Расположение

Школьный двор давно уже опустел, как только прозвенел последний звонок. Оставшиеся школьники гурьбой вывалили наружу, кто-то отправился домой, кто-то на прогулку с друзьями, а кто-то, не имея ни малейшего понятия, чем можно себя занять, решал, куда же отправиться сейчас, чтобы не потерять время впустую, пиная по пути подвернувшийся камушек. Те, кто остались в школе ради дополнительных занятий или кружков, не особо питали желания выглядывать в окно, за которым происходило что-то поистине интересное.       — Эй, возьми его блокнот, — язвительный голос раздался у самого уха светловолосого парня в чёрной рубашке. Тенма и не думал дважды, когда действительно вырвал из тощих рук жертвы на земле его потрёпанный зелёный блокнот с измятыми, рваными листами и ловко развернул его на первой странице.       — Нет… ну пожалуйста… — у ног раздался жалобный всхлип, и чужая рука отчаянно схватила его за штанину. — Не трогай его…       — Ты что о себе возомнил, придурок? — Тсукаса не тронулся с места, позволяя одному из своих приятелей грубо пихнуть мальчика прямо в живот, вызывая у того протяжный вздох. Он сильно закашлялся, в ужасе прикрывая свой рот ладонью, предчувствуя подступавший к горлу привкус тошноты. Как оказалось, обидчики не собирались уходить в ближайшие минуты. Ну конечно, ведь сегодня занятый понедельник, когда никто не может позволить себе отвлечься хоть на мгновение, что предоставляло больше возможностей поиздеваться над чудаком Камиширо Руи. Ему давно уже приписали в школьных кругах именно такое прозвище, клеймом висевшее на нём с тех самых пор, с каких он только мог помнить себя, оглядываясь назад. Вновь не пришёл в школу, потому что проспал? — чудак. Что-то постоянно бормочет себе под нос, словно выпадая из реальности? — чудак. Не может даже подобрать себе нормальной одежды, вечно ходя в том, до чего только сможет дотянуться рука? — чудак. И данное имя не смывалось никакими усилиями и стараниями, уже было слишком поздно. По всей видимости, как только ты обретаешь первое отношение и расположение людей к себе, уже никто не потрудится пересмотреть приоритеты, чтобы, возможно, их поменять, несмотря на все подбадривающие слова родителей и друзей. Раз он отличался от общества хотя бы на одну малейшую крупицу, этого было более чем достаточно, чтобы покрыть его тело синими, совершенно не привлекательными узорами от синяков и ссадин. Это считалось чем-то вроде искусства в этом месте, где каждый учитель с такими усилиями пытался вдолбить в головы своим ученикам, как все должны уважать друг друга и оказывать помощь при любой выдающейся возможности. Гораздо проще было натянуто улыбнуться в ответ и поддакнуть за всеми остальными, после чего отправиться на пустынный двор, зная, что тебя никогда не заподозрят в подобном, ведь ты — один из самых уважаемых учеников во всей школе. Таким был Тенма Тсукаса — любимец абсолютно всех педагогов и обладатель завистливых вздохов среди детей самых разных возрастов. Он никогда не опаздывал ни на единый урок, всегда заявлялся в класс с широко разведёнными в сторону руками и громкими возгласами. Весь его манящий к себе образ словно кричал о том, чтобы на него посмотрели чуть дольше, цепляясь взглядом за новый пиджак или за приковывающие блеском блондинистые волосы, переходящие в нежно-розовый на концах, что напоминало о закатном солнце или спелом персике. Данная особенность его внешности идеально сочеталась с большими глазами цвета дорогостоящего янтаря и прекрасно выраженными чертами лица, словно он был рождён для своей роли. Его любили и почитали абсолютно все, за исключением странноватого парня, который поимел великую честь познакомиться с Тсукасой в совершенно иных обстоятельствах. Довольно продолжительный период времени Тенма не являлся в школу совсем, что послужило началом распространения страшных слухов о нём, что он, якобы, попал под колёса машины или случайно наткнулся на банду озлобленных подростков где-то в подворотне, но вскоре они смолкли, до тех пор, пока не появились новые. Во-первых, в день своего эпичного