Красота по-американски

Роджерс, конечно же, отконвоировал его в медблок. Брок был там впервые, в смысле внутри, а потому не вполне по уставу принялся оглядываться, когда Роджерс, попросив "быть здесь и по возможности ничего не сломать ни себе, ни вокруг", скрылся за дверью с надписью "Мед. д-р. Дж. Б. Барнс".  Вскоре, впрочем, дверь снова открылась, и на пороге появился еще один человек, видимо, тот самый "мед. д-р". — Пройдем в смотровую. Стив, будешь... — прозрачно-голубые, очень насмешливые глаза доктора остановились на Броке, осмотрев его с головы до ног, — присутствовать? — Разумеется. Думаю, это моя вина, Баки. Сегодня кадет Рамлоу имел несчастье быть моим спарринг-партнером. Мне бы хотелось знать, насколько все серьезно. "Баки" посмотрел на него, потом на Брока и поманил их обоих за собой. Даже халат накинул, хотя на врача был похож не больше, чем Роджерс. Наверное потому, что не уступал ему ни ростом, ни шириной плеч. Где таких врачей делают, интересно бы знать. Такой безо всякого там вертолета раненого до базы докинет. И вправит все, от перелома до мозгов. — Посмотрим, — доктор усадил Брока на высокую кушетку и осмотрел запястье. — Это об тебя, хочешь сказать, он костяшки так стесал? Ты, Стиви, конечно, не промах, но не из бетона все же, а? — он подмигнул Броку, будто они были старыми друзьями, смеющимися над хорохорящимся третьим. — Это я сам, — решил внести ясность Брок. — В душевой. — Я в твоем возрасте в душевой занимался более полезными для здоровья вещами, — рассмеялся этот… доктор. — Но дело твое. Давай все же на рентген, а то полковника Роджерса удар хватит от беспокойства.  Полковник явно имел что возразить, даже нахмурился и рот открыл, но потом только демонстративно закрыл лицо ладонью. Мол, твои подколки меня не трогают. Перейдя в соседний кабинет, Брок без возражений сунул руку в аппарат и, дождавшись команды, замер. — Вольно, боец, — «доктор Баки» некоторое время с прищуром рассматривал мокрую пленку снимка на свет, а потом объявил: — Вывих. Вправим, и на две недели фиксация. От физической подготовки освобожден. Эй, Стив, твой птенчик жить будет. Но с такими нервами, боюсь, недолго, — тише, специально для Брока добавил он. — Успокоительное прописать? — Я справлюсь, — буркнул Брок. — Ну, как знаешь. Мое дело предложить. Не давая Броку опомниться, этот амбал вколол ему какую-то хрень в запястье и спустя буквально минуту с неприятным хрустом вправил. Брок даже заорать позорно не успел, как ему на руку уже напялили какую-то твердую хрень, вообще на гипс не похожую. — Две недели, — напомнил доктор и выпроводил его за дверь. — Стив, на два слова. Полковник Роджерс зашел к нему и плотно прикрыл за собой дверь. Попытался.  Потому что Брок не был бы Броком, если бы стал дожидаться, пока доводчик даст этой самой двери захлопнуться. Вовремя подставленный носок ботинка обеспечил узкую, но наверняка информативную щель.  — Мальчишка с ума по тебе сходит, — произнес "доктор Баки", и у Брока сердце заколотилось где-то в горле.  Неужели это так заметно, что чертов док, который видит его впервые в жизни, на раз определил, откуда у плохого настроения Брока ноги растут.  — Ему семнадцать. Это пройдет.  То есть сам Роджерс тоже в курсе. Сердце, перестав истерично колотиться в горле, ухнуло в желудок, и Броку стало вдруг холодно, жарко и до слез стыдно непонятно за что одновременно.  — Ему... — послышался шорох страниц, — через месяц восемнадцать, так что аргумент вот-вот утратит убедительность. Придумал что-то еще? — Конечно, — в голосе Роджерса послышалась усмешка. — Восемьдесят пятый параграф Устава для офицерского преподавательского состава. — Это тот, в котором запрещены… — Да, Бак. Это тот, в котором отношения — любые, кроме уставных — с любым из кадетов любого пола и возраста запрещены и могут быть квалифицированы как харассмент.  — Аргумент весомее, — доктор даже хмыкнул, и Брок закатил глаза, до поры отгоняя мысль о том, что Роджерс пока не сказал, что ему не нравится сам Брок, а не его возраст или то, что написано в Уставе. — Но и ты, и я знаем, что тебе плев… — Ему семнадцать. — Молодость — недостаток, который быстро проходит.  — Милли Уоррез, — непонятно ответил Роджерс, и док тихо рассмеялся.  — То есть мы перестали ходить по кругу и говорить о тебе и перешли на меня? — Тебе было семнадцать, Бак. Когда ты мне ночи напролет рассказывал, как женишься на ней и у вас будет пятеро детей. Что это любовь на всю жизнь. И… — И передумал через месяц, потому что у Натали Болонски сиськи оказались больше. Понимаю, к чему ты клонишь. Но не все такие, как я, Стив.  — В семнадцать, Бак, все одинаковые… — Тони… — Тебе лучше остановиться прямо сейчас, — в голосе Роджерса зазвенел металл, и Брок, сам от себя не ожидая, внутренне сжался. — Семнадцать — время, когда человеком управляют гормоны. И мы закончили этот разговор, пока ты не вспомнил про возраст согласия в нашем штате, который имеет значение только если вступающие в половую связь — ровесники. Хватит, — резко оборвал он возможные возражения. — Роль сводни тебе не идет.  — Хорошо, — после паузы как-то очень мягко произнес этот... Баки. — Хотя больше похоже, что убеждаешь ты не меня, а себя. К делу. Две недели никаких тренировок. И поставь уже мальчишке удар нормально, а то до окончания академии он себе все руки и ноги переломает.  — Спасибо за совет, Бак.  — Приходи вечером. У меня намечается отличный стейк.  — Наташа вернулась?  — Нет. Но я и в одиночестве буду рад тебя видеть. Дальше Брок не слушал. Он отошел на безопасное расстояние и, убедившись, что дверь бесшумно закрылась, постарался продолжить ни о чем не думать.  После. Не сейчас.  Интересно, кто еще в курсе его ебанутости? Остальные преподы? Кадеты?  Ба говорила, что невозможно долго скрывать кашель, любовь и расстройство желудка. Все равно наружу вылезет. Похоже, она была права.  — ...лед не нужен. Если будет болеть... А, кадет, — доктор сделал вид, что только что вспомнил, что Брок в коридоре, — я тут говорил полковнику, что если после отхода анестезии боль вернется, то приходи, дам таблетки, — он подмигнул Броку и как ни в чем ни бывало, насвистывая, направился к себе в кабинет.  — Идемте, Рамлоу, — по-прежнему не глядя на Брока, сказал Роджерс. — Добудем вам поесть. Брок и думать забыл о пропущенном обеде, но как только вспомнил, в животе голодно заурчало. Роджерс, безусловно, это услышал, судя по тому, как дернулся уголок его губ.  Господи, его присутствие сводило Брока с ума. Он просто с катушек слетал от одного взгляда на эти широченные плечи. И задницу, боже, что это была за задница! Не прикрытая кителем, нагло натягивающая темные карго. Да на нее стакан можно было ставить.  "Ему семнадцать". Единственный аргумент. Не "видеть его не могу", не "не хочу", не "я женат, если ты помнишь". А возраст. Глупость какая, да? Никогда еще Брок так не хотел стать старше, как в те пять минут, которые они шли из медблока в столовую. Роджерс и его возмутительная жопа впереди, Брок чуть сзади — как и предписано уставом, в котором, оказывается, есть пункт о том, почему нельзя трахать кадетов, повалив, например, на этот замечательный зеленый газон.  Глупые правила — Брок ненавидел каждое из них. Лютой подсердечной ненавистью. Хотя на газоне, на который выходили окна всего интендантского корпуса, и правда этого делать не стоило. Как и на узкой койке в казарме.  Но Роджерс же где-то живет? Скорее всего — за пределами кампуса, у него там есть кровать, не от розетки же заряжается. При мысли о Роджерсе в контексте кровати у Брока снова накрепко встал — он был быстрый на это дело и до Роджерса тоже (семнадцать, ага), а при мысли о том, что, приходя домой, Роджерс, например, раздевается, принимает душ, может, даже передергивает (не иначе как на светлый образ Брока), стало вдруг невыносимо жарко в тонкой футболке. Одежда мешала, как будто была сделана исключительно для того, чтобы портить людям жизнь. Вот ведь, наверное, хорошо было раньше, когда все жили в пещерах и ходили голыми — никакого тебе "возраста согласия в нашем штате" и сразу видно, как человек к тебе относится.  Интересно, у Роджерса встает на занятиях?  — Пришли. Роджерс, будто услышав мысли Брока, толкнул дверь в столовую и пропустил его вперед.