Цвет твоего утра

      — Это что?!       — Костыли.       — Я вижу, что не пачка писчей бумаги!       — Зачем тогда спрашиваешь?       Жан вошел в кабинет Леви, привычно оглядев комнату на предмет беспорядка. Нанятая им для поддержания чистоты в здании уборщица устраивала Аккермана, но все равно их общение нередко приводило к масштабным ссорам, в которые вовлекались даже те, кто к личным швабрам и ведрам Леви не имел никакого отношения. Женщина была трудолюбивой и отзывчивой, но имела свой взгляд на то, как именно нужно стирать со всех поверхностей пыль, так что хозяин дома довольно часто оказывался недоволен и порывался переделать ее работу самостоятельно. Обычно в такие дни Кирштайн получал звонок от Габи, и ее речь во время описания проблемы зачастую была крайне спутанной и прерывистой из-за обилия ругательств, вставленных в одно предложение. В каждое из них. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих таких же.       Городом еще управляло утро, когда Жан оторвал голову от подушки и, приоткрыв один глаз, уставился на экран телефона. Микаса или Армин никогда ему в такую рань не звонили, зная о загруженности на работе и необходимости здорового сна, Райнер предпочитал общение через сообщения, а Конни — приезжал решать все вопросы лично, благо, что проблем у него было не так уж и много. Так что, увидев имя младшей Браун, Кирштайн мгновенно напрягся. Холодное серое утро резко стало на несколько оттенков темнее.       — Где ты их взял? — сдался Леви, сурово уставившись на два вполне себе современных костыля, покоившихся у Жана подмышкой.       — Всю прошлую неделю мы с Армином и Микой разгребали одну из комнат в доме Йегера. Нашлись среди прочего барахла, — пожал плечами Кирштайн и аккуратно поставил костыли у книжного шкафа.       — А более ценных находок в качестве дара для старика не нашлось? — скривился Аккерман и подъехал на кресле ближе.       — Для стариков нашлось, для тебя — нет.       — Ты как был высокомерным щенком, так и остался, — выплюнул Леви и вновь вернулся к окну, демонстративно от гостя отвернувшись.       Жан ухмыльнулся и вышел из комнаты, чтобы добраться до шкафа в хозяйской спальне. Рыбка любознательно вылезла из укрытия, стоило парню появиться на пороге. Он приветственно махнул питомцу рукой, но игры с ним решил оставить до лучших времен.       — Ты кормил Плохиша? — крикнул он, добравшись до шкафа.       — Не трогай мою рыбу! — визгливо раздалось в ответ.       Кирштайн открыл створку шкафа, в которой на полках стопками были сложены теплые вещи. Яркие свитеры, связанные миссис Райсс, монохромные водолазки и лонгсливы, спортивное обмундирование приглушенных оттенков и некоторое количество утепленных брюк нескольких размеров.       — Толстовка или зеленая кофта на пуговицах? — снова крикнул Жан, осторожно перебирая пальцами по кашемировым уголочкам вещей.       — Скафандр, — раздалось совсем рядом, и Кирштайн от неожиданности дернулся всем телом и больно приложился макушкой о край полки.       — Ты бываешь крайне тихим и внезапным, что доставляет определенные неудобства, — пожаловался он, огладив тут же налившуюся шишку.       — Что ж, значит, я все еще не совсем бесполезен, — ядовито выдал Леви и скрестил руки на груди.       — Толстовка или кофта? — упрямо повторил Жан.       — Зачем явился? — не остался в долгу Аккерман.       — Ну, как тебе сказать… Когда мисс Браун звонит мне в шесть утра и говорит, что господин Аккерман вместо рассматривания очередного сна занят мытьем полов в коридоре на втором этаже, то мне уже не до праздного валяния в кровати. Вот скажи… Только честно, Леви! Тебе бывает нас хоть немного жаль?       — Кого вас?       — Людей, которые о тебе заботятся.       — Я тебя не звал!       — Поверь, я в курсе. Толстовка или кофта?       — Ты забываешься, пацан…       Кирштайн, подавив раздражение, снял с полки флисовую серую толстовку. Подумав еще немного, вытащил из середины стопки плотные джинсы с резинкой на поясе. Следом направился к комоду, чтобы раздобыть чистые высокие носки.       