Let the shadows fall behind you

Во время вечернего обхода не обошлось. Две суровых медсестры их разных отделений разошлись в незамысловатых ругательствах и выгнали больного по месту по назначения. Вымотанные и разнеженные, они решили поиграть в серьёзную взрослость, которую им навязывали, и уступили. Но Мастер уповал на то, что ночная смена будет милосерднее, и не прогадал. Когда он спустился в неврологическое отделение и расписал вкратце, как обстоят дела с одним особо нервным пациентом (внутренне, правда, негодуя, что даже не пришлось сгущать краски), сердобольная старушка сжалилась и дала добро. Вызволение родного человека из лап одинокого соседства со стариками прошло без боя. Уже привычным образом устроившись на узкой койке, оба ещё поиронизировали насчёт Монтекки и Капулетти, но усталость взяла своё. ...Холодная плитка кафельного пола под непослушными ногами, сбитое дыхание и чьи-то руки, вцепившиеся в ноющие плечи. Мастер проснулся как-то разом, без перехода. Легкие чувства омерзения и стыда от себя, как в детстве, когда ночью обнаруживаешь себя запутанным в мокрые пахучие простыни. Только здесь он растянут на полу, слышит перекличку сиплых вздохов и не очень хочет сползать с тёплых коленей. – Кошмар? – хрипит он, облизнув пересохшие губы. Воланд не отвечает, вяло копошится и подносит ему бутылку с водой. – Давай-ка подниматься, – блёклым голосом просят его. – Здесь явно забыли постелить ковёр. Они неуклюже перемещаются на кровать и переплетаются в скованный комок из рук и ног. – Я кричал? – Нет, – Воланд отрешённо водит взглядом по его лицу. – Но всё равно до усрачки меня напугал. – Когда свалился? – Ты решил погулять, – горькая усмешка перекосила рот. – Чего?.. – Никогда не гулял во сне? Мастер неуверенно мотает головой. – Тогда поздравляю, – Воланд стискивает его ладони. – Теперь вы сомнамбула, и на ночь я буду закрывать к чертям все окна и двери. – А можно поточнее? Что я сделал? – Меня разбудил какой-то скрежет. Тебя рядом нет, – он прячет лицо на груди Мастера. – Я повернулся, а ты у окна стоишь. Зову тебя – не реагируешь. Потом оборачиваешься... триллер, блять. И идёшь ко мне. Спотыкаешься о кровати и тумбочки. Я думал, это мой кошмар, – переводит дыхание и силится перебороть дрожь. – Потом ты встал и замычал что-то прямо надо мной, а я пошевелиться не могу. Мастера обдаёт холодом, грудь сжимается от жалости и ужаса. – Может, я по ночам так речь перед фанатами репетирую, – неловко шутит он, чтобы перекрыть тревожный набат в ушах. Воланд наваливается на него, и ещё один одичалый стук резонирует под правым боком. – Одну фразу ты повторял внятно. Несколько раз. – Какую? – спрашивает Мастер, когда тот не продолжает. – Отдать камень, – на него поднимают глаза, в которых неожиданно много трезвости и льда. – Отдать камень. – Да ёб твою, – давится он матом. Андрей Петрович, разумеется, ещё долго будет их преследовать. Но чтобы в таких эфемерных, вычурных символах... это бьёт наотмашь, под дых. – Прости меня, – ломко и тихо просит Мастер. Взгляд Воланда озаряется тусклым блеском, прорезаются лучинки из морщин. – Перестань. – Ну а на твоих коленях я как оказался? – Ну, я всё-таки смог как-то встать, потому что ты опять куда-то намылился. Старался не издавать громких звуков, – лунатиков нельзя резко будить, как я помню. Но как только я тебя тронул, кажется, случайно, ты упал. Я успел голову твою только поддержать, – он снова утыкается под рёбра носом и с шумом вдыхает воздух, погружаясь в запах. Успокаивающе поглаживая напряжённую спину, Мастер думает, что ему надо как-то уговорить Воланда сходить с ним вместе на терапию. Одни они могут не справиться. Сейчас – точно. Ещё какое-то время они не могут отлепиться друг от друга, перешёптываясь о посторонних вещах, и худо-бедно успокаиваются под ночные шорохи спящей больницы. Засыпая, Мастер ощущает невесомый поцелуй на щеке и бормочет на автомате сквозь дрёму: – Мы одни...

