Мёртвое солнце согреет сердца живых

      — Что ты натворил? ЧТО ТЫ НАТВОРИЛ?!       Серёжа не откликался.       Он был рядом, когда они с Димой вышли на улицу в одиннадцатом часу. Прогуляться до круглосуточной аптеки за раствором для линз.       Был, когда освещённая вереницей фонарей оживлённая улица сменилась темнотой и безмолвием парка.       Его ладонь сжимала складной нож, когда всё случилось.       — Нет, не спи, не смей спать, не спи! — отрывисто повторял Птица.       Дима лежал у него на руках, еле дыша. Кровь булькала, выплёскиваясь из перерезанного горла. Птица пытался его зажимать — одну руку устроил поверх ладони Димы, припечатывая к открытой ране, другой же стягивал с себя кофту, надеялся, что её должно хватить. Ткань плотная, эластичная, как наложить жгут, проще простого.       — Не спи, моргай, не отключайся! Сейчас перевяжу, позвоню в скорую. Больница, рядом должна быть станция, они приедут, всё будет хорошо, — срывающимся голосом шептал Птица, пытаясь совладать с рукавами кофты.       Телефон выскользнул из перепачканных в крови пальцев и упал на рыхлую землю под мигающим фонарём.       Птица потянулся за ним, но Дима на редкость крепко сжал его запястье, останавливая.       — Отпусти, мы успеем, всё успеем, — надрывающимся голосом просипел Птица.       Липкие пальцы коснулись щеки, провели слабо, успокаивающе. Свободной рукой Птица накрыл их своими, крепко сжимая.       В зелёных глазах читалось смирение. Не обида, не боль, не злоба, а принятие. Птице хотелось закричать, звать на помощь прохожих, вскочить, побежать, выпрыгнуть на проезжую часть, прилегающую к парку, броситься прямо на капот автомобиля, лишь бы вырвать из него водителя, выволочь к Диме.       Кровь была повсюду. Так много, что Птица готов был поклясться, что чувствовал её металлический привкус во рту. Под рукавом кофты она, липкая, горячая, продолжала пульсировать, потоками выливаясь наружу. Птица крепче пережал рану. Ни о каком беге до дороги не могло быть и речи.       Дима смотрел спокойно, непроизвольно вздрагивал и улыбался, кашляя тем, что ещё не вытекло из продырявленного горла.       «Не получится, уже поздно», — сказал бы, если бы мог.       — Нет, мы успеем! Мы всё успеем, только дыши! — Уложив Диму на землю, Птица вытянул ногу и рывком подтолкнул к себе телефон. Попытался разблокировать, но лишь заляпал экран. Тогда он ухватился за край рубашки и принялся оттирать разводы. — Всё хорошо, всё будет хорошо. Я с тобой, не спи, только не закрывай глаза.       Пальцы промахивались мимо комбинации из трёх цифр. Несколько раз пришлось сбросить звонок. Птица боялся, как никогда в жизни боялся не успеть, то и дело озираясь на Диму. Глаза у него были открыты, зрачки двигались, тело ещё подёргивалось, как от коротких электрических импульсов.       Мысль, что Димы вот-вот не станет, не укладывалась в голове. С третьей попытки в трубке послышались гудки. От частого дыхания кожа вокруг рта онемела, голос был надорван, но Птица знал, что назовёт адрес и попросит, чтобы скорее приезжали.       — Выкарабкаешься, подожди немного, помощь скоро будет. — Птица сжал плечо Димы и ободряюще потряс его.       Зелёные глаза по-прежнему были открыты, но не моргали, тупо уставившись в то вспыхивающий, то гаснущий фонарь.       — Дима? — испуганно произнёс Птица. — Дима! — бросил телефон и кинулся к нему, принявшись трясти. — Дима, Дима, Дима, — лихорадочно повторял, прикладывая голову к его груди, щупая пульс, щипая за щёки, дёргая за светлые волосы — всё без толку.       Птица охнул и прижал его к себе, водя ладонями по джинсовой куртке. Дима не реагировал. Позволял вертеть собой как угодно.       — Диспетчер сто двенадцать слушает, — раздалось из динамика телефона. — Вы дозвонились в службу спасения. Что у вас произошло?       Птица качал Диму, словно укладывал спать. В вечный беспробудный сон. Всхлипывал, вздрагивал и прижимал к себе, согревая.       — Диспетчер сто двенадцать, — повторил механический голос из телефона. — Что у вас произошло?       — Прости, п-прости меня, я не знал, не знал, что он… что. — Дыхание сбилось окончательно, а над головой раздался треск перегоревшей лампы фонаря.       Голос из динамика телефона замолчал.