Привычка называть Жана пацаном была определенно вредной, но Леви и не скрывал того, что образцового в нем было мало. Наглядная демонстрация разницы в возрасте, финансового положения, умственных способностей и образа жизни являлась данностью, а способы, с помощью которых Аккерман ее проворачивал, — неисчерпаемыми. Кирштайн был пацаном, птенцом, неразумной букашкой, и как бы ему не хотелось показать Леви, что он уже созрел до того, чтобы общаться со старшим товарищем на равных, толкового для упрямого Аккермана в его словах и действиях было мало. Для мужчины Жан так и остался ветреным и спесивым первокурсником, притащившимся на одну из лекций в начале нового семестра в компании такого же раздражавшего Йегера. Леви все еще помнил день, когда выгнал их обоих с занятия из-за вульгарной и довольно кровавой драки, устроенной прямо посреди аудитории. И сейчас уже не важно было, что Кирштайн вырастил в себе благоразумие: в глазах Аккермана он все еще оставался полным бестолковости пацаном.       — Вставай и переодевайся.       — А кофе тебе не сварить?       — Было бы неплохо, вот только такой роскоши в твоей чайной не водится.       — За углом открыли новую забегаловку, можешь направиться туда. У баристы длинные черные волосы — все, как ты любишь.       — Обязательно воспользуюсь твоей рекомендацией. А теперь вставай и переодевайся.       — Меня устраивает нынешняя одежда.       — Отлично! Значит, спускаемся вниз. Только через пять минут не жалуйся, что замерз.       — Мне и здесь хорошо.       — Не сомневаюсь.       — Я никуда не пойду.       — Пойдешь.       — Ты…       — Забываюсь и слишком много о себе думаю. Я все еще высокомерный щенок и невоспитанный пацан. Но я могу применить силу, Леви, вот только лучше никому от этого не станет. Мне применить силу?       Аккерман поджал губы и опустил голову вниз, чтобы Жан не заметил, как этот выпад его смутил. Спорить с упрямым мальчишкой можно было до хрипоты, ликование во имя каждой победы длилось часами, только после осознания собственной беспомощности от исхода любого такого столкновения становилось лишь хуже. Жан уступал вредному подопечному редко, в основном тогда, когда у него действительно заканчивались силы или Леви жестко перегибал палку в попытках обидеть собеседника. Извиняться в привычку Аккермана не входило, а его язык порой генерировал действительно очень жестокие вещи. Каждый раз после такой ссоры Леви надеялся, что Кирштайн больше не придет, но максимальный срок, когда они не видели друг друга, за последние четыре года составил три дня. Он посчитал и запомнил.       — Куда ты меня потащишь? — сдавшись, спросил Аккерман, начиная выпутываться из домашнего худи.       — На прогулку.       — Увлекательное же выйдет путешествие! Два шага до первого бордюра и обратно!       — С чего бы?       — Я все еще не могу ходить самостоятельно дальше нескольких ярдов, кретин! Или ты забыл?       — Мыть полы, скорчившись на полу, ты в состоянии. Значит, и пройти пару миль сможешь.       — Позови сюда Браун! Немедленно! — рыкнул Леви, отбросив взятую в руки толстовку. — Пусть вызывает полицию! Я скажу, что в мой дом пробрался сумасшедший. Как я должен это сделать по-твоему?       — Я что просто так тащил сюда костыли? Силенок на уборку хватает, хватит и на прогулку до кофейни. Покажешь мне чудную баристу. Ты же как-то выяснил все о ее волосах.       — Никуда не пойду.       — Еще одно слово, — хрипло и низко произнес Жан, — и ты договоришься до того, что вниз я тебя понесу на руках.       — Я…       — Это тоже слово, Леви.       Кирштайн сделал шаг в сторону притихшего Аккермана и вопросительно выгнул бровь. Леви беспомощно посмотрел на наблюдавшую за ними рыбку. Жан зол, и в таком состоянии он церемониться с несчастным калекой не будет.       — Ладно, — шумно выдохнул он и потянулся за толстовкой. — Но ты же понимаешь, что путешествие займет у нас несколько часов?       — Я никуда не тороплюсь.       В груди у Леви странно закололо. Жан приходил в чайную только по вечерам в рабочие дни или в выходные, но обычно сразу срывался с места, получив звонок от Микасы, иногда даже забывая попрощаться. Мелодия звонка его телефона, громкая и раздражающая, почему-то невероятно Аккермана пугала. И без того дерьмовое настроение резко катилось в пропасть еще дальше, стоило двери закрыться за широкой спиной Кирштайна. Леви оставался в тишине и до хруста сжимал пальцы здоровой руки до тех пор, пока не слышал издевательский звон колокольчика внизу.       