Цвет твоего утра

      Вытащить Леви из машины оказалось сложно, потому что окончательно вырубившийся мужчина резко потяжелел, а еще приобрел некоторую окаменелость конечностей. Действовать нужно было быстро, так как к ночи температура воздуха упала еще ниже, а переохлаждаться Аккерману в его нынешнем состоянии было категорически нельзя. Жан потуже упаковал его в плед и поднял на руки, как невесту, чего не делал уже очень давно. Отсутствие сознания у подопечного было только на руку, иначе быстро и просто в таком положении они до квартиры бы не добрались.       В холле пахло сыростью, и Жан, наконец, вспомнил про оставленную на полу тряпку для уборки. Микаса оторвала его от мытья пола, вынудив, как и всегда, бросить все личные дела, чтобы составить ей компанию рядом с могилой все еще нежно любимого ею человека. Времени едва хватило, чтобы бегло принять душ и переодеться, а с приведением квартиры в порядок он должен был разобраться позже, но теперь это вновь придется отложить.       Леви завозился у него в руках, что вынудило парня ускориться. Он сбросил ботинки и направился прямиком в спальню, но увидев разобранную постель резко развернулся назад: положить Аккермана на грязную простынь он себе позволить не мог.       — Дай мне пять минут, хорошо, — прошептал он, укладывая мужчину на диван в гостиной. — Пять минут!       Леви что-то простонал и сильнее закутался в плед, подтянув ноги к груди. Кирштайн еще раз мимолетно порадовался тому, что реабилитация, наконец, дала свои плоды, а после, сбросив пальто прямо на пол, унесся в спальню менять постельное белье.       Одеяло пришлось заменить на более теплое, подушку Жан и вовсе раздобыл в шкафу абсолютно новую, купленную на тот случай, если в его личной жизни все же произойдут изменения. Конечно, он и помыслить не мог, что первым, кому выпадет честь спать на ней, станет его подопечный, но сейчас эта мысль почему-то не смущала, а напротив — успокаивала. Белье вкусно пахло медовым кондиционером, а ткань приятно хрустела под пальцами. Постель была прохладной, и ощутить на горящей коже этот холод страдавшему от озноба Леви стало бы неприятно, но сейчас он был явно не тем, кто устанавливает какие-то правила.       Кирштайн вернулся к Аккерману и заметил, что мужчина частично пришел в себя. Тяжелое дыхание прерывалось на хрипы, лихорадочный блеск коснулся не только здорового глаза, но и мутного, а полыхавшие щеки, приобретшие некрасивый оттенок розового, почему-то очень манили к себе прикоснуться. Подавив неуместные позывы, Жан присел на корточки рядом с диваном и решительно отодвинул краешек пледа с тела подопечного.       — Я отведу тебя в спальню. А потом отлучусь, чтобы приготовить бульон и заварить чай. С имбирем и лимоном, коричневым сахаром и щепоткой корицы: все, как ты любишь. Если тебе что-то понадобится, просто постучи в стену, как раньше, хорошо?       Леви кивнул, а после поморщился и что-то прошептал. Жану пришлось склонить ухо к самым губам, чтобы разобрать слово, которое Аккерман повторял по кругу. Жар дыхания мгновенно обжег шею, и Кирштайну стало не по себе, хотя он отдал бы все сокровища этого мира, чтобы сейчас быть на месте визави и страдать за него. Он большой и сильный, он справится лучше.       — Туалет… — из последних сил повторил Аккерман, и Жан тут же поднял его с дивана.       Отсутствие одной почки в значительной степени влияло на жизнь мужчины в негативном ключе. До конца своих дней ему теперь необходимо было принимать специальные препараты, регулярно обследовать оставшуюся почку на предмет отсутствия новообразований и проходимости мочеточника, следить за тем, чтобы количество вливаемой в его организм жидкости хотя бы примерно равнялось тому, что выходит наружу. За жизнь и ее качество Аккерман все же временами переживал, так что рекомендации врачей в этом направлении выполнял четко. Застой жидкости в организме в его состоянии может нанести серьезный урон сердцу и мозгу, а в совокупности с лихорадкой и вовсе привести к необратимым последствиям.       — Я могу помочь… — обреченно произнес Жан, хоть и знал, что даже в полумертвом состоянии Леви на такое не согласится.       Мужчина помотал головой и махнул рукой в сторону двери. Кирштайн аккуратно опустил его на пол рядом с унитазом и учтиво вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Десяти минут хватило ему, чтобы поставить воду для куриного бульона, чтобы раздобыть ингредиенты для чая, чтобы убрать в ящик под раковиной вымытую половую тряпку. А после он подошел к двери в ванную комнату и неловко постучал, прежде чем войти.       Леви сидел на полу рядом с раковиной с мокрой головой и голый по пояс. Озноб уступил место жару, и Аккерман постарался усмирить его при помощи холодной воды, но сил хватило ему только добраться до раковины, раздеться и слегка намочить волосы. Выругавшись, Жан вновь поднял его на руки и потащил в спальню, намереваясь вредного коротышку проучить.       Он аккуратно опустил Леви на простынь и потянулся к завязкам на его спортивных брюках, чтобы освободить подопечного от остатков одежды. Ткань съехала по ногам вниз, а брюки отправились на пол. Через секунду к ним присоединились носки. Аккерман ерзал по кровати, беспокойно перебирая конечностями, а румянец на его щеках превращал вид мужчины во что-то отличное от агонизировавшего из-за болезни создания. Жан отвернулся, чтобы не смущаться еще сильнее, а следом потянулся к прикованному столику, чтобы раздобыть в его ящике аптечку.       Привычка держать средства первой помощи под рукой никуда не делась даже после того, как Леви перестал требоваться круглосуточный присмотр. Упрямый мужчина, отказывавшийся понимать, что теперь его мобильность несколько ограничена, регулярно получал ушибы и ссадины, растяжения и кровоточащие раны. Кирштайн знал все об оказании неотложной помощи, умел ставить разные уколы, разбирался в препаратах и мог бы самостоятельно обучать этому других, если бы жизнь заставила. В его увесистой аптечке были средства на все случаи жизни, хотя в свой дом он не приводил никого и никогда, чтобы они могли потребоваться. Сам Жан вполне обходился пластырями и таблетками от головной боли, так что кровоостанавливающие, безрецептурные седативные, спазмолитики и другие обезболивающие препараты он хранил в аптечке и обновлял их в соответствии со сроками годности исключительно на всякий случай. На этот же случай им был куплен укол ибупрофена. И именно сегодня он, наконец, пригодится.       — Не ерзай… — мягко прошептал парень, пытаясь перевернуть Леви на бок.       — Жарко… — выдохнул мужчина, и вцепился в широкое запястье Кирштайна, вынудив его задержать холодную ладонь над выступом подвздошной кости, охлаждая обжигающе горячий живот.       Жан в очередной раз удивился тому, насколько подтянутым было тело Аккермана. До трагедии мужчина имел завидный рельеф и фигуру, от которой не отказался бы каждый, даже обменяв сносный рост на возможность выглядеть так же. Операции и реабилитация, невозможность двигаться изгибы значительно повредили, а от мышц практически не оставили следа, но за последний год Леви здорово подтянулся, что говорило только о том, что он все же занимался втихаря. В его состоянии это было довольно опасно, но спорить с упрямцем, кричавшим, что все обвинения в его сторону — ложные, было абсолютно бессмысленно и потенциально травмоопасно.       Тело подопечного было жилистым и красиво очерченным, стройным и твердым на ощупь, практически безволосым, а неповрежденная шрамами кожа — гладкой и нежной, словно шелк. Острые тазовые косточки натягивали ткань боксеров, уходящие за резинку белья косые мышцы все еще выглядели привлекательно, хоть и несколько мягко, впалый живот тяжело вздымался от хриплого дыхания, а в волосках на дорожке под пупком блестели едва заметные капельки пота. Жан кончиками пальцев чувствовал пульс мужчины, а свой собственный пульс не ощущал вовсе, потому что ему казалось, что он уже умер.       