***

Его персональное солнце ещё сопело в подушку, когда Мастера растормошило от истошного крика – не из кошмара, а наяву, в конце коридора, из чьей-то палаты. За ним послышались топот ног, звяканье каталки и торопливые перекрикивания медсестёр. Удивительно, но Воланда шум не потревожил. Это хорошо, потому что Мастер собирался разбудить его более приятным способом. – Ну ты чисто мой Бегемот, – посаженным со сна голосом почти жалуется Воланд, нежась от неуловимых поцелуев в шею, – Которому жрать подавай в четыре утра! – Угу-м, – Мастер ерошит волосы кончиком носа. – А твой кот тоже пускает на тебя слюни? – Нет, – к нему разворачиваются всем телом, чтобы дать простор для действий. – Но ты тоже станешь к нему ревновать, потому что он собственник. Мастер ловит момент, когда Воланд сладко зевает и заманивает в жадный поцелуй, вызывая тонкий звук на грани слышимости. Полутона и оттенки этого голоса, если их превратить в краски, разместились бы только на полотне размером с человека. – Ну ты сам меня к большим котам причислил. Я думаю, мы договоримся, – он проводит по ключицам языком, следом мягко закусывает плечо. – А... так что вы, дорогой друг котов и детей, – Воланд принимает вид сосредоточенный, будто участвует в научном диспуте. – Вчера хотели выяснить насчёт фетишей? Он прикусывает губы, потому что Мастер забирается под футболку и коварно исследует чувствительные точки на спине. И находит много, очень много. – Какие мы стали сговорчивые... А как же ваш жених? За то, что его тело простреливает волнами дрожи, что оно так остро реагирует и извивается, Воланд мстит, выдыхая жарко прямо у кожи за ухом, елейным голосом протягивает: – Он будет не против. Игриво царапнув поясницу, Мастер задерживает дыхание от приглушённого стона. – Практикуете полиаморные отношения? – и окунается в светлое нежное марево любимого разноцветья, млея от вседозволенности и безмятежности. – Как сказать... – кокетливо улыбается Воланд. – Если он присоединится, тогда, видимо, да. Оторвавшись не без труда от льнущего бесёнка, Мастер вскакивает с постели, получая по лопаткам протестующий шлепок. – Ну так я его позову? – хихикая, бросает он и открывает дверь палаты. – Да-да, займись делом! Бегло оглядев коридор и убедившись, что больница снова впала в кратковременное затишье раннего утра, Мастер плотно закрывает дверь и приставляет к хлипкой ручке стул. Так себе защита, но у стула, который точно упадёт, больше шансов привести их в чувство, если они заиграются. – Привет, – он усаживается в ногах и, как только ему подаются навстречу, просящей рукой укладывает обратно на спину. – Ну, привет, соблазнитель, – довольно щурится тот. Пальцы на согнутых ногах слегка оттягивают футболку на животе, отчего Мастер выпускает свистящий воздух сквозь зубы. – Знаешь, что собирается устроить мастер слова? Воланд пожирает его шальными глазами. – Я собираюсь довести тебя одними грязными словами. Это удобно, потому что в противном случае они явно не смогут быть осторожными, а перевязанные вены и недавние травмы могут принести неудобство. Это вызывающе. И это легко, учитывая утренние стояки. Воланд смеётся чуть не в полный голос, и Мастеру приходится нагнуться, заглушая его коротким поцелуем. – Тут много ума не надо, – Воланд цепляет его затылок, но Мастер прихватывает запястья и по очереди прижимается к ним губами. Ещё одно слабое хныканье издаёт доверчиво открытое горло. – Я сейчас такой заведённый... – счастливый вздох, – Что могу кончить от одного пошлого анекдота. – А я и не собираюсь напрягаться, – Мастер хочет придать интонациям небрежность, но голос тоже то и дело срывается. – Впереди долгий день. – Ленивая задница, – бормочут в ответ с забавой и восхищением в глазах. Кто бы говорил, думается Мастеру, который любуется тем, как царственно развалился под ним Воланд. – Угу-м. И она тебя, кажется, вполне