Дубль

— Что ты собираешься делать? Единственный, кому было позволено так с ним разговаривать, был Баки. И не одобрять его действия тоже мог только он. Когда все стало настолько сложно? — Ничего. — Ты и ничего? Стив… — Ничего. Все, что мог, я уже сделал. Баки подошел ближе и, просунув пальцы между пластинами жалюзи, раздвинул их, чтобы лучше видеть происходящее. А происходящее было следующим: Брок Грегори Рамлоу, которого Баки иначе как Номер Два не называл (за глаза), весело болтал с дамочкой из аналитического. Красивой блондинкой едва ли старше самого Номера Два, которому только-только исполнилось двадцать два. Да, у него за плечами лучшая военная академия, куда он поступил в шестнадцать, и два года боевых операций, но, черт его дери, мальчишке все еще всего двадцать два. Стив чувствовал, как у него на лице выступают желваки, и знал, что Баки тоже видит это. И знает, что Стив терпеть не может, когда кто-то без спроса трогает то, что он считает своим. — Он твой, — странным голосом произнес Баки. — Ты же ради этого все затеял, верно? — Он должен сам меня выбрать. Баки фыркнул, как когда-то очень давно, в детстве, когда Стив говорил или делал что-то особенно глупое по его мнению. — Выбрать ТЕБЯ? Да это то же самое, что выбрать Леди Либерти. Ты тоже типа вечен и принадлежишь всем и никому. — В первый раз это его не остановило. — Это не он, — в который раз повторил Баки. — Это вообще другой человек. И чем раньше ты это поймешь, тем меньше разочарований тебя ожидает. Стив знал, что Баки прав. Но Брок склонял голову набок, улыбался этой блондинке и был настолько собой, что легко было забыть, что он… дубль. Отдельно живущее сумасшествие человека, могущего себе позволить все или почти все, что захочет. — Знаешь, — неожиданно сам для себя произнес Стив, — пусть он просто будет. В конце концов, Господь дал людям свободу воли. Стив вернулся к бумагам, а Баки, оставив в покое жалюзи, вышел. О том, что Брока, по факту, создал сам Стив, он благоразумно умолчал. *** Брок был забавным. Стив, наблюдая за ним, в который уже раз приходил к мнению, что все сделал правильно. Да, до шестнадцати, до поступления в академию высшего командного состава тот жил в Италии, как и “первый” Брок — это все, что Стив мог для него сделать. Потому что ему эгоистично нравился мягкий южный акцент, пробивавшийся у Брока в самые интимные моменты, его очень особенный юмор, как он иногда переходил на итальянский, радуясь, что Стив понимает. Его жесты, привычка готовить, одновременно попивая вино, его жизнерадостность. Он просто не мог отнять у него почву, жестко пересадить в нью-йоркскую сырость, не дав созреть среди мальчишек, с утра до ночи купавшихся, просоленных, свободных. В теперешнем мире свободы оставалось до обидного мало, и он не хотел отбирать у Брока последние ее крохи. Иногда Стив чувствовал себя на все свои годы, которых набежало уже немало, даже если отминусовать проведенные во льду. Например, когда, прилетев в Рим по делам, он, не удержавшись, бросил все и рванул в Палермо, без сопровождения, охраны и прочей ерунды, инкогнито. А потом стоял в тени гулкой арки и смотрел, как Брок — кажется, ему тогда было около пятнадцати — подтягивается на спор на турнике среди таких же мальчишек. Как его еще по-подростковому тонкое тело раз за разом берет новую высоту, хотя руки уже дрожат. А Брок, сжимая зубы, подтягивается снова и снова. Мальчишки свистят, девчонки переглядываются в тени розовых кустов, не скрывая восхищения. И стоя на плацу академии (эту традицию он завел почти сразу, как пришел к власти — офицеры были белой костью, костяком ГИДРы и требовали внимания с самого начала), Стив, произнося речь с кафедры и давая первое напутствие курсантам, смотрел только на Брока, гордясь им едва ли не больше тех, кого тот считал родителями. Стив, сам того не желая, получил невообразимый, почти невозможный подарок — видеть такого Брока, которого у него никогда не было и не могло быть. Юного, порывисто-темпераментного в академии, безрассудно-смелого, почти отчаянного в первой командировке, едва заметно дерзкого, ходящего по самой грани дозволенного негласным этикетом Организации. Например, Брок всегда произносил “мой Капитан”, вместо формального