возвращения, Тсукаса умудрился забыть про первый урок совсем, пулей примчавшись ко второму, чтобы тут же рассыпаться перед учителем в тысяче вызубренных наизусть извинений. Тот не мог даже и подумать винить его, лишь мягко потрепал по плечу, словно знал то, о чём история умалчивает по сей день. Тсукаса был словно в воду опущен, пропускал многое мимо своих ушей и редко когда понимал, что от него вообще хотели, смотря не на собеседника, а на пустоту за ним, будто она казалась ему куда интереснее этой бессмысленной болтовни одноклассников, в которой он раньше с таким рвением и желанием участвовал. Никто не знал, что же такое жестокое и печальное могло приключиться с ранее вечно веселым и озорным парнем, что могло столь резко затушить его тёплый огонёк в груди. Никто не знал, но каждый продолжал жалеть, со скорбящим лицом подходя к Тсукасе на перемене, чтобы вручить ему небольшую горсть конфет или же просто сказать свое подбадривающее слово, однако ни то, ни другое не пробивалось сквозь его плотную пелену тумана. Дурацкая доброта Руи, который никогда не научится даже на собственных ошибках, продолжая заботливо выставлять для себя же новые грабли, после чего удивляясь, как такое могло произойти, что он вновь оказался с разбитым носом и кровоточащими коленями, снова вылезла наружу. Он никогда особо не общался с Тсукасой — парнем из параллели, но как-то раз набрался смелости, чтобы преподнести ему небольшой подарок в виде нарисованной яркой звезды посреди непробудного неба, рассчитывая, что тот сможет хоть как-то развеселиться от подобного жеста со стороны посмешища школы. Через пару часов он нашёл своё скомканное художество у себя под партой. Поверх выведенных ярко-жёлтых линий, обозначавших контуры изображения, кто-то надписал неопрятным почерком: «Подумай ещё раз перед тем, как возьмёшь в руки карандаш и подумаешь, будто умеешь что-то делать красиво.» Руи был в ступоре, он просто не мог поверить, что такой знаменитый и распрекрасный Тенма мог действительно оказаться столь неблагодарным и чёрствым. Его сомнения развеялись в прах, как только тем же самым днём ему не дала пройти массивная фигура одного из задир, за спиной которого виднелся тот самый парень, который теперь, почему-то, уже вовсю улыбался, наблюдая за зарождавшимся конфликтом. Неужели факта того, что он был самым привлекательным учеником средней школы, для него было недостаточно, и пришлось пойти на такие меры? Руи наблюдал со страхом и какое-то время, по началу, даже пытался взглянуть Тсукасе в лицо, чтобы тот от этого рассмеялся и признал, что это была лишь неудачная шутка на первое апреля, которое давно уже прошло. Но Тенма каждый раз прикрывал глаза. Он сжимал руку в кулак и опускал её на плоть под собой, после избавляясь от всяких улик и вымывая руки с мылом с такой тщательностью, что от чужой крови на собственных костяшках не оставалось и следа. Руи всё щурился, выглядывая сквозь щели своих измазанных чернилами пальцев, чтобы увидеть в глазах Тсукасы сожаление, но тот не смотрел в ответ. Он словно приобретал всё большую силу с каждым днём, точно зная, на кого же её направить. Прошли месяца, и Руи, наконец, сдался. Какой смысл понимать, что за кошмар творится в голове у подобного лицемерного психа? Он сдался, но продолжал давиться от слёз, приглушая рыдания мокрой тканью своей мягкой подушки, чтобы мама могла хорошо отдохнуть после своего рабочего дня и не тревожиться за состояние сына, у которого всегда всё было «в порядке», даже когда его раны не заживали на протяжении недель, становясь неразличимыми за многочисленными слоями консилера. Камиширо прокручивал все эти события в собственной разрывающейся голове, приходя к выводу, что, какая же жалость — он не сможет разобраться в данной ситуации совсем, как бы не напрягался и как бы не желал этого. Его подруга детства — Нене Кусанаги, всегда оказывалась рядом, чтобы обработать ссадины своими умелыми опытными руками, после чего уложить его в постель и мягко поцеловать в лоб, уверяя, что завтрашний день будет не настолько ужасен, по сравнению с сегодняшним, никогда