Расположение

      — Руи, ты не посмеешь пойти завтра в школу, — Нене тревожно покачала головой, осторожно дотрагиваясь до руки парня, сидевшего на своей кровати. Его рубашка была снята, выставляя напоказ тощее туловище с многочисленными алевшими побоями. Он поминутно морщился от неприятных ощущений, особенно когда его подруга прикасалась к ссадинам смоченной в спирте ватой.       — Я бы хотел не возвращаться туда больше никогда! Но ты же знаешь, что мои родители…       — Твои родители поняли бы абсолютно всё, если бы ты перестал скрывать от них свою боль, — Нене тяжело вздохнула, откладывая вещи на стоявший рядом комод. Её губы подрагивали, а лицо было смертельно бледным.       — И что ты мне предлагаешь? А если мне больно каждый чертов день, разве не будет больно и им от осознания, что их сын такое ничтожество? — Руи невесело усмехнулся и прикрыл свою грудь руками, оглядываясь по сторонам, чтобы зацепиться взглядом за домашнюю футболку. — Прекрати уже смотреть.       — Будто бы там есть что-то, чего я не видела, — Нене сощурилась, но выдавила из себя улыбку, дабы не ухудшать настроение парня ещё больше. Она посмотрела в сторону, на его рабочий стол, который вновь был завален кучей бесполезного на первый взгляд, но столь важного для него, хлама. Опять работает над чем-то, надо же, силы всё ещё остаются. Это было хорошим знаком, иначе Нене просто не выдержала бы очередного несчастья в виде отсутствия какой-либо мотивации у друга. Должно быть, это стало бы настоящим концом света, приближение которого не была бы способна остановить даже её присвоенная уверенность. Руи приподнялся, чтобы тут же упасть обратно на кровать и тихо промычать что-то неразборчивое. Его грудная клетка с тяжестью вздымалась вверх и вниз, а рёбра просвечивались даже сквозь ткань одежды. Он снова не ел и не спал, потому что забыл или не посчитал нужным. Нене прекрасно видела большое скопление грязных кружек на столе, в которых, вероятно, уже кто-то поселился, воспользовавшись полнейшим безразличием парня, который даже не мог донести их до кухни. Интересно, куда всё-таки смотрели его родители? Они возвращались с работы поздно вечером и заглядывали в комнату любимого сына, чтобы увидеть то, как он закрывает дверь прямо у них перед носом, вечно используя в оправдание то, что «Я сегодня не успел убраться. Впрочем, и вчера, и позавчера тоже.» В такой ситуации нельзя было не переживать, и в самом деле, за Руи волновались абсолютно все его хорошие знакомые, но толком помочь никто не мог, особенно учитывая то, что порой из него приходилось выжимать каждую фразу тисками.       — Руи. Тебе всё ещё больно? Нене возложила руки на плечи друга, чтобы всмотреться в его потухшие глаза. В этом не было ничего отличного. Его ресницы трепетали, а длинные русые пряди скрывали лицо. Нужно будет их обрезать впоследствии. Конечно, ему всё ещё больно, кто мог сомневаться? Кровь больше не стекала вниз по фарфоровой коже, но обида душила изнутри, сжимая его в дрожащий крошечный комок с вечно зашуганным выражением лица. Как же его запугали. Нене помнила времена, когда Руи не мог перестать жаловаться на вечный холод, когда она оставалась с ним на ночь, чтобы согревать своими объятиями, но его плоть всегда оставалась ледяной, будто его только-только достали из глубины прибрежной реки, чудом умудрившись спасти. Больше он ничего не говорил, но лучше от этого ему не становилось. Интересно, помогало ли ему хоть раз то тёплое одеяло, которое Нене так заботливо шила ему полгода, силясь успеть к дню рождения, который он никогда не праздновал? Ему всё ещё было больно, но сердце продолжало стучать. Даже слишком быстро и громко, чтобы поверить в то, что оно было способно удержаться внутри столь хрупкого тела. Ему однозначно не стоит идти в школу завтра, иначе он свалится без сознания ещё до того, как его основательно изобьют в очередной раз.       — Я подарил ему рисунок, — Руи всхлипнул, и Нене вновь нахмурилась от злости и разочарования. Выходит, то, что они столь долго и тщательно мусолили эту тему, так и не возымело существенного воздействия.       — Я знаю, что ты подарил ему рисунок, хорошо? — она бережно погладила друга по спине, вновь подготавливая себя к речи. На обществе это работало совершенно наоборот, но когда они оставались наедине, говорить всегда приходилось по большей степени именно ей. — Для меня это не кажется чем-то таким уж серьёзным, но я знаю, сколько этот жест значил для тебя. Раз ты решился на подобное в тот день, значит, этот урод Тенма и в самом деле как-то зацепил твоё внимание, верно? Ты вообще чересчур добрый человек, но здесь подключается и кое-что другое… Если ты готов поделиться с кем-либо своим творением, то ты отдаешь частичку себя, ты смеешь довериться тому, кто её получает. А потом эту частичку разрывают на тысячу маленьких кусочков, и ты больше не можешь её собрать, чтобы восстановиться. Сколько раз эта история уже повторялась? Руи неопределённо пожал плечами, явно не желая отвечать на этот вопрос. Какая уже разница? Но по её мнению разница всё же была. Так они хотя бы будут знать количество этих раздробленных кусков, на месте которых теперь не находилось совсем ничего, чтобы вместе прийти к решению, чем эту пустоту можно заполнить. Это такая ирония — и почему человек, которому от природы было даровано столь нежное сердце, в итоге должен молча наблюдать за тем, как это самое сердце покрывается твёрдой коркой?       — Но я хочу, чтобы ты понял одну столь простую вещь, — Нене остановилась, будто бы решая, стоит ли ей продолжать. После того, как она уже зашла столь далеко, очевидно, что пути назад не было. — Твой рисунок был, безусловно, очень красивым, даже учитывая то, что я не видела его. Основная ценность, всё же, не в привлекательности неровных линий, а в твоих чувствах, вложенных в них. Ты хотел, чтобы Тенма улыбнулся взаправду. Может, он как раз это и сделал, кто знает? Однако для тебя это уже не должно иметь какого-то значения. Ты должен научиться ценить самого себя, даже если это и сложнее, чем мои сказанные сейчас слова, хотя, поверь, мне очень сложно сейчас говорить тебе всё это. Ты, как и твое художество, оказался обесчестен человеком, который не посчитал нужным залезть в твою голову, чтобы подумать: «А как же этот придурок может себя чувствовать после всего этого?». Тебе плохо, но… Но я не верю, что эта проблема без решения. Выходит, мы просто слишком плохие сыщики, в отличие от того, какими были в детстве.       — Клянусь, я тебя не заслуживаю, — парень моргнул пару раз, глупо улыбнувшись. Нене горько хмыкнула в ответ, для себя подметив, что ему стало немного лучше. Уже хоть какое-то достижение. — А вообще, ты хорошо указала на то, какими мы были проницательными десяток лет назад! Ты всё ходила и пряталась за моим плечом, как, все-таки, смешно, что теперь мы успели поменяться местами… Но есть в тебе одна черта, которая, я уверен, никогда не поменяется. Ты будешь говорить людям правду в лицо, и тебе будет наплевать на их реакцию, поскольку, раз ты сама считаешь свои слова верными, это является для тебя самым главным. И меня это так восхищает! Когда-нибудь я отплачу тебе по заслугам, ну а сейчас… Разрешишь ли ты вновь поплакаться у тебя на плече, сетуя на свою ужасную жизнь?       — Камиширо, ты полнейший идиот, — Нене рассмеялась и осторожно обняла его, опасаясь ненароком навредить ему ещё больше.       — Я тоже тебя люблю.