обращения. На “вы”, но это “хайль, МОЙ Капитан” каждый раз делало Стиву хорошо на грани боли. Хотя до Брока, до его перевода в штаб он был почти уверен, что давно разучился эту самую боль испытывать. Но на Брока не распространялись привычные законы, так было всегда, и с этим пришлось смириться. Брок смотрел. На Стива всегда смотрели, еще в той, мирной жизни. По-разному: с восхищением, вожделением, любопытством. В этой чуть иначе: со страхом разной степени замаскированности и контролируемости, с уважением, обожанием, с желанием угодить. В Броке же Стив не ощущал страха вовсе, тот не отводил взгляда, будто смотреть на Стива, не опуская глаз, было для него чем-то вроде азартной игры на выживание. Сродни русской рулетке. Стив никогда не выделял его среди остальных, не давал особых поручений, не вызывал в кабинет. Посещал тренировки его отряда, но не чаще, чем любого другого. Он тщательно дозировал Брока в своей жизни, хотя бы потому, что даже спустя столько лет был от него зависим. У Капитана официально не было слабостей, и эту единственную он хранил в себе за семью замками. Врагов у Организации и у него лично все еще было многовато для того, чтобы разбрасываться такими секретами. Но Стив все равно постоянно держал Брока в поле зрения. Хотел перевести в личную гвардию, но передумал — Брок любил полевую работу раньше, и, судя по досье, это не изменилось и сейчас. Если так пойдет, то к двадцати пяти он вполне сможет возглавить одну из второстепенных групп — Стив не собирался в этом ему ни помогать, ни препятствовать. Он дал себе слово еще тогда, когда возможность для клонирования была найдена, что не будет вмешиваться сверх меры, курировать, продвигать и так далее. Брок, которого он знал, сделал себя сам и гордился этим. И в ГИДРу его привела именно амбициозность, крепко замешанная на авантюризме. Это, конечно, плохо кончилось, и Стиву пришлось объединить два мира, чтобы избежать этого впредь. Но подталкивать его в спину он не собирался. Баки как-то спросил у него, что если бы Брок, выросший на Сицилии в семье рыбака, решил бы там и остаться. Выходить в море ранним утром, жить простой жизнью и как можно дальше от мировых катаклизмов. Что бы Стив делал тогда? Он не смог сразу ответить, крутил мысль так и эдак и в конце концов решил, что Брок волен поступать как вздумается — на то ему и дан этот шанс, стоивший стране миллионы. Брок мог стать рыбаком, продавцом зелени, да и просто, как говорят в Италии, “маммони”, Фьюриоза Рамлоу, вырастившая его, души в Броке не чаяла, и у него были все шансы стать маменькиным сынком. Но Брок, окончив среднюю школу, подал документы в академию, и Стив выдохнул с облегчением. Первый, самый сложный и самый непредсказуемый, этап был пройден — так думалось до первой командировки Брока, еще необстрелянного сосунка, зеленого, казавшегося таким беззащитным. Беззащитный Брок в мире Стива, получавшего от него и шокерами, и пневмокулаками, был оксюмороном, и он не вмешивался. Его картина мира “маммони” бы не выдержала, а потому он не вмешивался, не вмешивался, не вмешивался, раз за разом снося насмешки Баки, говорившего о какой-то смерти Кощеевой в каком-то яйце. Стив не вникал. Конечно, досье Брока неуклонно пополнялось, но, в отличие от досье остальных рядовых бойцов, было в два раза толще. И подробнее. Стив знал о контактах Брока, о вкусах, предпочтениях, какой фильм он смотрел на выходных и с кем уехал из клуба. Это попахивало сталкерством, но Стиву дела не было до того, как это все называется. Он будто жил в симуляторе реальности, вернее, наблюдал за тем, как живет Брок. Знал его друзей и что тот ел на завтрак. Иногда он не мог отличить одного Брока от другого, несмотря на идеальную память. Кто из них не любил пеперони? Кто упрямо посыпал пасту с морепродуктами сыром, несмотря на все запреты итальянских богов? Это было неважно, по сути. Стив вместе с Броком будто жил заново. Как после реинкарнации, в которую он все равно не верил. Когда твоя родная душа заключена в другом человеке, и он, этот человек, живет иначе, потому что не бывает даже двух одинаковых песчинок на берегу, что говорить о людях. Но он, этот человек, уже родился принадлежащим тебе. Если бы Стив не знал, что не способен сойти с