Цвет твоего утра

      Ежедневная рутина Жана напоминала четко спланированное и структурированное расписание, но в этом была своя прелесть. Обычно ни один из его дней не мог похвастаться наличием большого количества свободного времени, что было только на руку, потому что чем меньше свободного времени, тем меньше возможностей думать о вещах, приносящий лишь боль и дискомфорт. Хоть за что-то он нынешнему темпу жизни был благодарен.       Работал он в маленькой мастерской, занимавшейся реставрацией старинных предметов интерьера. Для недавно выпустившего из университета юноши занятость в таком месте являлась невероятной удачей, так что к труду Кирштайн подходил со всей ответственностью и самоотдачей. Хозяин мастерской относился к подчиненному с уважением и признанием, но Жан никогда привилегиями не пользовался и всегда выполнял любую работу даже раньше сроков. Выходные у парня были фиксированными, но даже в самую ленивую субботу из всех возможных он все равно тащился на работу, чтобы хотя бы несколько часов жизни убить в своем кабинете: крохотной мансарде неприметного серого здания, расположенного в самом центре города, заваленной по всему периметру инструментами, красками, тканями и даже шелками и полудрагоценными камнями, которые так приятно было держать в руках.       Он успевал выполнить мелкие поручения или же прибраться в выставочном зале на первом этаже, помочь хозяину с документацией или просто послоняться по зданию, прежде чем очередной телефонный звонок вырывал его из рефлексии. Он слышал каждый раз лишь одно единственное слово, вот только дождаться правильно вложенного для себя в него смысла не мог вот уже много лет. Гораздо больше, чем минувшие четыре года.       Мансарда насквозь пропахла мебельным лаком. Последние две недели Жан работал над восстановлением напольного зеркала выпуска середины девятнадцатого века, принадлежавшего семье постоянных клиентов мастерской. Рама была полна полуразвалившихся завитушек, каждую из которых требовалось воссоздать в точности по сохранившейся картине, изображавшей предков семьи рядом с этим зеркалом. Работа была кропотливой, тяжелой и первой настолько серьезной в его едва начавшейся карьере. Кирштайн возился за рабочим столом и станком почти до ночи, если время позволяло. Или Габи, благородно разрешавшая ему задержаться.       Звонок телефона отвлек его от промазывания лаком внутренностей одного из завитков центральной композиции верхней части рамы. Мельком взглянув на экран, Жан взял в руки ветошь, смоченную в растворителе, и неторопливо стал оттирать испачканные клеем и лаком пальцы. Долгожданный за недели отсутствия солнечный свет падал на стол сквозь сводчатое окно под крышей мансарды, рассыпав по стеклянным склянкам с жидкостями тысячи зайчиков. Молодой мужчина хрустнул уставшей от работы спиной, сладко потянувшись. Отросших волос тоже коснулся лучик, и Кирштайн заметил, как его макушка блеснула в зеркале рыжей маленькой искоркой. Черная майка, прилипшая к натренированному телу от напряженной работы, после осмотра оказалась заляпанной гипсом, «армейские» старые джоггеры с резинками на щиколотках выглядели эстетичнее просто потому, что на пестром рисунке пятнышки краски и прочие несовершенства давно уже затерялись, а старые кроссовки, выделенные специально для работы, были настолько пыльными, что даже стирка уже не помогла бы. Жан вздохнул, потрогав чистым пальцем отросшую щетину, наощупь собрал волосы на затылочной части в куцый хвостик и направился к укрытому белой тканью шкафу, где всегда имел запас чистой одежды для выхода в люди.       Переоделся он в серые джинсы и черную водолазку и высокие ботинки с мелкой шнуровкой, стоптанные и выцветшие, но до сих пор нежно любимые. На плечи накинулось пальто, а бегунок на экране все это время звонившего телефона, наконец, оказался смахнутым.       — Свободна, — раздалось в трубке то самое заветное слово.       — Выезжаю, — ответил Кирштайн то, что от него ожидали услышать.       Часы над дверью показывали четыре часа дня.       Он припарковал машину в парковой зоне у кладбища, высаженной по бокам тополями, остро смотревшими верхушками в небо. Поднявшийся ветер трепал Жану волосы и заставлял непослушную челку лезть в лицо, что значительно мешало обзору. В летний период времени парк превращался в зону боевых действий, где сражения с пухом с переменным успехом выигрывалось дворниками, но все же белый ковер делал скупой и унылый пейзаж вокруг чуть более живым и динамичным. В отличие от лишенной уже красок осени. Голые деревья черными великанами нависали над облагороженными дорожками, добавляя царству мертвых нужного антуража. Знакомая до боли фигура ждала Кирштайна у входа в колумбарий.       — Привет.       — Привет! С чего начнем сегодня? — спросил Жан у девушки, поправив хвост на ее плече и коротко поцеловав подставленную щеку.       — С ячейки, — тихо ответила Микаса, коснувшись ворота его пальто.       Осторожно обняв Микасу за плечи, Кирштайн повел их ко входу в колумбарий. Служитель вежливо кивнул им при встрече и покинул помещение, оставив пару наедине с их болью. Жан подошел к нужной ячейке и замер, потому что она ровным счетом ничем не отличалась от того, как выглядела вчера. Позавчера, неделю назад. Цветы в крохотной вазочке все еще были свежими, стекло, прикрывавшее табличку, — чистым, но он все равно посторонился, когда Микаса подошла к нему с маленькой мокрой тряпочкой в руках, чтобы протереть невидимую и несуществующую пыль.       — Привет, Марко, — тихо сказала девушка и поправила пушистые хризантемы, неизменно стоявшие здесь уже десяток лет.       Кирштайн тяжело вздохнул и позволил подруге протереть стекло, ступеньку и стенки ячейки. В этом месте он уже выплакал все слезы и сказал все, что только мог. Слова заканчиваются для мертвых гораздо быстрее, чем для живых.       Марко Ботт был лучшим другом Жана еще со времен детского сада. Мальчишка с темными глазами и очаровательными веснушками стал первым, кому Кирштайн смог доверить самое дорогое, что у него было — машинку на радиоуправлении. Дворовые дети были довольно жестоки и отчаянно завидовали щуплому пареньку, обладавшему такой роскошью, так что за отказ поиграть вместе в новомодную игрушку Жан нередко оказывался побитым. В один из дней на помощь ему пришел Марко. А уже первого сентября они оказались в одной группе в детском саду. А через несколько лет пошли в первый класс младшей школы тоже вместе. А на первом году обучения в средней — встретили тех, кто навсегда изменил их дальнейшую жизнь. Жизнь самого Ботта при этом оборвалась слишком рано.       — Пойдем? — услышал Жан и ощутил, как его рукава коснулись извечно прохладные пальцы.       Их путь был простым и лишенным препятствий. Кирштайн даже знал точное количество шагов от колумбария до первой остановки. Знал все короткие дороги, знал, где именно стоит обойти, чтобы сократить путь. Знал, где взять небольшую тяпку для прополки травы, ведро с водой и тряпку для ухода за могильными плитами, знал, где расположены ближайшие точки продажи цветов. Знал так много, но на самом деле не понимал ровным счетом ничего. Они приходили сюда каждый день на протяжении четырех лет, но Жан до сих пор не мог честно ответить на вопрос: зачем? Это было частью ежедневной рутины, такой же как чистка зубов и обед, но если последним можно было пренебречь из-за лени или нехватки времени, то поход на кладбище не откладывался даже во время болезни. Микаса не болела никогда.       Четыре могилы, за которыми они ухаживали, располагались на небольшом расстоянии друг от друга, в одной из самых живописных частей парка. Армину стоило немалых усилий договориться с городской администрацией, чтобы им разрешили занять эту зону и похоронить всех важных людей рядом, чтобы они после смерти смогли наслаждаться покоем и приятной компанией. Четыре человека, жизнь которых завершилась в один день по ужасающей несправедливости судьбы, значили для каждого из оставшихся в живых слишком много, чтобы пренебречь обязанностями по обеспечению им достойной жизни после смерти, но занимались этим в основном все те же Жан, Микаса и Арлерт. Другие же старались хоть как-то двигаться дальше.       Первые три могилы удостоились только беглого осмотра и дежурных приветствий. Кирштайн задержался у камня с именем Саши чуть дольше, беззвучно прося у нее прощения, наверно, в миллионный раз за эти годы. В ее смерти не было его вины, в том, что мир покинули остальные, тоже, но груз ответственности за то, что они лежат в земле, а он продолжает ее топтать, все равно висел над головой парня домокловым мечом и угрожал в любой момент рухнуть вниз прямо на незащищенную шею.       Последняя точка их ежедневного маршрута находилась под раскидистым дубом, разменявшим уже не один век. Кирштайн вел свою спутницу к небольшому могильному камню, крепко обхватив ее плечи рукой. Яркий красный шарф от ветра то и дело бил его концом в грудь, и это ранило гораздо сильнее любого физического воздействия, которое он когда-либо на себе испытывал. Молчание Микасы тоже. Слезы в ее глазах — тем более.       