устраивает. – Да, ничего так, – ленивое поглаживание бёдер отвлекает от плана. – Вполне аппетитная. Ох! – Тш-шш! – У тебя ноги холодные! – Вот и согреешь, – Мастер отодвигается, глупо надеясь, что небольшое расстояние будет отвлекать. – Давай поиграем в угадайку. Если я попадаю в твои желания, ты ничего не говоришь. – Так... нечестно, – Воланд задыхается от предвкушения. – Уже сачкуешь! – тычет пальцем в бок Мастер, получая в отместку тычок пяткой. – Итак... Обняв непослушные лодыжки ладонями, он медленно, смакуя обводит расслабленное тело взглядом. – Кроме того, что ты хотел бы, чтоб эта идея пришла тебе первому в голову... Воланд закатывает глаза – бесполезная попытка придать себе независимый вид. Мастер понижает голос. – Кроме того, что ты любишь вести и соблазнять... Ты бы очень хотел отпустить себя. Мастер опасается использовать слова "контроль" и "подчинение", боится, что они станут триггерами, благо, что словарный запас у него немаленький. Во взгляде, которым впился в него Воланд, плещется доверчивая уязвимость. – Тебе до одури хочется, чтобы я позаботился о тебе, – он не без гордости наблюдает, как от возбуждения темнеют глаза, теряя остроту. – Как положено. Как ты того заслуживаешь. Воланд ёрзает, крепко сжав губы, чтобы не выдать откровенную нужду. – Хочешь, чтобы я начал с твоей шеи? Ты так чудесно вздрагиваешь, когда я дразню тебя дыханием и прикусываю в том месте, где она переходит в плечо. Тот жадно глотает воздух, не спуская с него умоляющих глаз. – Или мне лучше сначала заняться твоим самым слабым местом? Ты можешь притворяться и ворчать, но твоя спина... – Мастер посмеивается хрипло. – Господи, твоя спина сводит меня с ума. Грёбанное произведение искусства. Живая древнегреческая скульптура. Воланд обречённо мычит, почти признавая поражение. – Да, я пошлый и наглый. Это ты так на меня влияешь. Я бы начал с массажа, очень долгого и основательного. Снял бы твои зажимы. Помял бы твою шкурку. Согласен? Закинутые за голову руки сжимают подушку, колени Воланда судорожно дёргаются. Мастер переходит на шёпот, растягивая гласные. – И потом я бы распалил тебя ещё больше, вылизывая позвонки. Ты бы уже вовсю меня материл, а я бы щекотал вот эти выступающие тазовые косточки, да... и удерживал бы от самовольностей. Видимо, Воланд очень ярко представляет всю картину, потому что совсем уж беззастенчиво всхлипывает. – Тебе бы уже было невмоготу. Ты бы хотел видеть моё лицо и дразнить меня поцелуями, чтобы я поторопился. Так ведь? – он улыбается ещё шире, когда светлая головушка опускается в кивке. – Но я бы сделал лучше. Куда лучше. Его ладони, как в забытье, оглаживают натянутые икры, поднимаются выше, но Воланд бьёт по ним руками. – Сорян, погорячился, – обиженно произносит Мастер и убирает руки. – Только слова, да. Теряясь в топком взгляде, он вновь шепчет, понимая, что финал близок и голос подводит. – Я бы опрокинул тебя на себя. Ты бы позволил мне, моя радость? Его демон закатывает глаза, уже, конечно, от наслаждения, но всё-таки фыркает с долей раздражения и лукавства, кажется, намекая, что вопросы тут излишни. – Прекрасно. Твои волосы закрыли бы мне лицо. Я бы зарылся в них носом, – Мастер сам не удерживается от стона. – А тебя бы начал ласкать обстоятельно, и твои мольбы бы слушал как песни, но не ускорялся. От этого порнографического описания Воланд давится задушенным всхлипом и крепко зажмуривается. – Чтобы ты ещё громче стонал. Чтобы ты сильнее потёрся о меня своей потрясающей задницей. Мастер бродит заворожённым взглядом по обольстительно трясущейся фигуре, его безудержно тянет поцеловать, но вместо этого он склоняется над запрокинутой головой и упрашивает лихорадочно: – Посмотри на меня, пожалуйста. Посмотри. Воланд, трогательно, беспомощно надломив брови, способен только с бессвязным лепетом помотать головой. – Я бы так осторожно