в полной мере не веря собственным словам. Это давило и принуждало ненавидеть себя же, замечая всеобщую беспомощность и отсутствие разумных идей, которые помогли бы избавиться от подобного страшного отношения. Нене каждый раз тревожно приобнимала друга за плечи, пытаясь выведать у него, почему в эти дни издевательства словно увеличились в десятикратном размере, раз теперь у него едва ли оставался хотя бы единый свободный день, когда он мог спокойно вздохнуть. Но в ответ она получала только сдавленное «Я совсем не знаю…» из уст Руи, который прятался в складках её одежды, словно желая найти там спасение от всех проблем. Ведь он действительно не знал, так и оставался без малейшего представления, почему Тсукаса после того злополучного дня словно сорвался с цепи, с таким успехом выбрав свою жертву, вероятно, по рекомендациям от его компании задир, которые в обществе слыли прилежными и хорошими учениками, всегда готовыми протянуть руку помощи, в то же время незаметно ломая кости очередному доверчивому идиоту. Руи ненавидел Тенму, да он просто терпеть не мог его, и больше всего его в нём отвращало как раз то, что тот никогда не раскрывал веки полностью, будто он стыдился смотреть в глаза человеку, который так старался нарисовать ему эту чёртову звезду, найдя единственный чистый листок бумаги в своём доме, стыдился смотреть на его искривлённые от боли черты лица, зато с видимым удовлетворением рос в глазах своих приятелей, заручаясь всё большим и большим вниманием. Его физическая сила поражала, недаром он и на физкультуре привлекал всеобщее внимание своими яркими действиями, скорее всего, ему даже не раз приходилось сдерживать свою истинную сущность, чтобы ненароком не напугать школьников. Руи хмуро следил за ним во время фестивалей, сидя на школьной лавке и прижимая к себе всё ещё болевшую руку. Его снова не позвали с собой, да он и не пошёл бы, куда ему, когда каждое движение отдаётся острыми покалываниями по всему телу. Рядом с ним всегда был Мизуки — его единственный школьный друг, никогда не покидавший его в тяжёлом расположении духа и жизненно клявшийся помогать Камиширо в чём угодно. Конечно, от его зорких глаз не укрылось и то, кем на самом деле являлся главный обидчик Руи, и после данного открытия у него откровенно брови полезли на самую середину лба от удивления. Кто бы мог подумать, не правда ли? Вот и сейчас Тсукаса спокойно зачитывал содержимое его блокнота вслух, порой останавливаясь ради пауз, во время которых с его, как считали многие, невинно чистых губ срывались язвительные насмешки и оскорбления. Руи тяжело дышал, чудовищный стыд хватал его за самое горло, перекрывая крики, но в этот раз Тенма со своими приятелями зашёл уж слишком далеко. Он может сколько угодно издеваться над Руи, любезно напоминая о том, какое же он всё-таки ничтожество, но у него нет никакого права, чтобы столь бездумно принижать его идеи и новые изобретения. В конце концов, какой бы репутацией Тсукаса не пользовался, это уже переходило все границы. Лучше бы он сразу разорвал этот грёбаный блокнот на несколько частей, лишь бы не продолжал произносить все эти слова своим приторным голосом, который так и принуждал отвернуться, чтобы выплюнуть прочь всё съеденное на недавний обед, лишь бы он наконец замолчал и не говорил больше никогда. Руи резко приподнялся на изодранных коленях, чтобы с тихим рычанием схватить Тенму за рукав его чёрной рубашки, оттянув его вниз. Ему уже было наплевать, что с ним сделают из-за такого внезапного прилива смелости: возможно, перекроют доступ к кислороду совсем, и он задохнется от собственной ненависти и отвращения прямо сейчас, а душа окончательно покинет тело, отправившись куда угодно, только подальше от этих уродов, один из которых до сих пор избегал взгляда. Казалось, он и не намеревался смотреть вниз, на последствия своих действий, чтобы оценить их по существу. Жалкий ублюдок. Ведь он сам боялся и дрожал, как осиновый лист, но у него никогда не хватило бы то ли смелости, то ли желания, чтобы признать это. Какая клишированная и скучная история — мальчик так сильно страдает, что не находит других вариантов, кроме как заставлять страдать и других, тех, кто и без него не купался в роскоши. Только вот всякое сочувствие уже давно пропало, да и кто бы вообще умудрился сохранить хотя бы пару крупиц от него после всего пережитого? Даже Руи оказался не настолько добр, чтобы так просто простить подобные муки, конца и края которых всё ещё не будет видно в ближайшее время.       — Смотри молча, — грубая рука одного из парней с силой оттянула волосы на его затылке, заставляя протяжно заскулить от неприятных ощущений. Когда-нибудь, если желание перемениться сподвигнет его на подобное, Руи хотел бы перекрасить свои неброские, словно уже выцветшие и поседевшие от вечного ощущения страха пряди каштанового цвета в какой-нибудь красный или даже фиолетовый. Это помогло бы ему полюбить себя хоть немного, плевать, что с наибольшей вероятностью это условие будет только сильнее выделять его из однотипной толпы, соответственно, попытки усмирить его неохлаждающийся пыл и страсть выделиться, не усмирятся ни по какой причине. Да и проблема, в общем-то, была не в желании Камиширо одним своим жестом дать понять, что он гораздо лучше и умнее остальных, проблема была в том, что его намерения всегда считались таковыми, тогда как этот травмированный тем же самым обществом парень всего-навсего хотел следовать своей воле и искренним желаниям, не утратив эту особенность, даже принимая во внимание все попытки запретить ему думать собственной головой, старания внедрить в неё личные идеалы, давно уже оставив попытки помочь себе. Руи вырывался, но его держали слишком крепко. Он точно плакал — чувствовал жгучие капельки слёз на вспотевшем лице, но теперь он уже умел делать это беззвучно, иначе он просто постоянно срывал голос, не добившись никакого иного результата. Но всё же… Либо его воображение в очередной раз решило сыграть с ним злобную шутку, не подчиняясь его молящим просьбам, либо Руи действительно смог различить чьи-то торопливые шаги по направлению к двору. По всей видимости, парни тоже услышали их, что можно было судить по их побледневшим лицам. Тенма с пренебрежением отцепил руку Руи от себя и бросил ему на прощание:       — Если ты думаешь, что это сойдёт тебе с рук… — он снова вздохнул, так и не договорив, снова отвёл взгляд и снова кивнул своим спутникам. Не прошло и секунды, как они скрылись за другим поворотом, оставив после себя лишь шлейф из обиды. Из-за угла показался учитель, который с удивлением уставился на парня, в усталости и изнеможении распластавшегося на земле.       — Камиширо, ну что у тебя опять стряслось! — он встревоженно подбежал к нему, помогая подняться под охающие звуки второго.       — Как вы можете отлично заметить… — он горько усмехнулся, хватаясь за плечо мужчины, чтобы устоять на ногах. — Ваш премилый Тенма Тсукаса вновь отказывается играть по давно заученным правилам.       — Снова ты за своё, да? — учитель разочарованно покачал головой, но тут же возложил свои руки на плечи мальчика, стараясь завладеть его вниманием. — Эй, послушай меня. Ты уже упоминал, что у вас были какие-то тёрки с Тсукасой, но это совершенно не означает, что ты должен выдумывать всякие неприличные истории, выставляя его в таком свете… Все проблемы можно будет решить, как только ты решишься на разговор. Руи не удержался и рассмеялся поражённому мужчине прямо в лицо, немного склонившись на бок, чтобы сплюнуть противный привкус во рту, что, к сожалению, никак не помогло. Кто бы мог сомневаться, что его в очередной раз сочтут за конченного придурка с опилками вместо мозгов, своими собственными размышляя, что все эти увечья он, очевидно, нанёс себе сам после своих взрывных приключений, в этот раз хотя бы не втянув в них кого-то ещё.       — Простите меня, конечно, сэнсэй, — он улыбнулся, мягко освобождаясь, приподнимая с земли свой потрёпанный школьный рюкзак и вскидывая его себе на плечо. — Но я отнюдь не считаю, что у меня есть хоть какие-то темы для разговора с человеком, который всегда будет видеть только «Камиширо» и только «Тсукасу».

