Мёртвое солнце согреет сердца живых

      Он провёл в детском доме большую часть своей сознательной жизни, чтобы в шестнадцать лет вдруг обрести семью. Не ту, что обогрела его в канун прошедшего Нового года, но ту, что отыскала его и приняла через пару месяцев после праздника, превратив этот день в ещё одну памятную дату в календаре.       Птица не догадывался, что что-то не так, когда приехавший врач взял у него анализ слюны с эпителия. Не видел явного подвоха, поворачивая голову на Волчка, внезапно после своего возращения от полицейских принявшегося его расспрашивать про родителей и родственников, помнит ли он их вообще.       «Если ты в свои семнадцать лет до сих пор не заметил, что мы в детдоме, то у меня для тебя плохие новости. Глаза разуй и сам ответь на вопрос — есть ли у меня родня!» — внутри себя кричал Птица, а в реальности выдавал сердитое «хм», не намереваясь тратить своё драгоценное время на не отличающегося интеллектом Серёжиного дружка.       Но закончилась зима, наступил жаркий по меркам морозного и в летнее время Петербурга март, и тогда он осознал, что все те вопросы были лишь подводкой к грядущей встрече.

***

      Девушка в кабинете заведующей была подобна Венере, ступившей в этот мир прямиком с полотна небезызвестного итальянского художника. Непринуждённая, она сидела на стуле, перебросив ногу на ногу, и помахивала торчащим из-под доходящего до колен свободного нежно-голубого платья носком белого кроссовка с фирменной галочкой «найк». Медно-рыжие волосы каскадом струились по открытым плечам, контрастируя с загорелой кожей. Ни единой веснушки, ни грамма косметики на лице.       Естественная, она казалась ему совершенной и с рыжиной на ресницах и рыжими бровями. Свои Птица при возможности урвать чёрный карандаш для глаз подводил. Но девушка выглядела великолепно и с этим маленьким недостатком, обращённым в достоинство.       — Мои поздравления, Разумовский, — загробным голосом процедила заведующая. Сейчас она полностью оправдывала данное ей воспитанниками «Радуги» прозвище. Церберша, как сторож врат, за которые никто не смел заходить, взирала на него булавками глаз, чёрной тучей впитывая в себя весь льющийся из окна солнечный свет. — Похоже, вы нас покидаете.       Птица готов был поклясться, что расслышал, как заскрипели её зубы, как тяжёлые золотые цепи стукнулись друг о друга на мясистой шее, когда она подняла руку и указала на Венеру.       — Вероника Чайкина, — начала заведующая.       Венера её перебила:       — Ника. Моё полное имя — Ника. Ника Чайкина, — учтиво поправила она.       — Так вот, Ника Чайкина, — выделяя голосом каждое слово, повторила Церберша, — изъявила желание взять опеку…       Ей вновь не дали договорить.       — Попечительство, — с неотразимым видом проговорила Ника. — Опеку берут над детьми, не достигшими четырнадцати лет. После четырнадцати и вплоть до достижения совершеннолетнего возраста — попечительство. Но стоит отметить, — тут же дополнила следом, — что и у опекуна, и у попечителя одинаковые обязанности и ответственность. Je vous en prie, continuez, ma chérie.       «Не говори такие сложные слова, иначе у неё инфаркт случится», — Птица сдержался, чтобы в ту же секунду не рассмеяться.       Церберша стояла с открытым ртом, правый глаз у неё нервно подёргивался, прямо как когда она ловила его на мелких шалостях. Зашторивала все окна, угрожающе хлопала дверью, ждала, что его это непременно испугает, и он начнёт извиняться в слезах. Но Птица каждый раз изловчался выставить её идиоткой себе на потеху. А в Новый год ещё и идиоткой, безвозвратно лишившейся тысячи с парой сотен рублей.       И теперь так же поступила рыжеволосая девушка.       — Над вами, — мрачно заключила заведующая. — На правах вашей биологической сестры. Все документы уже подготовлены, от вас нужно лишь поставить подпись в бумагах, что вы согласны. Вы же согласны?       «Бросить это задрипанное место ради шанса вернуться к цивилизации? Оставить дикарей, ваши чёртовы запирания в кладовке без еды? Ругань, крики? Вылечить все синяки на теле и держать альбомы в целости и сохранности? Нет, конечно, я же совершенно невменяемый, чтобы лишить себя всех этих благ!» — Птица кивнул.       Церберша ожидаемо рыкнула и с грохотом, как будто швырнула тяжеленный трёхтомник из библиотеки, положила на стол вместе с ручкой несколько скреплённых степлером листов бумаги.       А прекрасная Ника игриво улыбнулась, забрав непослушную рыжую прядку за ухо.       — Приятно познакомиться, братик. — Она посмотрела на него, едва прищурив голубые, как ясное небо, глаза.