***

      — Ненавижу тебя. Да неужели? Неужто наш всеми почитаемый святой Тенма всё же решился сказать подобное прямо в лицо своей жертве? Эта броская фраза и правда вырвалась из его горла, однако Руи не слышал. Он предпочитал прикрывать уши, пока они всё ещё оставались в целости и сохранности. Впрочем, он не особо нуждался в том, чтобы различать эти слова описанным органом, когда всё так просто читалось по губам светловолосого парня. Только не по его взгляду, как и всегда — в нём ничего не отражалось, кроме кошмарной неизвестности. Это пугало. Он сам пугал. Но отвращение брало верх, отвращение возрастало, охватывая стеблями все внутренности на своём пути, не разрешая осмелиться на лишний вздох. К чёрту этот рисунок. Нене была права, и ему не стоило идти в школу сегодня, однако куча долгов по предметам сделала своё дело. Руи вытер алую струйку крови, стекавшую по своей щеке, не желая портить рубашку. Возможно, если ему повезёт, он сможет даже восстановить равновесие и пуститься прочь, чуть ли не падая от дрожи в конечностях, бежать всё дальше и дальше. Тенма его ненавидит. Вполне очевидно, не правда ли? Только он никогда не говорил этого вслух раньше. Он вообще практически ничего не говорил, только продолжал наносить увечья, словно это было его самым любимым делом. Неужели ты ненавидишь меня, а не кого-то ещё? Смотрел ли ты в зеркало хоть раз? Ты ведь тоже истекаешь кровью, разве что не своей. Камиширо нахмурился от этих мыслей и с силой закусил губу, пока не почувствовал медный привкус на языке. В любом случае так лучше, чем ничего.       — Ты знаешь, я просто на дух тебя не переношу, — Тенма перехватил его предплечье и заломил руку за спину под рваный вздох второго. Сегодня Тсукаса почему-то явился один, без вечной сопровождающей свиты, чего не случалось практически никогда. Именно по этой причине ему вдруг захотелось поговорить? — Ты такой жалкий. Почему ты не можешь быть противным? Тогда было бы… Тогда было бы проще. Почему ты обязательно должен казаться в моих глазах крошечным безобидным зверком, только что высвободившимся из-под опеки любящей матери? Ты…       — Когда ты уже заткнешься? — Руи криво усмехнулся, немного отползая назад, пока его спина не уперлась в холодную стену здания. — Мне абсолютно всё равно, что ты там надумываешь обо мне, и кем я могу казаться в твоих глазах.       — Мне сказали, что ты полнейший урод, — Тенма не обратил на его слова никакого внимания, он лишь состроил такое кислое выражение лица, будто собирался разрыдаться прямо сейчас. — Мне сказали, что я буду чувствовать себя лучше. Мне сказали, что ты заслуживаешь такой участи. Мне… Руи заметил переменившееся настроение своего обидчика и решил воспользоваться выдавшимся моментом, чтобы наконец подняться, опираясь на ледяную поверхность. Он понятия не имел, что происходило с этим психованным, но особого желания разбираться не было. В настоящий момент ему оставалось лишь убраться отсюда как можно быстрее, было бы, конечно, неплохо прихватить с собой и рюкзак, но Тенма крепко держал его в своих руках, не отпуская. Что ж, придётся отыскать его чуть позже. Камиширо осторожно отступил в сторону, внимательно наблюдая за Тсукасой, который так и бормотал что-то себе под нос, совершенно позабыв про свою поставленную задачу. Его взгляд выражал отчаяние, но это лишь вызывало в груди более тягучее ощущение отвращения. Возможно, у него сегодня просто слишком плохой день. Какая жалость, что и у Руи тоже. Он оглянулся по сторонам, в любую секунду ожидая заметить верных дружков Тенмы, однако поблизости никого не было, по крайней мере, не в его поле зрения. Если он хочет смыться, сейчас самое лучшее для этого время. Внезапно Руи вспомнил, что взял с собой для своего друга Мизуки небольшую алую ленту, которая… Которая лежала в переднем кармане рюкзака, оказавшемся в ужасном плену. «Ну уж нет, без нее я никуда не уйду», — пронеслось у него в голове, и он вдруг резко пихнул стоявшую рядом мусорную урну, из которой на землю посыпались непристойные для вида отходы. Тенма вздрогнул и моргнул пару раз, отведя свой взгляд в сторону, чем Руи сразу же и воспользовался, вырвав рюкзак из его ослабших рук. Складывалось впечатление, будто он вообще его еле держал, едва ли не роняя вниз.       — До скорой встречи, — прошипел Руи, перебрасывая лямку через плечо, даже не оглянувшись на прощание. Встреча обязательно произойдет, разве что она будет нежеланной для них обоих. Был бы другой выбор, и они бы обязательно перестали назначать эти противные свидания у себя в голове, потому что на словах между ними никто ни о чем не договаривался. Впрочем, не то чтобы и действиями особо получалось. «Выбор есть всегда», но на эту ситуацию великая народная мудрость уже никак не распространялась, а может, о ней попросту и не слышали. Выбор присутствовал, но для Тсукасы они все были одинаковыми и бесполезными, он больше не замечал различий, а границы между понятиями «хорошо» и «плохо» давным-давно уже смылись, смешиваясь в единую однородную массу. Тсукаса желал бы встретить на своем извилистом пути какого-нибудь мудрого волшебника, который смог бы придержать его за руку, чтобы, наконец, остановить. Однако в жизни такие подарки судьбы довольно редко идут в комплекте со страданиями, так что теперь уже никто не позволил бы ему в страхе задёрнуть занавес, объявив это шоу провальным. Зрителей было не так уж много, но каждый из явившихся заплатил довольно высокую цену за то, чтобы наблюдать за эпичными поворотами в постановке, которая ни разу не репетировалась заранее, но от этого не казалась менее скучной, в конце концов, если в ней главными героями выступали два самых броских ученика школы, то их призвание, как и место, было высечено у них на обратной стороне кожи при самом рождении. Это — бесконечный круговорот, цикл, без которого общество не сможет просуществовать достаточно долго, чтобы взрастить новое поколение, до одного из которых когда-нибудь, к всемирной надежде, дойдет, что если сорвать оковы с груди, то дышать получится гораздо проще, чем их родителям. Один бьет, тогда как второй истекает кровью, принимая удар. Баланс между силой и слабостью, и никого больше не волнует, что они уже давно успели поменяться местами, и теперь слабый стал сильным, хоть все еще не может поднять руку даже на уровень глаз. Когда выступающие вдруг забывают сцену, в которой должны играть, или вдруг путают свои реплики со словами другого персонажа, то закопанные в почву семена паники разрастаются с куда большей скоростью, в конечном итоге заставляя бежать наутек. Только бежать уже некуда. «Саки была бы тобой разочарована», только Саки уже мертва и вряд ли когда-либо окажется способной созерцать все кошмарные деяния своего милого старшего братца. Тсукаса отвесил себе пощечину, вцепившись зубами в нижнюю губу и съезжая вниз по стене, однако это не усмирило одну безумную мысль, сновавшую у него в сознании. Это ее вина. Это ее вина. Если бы Саки выжила, то ничего бы этого не было. Он был бы все тем же веселым, солнечным парнем с яркой растянутой улыбкой, ему было бы искренне жаль бедного мальчика из параллели, и он бы, может, даже захотел ему помочь. Ему жаль и сейчас, только эта жалость отвратительная и отталкивающая, эта жалость принуждала Тсукасу обращать внимание на ссадины, которыми было покрыто чужое тело вдоль и поперек, а потом эта жалость начинала душить его, приговаривая, что такое совсем непривлекательное искусство родилось из-за него, так что ему нужно продолжать его развитие. Тсукаса всегда хотел помогать другим людям, он знал, что отлично на это способен, знал ровно до того дня, как Саки перестала сжимать его широкую ладонь своей крошечной, скрывая потухшие малиновые глаза за дрогнувшими в последний раз ресницами. Её светлые локоны, всегда пахнувшие какими-то сладкими ягодами, обрамляли умиротворенное лицо, пушистыми волнами спускаясь до локтей, а он вдыхал аромат этих чарующих волос, омывая их своими холодными слезами. Зачем она умерла? Она была такой юной, и все так радовались, когда её выписали из больницы, но радость довольно быстро сменилась печалью. Осень ещё не успела окрасить листья деревьев в золотой, как они опали, теряя свой цвет. Следующей весной сквозь образовавшиеся почки пробились новые свежие побеги, и природа была этим достаточно довольна. Как прискорбно, что человеческое горе неисчерпаемо, по крайней мере, оно не рассасывается за такой короткий период. Если время кого-то и лечит, то ты вряд ли вообще доживешь до этого восхитительного момента, когда сможешь испытать это на себе. Смахивать вину за все свои натворенные дела на давно ушедшую сестру — так вот значит, до чего Тенма Тсукаса успел скатиться. Знаешь, лучше бы болен был ты, а не она, потому что Саки точно бы справилась. Она была настолько сильной, что порой эта сила закрывала её своей массивной тенью, из-за которой девушка всё ещё любопытно выглядывала, с детским удивлением осматривалась по сторонам. Саки никогда бы не позволила себе причинить вред другому живому существу, будь то самое невинное растение или самый жестокий человек. Что она думает сейчас, если все-таки смотрит за ним