***

      Сжигая в ветхом домике на берегу залива хулиганов, что издевались над ним, выбрасывая с чердака задиру, Птица не думал о том, что с ними будет дальше. Запертые в горящей комнате оставят после себя лишь кости с налётом хорошо прожаренной кожи. Спортсмен, решивший, что имеет над ним власть, будет лежать под окнами с тупым лицом. Глаза широко вытаращатся в небо, рот приоткрыт в немом крике. От головы течёт струйка крови. Поза неэстетичная, ломанная.       Но некоторые умершие и после смерти сохраняли своё очарование.       С открытыми глазами Дима напоминал куклу. Выглядел живым, будучи уже мёртвым. Светлые, с мелькающими в них чёрными прядками волосы в рассветных лучах казались сотканными из солнечного света. На лице уже закрепился загар после жарких майских дней, который ничуть не портил пластырь на щеке. По-детски пухлые губы замерли в радушной полуулыбке, а глаза цвета первой весенней зелени задумчиво глядели на ветки деревьев, что оставляли на лице причудливый теневой рисунок из листьев. В чёрной одежде, ведь солнце любит чёрное — это общеизвестный факт из области физики. Чёрный притягивает солнце и нагревается, поглощая тепло.       Птица живо отпрянул.       Помутнение в голове прояснилось, когда он взглянул на руки и рассмотрел засохшую, принявшую бурый цвет кровь. Затем рассмотрел её на Диме, пропитавшую рукав кофты и растёкшуюся по его шее. Холодной, как его тело, его ладони. Всегда согревающий объятиями Дима замёрз.       Мёртв. Он был мёртв. Начинавший коченеть труп.       Чья кровь была на ладонях Птицы.       — Нет, нет, нет. — Новое осознание хлёстко ударило по лицу, как кулак одного из давних обидчиков.       Птица видел не Диму. Димы не стало час или два назад… Сколько он просидел с ним? Рассматривал, пытаясь уловить хоть что-то живое? Дима заснул, но обязательно должен был проснуться.       Не проснулся.       В горле пересохло. Жёлтые глаза забегали по пробуждающемся парку. Деревья шумели листвой, в пруду плавали и крякали утки. Ветер разносил разбросанный около урн мусор по редким асфальтированным дорожкам. Другие два фонаря погасли.       «Что если кто-то увидел? Что если заметили? Они позвонят в полицию? Уже позвонили?» — мысли заметались стаей беспокойных птиц.       Птица с ужасом осознал, что от тела нужно избавиться. Иначе его ждут прутья решёток в тюрьме.

