Красота по-американски

Броку шестнадцать, и его гетеросексуальность трещит по швам: он никогда не видел никого подобного. Не то чтобы он вообще не видел здоровенных мужиков, конечно, но этот бил их, как детей, всех скопом, без регистрации и смс. Вряд ли даже это осознавая. Огромный настолько, что его плечи, туго обтянутые форменной футболкой, еле прошли в дверь, светловолосый, собранный, он возвышался над плюгавым мистером Риддсом, как водонапорная башня над городом. — Класс, это мистер Роджерс, — проблеял Риддс, — и сегодня он расскажет вам о том, каково это — охранять покой простых граждан. “Капитан Америка!” — стукнуло Броку по голове.   Нихрена себе гости в обычной бруклинской школе. — Вау! — выдохнул класс, и Брок вместе со всеми.   Потому что вблизи живой символ выглядел просто оглушающе. Стив Роджерс говорил то, что у кого угодно другого выглядело бы занудством, но делал он это так убежденно, к месту вставляя шутки и улыбаясь, выглядя при этом так охуенно, что у Брока яйца поджимались. Конечно, он выпросил автограф, да все на самом деле выпросили, и хотя Брок терпеть не мог быть одним из толпы, он честно (не считая пары профессиональных футбольных толчков локтями) дождался своей очереди. Вблизи с расстояния вытянутой руки Роджерс показался ему моложе. Чуть смутившись под взглядом пронзительно-синих глаз, Брок протянул свой листок, поспешно вырванный из блокнота. — Кому подписать? — улыбнулся Стив Роджерс, и у Брока от его улыбки в груди что-то больно оборвалось и упало в живот. — Брок. Сэр, — зачем-то прибавил он. — Брок Рамлоу. Стив Роджерс внимательно, будто даже испытующе посмотрел ему в глаза, как до печени пробрал, и снова улыбнулся, совсем иначе, как-то более… Это была личная улыбка, предназначенная именно Броку и больше никому, — ну, или очень хотелось в это верить. И Роджерс вывел на листке красивым почерком, чуть наклоненным влево: “Брок, нет на свете ничего более важного, чем найти дело всей жизни и хорошо его выполнять. Выше нос. Стив Роджерс”. Брок перечитывал чертову записку целый день, а вечером, дождавшись возвращения отца, уверенно заявил: — Я хочу в Вест-Пойнт. Отец отложил портфель, сел и серьезно произнес: — Не думал, что растил тебя для того, чтобы тебя рано или поздно подстрелили ради чужих интересов. Брок не был бы собой, если бы через месяц постоянных подъемов этой животрепещущей темы отец, как настоящий переговорщик, не выдвинул бы встречные условия: — Туда проходной балл не ниже девяноста пяти. Не говоря уже о физической подготовке. Допустим, я достану тебе рекомендательные письма…  Дальше Брок уже не слушал. Отец сдался — самое главное препятствие на его пути устранено. Девяносто пять баллов. Подумаешь. Боженька оборудовал Брока Рамлоу мозгами и вряд ли подсунул ему второсортный товар, верно? А значит, он не глупее Джекки Роббинс, будь эта заучка неладна. И добьется своего. Командным спортом — футболом — он занимался с семи лет, ну, придется поучаствовать во всяких там организациях в школе, типа развить лидерские качества. Брок был прирожденным лидером, понятно? Подтянет учебу и с рекомендательными письмами, которые ему пообещал отец, порвет при поступлении всех до единого. Не будь он Броком Рамлоу. *** Только стоя на плацу лучшей академии континента, Брок поверил, что годовой забег одновременно в длину и ширину всех отмеренных ему способностей закончен. Он смог. Это почти вывернуло его наизнанку, заставив не спать ночами, сдыхать на полигоне с личным тренером и потом снова, как по заколдованному кругу: репетиторы, тренировки, домашние задания. И вот он здесь. Один из четырех сотен счастливчиков, лучших из лучших. Откровенно говоря, никто, включая самого Брока, не верил в то, что он поступит. Дело даже не в его способностях, которые, к слову, оказались вполне себе. А в том, что, быстро загораясь, Брок также быстро гас, и идея, еще вчера занимавшая его полностью, вдруг начинала казаться пустой тратой времени. Но тут Броку, как говорила ба, вожжа под хвост попала. И он смог. Пока не понятно, что с этим всем делать дальше, но он смог, верно? И пофиг, что учиться в Вест-Пойнт было еще сложнее, чем поступить, как говорится, главное — ввязаться в драку, а там по обстоятельствам. Тем более Броку нравился Вест-Пойнт. Монументальные здания, как в старой Европе, прохладные дворы, целые переходы с каменными арками, зеленые островки клумб и внутренних скверов. Казармы можно было бы назвать даже уютными, если бы не одинаковость всех комнат и коек. Но это всего на год — со второго курса можно будет жить вне стен академии и приходить только на занятия. Но до следующего года еще нужно дожить, не так ли? Отец предупреждал, что отсев тут грандиозный и будет настоящим чудом, если Брок продержится хотя бы полгода. И нет, не потому, что