Красота по-американски

Со столов уже убрали, и какая-то женщина мыла пол.  — Миссис Пакман, будьте добры две порции для меня и кадета Рамлоу, — обратился Роджерс к толстушке, заведующей кухней.   — Конечно, полковник Роджерс. Сядете в общем зале? Кэтти сейчас подаст вам. Рамлоу, тебе мясные шарики с подливкой или шницель? — И то, и другое, — обнаглел Брок, пользуясь случаем. — И без брокколи, если можно.  — Можно, — хмыкнула миссис Пакман. — Да и в следующий раз говори, не стесняйся.  Роджерс едва заметно фыркнул и занял дальний столик у окна. Брок пошел за ним — в такой компании и с подносом таскаться было необязательно. Как ни крути, одни выгоды.   — Вы подслушивали, — без вопросительной интонации произнес Роджерс и так посмотрел, что в первое мгновение Брок даже растерялся.  — Да, — честно ответил он.  — Тогда все еще проще, мое отношение к происходящему вам известно. — А что, — Брок почувствовал тот самый прилив ебанутой наглости, за который обычно огребал по полной, каждый раз уверенный, что оно того стоило, — у нас с вами что-то происходит? Роджерс пепелил взглядом самое долгое мгновение в жизни Брока, наверняка слыша, как бешено колотится сердце в его груди.  — Нет. И не произойдет. — Почему? — Я не привык повторяться.  — Нет, ты уж повторись, потому что это касается меня непосред… — Брок осекся под этим взглядом, будто ему разом перекрыли кислород.  Таким он Роджерса не видел никогда. Он всей кожей чувствовал сдерживаемый им не гнев даже, до гнева тот бы не опустился, а недовольство. И оно, это ледяное раздражение, жгло больнее показного равнодушия.  — И поэтому тоже, — холодно заметил Роджерс, уже после того, как им принесли еду.  — Поэтому? — Неумение сдерживаться, фаворитизм и мгновенное прекращение соблюдения субординации. Плюсом к уже озвученному мной и подслушанному вами.  Черт. Наглость только иногда второе счастье, походу. — Вы же всегда честны, полковник Роджерс? Так написано в любой вашей биографии.  — Всегда честен, — просто ответил Роджерс. — Но это не означает, что я отвечу на все вопросы.  — Иногда отсутствие ответа — тоже прокатывает за ответ.  Роджерс нахмурился и принялся за еду, но Брок не унимался, несмотря на то, что чувствовал себя надоедливым неуклюжим щенком, атакующим ботинок терпеливого хозяина.  — Я вам...  — Вам стоит остановиться, если хотите остаться в академии, Рамлоу. Потому что это работает в обе стороны, в зависимости от того, кто подвергается преследованию.  Что ж, это было ударом ниже пояса.  — Окей. — Вот и договорились, — Роджерс продолжил есть, а потом, как ни в чем ни бывало, ушел по своим делам, пожелав Броку хорошего дня.   Хорошего. Сука. Дня. Брок знал, что за пропуск лекции ему влетит от командира бригады, что каждый пропуск — это часы, которые придется вышагивать парадным шагом по внутреннему дворику наказаний при полном параде, но у него просто не было ни сил, ни желания сейчас сидеть на занятиях. Его душили слезы бессильного бешенства, и пока он не скинет напряжение, не даст этому бешенству выход, он рискует разрыдаться, как девчонка в рандомный момент. Просто с нихуя. Скрыться во время лекции было просто некуда — в казарму возвращаться было глупо, дежурный тут же сдаст его командиру. На территории тоже спрятаться особо негде. От этой безысходности, невозможности куда-то деться, чтобы остаться в одиночестве, Брок разозлился еще больше. Да у него вот-вот крышу сорвет, а ведь отец его предупреждал. Что мальчикам, ни дня не делившим не то что комнату ни с кем, а вообще единственным избалованным детям в семье очень сложно привыкнуть к толпе вокруг. И невозможности уединиться.  Плюнув на дополнительные часы на плацу, Брок быстро доел остывшую порцию, взглянул на часы, украшавшие стену, и вышел из столовой, но через боковой вход, считавшийся служебным. Укромное место обнаружилось между стеной и деревом у одного из хозяйственных корпусов то ли прачечной, то ли склада. Отличный угол во крошечном внутреннем дворе, за большим зеленым островком, весь поросший мхом. На этот-то мох Брок и уселся по-турецки, уперся затылком в стену то ли склада, то ли чего и прикрыл глаза.  К черту все, да? Он, конечно, не представлял себе Роджерса идеальным (хотя может, и представлял, совсем не зная, какой тот на самом деле, он и правда тупой подросток, если разобраться), и реальность его несколько... отрезвила, что ли.  Может, он перестанет наконец им бредить?  