откуда-то сверху? Вероятно, она уже поспешила отвернуться, решив, что та частичка её брата, которая погибла вместе с ней, содержала в себе все лучшие качества, невозвратимые теперь. Тсукаса передвигался, разговаривал, словом, существовал, как и все остальные, но что-то у него внутри было сломано настолько сильно, что надлежащее лечение не находилось. Его родители ничего не замечали. А есть ли смысл обращать внимание на людей, которые практически постоянно живут в фантазиях, где их дочь вернулась домой в тот день и продолжает возвращаться сейчас? Быть может, так было даже лучше, потому что смотреть на их опустевшие блеклые лица в минуты озарения являлось самой мучительной пыткой. Говорят, что самое худшее в мире — это потерять собственного ребёнка. Тсукаса мог бы поспорить с этим утверждением, если бы только ему было с кем. Самое худшее — это перестать замечать своего оставшегося в живых ребёнка, который постепенно преобразовывается в призрака. Он что-то рассказывает, но его не слышат, он сидит с матерью и отцом за одним обеденным столом, но вместо прежнего смеха слышен лишь звон столовых приборов и протяжные вздохи, а по правую сторону от него всегда стоит уже застывшая тарелка супа для Саки, и все предпочитают забыть, что ни сегодня, ни через пару лет она не вернётся со школы, чтобы развеселить их своей беззаботностью. Тсукаса боялся, что его родители сошли с ума, но такой глупый травмированный подросток, как он, не мог даже в силу своих возможностей предпринять что-то существенное, к тому же имея не слишком здравую голову на собственных плечах. Психологи уже давно вошли в моду, но их всё так же так часто принимали за мошенников, сдирающих деньги с бедных и несчастных людишек, которые и психами-то в большинстве случаев даже не являлись, что тут же вычеркивало их из списка. «Тебе просто нужно преодолеть этот трудный момент в своей жизни», а что вы скажете, если вся жизнь — один трудный момент, который уже просто невыносим? Если проще уже не становится? Платить за то, чтобы кто-то помог тебе разобрать бардак в своём сознании звучит чересчур низко, а остатки гордости порой бывает довольно приятно соскребать с узких стенок, к тому же твоя семья никогда не считалась настолько богатой, чтобы позволять себе подобные роскоши. Тсукаса любил своих родителей или, скорее, думал, что любил, потому что это отложилось в его памяти в отдельную, хорошо защищенную от посторонних ячейку, не подпуская к ней любопытных. На деле же, он сомневался, что в данном состоянии, крепко оцепившим его со всех сторон, он был способен чувствовать что-то настолько светлое, как любовь. Хотя, с чего он вообще решил, что любовь может быть так свята, если теперь она попросту переплелась с чувствами обязанности и долга? Дети должны любить своих родителей, потому что это основа всех составляющих, и Тсукаса не был исключением из правил. Эта слепая любовь была одной из причин, по которой он не мог уснуть ночами вот уже на протяжении нескольких месяцев. Он до сих пор любил Саки всем своим сердцем, если, конечно, эта жалящая боль внутри сообщала именно об этом. Он любил её. Чёрт возьми, он любил образ человека из своей головы, тело которого стало навеки холодным. Она являлась ему в редких снах и тихо напевала песни, сидя рядом с ним на старом просиженном кресле, в которое они всегда каким-то чудом умудрялись помещаться вдвоём, даже после того, как выросли из всех своих детских вещей. Они могли не спать всю ночь напролет, вместо этого занимаясь более интересными вещами, такими как осторожные вылазки в комнату родителей и воровство конфет из высокого шкафа на кухне. Тсукаса был бы не против заняться этим прямо сейчас, только бы она оказалась тут, материализовалась прямо из воздуха и сказала, что её на самом деле спасли. Когда-нибудь он обязательно перестанет жить в своих фантазиях и раскроет глаза по-настоящему, ну а сейчас ему лучше отправиться на ближайший урок, иначе ему не избежать неудобных вопросов и удивленных взглядов от одноклассников, которые всегда с радостью вмешаются не в свое дело, лишь бы как-то скрасить свою скучную жизнь. Они не уймутся даже с протяжным эхом от раздающегося звонка, так что его однозначно втянут в очередной совершенно бессмысленный диалог, из которого выпутаться можно будет лишь по счастливой случайности. Тсукаса рассеянно взглянул на свои руки, в которых совсем недавно был зажат рюкзак Камиширо. Когда он успел убежать? Наверное, так будет лучше для них обоих. Один день без серьезных побоев и засохшей крови на ногтях вполне может закончиться не совсем плачевно.