подвёл тебя к краю, что тебя бы подкинуло от мощного оргазма. Чёрт, я так хочу это услышать. Почувствовать, как ты дрожишь в моих руках. Гортанный, разбитый, почти скулящий звук вырывается из тонких обкусанных губ. – Ну же, открой глаза, – мурлычет ему в ухо Мастер и потом тихонько дует на сжатые веки. В тот же момент, когда встречает разоружённый, мутный от поволоки острой похоти взгляд, он содрогается от желания, которое стихийно перерастает в выворачивающий экстаз. Горло перехватывает, дыхание заперто в грудной клетке: его пронзает внезапной догадкой, что это не его наслаждение, не только его – интенсивным отзвуком искрящие нервы накрывает новой волной восторга и освобождения. Выгнувшись с немым криком, Воланд обмякает в его руках. Его взгляд постепенно делается мечтательным и пустым. А Мастер пытается осознать своей пришибленной дурной башкой, как ему понравилось. Как ему пришлось по душе это кратковременное, да, непроизвольное, но и абсолютно нестрашное вторжение в сознание. Будто кончил дважды. – Ты... Ты бешеный дьявол! – не слова, а шелест, искушённые вздохи. – Ты мне льстишь, дорогой, – глухо говорит Мастер, устраиваясь на груди, которая ходит ходуном. – Ты... точно за это поплатишься! – У меня есть связи в преисподней, разве... – он поднимает взгляд и обрывает себя на полуслове. Издав странный жалкий звук, Воланд оцепенело замер с прижатой ко рту рукой и уткнулся в него блестящими от слёз, больными глазами. – Что такое? – приятная нега стремительно переплавляется в противную, вязкую тревогу. – Я... Грешным делом Мастеру думается: тот понял, что влез к нему в голову и приходит в отчаяние. Но подбирается другое предчувствие. – Что-то вспомнил гадкое? Воланд кивает резко, весь как будто сложенный теперь из углов, утратив гибкость и мягкость. – Что? – Не хочу говорить, – он ожесточённо, зло трёт глаза, словно хочет их выдавить, и надрывно вздыхает. – Только не говори, что я ляпнул... – Нет! – выпаливает Воланд. – Это я. И это никак к нам не относится. Звучит не так обнадёживающе и твёрдо, как хотелось бы Мастеру, но он списывает это на разобранное состояние, перекрученные нервы, наслоение чувств – что угодно, только не ложь. – Такой момент испортил, дурак, – расстроено ноют, обнимая его. – Дурак, это точно, – Мастер отводит несколько прилипших прядей от лица. – Ничего ты не испортил. Всё хорошо. Они обмениваются поцелуями, утешительными прикосновениями, наконец выравнивая дыхание. – Слушай, а твой Фагот... – немного погодя интересуется Воланд. – Он занятный дядька. – Не то слово. Я тебе как-нибудь расскажу, как мы вели расследование. Нам, между прочим, угрожали. Воланд присвистывает. – А ты ему доверяешь? – Абсолютно, – Мастер кивает для верности. – Как себе. Отвернувшись, Воланд отстранённо шарит глазами по комнате. – У меня был... не самый удачный опыт общения с журналистами. – Мм? Расскажешь? – Не сейчас. Просто с тех пор я хотел бы держаться от них подальше. Оперевшись на согнутую руку, Мастер принимается загибать пальцы на руке Воланда. – Во-первых. Фагот не какой-нибудь ширпотребный, безмозглый журналюга. Ну, если только не напьётся до беспамятства и не начнёт кадрить молоденьких, – усмехнувшись, вспоминает пару неловких эпизодов. – Во-вторых, к его работе не придерёшься. Он за два дня нарыл тучу информации, умудрился за один день поднять на уши фэбээровцев, вызвать моего отца и тихо сработать в лагере, то есть не подставить организаторов. Лихо? – Лихо, – в ответ на его пыл улыбаются с нежностью. – В-третьих, как думаешь, почему до нас не добрались следователи до сих пор? Это его защита. Так что будь спокоен. Он ещё ни разу не подставлял меня. Знал бы Мастер, как уже через несколько часов пожалеет о том, что так ретиво отстаивал неприкосновенную репутацию наставника... Он определённо добавил бы к его портрету пару каверзных деталей.