***

      Пруд? А достаточно ли глубокий?       — Тише, вот так. Я крепко держу, не беспокойся. Хотя начерта тебе беспокоиться, если ты умер? Но я бережно. Ты же доверяешь мне, Дим? Конечно, доверяешь. Иначе бы тебе хватило мозгов заорать, убежать или защищаться.       Дима был холодным, но оставался таким же лёгким, как при жизни. Птица подхватил его на руки и понёс к воде.       — Я не злюсь. Не злюсь и не хочу тебя обидеть. Ты же не обижаешься, верно? Верно ведь?       Дима не отвечал, лишь смотрел перед собой зачарованно.       — Тебе бы пошло лежать в кувшинках. Но извиняй, здесь лишь тина, водоросли и утки.       Дима не протестовал. Птицу это даже подбешивало. Сколько сил вложил в то, чтобы научить его говорить «нет» и отстаивать себя. А он взял и умер, потому что снова другие ему были ценнее его самого. Придурок! Ну надо же быть таким идиотом! Таким…наивным, добрым до боли в сердце, где поселился и разрастался терновыми кустами мрак, пока лучик солнца не просочился в него, дав жизнь прекрасному бутону на покрытой колючими шипами ветке.       Птица встряхнул Диму и прикрыл ему глаза, остановившись у водной глади. Утка нырнула под воду и тут же всплыла, захлопав крыльями.       Птица отступил на шаг.       Всплывёт. Точно. Тело всплывёт. Заполнится водой и покажется на поверхности.       План с прудом отметался.       Как быть тогда? Бросить в соседние кусты? Оставить на скамейке? А это мысль. Но не насовсем.       Птица вернулся к лавочке и уложил на неё Диму, поплотнее укрыв своей кофтой и поправив на нём джинсовку, чтобы закрывала горло. Всего лишь школьник, заснувший в тени деревьев.       Птица огляделся. Никого. Его коробило от мысли, что за очередным деревом или в густой листве остановился невольный зритель его метаний. Что если с телефоном? Он пропал! Его отправят в тюрьму! А ведь жизнь только начала налаживаться!       — Кому ты мстить хотел?! Мне?! Нас посадят, если его найдут, кретин! — ругнулся Птица на того, кто уже спрятался глубоко в нём. — Радуешься, тряпка, а у самого руки в крови. Твои, не мои. Я убивал лишь ублюдков, что портили нам жизнь, ради нас. А ты? Ради себя, дрянь ты трусливая!       Ругаться на Серёжу он мог сколько угодно, но не забывал, что в паре метров от него мёртвый Дима, а они в чёртовом парке, куда скоро обязательно заглянут любители побегать в тишине или покатать малыша в коляске. Вот ребёнок обрадуется, увидев измазанный в крови труп вместе с убийцей!       Птица думал, Птица действовал, взявшись искать конуру дворника. В ней определённо должны были быть разные инструменты. Не только метла, но и грабли или лопата. Птица надеялся и верил, что будет лопата.       Ведь Серёжа убил не охотную до чужой боли мразь, а ласковое солнце. Птица отказывался верить в знаки судьбы и прочую чушь. Но Дима явно обладал аурой помогать окружающим и после того, как у него перестало биться сердце.       Будка с инструментами оказалась не заперта и в ней нашлась лопата. Схватив её, Птица поспешил вернуться к Диме, продолжая оглядываться.       Но не встречался ни с кем взглядами. Только солнце припекало сверху. Смотрело, видно, чтобы его никто не засёк.       Птицу это слабо успокаивало.       — Ты сам виноват, ты знаешь? Нечего было посреди ночи переться сюда. И кто тебя просил стоять столбом и хлопать глазками? Это ты нас подставляешь, Дим! И это охереть как эгоистично по твоим же меркам!       Адреналин в крови зашкаливал. Птица не чувствовал усталости, втыкая лопату в землю и отбрасывая в сторону комья сухой земли. Воткнуть, откинуть, воткнуть, откинуть — этот алгоритм не давал сильно паниковать, вовлекая в работу. Держать ритм, успеть, пока никого нет. Птица отвлекался изредка на то, чтобы стереть рукавом рубашки пот с лица.       Птица остановился, когда яма выглядела достаточно глубокой. Вряд ли бы он вырыл её при других обстоятельствах, но страх взял своё, вынудив показать предел своих возможностей.       Бросив лопату, Птица подошёл к Диме и подобрал его на руки. Он казался тяжелее. Или это руки уже тянуло к земле от выматывающей работы?       Ноги не слушались, подкашивались. Птица продолжал идти, глядя точно перед собой.       Опуская Диму на дно выкопанной ямы, он улыбнулся.       — Как раз под твой рост. Я угадал.       Миниатюрный Дима идеально расположился в земле.       Птица одёрнул себя. Стоило хотя бы что-то подстелить. В животе тянуло. Птица ощутил подступающую в горлу желчь, вообразив погребённого под землёй Диму. Как черви и другие насекомые ползают по нему, забираются в волосы, прогрызают путь под кожу. Напугало и другое, совсем абсурдное.       Дима замёрзнет. Надо укрыть.       Птица растянул над ним кофту, расправил на манер небольшого одеяла, создавая видимость комфорта.       — Так тебе будет теплее, — пообещал он, возвышаясь над бездыханным телом.       Вот так всё закончится. Он засыплет его, протрёт лавочку от крови, обрызгает водой из пруда и словно никакого Димы здесь и не было.       Уголки рта задёргались, а глаза защипало от слёз.       Птице нестерпимо захотелось вытащить Диму и обнять напоследок, но он слышал отдалённый шум машин. Значит, следовало уходить.       — Прости меня. Что не успел вмешаться…что не нашёл тебе места получше. Если чем-то обидел. Но пойми меня. Тебя уже нет, а мне ещё могут перечеркнуть жизнь из-за тебя. Ты ведь добрый. Правда, Дим?       Дима и теперь смолчал.       Но солнце, пробивающееся через листву, объяло лицо Птицы, словно ладонями. Пригладило светом волосы и взъерошило ветерком. Птица заплакал, сжав деревянный черенок лопаты.

***

      Голова трещала, ноги гудели. Птица добирался до дома, как в бреду, петляя безлюдными закоулками. Он упал на кровать в мокрой одежде, не чувствуя тело. В висках продолжало стучать и сна не было ни в одном глазу.       Ника ушла гулять с Македонским, а Волков ещё спал, отвернувшись к стенке. Не заметил его возвращения.       Мёртвое солнце и тут помогло, не решившись заглядывать в окна и настойчиво будить, как всегда будило на пробежки перед школой.       Давно рассвело. Где-то в Екатерингофе покоилась на дне пруда лопата, поверх свежей земли на раскопанной лужайке была накидана старая.       Птица комкал в грязных пальцах простынь, дышал урывками, сдерживаясь от рыданий. Задрожал, когда на будильнике Волкова заиграло так обожаемое Димой «Staying alive».