***

      Птица не сразу понял, что только что обзавёлся кровным родственником. Его окрылила и несла за ограду заведения сильными порывами ветра свобода.       Поскорее упаковать свои скромные пожитки и свалить, пока Церберша не передумала его отпускать под каким-нибудь дебильным предлогом. Она могла так сделать. Уже отпугивала потенциальных опекунов, то сообщая взрослым, что абсолютно спокойные и уравновешенные дети — монстры во плоти, то наговаривая на них самих, что вон, такого, как ты, возьмут разве что сумасшедшие и то отдадут на органы.       Ника на сумасшедшую не тянула. Напротив, показалась эрудированной, продемонстрировав свой французский и разницу между двумя смежными понятиями. Обычная, довольно приятной наружности девушка, не намного старше него. Может быть, она так мило беседовала с Цербершей, что та поддалась её очаровывающему обаянию и не решилась ей перечить.       С полок платяного шкафа на скрипучую кровать полетели однотонные — в градации от белого до чёрного — футболки и фиолетовые кофты, принадлежности для школы и рисования. Не забыл Птица и про подаренные себе после Нового года шахматную доску и ёлочные игрушки. С особой осторожностью поместил их к одежде, завернув в неё. В рюкзак уместилось почти всё, кроме пары обуви и ветровки. Ветровку он накинул на себя, как и надел заношенные белые кеды, показавшись в коридоре.       Птица несмело замер у дверей, покрепче ухватившись за лямку рюкзака.       — Повтори, что ты хотел со мной сделать?       В его голове Венера достала из-за спины меч, а раковину подняла, как щит, встав в воинственную позу Артемиды.       Макс, один из старших приятелей Волчка по курилке, беспомощно хрипел, обеими руками пытаясь сдвинуть со своей шеи упёршую в неё женскую ножку в кроссовке.       Нежно-голубое платье слегка задралось и открывало на показ полупрозрачные белые шорты. Если бы не они, то Ника бы уже вовсю демонстрировала нижнее бельё, держа ногу в полушпагате. Но её это, похоже, ни капли не смущало.       — Не можешь? — бесстрастно поинтересовалась Ника. — Или слабо в лицо сказать?       У неё под ногами Птица разглядел оброненный складной нож, которым Макс любил погонять младших и поднять себе настроение за их счёт.       Он угрожал ей?       Птица редко вслушивался в истории старших девчонок. Слышал разве что от этих сорок, как парни к ним нагло приставали, подсматривали за ними в душевой, крали и прятали одежду. Пару раз видел заплаканных девушек, как их отчитывали надзирательницы за непристойное поведение. Крыса, как главная тварь из надзорное группы, однажды сказала при нём «шлюха».       Сказала рыдающей, извиняющейся на коленях скромнице Насте. Та в любое время года носила кофты с высоким горлом и джинсы, не красилась, волосы заплетала в косу. К ней бы и не лезли, если бы в пятнадцать лет у неё запоздало не выросла грудь.       И как его в десять назвали извращенцем за рисунок Венеры, так Настю назвали шлюхой за то, что она вышла из душевой, прикрываясь порезанными кем-то на тряпки вещами. Алая струйка стекала вниз по внутренней стороне бедра.       — Х-хорошо, я ош-шибся, п-понял, отпустите, — задыхался Макс.       Ника не выглядела такой уж безобидной, чтобы стерпеть, смолчать, обвинить себя, как сделала бы Настя. Никто не выглядит безобидным, когда душит кого-то ногой. Но Ника её опустила и ещё дала пинка под зад обритому под ноль парню с татуировками, что удирал от неё, как от стихийного бедствия.       Страшно подумать, что бы она Церберше уготовила в случае отказа с попечительством. За себя в этот момент Птица отчего-то не боялся, хотя чуточку стоило бы, им же придётся жить вместе.       — Прости, если напугала, — расправляя складки на платье, извинилась перед ним Ника. Она дёрнула подол вниз, и ткань свободного кроя на миг обтянула её фигуру, как кокон, особенно выделив немаленькую грудь. Выходит, он всё же правильно истолковал для себя ситуацию. — Ты как, собрал вещи? Ничего не забыл? Второй раз я сюда ни ногой. Как-то была в экспедиции в Камеруне, так животные в джунглях выглядели миролюбивее здешних обитателей.       — Разве? — усомнился Птица. — Я уж подумал, что они все одинаково мерзкие.       