глуп или слаб физически. А потому что с дисциплиной у него всегда были проблемы. Брок поклялся держать под контролем свой буйный нрав — у него была цель, которая оправдывала все на свете средства. И эта самая цель сейчас отлично просматривалась в шеренге офицерского преподавательского состава. Уже потому, что была минимум на полголовы выше даже самых высоких. Суперинтендант что-то говорил, конечно, но Брок его не слушал — не отрываясь, как питон на зайца, он смотрел на того, ради чьих глаз цвета самого синего американского неба он это все и затеял. По правую руку от суперинтенданта стоял не кто иной, как Стив Роджерс. Вот уже год как голубая — в прямом смысле этого слова — мечта Брока Рамлоу. Брок выучил наизусть его биографию, был в музее в Вашингтоне, ходил на все афтограф-сессии и когда узнал, что полковник Роджерс собирается оставить полевую службу ради преподавания в старейшей академии страны, решение Брока поступить туда превратилось в манию. В навязчивую сумасшедшую идею, не дававшую ему покоя ни днем ни ночью. И вот он здесь. Они оба. Брок понятия не имел, что будет делать дальше. Стив Роджерс родился в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Восемнадцатом! Да, он не жил все эти годы как нормальный человек, "Валькирию" нашли только в шестьдесят пятом — за пять лет до рождения Брока. Как ни крути, по человеческим меркам Капитану Америке хорошо за сорок. Хотя выглядит он, конечно, лет на тридцать максимум. Но все равно сильно старше и опытнее. Что ему какой-то сопляк? Так Брок несомненно подумал бы, будь он хоть на йоту менее охуенным. И правда, что с ним не так-то? Красавец, спортсмен, теперь еще и будущая элита Америки — кадровый военный, выпускник (пока еще нет, но Брок кровью будет харкать, но добьется) лучшей военной академии если не мира, то самой сильной его части так точно. Он будет военным. Он сможет. *** Стив Роджерс читал у них лекции по тактике и раз в неделю вел практику рукопашного боя. Рассказывал интересно, на вопросы отвечал, но Брока будто не видел, постоянно глядя как бы сквозь него. Нет, конечно, глупо было рассчитывать, что среди тысяч людей (от школьников до пенсионеров), ежедневно берущих у него автографы, он запомнит именно Брока. Несмотря на все посвящения, висевшие каждое в отдельной рамочке дома на стене. Но вот на остальных полковник Роджерс очень даже смотрел. Тот же Роллинз, огромный детина из Австралии, немного тугодум на вкус Брока, но при этом совершенный зверь что в футболе, что в рукопашке, когда после лекции подходил, угрюмо глядя исподлобья, и задавал какой-то совершенно дикий по мнению Брока вопрос, Роджерс терпеливо объяснял ему все от и до. Броку же, если ему и удавалось придумать что-то эдакое, демонстрирующее его понимание предмета и в то же время интересное в плане обсуждения, Роджерс, не глядя на него, только слегка улыбался и отвечал: — Я верю в вашу способность разобраться в данном вопросе самостоятельно, кадет Рамлоу. Список дополнительной литературы возьмите у майора Уоллеса во вторник на практическом занятии. И да, поток состоял из двенадцати "бригад" по тридцать человек — и Роджерс помнил расписание каждой из них. Каждой. Можно ли в этом случае предположить, что при такой памяти он просто не мог не помнить Брока? Они виделись раз пятнадцать, наверное, за последний год. Ну, перед поступлением. Сейчас-то Брок на законных основаниях любовался им трижды в неделю. Один из них — даже без кителя, в футболке и карго. Рукопашка, она такая, не для кителя и кортика дело. От вида этих вздувающихся бицепсов у Брока стояло так, что не помогало ничего: ни холодный душ, ни многократная дрочка, ни интенсивная мозгоебля этой самой тактикой до полуночи. Стоило закрыть глаза — Роджер оказывался тут как тут. Иногда даже голый. Чаще все же нет. И вот эти-то сны, на первый взгляд вполне невинные, были самыми страшными — в них Роджерс обнимал его, улыбался так, что сердце ныло, перебирал волосы, говорил о чем-то понятном только им двоим. Там, в этих снах, Брок был самым счастливым человеком на свете, а просыпался самым несчастным. Вернее, это Брок думал, что несчастен, пока не начались настоящие практические отработки ударов в рукопашке. Не общая физподготовка, не игра с манекенами, а настоящие отработки с живым человеком. С инструктором. С Роджерсом. И если до этого спарринга Брок ни разу к нему не прикасался даже случайно и всего раз, самый первый, был достаточно близко, не отделенный от него толпой охраны и хотя бы столом, то теперь… Его близость, запах, тепло его кожи мгновенно выбили Брока из колеи, и он, конечно, напрочь забыл все по сто раз отработанные выпады, проходы в ноги и броски. Свалился сразу же, кулем. — Плохо, Рамлоу, — нахмурился Роджерс и первый раз за время учебы посмотрел прямо