Цвет твоего утра

      Колокольчик над дверью чайной звякнул привычно и звонко, оповестив находившихся внутри о прибытии гостя. Габи выскочила из подсобки, вытирая руки о передник, чтобы отправить не успевшего до закрытия незнакомца восвояси, но лишь устало взмахнула рукой и направилась обратно, увидев, кто пришел. В реверансах и особенных приветствиях ни один из них не нуждался.       В помещении пахло бергамотом, лимоном и тыквенным пирогом. Колбочки с чайными специями, выстроенные рядами за барной стойкой, поблескивали в приглушенном свете винтажных светильников, точечно расположившихся по всему периметру небольшого зала, вмещавшего всего шесть полноценных столиков. Свежевымытые чашки, сгруженные на темно-вишневой столешнице, рисковали попадать на пол от неосторожного движения рядом со стойкой, а их белоснежные фарфоровые переливы делали посуду похожей на мокрую гальку, аккуратно выложенную вдоль морского берега.       Жан выбрал единственный столик, стоящий у окна. Пальто отправилось отдыхать после прогулки под дождем на рогатую вешалку-стойку, расположенную рядом. Кресло, обитое зеленым бархатом, скрипнуло под его весом, а сам столик опасно зашатался, когда молодой человек ударился об него коленом.       Через мгновение из крутящейся двери небольшой кухни выбежал Фалько с подносом.       — Извини, листовой Фэнцин закончился. Есть только жалкая имитация в пакетах для заварки в большом чайнике, — произнес юноша, ставя перед Кирштайном небольшую чашечку нежно-голубого цвета, помещенную на блюдце, до краев наполненную полупрозрачной молочно-желтой жидкостью.       — И что это?       — Улун.       — Гениально… — фыркнул Жан, но все же развернул ручку чашки, чтобы удобнее за нее взяться.       — Тыквенный пирог, салат из рукколы и кедровых орешков и отбивная.       — Отбивная?       — Да, отбивная! Круглая и жареная! Из кого не знаю, вкусная или нет — тоже.       — Очередной кулинарный эксперимент нашего святейшества?       — Если ты не голоден, я заберу ее с собой, — холодно произнесла Габи, выросшая рядом с ними словно из ниоткуда. — Закроешь здесь все?       Не думая о его отказе, девушка принялась развязывать бант на фартуке Фалько, ускоряя их уход домой. Обслуживать Кирштайна официально в обязанности парочки не входило, но они исправно готовили для Жана ужин два или три раза в неделю и покорно дожидались его появления в чайной, не смея покинуть помещение до его прихода. Обычно Жан не опаздывал и появлялся в зале ровно за минуту до закрытия заведения, а после садился за уже накрытый стол и наблюдал исчезавшие в дверном проеме спины, но сегодня рутина вынудила его задержаться.       — Куда ж денусь, — ответил он и неловко ткнул вилкой в отбивную, чтобы убедиться, что она точно уже не оживет.       — Вот и славно! Пока! — крикнула Габи и утащила растерянного Фалько на улицу.       Колокольчик звякнул еще раз.       За несколько лет работы в чайной Габи научилась довольно сносно готовить. Несмотря на то, что в меню были исключительно завтраки, легкие закуски и пироги, необходимость освоить кулинарные изыски перед девушкой стояла остро, потому что на ее хрупких плечах была забота о хозяине чайной, к готовке совершенно не приученном. В отличие от него, Кирштайн пользовался благосклонностью мисс Браун бесплатно.       Он ел свой ужин, задумчиво разглядывая опустевшую к этому часу улицу. Фонари томно освещали недавно обновленную дорожную кладку, меняя цвет камешков с буро-желтого на жемчужно-серый. Редкие машины спешно везли хозяев закончить неотложные дела. Остывший чай Киштайн допивал, следя за выгуливавшим собаку одиноким мужчиной, неторопливо шедшим мимо здания. Несмотря на наличие друзей и здравствовавшей матери, Жан и сам был невероятно одинок.       