Цвет твоего утра

      Утром Жан обнаружил себя скрюченным на диване в гостиной. Диван у него был старым и рассчитанным только на то, чтобы сидеть на нем, поэтому парню пришлось буквально сложиться пополам, чтобы уместиться на узком сиденье. Открытое окно не поспособствовало тому, чтобы простуда его не коснулась, так что жуткая головная боль и веселый насморк встретили парня сразу же, как он открыл глаза. Из спальни не доносилось ни звука, хотя время было уже довольно позднее для Леви, любившего встать пораньше, чтобы заняться чем-то общественно полезным, например, уборкой после уборки Авроры, но Кирштайн мог предположить, что лихорадка забрала вчера у подопечного все силы, и он просто все еще спит.       Ему пришлось позвонить Мигелю, чтобы отпроситься на утренние часы с работы. Старик, выслушав сбитую речь парня, предложил ему взять небольшой отпуск, но Жан настоял на том, что продолжит трудиться. Сердобольный хозяин мастерской только вздохнул в ответ и пообещал придумать что-то, чтобы облегчить своему работнику жизнь, но Кирштайна какие-то там облегчения волновали мало. Его терзал мучительный страх заглянуть Леви в глаза после вчерашнего. А ведь сделать это пришлось бы в любом случае.       Приняв таблетку от головной боли и разогрев бульон, выпив наспех сваренный кофе, Жан все же решился на вторжение в собственную спальню. Посуда на подносе тряслась от того, насколько тряслись его руки, и со стороны это выглядело не просто смешно, но и жалко. Пора было окончательно признать собственную ущербность даже перед собой. Аккерман обнаружился сидящим на кровати со скрещенными на груди руками и вполне себе здоровым на вид.       — Какого хера я здесь делаю? — злобно прошипел Леви, оглядев Кирштайна с головы до ног.       — Ты ничего не помнишь? — как можно более невозмутимо спросил в ответ Жан, ставя поднос на столик.       — Помню, как мерзкая девчонка орала из-за таракана. И… и все…       Теперь Аккерман тоже выглядел довольно жалко, но Кирштайну это было только на руку. То, что подопечный не помнит, как именно завершился их вчерашний вечер, — просто подарок судьбы, ведь теперь скрыть свои эмоции по отношению к увиденному и сделанному после будет проще. Правда, его амнезия откатила назад все достижения и обнулила мнимое примирение, так что теперь, по всей видимости, они снова были в ссоре.       — Я хочу домой, — мрачно произнес Леви, отвернувшись от протянутой к нему миски с бульоном.       — Следующую неделю твой дом здесь.       — Нет!       — Да, и не начинай истерику. Назначенное лечение пока придется прервать. Я не уверен, что после вчерашнего жара тебе можно в ближайшие дни выходить на улицу, так что…       — Ты меня не понял, пацан. Я не останусь здесь ни на минуту! И где мои вещи?!       Жизнь Жана превратилась в натуральный ад с того момента. Следующие два дня упрямый Аккерман отказывался от еды и душа, требовал вернуть ему телефон, чтобы он мог вызвать полицию и заявить о похищении, и только то, что организм его был все еще слаб после болезни, уберегло Кирштайна от физических увечий. Дошло до того, что приехавший на помощь Райнер оказался в цепком плену на удивление сильных здоровых пальцев коротышки, что явно стоило Леви невероятных моральных усилий, ведь к Брауну старшему он все так же продолжал испытывать неприязнь. Он надеялся, что прицепившись к нему, сможет покинуть квартиру, но силы покидают, рано или поздно, даже самых натренированных атлетов, что уж говорить о калеках. Противный Райнер не упустил шанса намекнуть взбешенному мужчине, что он сам отказался от любого другого жилья, так что теперь ему временно предстоит коротать свой век здесь. Злобно ухмыльнувшись растерянному после таких слов Леви, Браун ушел прочь с чувством полного удовлетворения, а с последствиями оставил разбираться Кирштайна, бывшего совершенно ни в чем не виноватым.       Каждую секунду отсутствия дома Жан боялся, что подопечный найдет способ выбраться наружу. Вернувшись после работы на третий день, он обнаружил Аккермана лежавшим в холле на холодном полу с зубочисткой в руках. Наглец пытался вскрыть замок и сбежать, вот только доползти в таком состоянии он вряд ли смог бы дальше лестницы, но попытка ведь не пытка. На крики и скандал, разразившийся после, обеспокоенные соседи Кирштайна вызвали полицию, а прибывшая на место Энни лишь сильнее испортила обоим настроение, пригрозив им соседними койками в изоляторе. Утром следующего дня Жан договорился с Мигелем, что будет до конца недели работать из дома и перевез столик, который реставрировал последние дни, в домашнюю мастерскую.       