Ника подошла к нему и крепко, как не смогла бы ни одна девчонка из здешних, похлопала по плечу, стащив с него рюкзак.       — Машина снаружи ждёт. — Она перебросила сумку себе на плечо и твёрдой походкой направилась по длинному коридору с однотонными зелёными стенами к лестнице. — Идёшь?       Из дверей спален на них уставилось множество любопытных глаз. Зеваки из младших, старшие задиры, не дававшие ему житья до этого дня, прибежавшие поглазеть с этажа выше девчонки. Птица слышал охи, вздохи, завистливое «ей же хуже с этим чудиком» и перешёптывания. Когда в последний раз кого-то провожали? Нет, кого-то вообще в «Радуге» провожали? Птица не припоминал убыли без своего непосредственного вмешательства. Благодаря заведующей и воспиткам или потенциальные опекуны давали отворот-поворот, или его делали им.       Он чувствовал себя знаменитостью мирового уровня, совершающей проходку по красной ковровой дорожке.       «Жаль, что ты не разделишь со мной этот миг», — это было то редкое время, когда Птица был бы не прочь позволить Серёже составить себе компанию. Закончилась. «Радуга» закончилась. Люди…твари в ней останутся в ней, а он их покинет. Всех до единой, включая…       — Куда несёшься, Серый? — окликнул Волчок, выскочив на улицу вслед за ним. В кожаной куртке поверх мятой серой футболки, рваных джинсах и высоких ботинках на шнуровке. На шее привычно висел, поблёскивая на солнце, сдвоенный кулон с головой волка. За его спиной болтался ранец.       «Ты тоже?» — почти вырвалось у Птицы, но вовремя подошла Ника. Девушка как раз закинула его вещи в припаркованный рядом с оградой синий «форд».       Ника без промедления протянула руку и отбила пять Волчку, а затем хорошенько взъерошила его чёрные патлы. Она была ниже его, но не поднималась на носочки. Напротив, превращая лежащие как попало волосы Волчка в панковский начёс, тянула его вниз, вынуждая подгибать колени.       — Рада повидаться, любитель чужих альбомов, — наконец отпустив его, смеясь, сказала Ника. — Будь тебе меньше семнадцати, и мне пришлось бы ещё ходить на курсы подготовки.       — Что поделать, если Фортуна на моей стороне, — произнёс Волчок, дотронувшись до своей причёски. Смотрелась она так, будто его ударило током.       Птица провёл рукой по своим волосам, бережно пригладив их. Для себя он отметил, что с просьбами заплести к Нике обращаться не стоит. Исключительно в том случае, если после её монструозно-парикмахерских экспериментов он сделает стрижку под каре.       — Автобиографию всем двором сочиняли?       — Записывала под диктовку участкового и домоуправщицы, ага. — Ника закатила глаза. — В рамочку поставлю этот сборник анекдотов для соцслужб, а рядом повешу справку с места работы и опус начальства о моих личных качествах.       И как Волчок не реагировал на его подколы или слушал их с каменным лицом, когда ни один мускул не смел дрогнуть, так посмеялся с Никиных.       «Повремени с эмоциями, иначе мне придётся тебя замечать», — что было негласной правдой. Волчок так редко демонстрировал чуть больше, чем равнодушие или неодобрение, что Птица иногда и вовсе забывал про его нахождение рядом с собой. Скульптуры в музее и те выглядели поживее его благодаря хоть какой-то мимике.       Птица вертел головой, анализируя. Выходит, действительно неслучайно это всё. Волчок постарался? Нашёл способ их вызволить? Это он хорошо преуспел, мог бы на лет пять пораньше, но всё-таки за это его и потерпеть можно. В рамках разумного, конечно. Наглеть он ему так же не позволит. Возможно, сгладит некоторые углы конфликтов из-за Серёжи, чтобы их досрочно не вернули обратно.       — Если у вас есть последние слова, то сейчас самое время их сказать, — подсказала Ника, мотнув головой на оставшееся за их спинами старое здание детдома, откуда из окон на них не переставали глазеть другие воспитанники.       Птица, недолго думая, показал два средних пальца. Волчок, нет, пожалуй, уже Волков — пусть старое прозвище останется здесь, а фамилия сгодится для реального мира — не стал задерживаться, а без прощания запрыгнул на переднее пассажирское сидение, пристегнувшись. Свой ранец он разместил в ногах.