Он вымыл посуду в кухонной раковине, тщательно вытер стол. Желание выйти на улицу и выкурить сигарету было настолько сильным, что парень едва сдержал порывы наплевать на все и сдаться вредной привычке. Если бы у него спросили, почему это необходимо было сделать именно сейчас, он бы без колебаний ответил правду: чтобы еще немного оттянуть момент. Никто бы его за это не осудил.       Половицы лестницы, ведущей на второй этаж, нервно скрипели от его тяжелой поступи. Жану приходилось прижимать голову, чтобы избежать столкновения с каждым винтом лестницы, что делало восхождение вверх своеобразной пыткой. Оказавшись в коридоре, он выдохнул и зачем-то поправил слегка выбившуюся из пояса брюк рубашку. Быть опрятным перед хозяином чайной уже давно вошло в привычку. В отличие от курения, она была полезной.       Помещения наверху было два, не считая просторной ванной комнаты, переоборудованной два года назад из бывшей когда-то детской. Предыдущие хозяева чайной редко пользовались квартирой сверху, имея в наличии загородный дом, но пока их дети были маленькими необходимость таскать их с собой вынудила оборудовать для шалунов пространство. Нынешнему владельцу здания детская была ни к чему, а душевая на первом этаже не подходила.       Кирштайн толкнул дверь комнаты, окна которой выходили во внутренний двор. Хозяйская спальня встретила его темнотой, тишиной и аккуратностью собранной постели. Только лампа ночного света горела над небольшим аквариумом, стоявшим в углу, где среди пышного ковра выращенных с любовью растений плавала одинокая рыбка.       — Тебя хоть покормили? — с усмешкой спросил Жан, подойдя к аквариуму и подразнив выплывшую поприветствовать его рыбешку пальцем. — Можешь считать, что сегодня у тебя праздник.       Он достал из ящика тумбы пакетик разноцветных хлопьев и бросил в воду небольшую жменю. Петушок с кофейного цвета тельцем и золотистыми вуальевыми плавниками тут же набросился на свой ужин, мгновенно потеряв к молодому мужчине интерес. Кирштайн хмыкнул еще раз и выключил над питомцем свет.       Дверь в комнату напротив противно заскрипела плохо смазанными петлями. Кабинет выглядел привычно чистым и аккуратным, вот только на столе царил небольшой беспорядок в виде хаотично разбросанных накладных и товарных чеков. Жан молча подошел к столу и разобрал документы на стопки. После открыл верхний ящик и недовольно выдохнул.       — Ты опять пропустил прием лекарств…       — А ты опять заявился сюда, хоть тебя и не звали!       Кирштайн фыркнул и поднял взгляд на мужчину, сидевшего у окна в инвалидном кресле. Шрам на лице в скудном освещении комнаты приобрел неприятный землистый оттенок, но отвращения при его виде Жан не испытал. Не испытывал с самого начала и за четыре года ничего, в общем-то, не изменилось. Мутный правый глаз хозяина чайной на Кирштайна не смотрел, как и здоровый левый, вот только он физически ощущал на своем теле острые иголочки чужой оценки его состояния.       — Сначала выпьешь таблетки, или сразу пойдем в ванную?       — Я чистый, — грубо выдал мужчина, все же развернувшись к Жану лицом.       — Чистым ты был вчера и сегодня утром. Пойдем…       Кто-то бы мог подумать, что для них обоих такая рутина была унизительной. Возможно, когда-то в самом начале — настолько давно, что об этом и вспоминать-то было не принято, — так и было, но время успело сгладить и в этой неловкости углы. Кирштайн уже не боялся и не стеснялся чужого голого тела, а его подопечный не стыдился своей слабости. Или хотя бы этого не показывал. Или хотя бы не каждый раз.       Вода шумно набиралась в угловую ванну со встроенной массажной системой. Жан и его друзья отвалили за новинку инженерной промышленности просто космические деньги, а еще выслушали в свою сторону не одну разрушительную речь по этому поводу, но все страдания того стоили: для частично недееспособного инвалида такая ванна была вещью абсолютно незаменимой. Закатав рукава рубашки и высыпав на дно целую пачку соли с ароматом хвойного леса, Кирштайн проверил локтем температуру и удовлетворено кивнул. Оставив воду бежать, а соль — растворяться, он вернулся к своему спутнику.       — И почему ты еще не начал раздеваться? — угрюмо спросил он, разглядывая замерший в кресле силуэт.       — Потому что сказал тебе, что я чистый, — бесцветно парировал мужчина и скрестил руки на груди.       Жан, привыкший к подобным выходкам, молча подошел к нему и без лишних слов жестом заставил поднять руки вверх, чтобы стянуть с туловища одежду. Сопротивление длилось, как и всегда, недолго. Выпендриваться некогда, если чистота твоего тела напрямую зависит от помощи человека, еще четыре года назад едва знакомого и абсолютно непонятного, но за это время ставшего тем единственным, кто еще был в состоянии. Для помешанного на чистоте мужчины это слишком много значило, хоть он и никогда не говорил об этом вслух. Темно-серый пушистый свитер, связанный заботливыми руками Хистории, с электрическим щелканьем покинул тело хозяина, а следом за ним направилась кипенно-белая майка.       — Ты похудел. Габи плохо о тебе заботится… Я нажалуюсь на нее Райнеру.       — Ты слишком много болтаешь, — ответил мужчина и поднялся с кресла.       Гордость все еще не позволяла ему полностью сдаться рукам Кирштайна. Он раздевался, облокотившись поясницей о специальный поручень. Нерабочая нога касалась пола кончиками пальцев, а мышцы опорной — все еще крепкие и хорошо развитые — наливались все сильнее при каждом новом движении корпуса. Когда на мужчине остался лишь один носок, Жан повернулся к нему и протянул навстречу открытую ладонь.       Используя ее в качестве опоры, хозяин чайной в три прыжка добрался до ванны, целомудренно прикрыв интимные места свободной рукой. Кирштайн помог ему сначала сесть на бортик, следом опустить здоровую ногу в ванну, а после соскользнуть в нее целиком. С покоившейся в его ладони ступни за это время был филигранно стянут носок. Только полностью оказавшись в воде, мужчина, наконец, шумно выпустил наружу задержанное еще в кресле дыхание.       — Не трогай меня! Я сам, — угрожающе выдал он, стоило Жану взять в руки круглую мочалку.       Подняв руки в примирительном жесте и подавив улыбку, Кирштайн пересел с бортика ванны на стоявший рядом стул и протянул мочалку визави. Мужчина опустил ее в воду, но намыливать не поспешил. Он лишь спустился ниже и уложил голову в выемку для затылка, Жан то и дело вынимал затычку из слива, чтобы выпустить часть воды и добавить новой горячей. Иногда такие водные процедуры занимали у мужчин даже больше часа, но Кирштайн все равно никуда не торопился. Дать компаньону время насладиться горячей водой, молча посидеть рядом с ним на страже безопасности, рассмотреть полочки со средствами по уходу за собой, стаканчики со свечками, большую коробку, обшитую бархатом, в которой хранились средства первой необходимости, было еще одной привычкой. А вот вредной она была или полезной, Жан так и не решил.       — Как там кладбище? Все еще на месте?       — Угу.       — Могильная плита, наверно, сияет под солнцем? — поморщившись, спросил мужчина.       — Буквы немного выцвели. А в целом все неплохо… Если бы ты бывал на улице чаще, то знал бы, что солнечных дней не было уже недели три… — ответил Кирштайн и потянулся, чтобы размять затекшую спину.       — Завтра пойдешь?       — Пойду. Что-то передать?       — Сгинь к черту…       На выпад Жан не ответил и вновь открыл кран, чтобы сделать остывавшую воду теплее. После приподнялся, чтобы снять с полки красивую стеклянную бутылочку шампуня. Повертев ее в руках, он проигнорировал лодочку протянутой к нему ладошки и вылил содержимое в свою, а после аккуратно опустил руку на мокрый затылок.       — Садись и запрокинь голову. Мне неудобно, — бесцветно попросил он.       — Я сам, — повторил упрямец и оттолкнул его руку.       Кирштайн покорно держал душевую лейку выключенной, пока его подопечный тщательно промывал намыленные волосы. А следом терпеливо поливал голову сверху, пока вся пена не растворилась в воде. Узор кафельной плитки он и без того знал до мельчайших подробностей, но все равно упорно рассматривал его все это время.       