ума, он бы был уверен, что давно заточен в бронированную камеру и, обколотый транквилизаторами, видит сны о новой жизни. Жизни, в которой Брок младше него в несколько раз. В которой у Брока незнакомый шрам на правой брови и нет пока ни одной звездочки от пулевого. В которой Брок смеется с дамочками, когда думает, что никто не видит, стрижется коротко и гладко выбривает подбородок. Брок, который смотрит на Стива так, будто знает о его одержимости, хотя откуда бы. Никто, кроме Баки и Тони, не в курсе, а на этих двоих он мог положиться. Тони слишком стар и увлечен наукой, а Баки был на стороне Стива даже тогда, когда кроме него на этой стороне никого больше и не было. У Стива по-прежнему все время мира, он, можно сказать, почти познал дзен, убедив себя, что ему хватает роли наблюдателя, но в Броке, в его взглядах исподтишка, в упрямом наклоне головы, в сдерживаемой до поры порывистости, которую Стив замечал просто потому, что знал его слишком хорошо, чтобы это было приличным, — во всем этом чувствовалось напряжение. Какая-то скрытая до поры разность потенциалов, не ощущаемая, похоже, никем, кроме него. Что ж, зная Брока, можно было предположить, что чем бы это напряжение ни было вызвано, оно рванет. Рано или поздно — обязательно. *** И оно рвануло, но все равно неожиданно. Стив возвращался с позднего совещания глав отделов, было уже около полуночи, когда из ниши возле его кабинета вышагнул Брок. Как он туда попал, было не ясно, но сейчас Стиву, не спавшему больше суток, выяснять ничего и не хотелось. Брок смотрел на него в полумраке коридора до того решительно-отчаянно, что просто хотелось, чтобы это бесконечное кружение по спирали наконец закончилось. — Рамлоу? — Сэр. Капитан. Разрешите обратиться. По… личному. Можно было сказать мальчишке, что глава Организации не решает проблемы простых смертных, тем более личные, любому другому он бы так и ответил и потом проследил бы за переводом на базу, расположенную как можно дальше, но это был Брок, и все личное, какое у Капитана Стива Роджерса оставалось в этой жизни, было так или иначе связано с ним. Брок был бледен, и видимо, Стив молчал слишком долго, потому что в одно мгновение показалось, что мальчишка просто хлопнется в обморок от осознания той беспрецедентной наглости, которую только что себе позволил. Наглости, выходящей далеко за гласные и негласные границы рабочего этикета. Но личное на то так и называлось, что все эти границы стирало. И наверняка у Брока в этот раз оно стояло выше всего того, что он мог потерять, попытавшись его отстоять. — Входите, — введя длинный пароль на панели у двери и приложив палец к идентификатору, Стив толкнул дверь кабинета и пропустил Брока вперед. И тот шагнул мимо него как на эшафот. Заметно раздавшийся в плечах за последние полгода, но все еще не отягощенный зрелой сытостью, проскальзывавшей когда-то в каждом его движении. В каждом движении того, первого, Брока. — Я вас слушаю. Хотя надеюсь, вы осознаете, что я не занимаюсь никакими личными делами сотрудников. — Осознаю, сэр. Но дело в том… — Брок шагнул ближе, почти вплотную к Стиву, так, что в неярком свете, заливавшем кабинет, можно было разглядеть, как зрачки затопили радужку его глаз, — что мое личное касается вас непосредственно. У Стива участился пульс. Он отметил это походя, так, будто наблюдал со стороны. В голове было пусто, и вместе с тем, там, в глубине, под несколькими слоями ничего не значащей каждодневной мешанины из обрывков воспоминаний и мыслей, клубилось жадное ликующее нечто, удерживаемое там, в темнице подсознания, уже много лет. Его тщательно скрываемое безумие. — Вот как. Просветите? — Стив снаружи чувствовал себя тем, кем был для этого Брока сейчас — опасным своей непредсказуемостью Капитаном, который может одним неуловимым движением руки свернуть шею. Но внутри, как в жерле вулкана, кипела мысль, что вот сейчас происходит то, ради чего все и было затеяно много лет назад. Ночь и Брок, пришедший поговорить о личном. — Я… — Брок оказался еще ближе, почти вплотную, так что Стив чувствовал его дыхание, слышал, как часто, загнанно бьется его сердце, и видел, как пульсирует артерия на шее. — Я с ума по вам схожу, — он положил вдруг руку Стиву на бедро, и сквозь