***

      Всю дорогу Птица рассматривал в окне, как кроны деревьев сменялись высотными зданиями Приморского района. Ника жила в Кировском. Сказала, что район спокойный, в школу они смогут ходить, не опасаясь за свою жизнь. До станции «Невский проспект» всего двадцать минут на метро с пересадкой, чуть больше до «Сенной площади».       — С Олегом мы уже виделись, а ты, Серёж, что о себе расскажешь? Я же могу тебя так называть? — Это навеяло воспоминания о том, как он представился Сергеем перед Еленой и Игорем. Серёжи с ними не было.       Птица, вдруг ощутил укол тоски по любителю справедливости, шахмат и ловле незадачливых воришек. В последний раз они виделись в начале января, а потом тишина, потому что Гром не дал ему свой номер телефона для связи.       Забыл, уверял себя Птица.       — Не бойся, — похоже заметив его промедление, откликнулась Ника. — Никаких серьёзных заболеваний, требующих переливания крови или пересадки органов, у меня на медосмотре не выявили. Денег у меня достаточно, на вас двоих точно хватит.       — А на Македонского? — перебил Волков. Он листал радиостанции. Наверняка искал рок или близкое к нему, но пока из приёмника доносился то шансон, то прогноз погоды, то реклама открывшегося мебельного магазина.       — Македонский не обсуждается. На него у меня всегда наберётся, — усмехнулась Ника. — На мою крохотную болонку. Мне сказали, у вас двоих нет аллергии на шерсть.       «У неё и собака есть, — Птица был убеждён, что если у человека есть домашнее животное, то его априори плохим не назовёшь. Македонский, конечно, громкое имя для болонки, но он тоже молодец, что когда-то давно, ещё до Волчка, выхаживал белую ворону, назвав её Марго. Вычитал из книги про мифы Древней Греции, что «Маргаритес» — одна из эпиклес богини Афродиты, которую в Риме именовали Венерой. В античную эпоху её святилища были на многих островах Средиземного моря, куда моряки приносили в качестве жертвы жемчужины. — А в честь кого Македонский? Тоже какая-то известная историческая личность?»       — Ах, точно. — Ника прищёлкнула пальцами. — Сутенёр, рабовладелец и закладчик из меня никакой. Я заурядный переводчик-командировочник. Не гурман, человеческую плоть не ем, кровь не пью. Специфичных хобби, вроде стрельбы по живым мишеням, у меня нет, как и судимостей или зависимостей. Нудизмом не занимаюсь. — Между тем как вести машину бросила на него взгляд в зеркало заднего вида. — Теперь понимаете, каких волевых усилий мне стоило не начать изгаляться над соцработниками? Но зато дома полный порядок. Ко мне как будто заглянули Роспотребнадзор, пожарная служба, налоговая инспекция и полиция в одном лице. У меня холодильник от продуктов трещит!       «Елена говорила, что органы опеки предъявляют такие требования кандидатам, каким почти никто из родителей не соответствует», — подумал Птица и почувствовал себя спокойнее. Ника прошла эти экзекуции и получила «добро», значит, ей точно на них не всё равно.       — Готовить будем. Да, Серёж? — позвал Волков, вырывая его из потока сознания. Его взлохмаченная голова показалась в проёме между сидениями.       — Готовить любишь? — Ника снова взглянула в зеркало заднего вида.       Птица неловко улыбнулся и вытянул одну ногу под сидение Волкова. Чувствовал, что тот проболтается. Он никогда не упускал возможности напомнить ему о сгоревшей кухне. Иногда это веселило, иногда расстраивало, как будто он такой криворукий неумёха, что воспламеняет и портит всё, к чему ни прикоснётся.       