Следующие минуты были потрачены на споры о том, кто именно будет тереть мочалкой спину, бессловесное празднование победы Жаном, быстрое выполнение требуемого и окончательный слив воды из ванны. Мужчина обмыл себя из лейки еще раз, предварительно грубо отобрав ее у Кирштайна, а следом протянул ему руку. Парень помог подопечному встать и тут же набросил на плечи толстый и ворсистый халат. Вытащить его из ванной и аккуратно поставить на коврик высокому и сильному молодому мужчине не стоило ничего.       Добраться до спальни не составило им труда, потому что вести инвалидное кресло было гораздо проще, чем помогать идти человеку, яростно от помощи отбивавшемуся. Жан осторожно пересадил мужчину в кровать и выдал ему прихваченное чистое полотенце. А сам уселся в кресло напротив, чтобы понаблюдать за тем, как визави сушит волосы.       — Прогресс есть?       — Ты спрашиваешь это каждый раз…       — А ты делаешь это каждый день уже столько лет, но ничего не меняется.       — У меня нет никакой цели. Я делаю это потому, что так наказывает мне сердце.       — Лжешь…       Жан лгал, но ни за что не признался бы в этом даже самому себе. Когда-то давно он был полон корысти и стремился прожить в спокойствии и достатке, особо не напрягаясь, до самого конца своих дней, а потом внезапно умер его лучший друг, и жизнь наглядно продемонстрировала, что никогда не бывает легкой и беспечной ни для кого. Ориентиры сменились, на поверхность всплыла вся прятавшаяся внутри человечность и отзывчивость, печаль за других и сила духа, но побороть зависимость от неразделенных чувств это все не помогло. Так что он лгал. Но все еще продолжал верить.       — Только не говори, что тебе есть до этого дело.       — А вот и скажу.       Ложь. Ему не было дела до любовных страданий вчерашнего подростка, надеявшегося на чужих костях построить свое счастье. Не понимавшего, что любовь — вещь слишком сложная и порой совершенно необъяснимая, чтобы можно было найти легкий ответ на любой вопрос, который она перед человеком ставит. Еще не знавший нежности тех самых рук Кирштайн просто не понимал, что делает на самом деле и зачем. И как больно ему будет окончательно все потерять. Можно утонуть в ласке случайных встреч, отдаться во власть незнакомых губ и легко забыть об этом на утро. Но лишившись губ и улыбки тех самых — можно только скоротать время до смерти, а не существовать как здоровый человек.       — Как дела у Армина?       — Возьми хоть раз трубку, когда он тебе звонит, и узнаешь, Леви.       Мужчина скривился, услышав свое имя, и швырнул в Жана мокрым полотенцем. Раньше мелкий паршивец называл его исключительно мистер Аккерман, и никак иначе. Все же несправедливость судьбы иногда слишком сильно перетасовывает карты, делая расклад неудобным и невыгодным для того, кто был уверен в своей победе с самого начала.       — Не забудь погасить свет прежде, чем закрыть внизу дверь.       — Всенепременно. А теперь заползай под одеяло.       Кирштайн наполнил стоявший на прикроватном столике стакан водой и всунул его в руки Аккермана жестко и бесцеремонно. Следом достал из кармана брюк таблетки, вытащенные из ящика стола в кабинете.       — Пей.       — Эта отрава только быстрее загонит меня в могилу. Вы все только этого и ждете!       — Конечно.       Леви выпил таблетки и снял халат, ловко выпутавшись из его плена. Все же лежа он чувствовал себя увереннее и мог двигаться более свободно. Протянул халат Жану, вытащив его из-под одеяла. Принял из его рук чистую футболку для сна и боксеры, добытые парнем из комода. Места для стыда между ними действительно уже не осталось.       — Больше не приходи, — равнодушно произнес Леви, когда Кирштайн отправился прочь из комнаты.       — Не приду, — пожал плечами Жан.       Каждый из них знал, что это очередная ложь.