Вспомнился сегодняшний недоспарринг, и Брок грустно хмыкнул: бред во всей красе, одним холодным взглядом от него не избавиться. И как Роджерс держал его распухшее запястье — бережно, будто то было из тонкого стекла. И заметил же! Отвел к своему дружку в медблок, потратил время. Вряд ли же из соображений безопасности — Брок в жизни бы не пожаловался на травму, даже если бы действительно получил ее на тренировке. Как же он хотел Роджерса, знал бы кто. Несмотря ни на что. Себе, целиком. И да, ба говорила, что губа у него не дура, но обычно это касалось дорогих игрушек, а не живых шестифутовых мужиков, разменявших пятый десяток. Хотелось расплакаться, как в детстве, когда чего-то очень хочешь, но не можешь получить из-за вредности конкретного взрослого, а не потому, что это в принципе невозможно.  Вот. Вот то, о чем говорил Роджерс. Он и правда чертов ребенок, если ждет, что кто-то разрешит или не разрешит ему что-то сделать. Что там? Ему семнадцать? Окей, через месяц они вернутся к этому вопросу. А сейчас и правда пора стать взрослым и взять на себя ответственность — пойти и выгрести за пропуск первой половины лекции.   Брок поднялся и пошел получать по заслугам. *** Месяц пролетел быстро — когда по три часа каждый вечер вышагиваешь при полном параде по двору наказаний, времени страдать почти не остается. Во всяком случае так, чтобы всласть. Все на ходу — по сто шагов в каждую сторону.  Роджерс вообще не обращал на Брока внимания, лишь назначил отдельного инструктора, и теперь Брок первые пятнадцать минут тренировки (с тех пор как сняли фиксатор с сустава) учился правильно бить. То грушу, то лапу, то доску какую-то. Не то чтобы это помогало, конечно, особенно с учетом того, что остальные в это время отрабатывали броски. Иногда даже на Роджерсе.  Брок перестал высовываться на лекциях, не донимал вопросами после тренировок, не подходил, если случайно встречал (хотя парни любили с ним общаться и вне лекций и занятий), здоровался, если не было другого выхода, но подчеркнуто-формально.  Он ждал. И если Роджерс выдохнул, думая, что избавился от Брока, то скоро он узнает, как сильно ошибался.  — Эй, кадет.  Брок, конечно, узнал голос чертова доктора, но сделал вид, что не понял, к кому тот обращается — фиксатор он снял сам и пересекаться с дружком Роджерса лишний раз не хотел.  — Рамлоу!  Удосужился фамилию вспомнить, надо же.  — Сэр? Д-р Дж.Б.Барнс вне своей норы тоже носил форму. Причем не военного медика, а вполне себе полевую. Подполковник, надо же.  — Как рука? — солнечно улыбнулся док.  — Хорошо. Сэр. — Покажи.  Брок молча расстегнул манжет и протянул запястье.  — Ограниченность в движении есть? Нарушение мобильности? Скованность, боль?  — Нет, — соврал Брок.  После тренировок запястье иногда противно, тоскливо ныло.  — Люблю, когда врут и не краснеют, — чертов док как-то повернул запястье Брока, отчего его неприятно дернуло болью. — За мной.  — У меня лекция. Сэр.  — Стране одноруких солдат хватит и без тебя, — хмыкнул док. — Давай-давай, я тебе справку напишу. Может быть, даже до конца дня. Физиотерапия. Ты обедал? — Да, сэр.  Лекцию по системам шифрования пропускать не хотелось — там и так было ничего не понятно, голова болела зверски от попыток понять все эти выверты секретности.  — Не могу, сэр. Шифрование.   — Фоупс? — сочувственно спросил док и задумчиво потер свою щетину. — Но после лекции сразу ко мне. Давай, не заставляй вызывать тебя через дежурного. До конца лекции Брок еле досидел. Дело даже не в том, что шифрование вызывало у него одновременно головную и зубную боль, а в том, что его деятельная натура требовала смены деятельности, и поход в медблок вместо возвращения в казарму, наполненную бесконечным шумом, ржачем и дальше по списку, ощущался как приключение.  Забросив конспекты, он медленно, растягивая удовольствие, пошел к медкорпусу. Погода стояла отличная — конец октября. Деревья, давно пожелтевшие, уже вовсю сбрасывали листья. От воды тянуло холодом, где-то кричали морозоустойчивые чайки, а у Брока вдруг поднялось настроение. Пожалуй, впервые с момента того неприятного разговора с Роджерсом.  Он молод. Отец, провожая его в академию, сказал, что у него вся жизнь впереди и как Брок ее проживет, зависит исключительно от самого Брока.  Ему через неделю будет восемнадцать. Чего он должен страдать из-за человека, которому на него плевать? Броку самому на себя не плевать, если что. Он у себя один.