***

Тсукаса со злостью уставился на своё отражение в мутном зеркале, облокотившись на вытянутые руки, крепко хватавшиеся за керамическую поверхность раковины. Вода нещадно хлестала по его обнажённой коже, пока он снова и снова опускал своё лицо под горячие струи, словно желая раствориться в них. Сегодняшний день был, как всегда, донельзя отвратительным, но ведь он сам ухитрился в очередной раз довести и его, и себя до состояния настоящего животного испуга, так что кого ещё винить? Этого несчастного чудака, молившего о пощаде? Тсукаса нахмурился сильнее, вдобавок затыкая себе уши руками и плотно зажмуривая глаза. Досчитать до десяти и… К чёрту, этот метод всё равно никогда не оказывался рабочим, злость никуда не пропадала по происшествии пары секунд, так что ему снова хотелось собственноручно задушить человека, который только додумался до такой глупости, уверяя людей, что так им станет легче. Он взмахнул своими намокшими прядями и чуть ли не до крови прикусил губу. Тот парень Камиширо. Он снова заглядывал ему в лицо в этот день, словно он, как раньше, хотел различить в нём хоть какие-то черты сочувствия. Это ранило настолько сильно, что сердце разрывалось на части. Почему главное посмешище школы обязательно должно было оказаться настолько добрым и невинным созданием, что смотреть ему в глаза казалось преступлением смертного греха, которых он и так за свою недолгую жизнь совершил слишком много? И почему он никак не мог успокоиться даже после всех показательных действий Тсукасы, в открытую заявляющих о том, что он даже не потрудился рассмотреть его дурацкий рисунок? Рисунок и правда был таковым, но Тсукаса довольно долгое время всё прожигал в нём дырку своим горящим взглядом, силясь понять, чем он заслужил подобное. Противно, противно, противно. Но по-другому у него уже просто не получалось, с тех пор, как его свели на эту скользкую дорожку прямиком в ад, не было возможности ухватиться за что-нибудь, что помогло бы замедлить движение, изменив его ход. Тсукаса ненавидел свои поступки, однако менять ничего не собирался. Ничего такого критичного не произойдёт, если вместе с ним немного пострадает и этот придурок, детская наивность которого довольно быстро сведёт его в могилу.       — Тсукаса? — внезапно он услышал тихий стук в дверь ванной комнаты, мгновенно вытер лицо и выжал волосы висевшим рядом полотенцем, быстро отключив воду. Это была мама, и вряд ли предстоящий с ней разговор сулил что-то хорошее, исходя из опыта прошлых.       — Да? — он вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы ненароком не напугать до смерти родителей, которые стали такими с течением обстоятельств. Безумно замученная на вид женщина довольно заметно покачивалась на своих негнущихся ногах, заворачиваясь в свой дырявый коричневый плед.       — Как прошёл день в школе? — она натянуто улыбнулась, и Тсукаса тут же ступил к ней на шаг ближе, чтобы сразу же подхватить её в случае ненарочного падения. — Саки не звонила сегодня из школы. Ты с ней говорил? Парень громко сглотнул и осторожно погладил маму по плечу, не в силах выдавить членораздельный ответ на этот, казалось бы, незамысловатый вопрос. Если бы он попробовал, то вскоре бы залился слезами.       — Я… — Тсукаса медленно взял женщину под локоть и направился вместе с ней короткими шагами к гостиной. — Тебе нужно поспать, хорошо? Давай, ложись, я приготовлю нам ужин. Она лишь кивнула, и не собираясь тратить небольшой остаток своих сил на бессмысленные возражения такому заботливому сыну, напоследок взглянув на него нежным взглядом, отдаваясь теплоте мягкого пружинистого дивана, который в прошедшие года начал скрипеть невыносимо громко, но каждый счёл за привычку не замечать этот неприятный звук совсем, поскольку никто бы не потрудился обзавестись новым или, хотя бы, заняться починкой этого. Тсукаса укрыл маму сверху её старым пледом, вдруг случайно зацепившись взглядом за их большой семейный альбом, выглядывавший из-под матраца. Выходит, она вновь смотрела все эти фотографии до тех пор, пока не теряла рассудок снова. Парень приложил максимальные усилия к тому, чтобы вытащить его оттуда, не потревожив уже провалившуюся в спасительный сон женщину. Он уселся на полу рядом с ней, пару мгновений размышляя о том, стоило ли ему вновь пересекать эту черту, словно разделявшую его жизнь на «до» и «после», стоило ли вновь погружать себя в этот бесконечный океан из воспоминаний, приносивших одну лишь чудовищную боль и сожаление. Как было сказано выше, сегодняшний день был достаточно отвратителен, чтобы подпортить его до самого основания ещё сильнее, словно в попытке отомстить самому себе за всё совершенное насилие. Тсукаса развернул альбом где-то в середине, тут же ощутив мощный укол в области ноющей груди. Саки была просто очаровательной с самого её рождения. Конечно, насколько Тсукаса мог помнить, она, как и все остальные дети, была довольно капризным ребёнком, но это никак не перечеркивало её врождённую красоту и ангельский характер. Наверное, эта девушка, всё же, была слишком хорошей, чтобы по воле судьбы остаться на этой жестокой планете, слышавшей о таком понятии, как справедливость лишь в неустанных разговорах людей, которые редко шевельнут хотя бы одним пальцем в попытках обновить устаревшие устои общими усилиями. Они так и будут болтать без умолку, сетуя на свою плачевную жизнь, пока она не подкинет им что-то поистине устрашающее, с усмешкой напомнив о своём превосходстве. Тсукаса разворачивал страницу за страницей со всё возрастающей скоростью, с воодушевлением наблюдая за тем, как Саки растёт буквально на его глазах, заново проживая все свои радости и невзгоды, которые успели запечатлеть на снимках. После чего он начинал листать заново, и так несколько раз, он мог поклясться, что знал все расположения фотографий наизусть, уверяя в своей способности вернуть каждую на своё место, если по какой-то причине всë ненароком рассыпется. Наверное, ему стоило уже отвлечься и перестать «жить прошлым», одновременно с этим заканчивая эти жестокие игры, задумавшись о настоящем, но разве это было настолько просто, как об этом могут судить другие, те, кто ни разу не сталкивался с подобным лично, но считавшим себя умным достаточно, чтобы держать подобные речи перед лицом зашуганного подростка, основательно помотанного жизнью? Тсукаса никогда не считал свои действия правильными и заслуживающими хотя бы толики уважения, но так и продолжал скрываться от себя, от всех, в страхе заламывая руки теперь уже даже не себе. Зачем он делал всё это? Зачем принуждал себя к большей ненависти к себе же? Ведь он действительно чувствовал одно лишь отвращение и ничего больше, его отношение изменилось с тех пор, как он смирился с подобным образом жизни, но выбирать не приходилось. У Тсукасы уже просто выработалась такая ужасающая привычка — не замечать всего плохого, что его окружает по сей день, закрывать глаза, а после не иметь способности разглядеть хоть что-то. В тот день, пару месяцев назад, один из его одноклассников довольно громко переговаривался со своим другом в школьном туалете — они выбирали подходящее время, когда смогут в очередной раз поиздеваться над каким-то никчёмным