Капкан для лисьего духа

***

      В небольшой лавке пахнет чистотой и травами: Ван Чжи с осторожностью расставляет разнообразные пузырьки и склянки на прилавке, пока Дин Жун рассыпает недавно растолчённые растения по крохотным бумажным пакетикам, предварительно взвесив их на весах, для расчёта правильных пропорций.       Прошло уже несколько дней после того, как молодой лекарь-фармацевт Вэй Линь и его ученик Юн Гуан приехали в столицу, чтобы открыть здесь своё дело и подзаработать на жизнь.       Завтра они должны были открывать аптеку, и, казалось, почти всё было к этому готово. Одежды, как и причёски, они сменили на простые, те, что никак бы не выдали, что они из дворца: никаких сложных плетений кос на затылке, а лишь простые деревянные заколки, держащие пучок. Неброские, серые ткани несложно сшитых халатов, для пущей убедительности слегка потёртых и усеянных заплатками. В своих уже новых обликах они заготовили все товары для продажи и даже ознакомились с окрестностями.       Ван Чжи тогда подумалось, что открыть аптеку — отличный вариант, поскольку в аптеки, так же, как и на продуктовые рынки, очень часто ходят все горожане. В аптеках эти самые горожане могут пожаловаться на свои проблемы, а отсюда, их уже было бы легко разговорить и на городские сплетни в целом. Дин Жун был экспертом в своём деле и не позволил бы никому заподозрить, что они — совсем не те, за кого себя выдают.       Но кое-что тревожило Ван Чжи: во-первых, его собственная некомпетентность в вопросе. Пусть они и условились, что Дин Жун будет отвечать за консультации клиентов, а Ван Чжи лишь исполнять указания, что-то всё равно могло пойти не так, и могло получиться, что недостаточная осведомлённость со стороны Ван Чжи обнаружится.       Хотя, с другой стороны, он был пока лишь учеником, а потому имел право на незнание. Но в этом-то и заключался второй камень преткновения.       Трудно было не заметить, что теперь в их отношениях стало больше неловких моментов. Ведь Юн Гуан — ученик Вэй Линя, да вот только Дин Жун — подчинённый Ван Чжи.       Порой они оба не знали, как себя вести друг с другом, и где была та самая грань, которую они не могли переступить. Где заканчивается игра на публику, и где начинаются они сами?       Хоть Ван Чжи и приказал Дин Жуну отчитывать его как ученика со всей строгостью, тот иногда терялся. Но и сам Ван Чжи, признаться, не всегда показывал прилежное скромное ученическое поведение. А ещё он понял, что у него точно нет задатков фармацевта — все эти названия трав забывались очень скоро, сколько бы Ван Чжи ни читал всё то, что советовал ему Дин Жун для «домашнего чтения».       А тот всё равно не ругался в достаточной мере, чтобы быть похожим на внушающего священное благоговение наставника. Дин Жун лишь хвалил Ван Чжи за те немногие успехи, что получалось достичь, и смотрел по-доброму, тепло. Ван Чжи, конечно, было приятно, но разве это содействовало успешному проведению операции? Дин Жун, наверное, мог бы предстать терпеливым и понимающим учителем, но всё же… Много ли таких благосклонных учителей, так рьяно демонстрирующих добродетель человеколюбия?       А в городе ни у кого не должно было возникнуть вопросов о том, кто они такие и кем являются друг другу. Потому Дин Жун и Ван Чжи эти несколько дней до открытия аптеки усиленно входили в свои новые роли, примеряя на себя образы и стараясь не путаться в тех именах, что они сами друг другу и дали.       Но почему же это всё так сложно?       — Ай! — склянка с каким-то лечебным зельем упала на пол, и глина с треском разбилась.       — Ты в порядке, Ван Чжи? — Дин Жун резко обернулся на звук, и теперь в голосе его звучало волнение, — нужно убрать осколки. Аккуратно, не поранься.       — Этот ученик в порядке, — с укором «учителю», забывшему о своём статусе, ответил Ван Чжи, — я сейчас уберу. Надеюсь, тут не что-то незаменимое.       — Вовсе нет, Гуан-эр, — успокаивает Дин Жун, и Ван Чжи вдруг застывает на месте, когда в его разуме так чётко проносится не это имя.       «Чжи-эр», — приглушённо, но внушительно зовёт его внутренний голос.       Так его называла лишь Вань-гуйфэй, и никому больше в жизни Ван Чжи не позволил бы называть себя столь глубоко личным образом.       Да вот только обращение это, отчего-то, звучит отнюдь не её голосом, а ещё, с иной интонацией и будто бы с совсем другим смыслом: не родственным, наверное, дружеским, или…       От всего этого вкупе голова неизбежно идёт кругом, грозясь вскипеть.       Неясно, непонятно и неуместно, — глупые ассоциации заставляют Ван Чжи разозлиться.       — Больше никогда не называй меня так, Дин Жун, — Ван Чжи и сам удивляется тому, как сердито звучит, и какая острая и даже жестокая нотка стали проникает в его голос.       — Прости, Ван Чжи, — Дин Жун, услышав такой категоричный приказ, кажется растерянным, а по правде говоря, расстроенным: он склоняется в извиняющемся поклоне, — я обидел тебя? Просто подумал, что такое обращение вполне подошло бы для учителя, что обращается к дорогому ему ученику. Как если бы они были родственниками. Не зря говорят, что учитель — это тот же второй отец. Мне, всё же, сложно разыгрывать роль тирана. Просто к тебе…       Но Дин Жун вдруг скомканно прерывается, так и не закончив фразу:       — В общем, Ван… Юн Гуан. Я буду называть тебя просто по имени, если ты так хочешь.       Ван Чжи несколько раз невнятно покачал головой: вспышка гнева неопределённой природы, возникшая на пустом месте, прошла, и теперь он и сам не осознавал, почему так обозлился. В конце концов, Дин Жун действительно не сделал ничего плохого, а неразбериха в голове Ван Чжи — это совсем не его вина. Может, Ван Чжи просто не выспался или слишком сильно переживал за успешность их миссии? Вот и мысли путаются. А если Дин Жуну настолько тяжело переступить через себя — то зачем его заставлять? Ведь это будет выглядеть только более неестественно.       Наверное, Дин Жун многое пережил в детстве и много повидал на своём веку слишком суровых «учителей», старших евнухов, что не брезговали бить палками и всячески издеваться. Ван Чжи это знает и полностью понимает Дин Жуна, пусть ему и повезло не испытать того сполна, благодаря драгоценной супруге Вань.       Ван Чжи думает, что именно это и есть причина, почему Дин Жун не может в полной мере обрушить на него своё наставническое недовольство, пусть тот и не высказался о ней прямо.       — Ничего страшного, Дин Жун, — в итоге, мягко улыбнулся Ван Чжи, — это ты меня прости. Я сам не знаю, что я… Но я тут подумал вот о чём: считаю, нам стоит сменить стратегию. Будем разыгрывать прыткого, любознательного, но слегка разбалованного ученика, и доброго учителя. Можешь называть меня так, как посчитаешь нужным. Нам ведь нужно добиться максимальной неподдельности в нашем поведении.       — Спасибо, Гуан-эр, — Дин Жун, кажется, легко вживался в новую, более подходящую ему роль, а обращение это так беззаботно слетало с его уст, точно произносить его ему было в удовольствие и в радость.       Лишь на миг Ван Чжи насторожился: неужели у Дин Жуна был человек, достаточно ему близкий, чтобы тот без труда произносил подобное? У Ван Чжи бы навряд ли повернулся язык: у него-то близких людей, к которым, снова, даже чисто гипотетически, он мог бы так обращаться, не было. Он ведь даже когда Дин Жун его позвал, остро отреагировал, пусть сейчас и понимал: так надо. А что уж говорить о том, чтобы адресовать кому-то такое обращение самому. Зато у Дин Жуна — просто и складно…       Да, это не дело Ван Чжи, но в данном случае, он мог проявить излишний интерес: ведь это касалось их расследования! И Ван Чжи, если вдруг что, не мог позволить кому-то третьему вмешаться или как-то отвлекать Дин Жуна от работы.       Мысленно оставив пометку о том, что этот вопрос нужно будет как-то ненавязчиво выяснить, что у Ван Чжи, благодаря его умениям строить диалог, в принципе, неплохо получается, он с усилием отогнал все лишние размышления. Сейчас нужно было вновь проверить готовность их лавки к открытию, а ещё, убрать последствия его неосторожности, — глиняные осколки и какую-то тёмную пахучую лечебную жидкость, что продолжала неумолимо растекаться лужей по полу.       — Не за что, учитель, — парировал Ван Чжи, и в голосе его сама собой звучала хитринка, но теперь ещё и некий налёт ребячливости, что он добавлял уже специально, — я думаю, нам нужно разобраться с последними приготовлениями к завтрашнему дню.       — Здесь осталось не так много дел, Гуан-эр, — пожал плечами Дин Жун, — до вечера мы точно управимся. Что будем делать после?       — Этот ученик всё ещё волнуется, ведь это его первая работа, — Ван Чжи состроил взволнованное, даже слегка жалостливое лицо, — а он до сих пор не запомнил то, что нужно, в полной мере. Может быть, учитель его наставит?       Ван Чжи сужает глаза и смотрит на Дин Жуна вопросительно.       Ван Чжи, конечно, понимал, что за один вечер не выучит всё необходимое, тем более, учитывая, что он не выучил этого за последние несколько дней, но почему-то захотелось предложить именно это. Не думать пока о расследовании, а ещё послушать эти лекции о лекарственных травах, в которых в каждом слове и звуке сквозила любовь к своему делу.       — А потом мы попьём чая. Что скажет учитель? — Ван Чжи склонился в лёгком поклоне, и даже из-за падающих на глаза волос, что неминуемо выпадали из нестрогой причёски, он, наверное, не смог скрыть смеющегося взгляда.       — Учитель с удовольствием, — благосклонно и как будто бы даже счастливо отозвался Дин Жун.       И вечер этот, особенно приятный и прекрасный, помог обоим отринуть тревоги и настроиться на важнейший день, что предопределит, победа или поражение их ожидает в расследовании.