Руку нужно было убирать немедленно, иначе оба рисковали оказаться в неловком положении. Кирштайн насильно перевернул Леви на бок и резко сорвал ткань белья с ягодицы, а после, практически не глядя, тут же всадил ему внутримышечный укол, не озаботившись тем, чтобы обеззаразить кожу. Прижав все же ватку к проколу, он ободряюще похлопал ворчавшего Аккермана свободной ладошкой по бедру, что выглядело еще более странно и смущающе, но обращать на это внимания было некогда, ведь на кухне уже несколько минут надрывался в истерике закипевший чайник.       — Скоро вернусь…       Закинув курицу в кастрюлю и заварив по всем правилам чай, Жан вернулся в спальню и на долю секунды замер в дверном проеме. Бившийся в агонии на простыни Леви выглядел настолько странно и почему-то соблазнительно, что внизу живота парня моментально потяжелело. Думать об этом было неприятно и неуместно, но он все равно думал. Пока шел к Аккерману, когда садился на кровать рядом с ним, когда запускал пальцы в его растрепанные и мокрые уже от пота волосы, пока гладил его по адски горевшей щеке.       Леви притирался к его руке, как кот. Ныл и хныкал что-то невнятное, хмурился, практически не открывая глаз. Жар, казалось, только усилился, хотя укол постепенно должен был начинать действовать. Кирштайн нехотя оторвал от подопечного руку и направился на кухню, чтобы отключить курицу и приготовить состав для обтирания. Водка в его доме водилась всегда, хоть он и не пил крепкий алкоголь в принципе, крохотное полотенце для процедуры он и вовсе достал новое из запасов, сделанных матерью еще несколько лет назад, а красивая мисочка, в которой он развел водку с водой, очень бы понравилась Аккерману, если бы он был в себе, убедил себя парень и двинулся обратно к своему больному.       Одеяло оказалось сброшенным на пол, а простынь — вытащенной из-под задницы Леви. Метания мужчины по постели заставили Жана занервничать, но хотя бы один из них должен оставаться с холодной головой, иначе дело не выгорит. Парень сел на кровать и вынудил подопечного замереть, жестко обхватив его ноги за щиколотки, а следом дотронулся холодным полотенцем до обеих лодыжек одновременно, выбив из груди Аккермана восхитительный по своей сладости стон.       Жану стало жарко и невероятно стыдно. К стыду прибавилось желание напиться в хлам, чтобы не обращать на потерявшегося в пространстве Леви внимания. Мысли метались с одного на другое, пока Кирштайн обтирал бледные ноги, стараясь как можно аккуратнее проходиться по больной коленке. Полотенце приходилось смачивать каждую минуту, потому что тело Аккермана нагревало его практически мгновенно, и усложняло дело то, что Леви мертвой хваткой вцепился в свободную руку парня и не давал ему даже на дюйм сдвинуть ее ниже по челюсти к шее. Даже если изначально пальцы Жана были прохладными и приятными для разгоряченного больного, то теперь ладонь нагрелась и явно причиняла дискомфорт, но Аккерман упорно отказывался выпустить свою добычу из рук.       — Дай, я хотя бы смочу ее в водке, упрямец… — прошептал Кирштайн, склонившись к лицу подопечного и поддев носом его щеку.       Леви шумно выдохнул и несогласно покачал головой, но хватку все же ослабил и позволил своему персональному медику окунуть пальцы в воду, чтобы остудить их.       Прикасаться к Аккерману было привычно, но все же необычно. Жан понимал, что контролирует себя очень и очень плохо, отдавал себе отчет в том, градус их близости значительно изменился за последнее время, и теперь любое прикосновение к телу подопечного было не дежурным или лишенным эмпатии, а слишком личным. Как будто у них, наконец, появилась какая-то общая тайна. Секрет, разделенный только на двоих. Гладить тело Леви было приятно, пусть даже оно было насквозь больным. Шершавость шрамов под пальцами не ощущалась вовсе, а шелковистость здоровой кожи вынуждала кончики пальцев пульсировать и посылать в пациента статические разряды. Кирштайн абсолютно не понимал, где он, кто он, какое на дворе время года, потому что все его сознание было сосредоточено только на человеке в его руках, шумные вздохи которого заменяли окончательно поплывшему в невесомости парню целый космос.       