идиотом, страх которого пересиливал его желание закричать. Тсукаса почувствовал что-то вроде злости, которая тут же преобразовалась в полнейшее равнодушие, с которым ему не приходилось сталкиваться в прежние года. Всей его оставшейся заботы теперь хватало только на ставших столь немощными родителями, неспособных даже дойти до другой комнаты без поддержки. Им было тяжело настолько, что они даже не замечали страданий своего единственного ребëнка, оставшегося в живых. Саки умерла внезапно, но, судя по словам её врачей, довольно безболезненно, на что никаких подтверждений не было, и оставалось лишь тешиться слабой надеждой. И если бы только этого можно было хоть как-то ожидать. Только она начала по-детски глупо радоваться своему чудесному излечению — ведь теперь ей даже разрешили посещать школу, чего она желала стольких долгих лет, питаясь одними надеждами о ярком будущем, которое столь же неожиданно перестало освещаться совсем, навеки овеявшись непроглядной тьмой. Любимого розового кролика Саки похоронили вместе с ней, каждый желал оставить его себе, но всем было слишком больно смотреть на него, да и было бы неплохо отправить дорогую дочь, сестру и подругу в столь дальнюю и неизвестную дорогу не в одиночку. Её комната опустела, синеватые шторы задёрнули навсегда, но Тсукаса всё также убирался в ней, словно забывая на некоторое время свою ужасную потерю. Многочисленные фотографии улыбающейся Саки хранились за толстыми стеклами, обрамлёнными резными рамами, её вещи так и остались висеть на больше ненужных вешалках в ненужном шкафу. Возможно, семейству Тенм давно уже стоило вылечиться от, несомненно, ни в какую не желавших затягиваться ран, хотя бы притвориться, что их больше нет, что по ночам теперь даже получается спать больше одного никчёмного часа. Но какой теперь смысл? Снова все задыхались от широкого шва посреди сердца, но и ниток с иглой нигде поблизости заметно не было. Тсукаса отшвырнул от себя потрёпанный альбом, но тут же схватил его обратно на руки и прижал к своей горевшей груди. Не стоит ему так жестоко обращаться с подобной вещью. Он тихо шмыгнул носом, чтобы не потревожить покой матери и приподнялся на сгибающихся ногах, кладя альбом в ближайший комод. Наверное, скоро с кухни вернётся отец, который тоже решит окунуться в воспоминания, пока Тсукаса будет делать вид, что в школе всё было донельзя прекрасно, хотя о впечатлениях его уже даже никто не спрашивал. Парень просто считал, что его родители после тех страшных дней, наполненных одной скорбью, разучились разговаривать практически совсем, лишь изредка останавливая потухший взгляд на сыне, чтобы спросить о том, как он проводит время с их дочерью, которая, по всем устоям, сейчас не могла находиться нигде, кроме как под землёй. Он едва заметно покачал головой из стороны в сторону и направился в свою комнату, чтобы засесть за свой стол в очередной раз, сделать скучные уроки в очередной раз и лечь в кровать в очередной раз, на утро заверяя себя в том, что он смог отдохнуть. А потом он пойдёт в школу, чтобы вновь издеваться над тем никчёмным парнем с измятой белой рубашкой и зелёным галстуком. Он снова поймает на себе его ненавистный взгляд, но отведёт собственный, будто и не желая замечать чего-то подобного. Как жаль, что Тсукасу так и не успели толком воспитать до тех пор, пока он едва ли не тронулся рассудком, решившись на подобное. Честное слово, лучше бы он уже просто бил самого себя, чем то ничтожное создание с вечно красными глазами. Но вряд ли Тсукаса Тенма найдет какие-то силы для поиска другого выхода из своего отчаяния.