обжигающую сладость этого момента Стив почувствовал короткие, четкие касания, как барабанная дробь. Три коротких-три длинных-три коротких. SOS. Международный сигнал о помощи, азбука Морзе, которую давным-давно нигде не преподавали, но желающие могли изучить ее самостоятельно — информация оставалась открытой. — Вот как, — Стив взял в руку его ладонь и быстро отстучал на ней “прослушка?”, надеясь, что мальчишка выучил больше, чем сигнал бедствия. И Брок кивнул, коснувшись пальцами Стива своей шеи. Там, под горячей кожей, утопленное в твердые мышцы, ощущалось какое-то уплотнение. Сморгнув алую пелену бешенства, мгновенно поднявшуюся в нем от осознания, что его Брока кто-то посмел чипировать, как последнюю псину, чтобы подпустить к нему как можно ближе, возможно, чтобы подложить в постель, чтобы подобраться — в который раз! — со спины, Стив провел ладонью от основания шеи Брока до макушки, наслаждаясь колкостью его коротких сейчас волос, и отстучал второй рукой по ладони “изображение?”. Брок неопределенно дернул плечом, будто был не уверен в том, что именно передает та штука. — Да, — тем временем произнес Брок. — Как есть. Сэр. — И как же вы видите… — Стив пытался сообразить, как лучше будет поступить и не спит ли еще Тони, просчитывал, сколько шагов до скоростного лифта, сколько времени займет до него добраться, не сможет ли эта штука быть активирована дистанционно в случае провала и не убьет ли это человека, на существование которого Стив поставил все, что у него оставалось личного, — …то, за чем пришли? Брок едва заметно дернул бровью, давая понять, что думает о подобных вопросах. — Разнообразно, — выдохнул он Стиву в губы и сократил расстояние между ними до нуля. Стив смотрел на него с высоты своего роста, в широко распахнутые глаза, пытаясь понять, насколько все происходящее добровольно со стороны Брока, а потом решил, что у него будет еще время разобраться в этом — позже. Когда Тони узнает, как избавиться от той штуки, помещенной в Брока какими-то идиотами. — И что навело вас на мысль, — Стив обхватил ладонями его шею, заставляя не отводить взгляд, — что я отличаюсь… фантазией. — Опыт проведения составленных вами операций. Сэр. — И, так же ясно, как при проведении боевой операции, вы осознаете… риски? — Осознаю, мой Капитан. Так же ясно, как то, что мне все равно, чем придется за это заплатить. Стив поцеловал его. Коснулся губами губ, вдыхая его запах, знакомясь заново. Его приз за терпение. Его вира. Его Брок. Мягкие губы дрогнули, раскрываясь, а Стив смотрел и смотрел в глаза Брока, боясь найти там страх. Сомнение. Отвращение. Но там было только удивление человека, поставившего все на зеро и вдруг выигравшего. Тот самый момент, когда осознание уже есть, но встроенный в голову калькулятор еще даже примерно не сосчитал сумму выигрыша. — Идемте, — Стив отпустил Брока и, подойдя к стене, сдвинул потайную панель и нажал кнопку, открывающую двери лифта. И Брок шагнул за ним, не спрашивая, куда они отправятся и что с ним будет дальше. Он на мгновение коснулся губ, будто не веря в то, что только что произошло, и оказался в тесной кабинке лифта рядом со Стивом. — Боитесь? — отчего-то спросил Стив и невольно улыбнулся. — Нет, сэр. — Правильно. Бояться пока рановато, — он снова взял ладонь Брока и отстучал на ней “лаборатория”. — Вы же не Клеопатра, сэр? — вдруг спросил Брок, и Стив почувствовал прилив теплого, давным-давно позабытого веселья, прочно связанного в сознании с присутствием Брока в его жизни. У того был очень специфический юмор и иногда полное отсутствие предохранителей и тормозов. — Я похож на женщину? — Я не о виде. И даже не об уме и способности говорить на сорока языках. — А о чем же? — О ее привычке травить любовников наутро. — Ну мы же выяснили, что вы осознаете риски, Рамлоу. Стив невольно улыбнулся снова, чувствуя, с каким трудом поддаются отвыкшие от этого мышцы. Баки как-то сказал, что он мог бы сниматься в рекламе ботокса, настолько мало его рожа имеет выражений. — Осознаю, — вздохнул Брок. — Но хотелось бы, чтобы утро было хотя бы третьим-четвертым, а не первым. — Посмотрим, что можно сделать, — хмыкнул Стив, до которого только что дошло, насколько он на самом деле скучал по этому засранцу.