Он знал, что приход молодого мужчины сюда мимолетен, скоротечен и в большинстве своем бессмысленен. Он знал, что Жан никогда не скрывал своих приоритетов, и если Микаса прикажет ему проводить с ней на кладбище все дни и ночи напролет, то мальчишка сдастся и будет выполнять требование. Он знал, что уход за калекой — лишь способ скоротать время до новой встречи с любимой женщиной, неспособной по достоинству оценить все, что делается ради нее. Обычно Кирштайн всегда торопился, хоть и не говорил об этом вслух.       — Правда? — зачем-то спросил Леви, высунув голову из ворота толстовки       — Пока ты ведешь себя послушно — да, — ответил Жан, пожав плечами.       — В этом доме тебе позволяют слишком много, — пытаясь скрыть тревогу, тихо произнес Аккерман.       — Хозяин этого дома — ты, напоминаю, — отбил подачу Кирштайн.       Он помог поумерившему пыл Леви натянуть носки и облачиться в джинсы. Раздобыл в шкафу для верхней одежды дутый жилет и нетерпеливо всунул его в руки подопечному. Надел на его ступни удобные ботинки без шнурков с ортопедическим супинатором. В несколько шагов преодолел расстояние между спальней и кабинетом, а после вернулся обратно с костылями в руках.       — Готов?       — Я… Хм… Давай ускоримся: просто помоги мне преодолеть лестницу.       — Что-то новенькое, — хмыкнул Жан, но тут же подставил Аккерману плечо.       Он мог бы просто взвалить на него легкое тело Леви и спокойно добраться до первого этажа за несколько секунд, но это слишком дорого бы ему стоило. Аккерман не прощал проявление жалости в свою сторону и все еще был слишком сильным, а руку имел тяжелую. Получить подзатыльник не хотелось, выслушивать часовое ворчание — тоже, так что Кирштайн просто стал вести визави вниз, выступая лишь в качестве опорного столба. В свободной руке он легко нес костыли. Копаться в пожитках Йегера ему не нравилось, но он был рад, что смог извлечь из очередного похода в его дом практическую пользу.       — Что будешь на обед? — спросила Габи, стоило мужчинам появиться в зале еще закрытой для посетителей чайной.       — С чего такая щедрость? — удивленно спросил Жан, помогая Леви настроить высоту костылей. — Обычно мне велено есть то, что дают.       — Не каждый день ты благородно забираешь канцлера отсюда, чтобы дать зданию подышать спокойно несколько часов, — ничуть не смутившись присутствия Аккермана, ответила девушка.       — Габи… — в ужасе прошептал Фалько, застыв с полным чашек подносом в дверях кухни.       — Все нормально, дорогой. Пока Кирштайн здесь, зануда ничего нам не сделает.       Леви бросил в подчиненных уничтожающий взгляд, а после перевел его на Жана, заметно смягчившись. Парень ободряюще улыбнулся ему и указал на входную верь, без слов прося быть первым, кто здание покинет. Слишком легко для человека, отвыкшего передвигаться самостоятельно, Аккерман поскакал на одной ноге к выходу.       — Жду вас не раньше, чем через четыре часа, — крикнула им вслед Габи.       Дорога до кофейни заняла не так много времени, как Леви себе представлял. Передвигаться на костылях было непривычно и неудобно по сравнению с коляской, но все же на собственном ходу он чувствовал себя несколько увереннее. Жители их квартала привыкли к его несовершенствам, так что он не боялся наткнуться на человека, ставшего бы разглядывать шрам на его лице и мутный глаз, а так же недоумевать при виде его покалеченной ноги. Кирштайн услужливо распахнул перед ним дверь заведения и помог переступить небольшой порожек.       — Доброе утро! — приветливо поздоровалась с ними хрупкая девушка за стойкой.       Ее волосы действительно были чернее вороньего крыла, а улыбка — ярче спрятавшегося вновь солнца, но она совершенно не была похожа на Микасу, так что сердце Жана даже не сбилось с ритма. Он проводил Аккермана до столика, помог ему сесть, убрал костыли в сторону и стащил с плеч подопечного жилет. Бросил его на свободное кресло и, ничего не уточняя у Леви по поводу его пожеланий на завтрак, выдвинулся к барной стойке. А через несколько минут вернулся с двумя чашками кофе.       — Ореховый раф для господина, — с усмешкой произнес парень и плюхнулся в кресло напротив Аккермана. — Завтраки у них так себе, но я попросил Мирабель сделать тебе королевскую яичницу. Круассан с лососем и творожные блинчики с повидлом. Я ничего не забыл?       — Мирабель? — вместо ответа спросил Леви и тут же захлопнул рот, отвернувшись к окну.       — Ага.       — Уже назначил свидание?       — Пока нет… Думаю, стоит прийти сюда хотя бы еще раз перед настолько серьезным шагом, — невозмутимо ответил Жан и приступил к своему кофе.       — Каково это… любить всю жизнь одного человека?       Даже если Кирштайн удивился вопросу, то не подал вида. Он улыбнулся подошедшей к ним с подносом, полным еды, Мирабель, принял тарелки и тут же вгрызся в круассан, поняв, что очень проголодался. Отложив его в сторону, взялся за вилку и нож, чтобы порезать Леви яичницу. Отдал вилку в здоровую руку. Развернул удобно тарелку и жестом велел начать трапезу.       — Сложно, если при этом не влюбляться в других.       — Значит, тебе сложно?       — А с чего ты взял, что я не влюблялся в других? — хмыкнул Жан, поразившись своей внезапной искренности.       — Влюблялся? — удивился Аккерман, отчаянно стараясь это скрыть.       — Бывало…       — В кого?       — Хм… Я был влюблен в Марко. Ну, это тогда так казалось… Сейчас я уверен, что это просто была такая фаза. Принятие дружбы и прочее…       — Это было до Микасы.       — Ах, ну да… Тогда… Блин, это прозвучит странно.       — Страннее, чем все, что ты обычно говоришь? — без намека на ехидство уточнил Леви.       — Я был влюблен в Йегера. В выпускном классе и на первом курсе. Я и в универ пошел только из-за него. Мать предлагала мне художественную школу в Париже.       — И как это случилось? — ошарашенно спросил Аккерман, отложив вилку.       — Не знаю. Он все время терся рядом с ней и это привело к тому, что я стал обращать на него внимания больше, чем требовалось. Он выводил меня из себя только тем, что существовал. А потом он поспорил с Райнером на желание, я даже не помню из-за чего, и проиграл. А Браун велел ему меня поцеловать. При всех. По-серьезному. Для засранца это ничего не значило, а у меня как будто мир перевернулся.       — Значит…       — Да, в клуб я пошел тоже из-за него. Но об этом я говорить не хочу…       — Микаса об этом знает?       — Все об этом знали. Эрен успел на каждом углу растрепать о том, как я грустно на него смотрел после прилюдного унижения. Все жалели меня… Она в том числе. Пожалуй, эти эмоции были самими искренними по отношению ко мне за все годы.       — А сейчас?       — Что сейчас?       — Что она чувствует к тебе сейчас?       — Понятия не имею. Ее чувства ничего не меняют. Мои глупые влюбленности — тоже. Она все еще любит его, я — ее, а все остальное значения не имеет, — сухо ответил Жан и уставился в стол.       Остаток завтрака прошел в тишине. Можно было бы сказать, что она была умиротворяющей, но для Аккермана это точно было не так. Он нервничал и метался, ронял вилку и никак не мог подхватить даже здоровой рукой свой круассан. Кирштайн, насмотревшись на это вдоволь, забрал у растерянного мужчины прибор и просто стал кормить его, собирая сочувствующие взгляды других посетителей кофейни.       — Давай уйдем? — предложил он, когда понял, что даже ему уже становится неловко.       Небо немного прояснилось, и Жан предложил Леви прогуляться до ближайшего парка. Им нужно было только перейти дорогу и выбрать лавочку. Осторожно опустившись на сиденье, Леви отложил костыли и подставил лицо ветру, прикрыв глаза.       — Ты должен был сам ответить на свой вопрос гораздо лучше, чем я… — произнес Жан, прикуривая.       — На какой?       — Каково это всю жизнь любить одного человека.       — Намекаешь на мой возраст, пацан?       — Нет, всего лишь на серьезность твоих чувств.       — Все проходит…       — Ты скучаешь по нему?       — Сильнее, чем это возможно…       — И ты никогда не бывал влюблен?       Леви дернулся и быстро спрятал руки в карман толстовки, чтобы Жан не заметил, как они мгновенно затряслись. К щекам подкатил жар стыда, так что голову вновь пришлось склонить. В прошлой жизни достопочтенный мистер Аккерман — преподаватель, инструктор и супруг одного из самых влиятельных в городе людей, никогда не прятал низменных эмоций, потому что они были ему чужды. Он не стеснялся, не краснел, не смущался и ничего не боялся. Вот только эта жизнь осталась в далеком прошлом, а сидевший сбоку от него пацан был слишком доверчивым и искренним, чтобы этой херней от него не заразиться.       Леви был влюблен. Вот только внезапно вспоминать об этом было слишком больно.