Осознание того, что за все эти сумасшедшие и бесконечные часы он ни разу не связался с Микасой, накатило на него только к концу четвертых суток. Измученный отсутствием нормального сна и голодом, беспочвенными претензиями сожителя и его плохим самочувствием, Жан в ужасе уставился на позабытый им в кармане пальто телефон, где было уже около сотни уведомлений о пропущенных от девушки звонках. Он четыре дня ее не видел. Четыре дня не был на кладбище. Не позвонил, хоть и обещал. Фактически, забыл о ней. Какое же он невероятное дерьмо!       — Микаса, я…       — Привет, Жан! Я звонила, но…       — Извини! Блять… Прости меня! Я…       — Мы можем встретиться?       — Сейчас?       — Хм… да, я могу быть свободна через полчаса.       — Я не успею за это время ни к тебе добраться, ни на кладбище. Мика, прости, я тут просто схожу с ума, и…       — Встретимся в кондитерской на углу твоего дома.       — Что? — изумленно уточнил Жан, не сводя взгляда с наблюдавшего за ним втихаря через зев двери спальни Леви.       — В кондитерской на углу твоего дома. Я позвоню, как займу столик. Нам нужно поговорить.       Обычно эта фраза не означала ничего хорошего для того, кому она адресована. Это правило Кирштайн выучил, даже не имея отношений. Да, он поступил с подругой до омерзения некрасиво, но ведь эта ошибка стала первой за долгие годы, и девушка могла бы простить его, хотя бы на секунду представив, каково ему пришлось не только в последние дни, но и все эти годы. Ее голос не звучал холодно, поздоровалась она и вовсе достаточно приветливо, что плохо сочеталось с ее манерой говорить в принципе, но Жану все равно стало вновь безумно страшно. Он поймал себя на мысли, что все эти почти уже четыре года каждый день чего-то боится.       Критики от матери, мечтавшей о другой судьбе для единственного сына. Жалости от друзей, у которых все складывалось намного лучше и понятнее, очередной показательной грани нелюбви женщины, без которой весь белый свет был не мил, и равнодушия в глазах Аккермана, все еще продолжавшего гнать его от себя. Леви…       — Мне нужно отойти, — крикнул ему Жан, направляясь в мастерскую, чтобы убрать инструменты и закрыть дверь на ключ.       В ответ раздалось какое-то непонятное фырчание, которое Кирштайн решил проигнорировать. Он накрыл столик отрезом ткани, закрыл баночки с клеем и краской, убрал в чехол инструменты и замочил в растворителе кисти. Закрыл окно, чтобы позволить клею на ножке стола схватиться получше, и вышел из комнаты. Ключ от мастерской он повесил на гвоздик на стене — Аккерман все равно не сможет до него добраться.       Сменная одежда висела в шкафу в спальне, так что мужчинам пришлось пересечься. Леви упрямо делал вид, что смотрит в стену, Жан — сосредоточенно копался в шкафу, максимально стараясь скрыть то, как поглядывает на подопечного за своей спиной в зеркало на дверце шкафа. Молчание между ними ранило еще больше сказанных в порыве гнева слов, а непреодолимая тяга сдаться перед невыносимым калекой и склонить перед ним голову с каждой секундой становилась все сильнее. Хорошо, что теперь у него есть веский повод сбежать. Повод, вылетевший у него из головы на целых четыре дня.       Парень достал из недр шкафа новые брюки, купленные во время шопинга с обожавшим многочасовые прогулки по торговому центру Армином, и темно-зеленую рубашку из китайского шелка, раздобытую на одном из блошиных рынков во время недолгой поездки в Париж несколькими годами ранее.       — Я должен устроить истерику из-за того, что ты смеешь ходить на свидания, пацан?       Жан обернулся на сожителя и удивленно вскинул брови в его сторону, а после заметил, что Аккерман уже не таращится в стену, а внимательно рассматривает прижатые к груди Кирштайна вещи.       — Я не устраивал истерики… — выдохнул парень, готовясь к очередному витку конфликта.       — Ты обвинил Армина в том, что он благородно дает мне. И делает это за твоей спиной. Нам следовало показать тебе расписание? Или, может, пригласить проконтролировать, что проходит все гладко?       — Заткнись…       — Он хоть разговаривает с тобой после всего этого? Я бы на его месте…       — Позаботься о своем месте, Леви. Ты все время о нем забываешь, зато очень много рассуждаешь о других, — прошипел Жан, стянув с себя футболку.       