Но Волков отчего-то не стал об этом распространяться.       — О его кулинарных талантах в «Радуге» слагают легенды, — кратко ответил он да отвернулся обратно к магнитоле, покрутив колёсико громкости на ней.       — Славно, — одобрила Ника, — потому что если меня поставить к плите, то я ко всем чертям сожгу не только её, но и весь наш многоквартирный дом, — здесь она сделала отступление. — Чёрт — это не ругательство, окей? Образное выражение. Я за языком стараюсь следить и вам рекомендую, но если очень захочется, то пожалуйста. Только помните, кому и что вы говорите.       — За оскорбление полицейского могут влепить штраф в сорок тысяч или год исправительных работ, — подхватил тему последствий Птица. — Мне знакомый рассказал, он в этом разбирается.       Волков недовольно хмыкнул, а Ника присвистнула.       — Чем меньше у нас знакомых из полиции, тем нам лучше, — посоветовала она. — Я бы добавила, что с полицией вам в принципе не стоит пересекаться. Попадётесь на чём-то противозаконном — по голове настучат вам, потом мне, а затем приедет делегация из опеки проверить, как я справляюсь со своими обязанностями, — тогда плохо будет всем. Либо развлекаетесь тихо, либо никак.       Птица вновь вспомнил Грома с его «справедливость — это закон, закон — это справедливость, красть, причинять вред другим нельзя — это статьи». Ника же высказалась так, как будто им с Волковым отныне позволено всё. Делайте, что хотите, но не светитесь перед полицией. С её слов, преступление считалось преступлением тогда, когда тебя за него поймали. Птица бы охотно согласился с этим, не зря же существует поговорка — не пойман-не вор (сколько раз он её на себе проверял).       Но эта встреча зимой повлияла на него в достаточной мере, чтобы что-то изменить внутри.       Раз уж ему выпал шанс зажить по-новому, он приложит все усилия, чтобы не натворить бед. Подвести себя он опасался куда больше, чем Нику. В отличие от него, её, видимо, никто не спасал от пьяных псов закона, не защищал статьями, не доказывал её неправоту, как и не отдавал полицейским, возвращал всё украденное самостоятельно.       — О, оставь, оставь, — оживившись, попросила Ника, когда очередная реклама сменилась строчкой «Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь». — «Ария» поёт.       «Не слышал о такой?» — Птице, в общем-то, было всё равно, что слушать. Главное, чтобы не ехать в тишине. Она действовала ему на нервы. Но это он, а это Волков, который посмотрел на Нику так, что у него над головой разве что не высветился знак вопроса. Ту группу, что она назвала, он, видимо, не знал. Но листать не продолжил. Прилёг на сидение, прислонившись лицом к окну, и слушал.       Всё это было так похоже на Новый год, что не верилось, что всё взаправду. Как затянувшийся розыгрыш, где в конце Ника должна была сказать, что это шутка, и развернуть машину, взяв курс на «Радугу».       Из динамиков звучала песня «Арии», Ника вела синий «форд», периодически посматривая в зеркало заднего вида и улыбаясь ему, Волков задремал. За окном так же гоняли машины и редкие мотоциклы, люди вышли на улицы в солнечный день.       Возле Нарвских триумфальных ворот — поражающей масштабами арки нефритового цвета — собирались и фотографировались группы. Туристы, вероятно, полагал Птица, те посещали город в любое время года. Ну, точно в то, когда ему удавалось погулять по нему.