в глаза. — Поднимайтесь, — и протянул руку. Большую теплую ладонь. — Давайте еще раз. Внимательнее. И медленно. На поле боя так не будет, никто не станет вас жалеть, кадет. Соберитесь. И Брок собрался. Не хватало вылететь из-за собственных соплей вообще без шансов хоть раз еще его увидеть. Вот уж нет. Он станет лучшим. Чего бы это ни стоило. — Молодец, — одобрил Роджерс, прижав его к песку, которым была посыпана площадка, — так гораздо лучше. Если бы при этом он не сидел на Броке сверху, пожалуй, это звучало бы как-то иначе. Не так... интимно, что ли. Пробуждающаяся эрекция заставила Брока проявить решительность и скинуть с себя желанную, но пока недоступную ношу. Роджерс даже рассмеялся этой жалкой попытке, но потом уступил, и они снова сцепились. Ну, Брок сцепился, а Роджерс, с легкостью парируя его выпады, еще успевал объяснять остальным, что происходит, чем Брок выдает следующий маневр и как лучше такое блокировать. Это злило — пиздец. Все, от глазеющих с ухмылкой однокашников до той легкости, с которой Роджерс справлялся с ним — как с котенком. Разве что за шкирку не тряс. Сверхчеловек же. Хотя, положа руку на сердце, против просто хорошо тренированного бойца, самого обычного, Брок выглядел бы не лучше. Если не хуже — Роджерс явно привык сдерживать силу и относился к кадетам, как к слишком хрупким спарринг-партнерам. Может, вообще как к детям — но думать об этом вот совсем не хотелось. После тренировки Брок долго стоял под душем, рискуя опоздать на обед, и вспоминал все в мельчайших подробностях: запах, тепло тела, мягкость волос, к которым удалось прикоснуться. Член стоял колом, где-то беззаботно смеялись однокашники, а Брок был будто в трансе. Как он так вляпался-то? Все еще хуже, еще серьезнее, чем он думал, верно? Год назад, до той долбаной ярмарки профессий, ему нравилась Жаклин — длинноногая худышка с платиновыми волосами до задницы. Они даже целовались в кино, куда Брок ее пригласил, а потом трогали друг друга за всякое в машине — отец тогда как раз Броку на день рождения купил отличный корвет. Не было у Брока проблем со свиданиями. Никогда. Почему он такой идиот, а? Наверняка у Роджерса таких как он неполная сотня. Идиотов и идиоток, которые на него вешаются гроздьями. И Брок Рамлоу, звезда своей школы, капитан школьной команды, один из лучших (внезапно) выпускников, курсант престижной военной академии — лишь один из. Какой-то двухзначный (если не трехзначный) номер в длиннющей очереди разбитых Роджерсом сердец. Может, тот вообще женат? Конечно, официально этого нигде не было, такое впечатление, что о личной жизни национального достояния вообще ничего не известно, но наверняка тот не был один. Как кто-то настолько охуенный может быть один? Наверняка меняет девчонок как перчатки, и Брок туда же. Злость, какая-то совершенно безосновательная ревность, на которую он к тому же не имел ни малейшего права, поднялись в Броке мутной волной, удушливым ядовитым облаком окутали с ног до головы, заставляя в ярости садануть кулаком по стене. Руку прострелило болью, в запястье что-то мерзко хрустнуло, и Брок взвыл уже по-настоящему. Стояк как рукой сняло (для разнообразия — в переносном смысле), и Брок, кое-как вытершись, натянул на себя чистые футболку и брюки, протер ботинки (за грязную обувь огрести тут можно было мучительно) и, кое-как зачесав волосы, потащился в столовку. Запястье ныло, понемногу отекая, и Брок выматерился сквозь зубы — если до завтра не пройдет, придется тащиться в санчасть. А если Брок и не любил что-то больше, чем представлять себя великолепного в очереди за недоступным Роджерсом, так это болеть. И вообще быть в состоянии некондиции. В столовой он едва не взвыл, когда Роллинз его толкнул (разумеется, нечаянно), и едва удержал поднос. Проигнорировав окрики ребят из бригады, угрюмо уселся за отдельный стол и попытался взять ложку. Вышло откровенно плохо, и настроение это, понятное дело, ему не улучшило. — Ебись ты... — под нос себе прошипел Брок и услышал: — Кадет Рамлоу, вы травмированы? Роджерс стоял рядом, одетый с иголочки, без единого пятнышка на футболке и с абсолютно сухими волосами. И пахло от него так же мучительно-прекрасно, как и всегда. Брок сжал зубы, но поднялся и по уставу ответил: — Никак нет, полковник Роджерс. Но тот уже взял его запястье в свои большие теплые ладони и, хмурясь, осмотрел. — Кодекс кадета вы, несомненно, забыли, Рамлоу? Не врать самому и не давать другим, как же. — Никак нет, полковник Роджерс. — Следуйте за мной, — приказал Роджерс и двинулся к выходу из столовой, как ледокол, рассекающий стылую воду — перед ним расступались все, даже самые наглые и невнимательные.   Брок потащился за ним под вопросительными взглядами всех, кто видел, что произошло. Черт бы побрал это все совсем, вот что.