Он не собирался переодеваться перед Аккерманом, но сказанное только что настолько его задело, что проучить зловредного подопечного стало основной целью показательного выступления. В ушах впечатлительного юноши все еще стоял тихий стон его имени, произведенный Леви во время оргазма, что полностью развязывало Жану руки: сыграть такое, тем более больному человеку, просто невозможно, следовательно — чувства Аккермана по отношению к нему имеют природу отличную от того, что он сознательно старается демонстрировать на публику. Вот так одна крохотная ошибка может привести к катастрофе.       По тому, как глубоко Леви задышал, можно было догадаться, что зрелище его впечатлило и разозлило одновременно. Кирштайн уже стоял перед ним, вытянувшись в полный рост, в одном белье, чего не случалось с ними ни разу за все годы знакомства, и нездоровый румянец на щеках отчаянно старавшегося смотреть куда угодно, только не на пацана, мужчины окончательно Жана в догадках убедил: Аккерман его стеснялся. Причем не как постороннего человека, а именно как мужчину. Злобно хихикнув, парень покрутился перед зеркалом и нарочито медленно стал натягивать на себя слишком узкие для его крепких и сбитых ног брюки. Арлерт настаивал, что так надо, а спорить с главным модником их города было бессмысленно.       Оставив ширинку расстегнутой, он повернулся к Аккерману лицом и жеманно стал просовывать руки в широкие рукава рубашки, играя налившимися мышцами, про себя все больше веселясь тому, как некрасивые пятна румянца расползаются от щек Леви ниже по шее. Поправив ткань на плечах, он двинулся вперед и остановился напротив кровати, протянув Аккерману руку.       — Застегнешь манжеты? — оскалившись, спросил Жан и вульгарно пошевелил перед носом сожителя пальцами.       — Пошел на хуй! — выплюнул в него Леви и по-детски спрятался с головой в одеяле.       Демонстративно вдоволь отсмеявшись, Кирштайн закончил переодевания, а после сразу же схватился за телефон: Микаса сообщила, что уже ждет его на месте.       — Вернусь не поздно! В холодильнике свежий суп и салат. Габи вчера передала булочки, они в хлебной корзинке на столе под полотенцем. Костыли не получишь… так что если хочешь есть — придется использовать обе ноги и руки. Чао, детка! — крикнул Жан и тут же захлопнул за собой входную дверь, чтобы не слышать возмущенных воплей в свою сторону.       Микасу он нашел сидящей за дальним столиком в углу кондитерской. Губы самопроизвольно растянулись в улыбке, вот только она тут же исчезла с лица, когда парень подошел ближе и увидел, что девушка ждала его не одна.       — Привет, Жан! — улыбнулась Аккерман и выпорхнула из-за стола, чтобы оставить на щеке друга звучный поцелуй.       Ее спутник при виде этого даже не дернулся, хоть в понимании Кирштайна — должен был. Жан растерянно похлопал Микасу по плечу и указал рукой на место, чтобы они, наконец, уселись и поговорили.       — Дорогой, знакомься, — это Виктор, — сказала девушка, дотронувшись до плеча сидевшего рядом мужчины пальчиками.       — Очень приятно, — пробасил тот и протянул Кирштайну руку через стол.       Рукопожатие вышло сухим и некрепким, а сюрреализм ситуации заставлял Жана еле сдерживаться от истерики. Представленный ему Виктор был похож на него так, как будто они родились у одной матери. Те же вытянутые черты лица, на таком же расстоянии поставленные глаза, те же высокие скулы и тонкие брови. Даже стрижки у молодых мужчин были похожими, а цвет волос отличался на несколько тонов, но все же был в одной цветовой гамме. Это было настолько смешно, что Кирштайн даже не успел обидеться.       — Ты голоден? Мы уже заказали кофе, но…       — Нет, я пообедал дома.       — Как там Леви? Райнер сказал…       — Микаса, ты попросила меня встретиться для того, чтобы о чем-то поговорить. И это явно не касалось Аккермана и его проблем. Бога ради, давай покончим с этим.       Виктор и девушка переглянулись, а следом перед Жаном на столе оказался конверт из бумаги нежно-персикового цвета. На мгновение у Кирштайна потемнело в глазах, но он невозмутимо тряхнул головой и взял конверт в руки. Мероприятие было запланировано на конец следующего лета, а имен в пригласительном было два: его и Леви.       — Мы бы очень хотели вручить конверт вам обоим одновременно, но он отказался со мной увидеться, — скромно произнесла девушка. — Я звонила ему трижды за последний месяц и уговаривала его на встречу, как могла, но он только посылал меня, а на последний звонок даже не ответил. Я очень надеюсь, что вы придете, Жан. Оба. Вместе…       — Как давно… эм… как давно вы встречаетесь? — прочистив горло, спросил Жан и убрал пригласительное обратно в конверт, а следом и его в карман пальто.       — Чуть больше полугода, — ответил за невесту Виктор и приобнял ее за плечо.       Кирштайн смотрел на женщину своей жизни так долго, не моргая, что заслезились глаза. Она старалась отвечать на его взгляд невозмутимо, но получалось слишком для нее мягко и снисходительно. Игра могла длиться вечно, а еще можно было просто уйти, но Жан был не из тех людей, кто сдается без боя, а уходит без ответов.       — Зачем, Мика? — спросил он и поднялся с места.       Он знал, что до Виктора настоящий смысл вопроса не дойдет, ведь девушка вряд ли рассказала жениху о том, как отчаянно целовалась с другом детства, мечтавшим о ней долгие годы, буквально несколько дней назад. Вопрос был простым и безопасным, а честный ответ на него поставил бы в их некрасивой истории жирную точку.       — Чтобы ты окончательно отпустил, — тихо ответила девушка, не глядя ему в глаза.       Кирштайн выбежал на улицу, даже не удостоив парочку взглядом. В груди кололо, виски сдавливало, а руки тряслись так, что не спрячь он их в карманах, окружающие подумали бы, что он наркоман в ломке. Домой в таком состоянии идти было категорически нельзя, поэтому Жан выбрал место для отсидки спонтанно, но очень логично: он направился в бар неподалеку, чтобы качественно там нажраться. И за время, проведенное с барменом и крепким алкоголем, даже не заметил, как на город плавно опустилась ночь.       В квартиру он вошел, практически ничего не соображая. Сбросив верхнюю одежду в холле, парень тут же направился в ванну, чтобы сознательно вычистить зубы. Скрыть от временного сожителя свое состояние вряд ли получится, но поток оскорблений явно будет меньше, если от него хотя бы не будет вонять.       Закончив с процедурами, Жан мельком глянул на себя в зеркало и вышел из ванной, а после тут же направился в спальню. Горло уже душили слезы, а реветь в одиночестве на диване больнее вдвойне, так что молодому мужчине просто захотелось хоть немного сочувствия. И неважно, что от скотского Аккермана получить хотя бы каплю сострадания было практически невозможно.       Кирштайн упал на кровать и тут же отдался на волю истерике, вынудив ошарашенного Леви отбросить в сторону книгу и стащить с носа очки.       — Что случилось? — озабоченно и очень искренне спросил мужчина, аккуратно касаясь трясущегося плеча.       Жан подполз к нему ближе и уткнулся носом в предплечье, совершенно не сдерживая уродливых рыданий. Среди череды нечленораздельных звуков различимым вышло только одно слово:       — …замуж…       — Что? — едва сумев сохранить дыхание в норме, переспросил Леви.       — Замуж…       — Поздравляю вас… — сдавленно произнес Аккерман, пытаясь не провалиться в обморок и не умереть прямо на месте.       — Ты не понял… она выходит замуж… не за меня… — завыл из последних сил Жан, хватаясь за промокшую от его слез ткань футболки на плече Леви и придвигаясь к нему теснее.       Аккерману ничего не осталось, кроме как отнять руку, обернуть ее вокруг крепкой шеи и прижать мальчишку к себе. Он впервые видел Кирштайна плачущим, впервые позволил себе открыто показать, как много для него значит то, что Жан доверяет ему, впервые выкинул из головы всю поселившуюся там ерунду и отдался своим собственным эмоциям, бежать от которых стало не только бесполезно, но и нерационально. Назавтра пацан ничего не вспомнит. Ему до старикашки-калеки нет никакого дела. Гнусная девица, крутившая из него веревки столько лет, оказала мальчишке огромную услугу, но поймет он это далеко не сразу. Он будет напиваться и плакать снова и снова, а Леви просто будет рядом, и неважно, что это все равно ни к чему их не приведет.       — Не плачь, пацан, — прошептал он, едва касаясь губами растрепанных волос на лбу.       — Почему? Просто почему так… — проскулил Жан, зарываясь носом в подмышку подопечного и обхватывая его рукой за талию, фактически в мужчину врастая.       — С лучшими иногда тоже случаются неприятности, — грустно улыбнулся в ответ Аккерман.       А после затих, услышав и почувствовав чужое тяжелое дыхание. И пусть в эту ночь он не сомкнет глаз, но лично для него она все же станет лучшей за долгие-долгие годы.