь ничего не мешало. Они свободно добрались до сужающейся части руки, погладили по тонким волоскам.       Роб чувствовал, как мутнели его мозги. Как медленно, но верно он подтекал всей своей массой к умелым ладоням. Железа́ самоуважения там что, совсем атрофировалась? Роберт придумывал новые матерные слова: старые с ситуацией уже не справлялись.       — Выходим через пять минут, — отрапортовал он и стартанул в сторону туалетов.       

***

      По возможности Роб пользовался служебными кабинками. Уровень его брезгливости зашкаливал, а в сортирах для персонала всегда бывало чище.       Он нажал на ручку. Заперто.       — Не понял.       Опять нажал. Чуда не случилось.       Ладно. Дверь не член — не хуй дёргать. Роб мог покурить и прямо здесь.       Едва он затянулся, как на его плечо опустилась чья-то конечность.       С пулевой скоростью Роб потушил сигарету в раковине и обернулся.       — Ты ещё что тут забыл?       — В общем туалете-то? — Хаутдезерт изобразил недоумение. — Здесь нельзя курить.       — Яйца курицу учить будут? Scheissegal!       Хаутдезерт исполнил неожиданный финт: хлопнул Штицхена по заду. Стало быть, он решил, что его сюда позвали, чтобы… Ну всё! Роб схватил Берта за грудки, сметая с места. Ухмыляясь, тот сжал запястья Роберта и, отступая спиной, увёл за собой в кабинку.       — Ну нет! — дать задний ход не вышло: слишком крепко в Штицхена вцепились. Не сработал даже полицейский приём захвата.       Полный непонятным восторгом от его слов, Берт погладил Роберта по ширинке.       — Если бы я слушал тебя каждый раз, когда ты запрещал себя трогать, мы бы друг к другу до сих пор на «Вы» обращались.       — Тут антисанитария.       — Чистюля Румпельштильцхен.       — В отличие! Грязный извращенец, — Роб облизнул пересохший рот. — Какое количество инфекций ты уже накрутил на свой хобот?       — Если так интересно: я за безопасный секс. А ты как думаешь?       — Я предпочитаю вообще не думать о твоих… Твоём, — чёрт. Ровный строй мысли опять пошёл по кривизне. Роб собирался сказать вовсе не это.       — Нет, я о том, что ты думаешь о безопасном сексе?       Роб оскалился, сильнее вдавил Хаутдезерта в фанерную стенку. Прочистив горло, обманчиво спокойно прошипел:       — Я не думаю, что тебе пригодится эта информация.       — Считаешь, мне ещё не пора знать?       Сжав кулаки, Роб встряхнул подлеца. Ему хотелось действовать на опережение (со своим влечением к Берту — тоже). Первым сбивать с толку убийственной репликой. Пользоваться эффектом неожиданности. Но раз за разом Хаутдезерт ухитрялся раньше ловить его на крючок.       Роб повёл ладонями ниже. Зажившая собственной жизнью правая рука накрыла чужой пах. Берт шумно выдохнул и развёл ноги шире. Вторая ладонь Роба ушла назад, нащупала затянутую в ткань брюк крепкую задницу.       Их губы столкнулись в злом, жёстком поцелуе. Роб наваливался сверху всё крепче, всё теснее. В штанах гетеросексуала Штицхена здорово окрепло. Он схватил Берта за руку и нетерпеливо прижал её к своей ширинке. Там ей сейчас было самое место. Свидетельствующий о нетерпении жест завёл их обоих. Они тёрли друг друга, жадно целуясь.       Складное твёрдое тело Берта сделалось таким правильно податливым. Губы его были мягкими и смелыми, а язык — игривым и вкусным. И Робу хотелось сожрать это долбанное совершенство. Залезть с головой в этот охренительный рот.       Странно, что никто им не помешал. Словно целый мир забыл об этом месте. А может это Роб забыл о целом мире.       — Хватит! — встрепенулся Штицхен, отступив. Берт немного обмяк, потеряв опору. Со вкусом облизнул налитые губы, потёр подбородок, порозовевший от контакта с чужой щетиной.       По-хорошему, на этом следовало и остановиться. Но когда это «по-хорошему» кого-либо интересовало?       — К тебе или ко мне?       — Что за… разумеется, к тебе! Мои записи у тебя, болван!       — А-а-а, точно, — протянул Хаутдезерт со странной интонацией. — Так мы идём? За записями.       В общем, слово за слово, хуем по столу — так они и решили.