***

      — Ох, кого я вижу, — невысокий парень с розовыми волосами тихо усмехнулся, несмотря на то, что его глаза излучали неподдельное беспокойство. — Удалось удрать со всеми конечностями?       — Полагаю, что так, — Руи ответил на усмешку улыбкой и подошел к сетке, отделявшей крышу школы от пути в невесомость. Порой идея отправиться туда казалась уж слишком заманчивой. — Ты снова прогуливаешь.       — И что с того? Ты, между прочим, тоже не лучше, — Мизуки встал рядом с ним и схватился длинными пальцами за прутья. — Сегодня опять ничего интересного. Эти звери отобрали мой бант, который мне подарила сестра. Так что теперь мне нужно будет поднапрячься и найти его… — он устало вздохнул и уставился на кучу учеников, занимавшихся физкультурой на поле парой этажей ниже. — Меня это выматывает.       — У нас, видимо, судьба такая — постоянно со всего выматываться. Тебя это разве устраивает? — Камиширо незаметно просунул руку в карман, чтобы достать оттуда небольшой предмет, который не был виден второму.       — Кого в здравом уме это вообще может устраивать? — Акияма проследил за его движением, но решил не обращать на этого никакого внимания, вновь направляя безучастный взгляд вниз. — Да и не только в здравом. Раз всемогущая судьба так решила, ещё не значит, что мы не можем с ней договориться.       — Звучит довольно отчаянно, но вполне в твоем стиле, — Руи вдруг несильно толкнул его в бок, ощутив, как парень злобно зыркнул на него. — День рождения у тебя ещё не скоро, но у меня уже есть для тебя подарок, на случай если к тому времени мы уже разойдемся, как в море корабли, — он осторожно коснулся ладони Мизуки и раскрыл её, вкладывая в неё небольшую ленту. — Я знаю, что тебе понравится.       — Руи, это… — Акияма невольно улыбнулся, притрагиваясь к ткани, словно не веря в то, что она настоящая. — Спасибо… Ах ты… — он свел брови к переносице, но между тем рассмеялся. — Тебе стоило предупредить, потому что у меня в кармане не валяется парочка запчастей, которые я смогу тебе вручить…       — Ты все равно в этом не разбираешься, так что точно притащил бы не те, — Руи отпустил его руку и уселся по-турецки прямо на пол. — И я никогда не требую от тебя ничего взамен. Просто случайно попалась на глаза эта лента, и я вспомнил про твою одержимость.       — Сиди там сколько хочешь, а я не собираюсь пачкать свою одежду, — Мизуки подумал пару секунд, после чего прикрепил ленту к своему школьному пиджаку, старательно пригладив её. — Меня все равно никто не увидит, но главное, что мило, — он оскалился и всё же посмотрел вниз на парня, который задумчиво водил пальцем по своему колену. — Так что же? У Тенмы сегодня выходной?       — Я бы скорее сказал, что у него больничный, только вот он все равно зачем-то приперся в школу. Видимо, его родители считают, что нет никакого смысла оставлять дома сына, который всё равно никогда не повзрослеет, — Руи покачал головой, и перед его глазами возникло испуганное до смерти, но все такое же красивое лицо парня с самым большим количеством привилегий среди других учеников. Ему всегда казалось, что все привлекательные на первый взгляд люди на деле оказываются слишком отвратительными, чтобы с ними можно было ужиться, и он оказался прав. Тенма нуждался в помощи, но никто не собирался оказывать ее человеку, который искал ее подобными способами.       — Ничего, Руи, — Мизуки все же забыл о своих собственных словах и присел к его плечу, до сих пор играясь с кончиком ленты — уж очень она ему приглянулась. — Остался всего один год. Потом старшая школа, и… Мы же все равно перейдем.       — Я понимаю, — он заколебался на мгновение, но вскоре продолжил, немного понизив тон своего голоса. — Просто я порой думаю… А вдруг он тоже перейдет?       — Ну уж нет! — Акияма сжал свою свободную руку в кулак и слабо ударил ей по второй ладони. — Твоя судьба не может быть настолько коварной.       — Ты всегда говоришь правду, и все-таки… — Руи заправил за ухо русую прядь волос и неловко взглянул Мизуки в глаза. — Я лучше поверю тебе, чем этому странному голосу внутри. Хуже быть просто не может.