Любить ее с первой встречи в темном школьном кабинете, пыльном и старом, было невыносимо. Терпко, волнительно, горько и совершенно безвыходно. Яркая вспышка первого взгляда ознаменовала начало эпохи, в которой Жан никогда не чувствовал себя главным героем. Все его слова разбивались о равнодушие и холодность взгляда. Большая часть его действий не натыкалась на поддержку. Он продолжал двигаться, дышать и существовать только рядом с ней и для нее, но юная мисс Аккерман никогда даже толком не замечала его. Он был высоким и сильным, лиричным и нежным, человеколюбивым и заботливым, вот только был не тем. И никогда им не станет. Даже после того, как тот самый отправился в чертоги упокоенной под дубом могилы.       — Я так скучаю по тебе, Эрен, — тихо прошелестела Микаса, когда они остановились рядом с камнем.       Кирштайн по обыкновению хотел убрать с ее плеча руку. Хотел дать ей свободу, личное пространство, место рядом, по праву принадлежавшее другому человеку, вот только и в этот раз не смог. Лишь сильнее сжал пальцы на остром выступе плечевой кости и придвинул трясущееся в рыданиях тело ближе. Некогда крепкая и сложенная не хуже любого спортсмена девушка ощущалась тряпичной куклой в его руках.       — Сколько у тебя еще времени? — спросила Аккерман, вытерев покрасневшие глаза.       Жан посмотрел на часы и убедился, что в запасе у него было еще все мировое время, но привычно пожал вместо ответа плечами. Ободряюще улыбнувшись девушке, Кирштайн легонько встряхнул ее, чтобы выбить ответную улыбку. Больше Микасе улыбаться искренне и чисто было некому, так что она робко растянула губы в ответ и поправила шарф.       На выходе из парка их пути нередко расходились. Аккерман могла возвращаться на работу или спешить на встречу с Хисторией, могла желать прогуляться в одиночестве или побеседовать с Армином по телефону, задержавшись на лавочке в парке, но сегодня она скромно кивнула, когда Жан услужливо распахнул перед ней дверь машины.       — Подбрось меня до полицейского участка, пожалуйста, — тихо попросила она, когда Кирштайн завел мотор.       — Без проблем, — послушно ответил он.       Даже молчать в ее обществе было приятно. Легкий аромат ее духов, тихое сопение в шарф, мельтешащие пальчики, перебиравшие складки на юбке, делали погружение в их возможную совместную реальность ярче и глубже. Жан часто представлял себе, что вместо полицейского участка, где служила Энни, или отделения прокуратуры, где числился приставом Райнер, они едут в небольшую квартирку Кирштайна, чтобы разделить между собой домашние обязанности. Ему нравилось вариться в этих иллюзиях, хотя общего с возможным будущем в них было мало.       — У Армина скоро день рождения. Конни хочет подарить ему новый книжный шкаф. Я все еще считаю эту затею неудачной.       — Почему?       — Он собирается заграницу в командировку на год или что-то около того… Самым практичным решением стало бы сдать жильцам квартиру на этот срок.       — Так скажи Спрингеру об этом.       — Говорила, но ты же знаешь Конни.       Обычно они перебрасывались именно таким количеством реплик, чтобы разговор считался исчерпанным, поэтому Жан ничего не ответил. На город постепенно начал спускаться вечер, колючий и темный. Прохожие высыпали на улицы, чтобы совершить променад перед сном. Магазины включили подсветку витрин, рестораны выставили на столики свечи, уличные музыканты даже в такую погоду достали из чехлов свои инструменты.       Кирштайн мог бы остановить машину в любом месте и вытащить Микасу на улицу. Угостить ее ужином, попросить подарить ему танец. Мог бы впервые за столько лет прямо попросить дать ему шанс положить весь мир к ее ногам. Мог бы, но снова промолчал, отдавшись на волю несбыточным фантазиям.       Машина остановилась у входа в участок. Жан повернулся к Аккерман и собирался уже было открыть рот, чтобы попрощаться, но остановил себя, завидев, как девушка замялась, прежде чем спросить о чем-то. В груди болезненно укололо, жидкая лава страха разлилась по всему телу до самых кончиков пальцев. Неизвестность ударила в легкие, подобно шаровой молнии.       — Ты…       — Да?       — Поедешь сейчас в чайную?       Сердце Жана внезапно замедлилось, чтобы после разогнаться с новой, неведомой ему доселе, силой. Вопрос подруги почему-то поставил его в тупик. Сегодня ведь суббота? Конечно, он поедет.       Вот только не знает, почему.