***

      Дома в Кировском районе разительно отличались друг от друна. Серые монолитные плиты восьмиэтажек с попадающимися на них граффити чередовались с двухэтажными и четырёхэтажными жёлтыми и голубыми домиками. Их словно вырвал из пригорода и перенёс к «Нарвской» ужасный ураган, насланный колдуньей из «Волшебника из страны Оз». На одной улице с ними расположились шестиэтажные здания из красного кирпича. Балконы заставлены барахлом и завешаны светлыми шторами так, что можно было разглядеть с улицы, какими полотенцами вытираются их владельцы и что на них в скором времени будет надето.       После архитектуры в историческом центре Петербурга Птица почувствовал серость, уныние в около промышленной зоне заводов и производств. На миг он даже задохнулся, подавляя растущее возмущение.       Как Ника, Венера, выбрала для жизни это убогое, застроенное человеком с непросвечивающей повязкой на глазах место? В нём волей-неволей потеряешь интерес к своему существованию!       Ни памятников, кроме оставшейся позади огромной зелёной арки, ни скульптур на зданиях домов. Но, к его удивлению, дороги были сделаны на совесть, нигде не летал мусор. Дома окружала растительность. Трава не росла густым бурьяном, как в заливе около «Радуги», а была ровно подстрижена. Множество берёз, клёнов, лип придавали скучным многоэтажкам более-менее приятный вид.       Уже не хотелось сбежать с криками «спасите, помогите, эти дома убивают во мне чувство прекрасного!» Но и желания остаться жить в этой среде пока не возникало.       «Зато ты в городе, — подбадривал сам себя Птица. — Сбегать не надо, будет свой уголок в квартире, где вместо толпы людей с тобой поселятся всего двое и собака».       Ника высадила их на въезде во двор десятиэтажного дома, редкости в среде восьмиэтажек. Сказала, взглянув на дисплей телефона, что их встретят через пару минут с ключами.       — Мне нужно машину вернуть. Всё беру в аренду. — Она проводила их до сквера со скамейками.       К середине дня солнце начало припекать. Сквер встречал прохладой и лёгким ветерком, шуршащим зелёными листочками на ветках деревьев.       — Планируешь пересесть с двух колёс на четыре? — сонно спросил Волков. Забросив свой ранец на скамейку, он следом вытянулся на ней, но вроде дремать не планировал. Солнце било ему прямо в глаза, он щурился, но подставлял лицо навстречу свету. — У тебя хоть права есть?       «А их может не быть?» — вот уж точно чего не следовало спрашивать после поездки на автомобиле. Хуже этого был бы разве что вопрос: «А арендатор машины в курсе, что ты её одолжила?»       Птица сердито хмыкнул в сторону скамейки. Если бы у Ники не было прав, Волков бы глаз не сомкнул. На него в кухне он озирался ещё задолго до того, как в ней случился пожар.       — Российского и международного образца, — похвасталась Ника, помахав соответствующими документами. Вынула их из небольшой плетёной сумочки с бахромой, которую взяла с заднего сидения машины. — Была у меня пара историй с таксистами. Вас я им не доверю катать, так что придётся свою покупать. — Забрала назад волосы и оглядела двор. — Запаздывает что-то ваш пунктуальный гид. Он, кстати, тоже школьник, будет провожать вас, всё покажет и расскажет. С ним не соскучишься.       — И это он помог тебе нас вытащить, — напомнил Волков.       — Ага, переживал, что с твоим отношением к жизни встречаться вы будете в лучшем случае в обезьяннике, — подколола его Ника. — Помни, — с коварной улыбкой адресовала ему, — отныне большая сестра следит за тобой. Тебя это тоже касается, Серёж, — елейным голосом позвала Ника. — Уж не знаю, что ты в Новый год натворил в городе, но от меня сбегать — далеко не убежишь. Догоню, обгоню и верну обратно. Я как полиция, но процентов на триста эффективнее.       «Здесь так и напрашивается примитивная шуточка про работника сельского хозяйства», — Птица с насмешкой взглянул на Нику.       Ника вздёрнула рыжей бровью, с вызовом посмотрев на него.       — Я — тракторист из той шутки. Если ты понимаешь, о чём я.       От этой властной интонации, этого снисходительного взгляда его бросило в дрожь. Чёрный ворон с бровями-молниями переигрывал его в том, в чём преуспевал сам и имел явное преимущество. Белая чайка с хитрющими голубыми глазами уделывала его на его же условиях.       И его это радовало. Ещё один человек, который его понимал, даже родственник. Родная кровь, так ведь принято говорить? Родного Птица пока не ощущал, да и не понимал, что ощущать, кроме благодарности за переезд. Встретить Новый год в кругу чужой семьи, а весной наступившего года найти собственную.       Он постарался отвлечься от Ники и сконцентрироваться на том, что она говорила до их приколов. Кажется, про гида?       «Пожалуй, это хорошая новость», — Птица поймал себя на мысли, что умудрился потеряться в центре. Ему бы не помешал проводник, который бы всё объяснил и указал на маршруты от дома и до него. На Волкова, хоть им и довелось попасть вдвоём на попечение Ники, он рассчитывать не спешил.       Вдруг тот захочет отыграться за пляски вокруг больного него в Новый год, тот побег или подставы, в результате которых за проделки «Серёжи» лицо разукрасили ему? А гид вмешается и защитит. Хоть его, хоть Серёжу, когда Разумовский соблаговолит явиться.       В перспективе проводник окажет помощь в поиске Игоря, вот на него Птица готов был полностью положиться. С ним гулять по городу безопасно, но ему бы не помешало объяснить, что это не очередные выдумки про родителей — реставраторов, которые работают в Италии, а у него реально появилась сестра. Не стоит спешить.       — Македонский, стой! Медленнее, не тяни так! Македонский, нет! — Пролетел по ветру звонкий крик, отталкиваясь от стен домов во дворе. — Осторожнее!       Птица запоздало отвис и обернулся, ожидая увидеть болонку. Но то, что он рассмотрел вместо неё, повергло его в глубокий шок, от которого он не мог ступить и шагу. Прямо на него неслось огромное нечто, отдалённо напоминающее не то собаку, не то подросшего медвежонка, вырвавшегося из зоопарка. Пушистое существо наскоком сбило его с ног и повалило на землю. «Медвежонок» тяжело дышал, навалившись на него. Через слой ткани в щёку тыкался мокрый нос.       — Македонский. — Уже ближе обречённо прозвучал тот же мелодичный, принадлежавший, наверно, ребёнку голос.       Птица проморгался. Животное с разноцветными глазами ластилось к нему, упираясь мощными лапищами в грудь. Чувствовалось это так, будто на него уронили ожившую бетонную плиту. Пушистый хвост бил по ногам. Птица с трудом вытащил руку из-под меховой громадины и погладил морду, которую сжимал в тисках намордник.       — Хороший, ты хороший, — протянул он, не переставая гладить густой мех. С животными ему и вовсе не доводилось общаться. Собака на заливе да Марго.       За спиной зверя показался парень, совсем юнец лет четырнадцати или пятнадцати, с белокурыми волосами и зелёными большими глазами, спрятанными за очками в прямоугольной оправе. В порядком испачкавшейся белой футболке, светло-бежевых брюках, из-под которых показались синие носки кед, он выглядел как владелец убежавшего с поводка «медвежонка».       — Вы простите, Македонский редко к людям тянется, наверно, с хозяйкой вас спутал. Вы целы? У меня с собой найдутся пластыри. Я живу в этом доме, могу принести аптечку, воды, если вы подождёте, — затараторил он.       Незнакомец наклонился над ним, заслоняя собой солнце. Он и сам выглядел как солнце. Притягивал солнечный свет, впитывал, едва ли не светясь. Спускающиеся к плечам светлые волосы отливали золотом. Зелёные глаза так и лучились добротой и сочувствием, когда он, виновато поджимая губы, смотрел на него. И рука у него оказалась тёплой (не такой мягкой, как у Елены, но тёплой), когда он коснулся его лица, смахивая лежащие перекрёстно рыжие пряди.       Ника возникла за спиной юноши, приобняв его за шею.       — Знакомься, Серёж, это Дима. Ваш гид.