Игнорировать то, что творилось с Леви было невозможно, но Жан и не пытался. Туго натянутая вокруг возбужденного члена ткань белья все больше темнела в районе головки, а пульсация от отсутствия внимания приводила Аккермана в бешенство, хоть он и не отдавал себе отчета в том, как выглядит со стороны. Он елозил бедрами по постели, все сильнее разбрасывая в стороны ноги, а после и вовсе закинул поврежденную конечность на бедра Жана, вынудив его до крови закусить губу, чтобы не завыть от отчаяния.       Молочная кожа на внутренней поверхности бедра так и манила к себе прикоснуться, что Кирштайн и делал, то окуная пальцы в прохладную воду, то, напротив, согревая их жаром дыхания, чтобы создать болезненный контраст ощущений для своего пациента. Рука с зажатым в ней полотенцем проходилась по груди и шее снова и снова, практически не давая спирту испаряться с кожи, но ежесекундно охлаждая ее все сильнее. Леви начал потеть и хныкать еще громче, а потом позвал Жана настолько трезво, насколько только был способен в своем состоянии.       — Пацан… пацан… только не смотри, хорошо? Не смотри на меня… — прошептал Аккерман и забрал у растерянного Кирштайна полотенце.       А после выгнулся и поджал пальцы на здоровой ноге, максимально напряг покалеченную ногу, вынудив Жана поморщиться от боли, но не заставив его оторвать взгляда от того, как дернулась ладонь с полотенцем, резко засунутая за резинку боксеров. Он смотрел и смотрел, хотя больше ничего не происходило, слушал и слушал, хотя кроме рваных вздохов в комнате не раздавалось ни звука. И тонул, медленно и тяжело, окончательно сдаваясь всему, от чего так долго бежал.       Леви вырубился практически сразу. Кирштайн не рискнул менять ему белье и, тем более, тащить в душ, так что просто достал испачканную ткань и прикрыл тело подопечного одеялом, а после практически бегом направился на кухню, чтобы подышать в открытое окно. Он тоже рисковал заболеть, но все равно глотал морозный воздух, высунув голову на улицу, вот только это ничем не помогало. Полотенце направилось прямиком в урну, но избавиться от наваждения не получалось. Жан поднес испачканную ладонь к лицу, грубо вдохнул резкую смесь запахов спирта и спермы, и застонал от прошившего тела удовольствия, стоило ему только прислониться к столешнице больным от возбуждения членом. Он удовлетворился, но не был удовлетворен, отчего на душе стало только хуже. Готовый разрыдаться от непонимания себя парень направился в ванную комнату.       Выкрутив ручку душа на максимально холодную воду, Кирштайн попытался охладиться и отделаться от навязчивых образов. Даже ледяное обливание не помогло сдержать вернувшееся возбуждение, и Жан возненавидел свое одинокое и молодое тело за такое предательство. Дрочить на не отдававшего себе отчета в действиях калеку было стыдно, гнусно, мерзко, до ужаса погано, но парень ничего не мог с собой сделать. Сжатый кулак грубо проходился по напряженной плоти снова и снова, а в голове набатом стучало только одно: «Пацан… пацан… только не смотри на меня… не смотри… пожалуйста…». Хриплый от похоти и болезни голос Леви приносил отдельное и ни с чем не сравнимое удовольствие. Воспоминания об увиденном порождали все новые фантазии и приносили еще больше кайфа. И самое яркое из них, то, что теперь Жан будет воскрешать в своем мозгу вечно, все же подвело его к черте невозврата. Упав на колени, позволив оргазму собой управлять, Кирштайн вспоминал только полубезумный взгляд Леви перед тем, как он обхватил себя рукой, и едва различимое: «Жан…», произнесенное им на самом пике удовольствия.       Надежды на то, что он сумеет сохранить свой рассудок в порядке, утекли в сливной сток вместе с результатами его отчаянных трудов.