Пять раз Роберта Штицхена

      

— А твой мужчина хорош в постели?

— Я тебе его не отдам, пидорас!

(с)

      

      — Что вечером делаешь?       Роб спросил это две пятницы спустя. Поначалу он думал, что вряд ли когда-нибудь ещё рискнёт остаться с Хаутдезертом наедине. Теперь Роб хера с два доверял коллеге. Тот оказался тем ещё ушлым мутилой, и втихаря насовать хуёв в панаму — это ему как за здрасте. Но шли дни, а Штицхен всё ловил себя на мысли, что произошедшее между ними глобально на него не повлияло. Он даже заметил, что стал чаще приходить туда, где мог бы встретить его. Как назло, последние две недели они с Хаутдезертом пересекались только в коридорах между отделами. Встречи в подобном месте делали разговор слишком скорым и не располагающим к нужной атмосфере. В конце концов, Роберта это достало, и он в лоб спросил у Хаутдезерта о его планах на вечер пятницы.       — Ничего особенного, — ответил тот. — Думал пожарить стейков и посмотреть матч. Хочешь?       Робу вот вообще не вкатывал бейсбол. Но судя по мероприятиям, которыми Хаутдезерт делился у себя на фейсбук, тот уже распланировал свои выходные. Популярный говнюк был прямо нарасхват! И единственный день, когда они могли бы зависнуть — сегодня.       — Я в этом ничего не смыслю, — предупредил Штицхен. — В игре.       Хаутдезерт не расстроился, заявив с каким-то чертовски порочным выражением лица:       — Да мы и недолго будем смотреть.       Это ещё что за намёки? Не иначе Хаутдезерт замахнулся на приватную домашнюю обстановку и все вытекающие из этого последствия. Ну так Роб умел быстренько обламывать такие идейки.       — И где транслируют твои дебильные матчи?       Ожидаемой реакции не последовало. А уже вечером Роб и сам пожалел о решении свернуть с изначального пункта назначения. В сраном баре Хаутдезерта знал каждый второй. Каждый, блядь его, второй! То и дело к их столику подваливали какие-то люди подшофе. Особенно наглые даже вешались Хаутдезерту на шею. Что, на вкус Штицхена, весьма дебильный способ привлечь чьё-то внимание.       От славы всеобщего любимчика Берту было немного не по себе. И всё же он оставался до хера приветливым и дружелюбным. А как известно, тотальный позитив присущ только тем, кому жизнь однажды подкинула дерьмовенькое испытание. Впрочем, Роберт никогда не спрашивал коллегу о личном. Любой человек имел право рассказать о себе только то, что считал необходимым.       С разной степенью понимания, что происходит, Штицхен следил за происходящим. Стервятники всё кружили вокруг своего любимчика, как над добычей. Тяжесть их любопытных взглядов в сторону Роба напрягала его конкретно. В груди тяжелело сердце и свербела досада, которой не находилось причины. Роберт так психовал, что в одно жало вылакал четыре пинты пива за час.       Дело кончилось тем, что он железно решил: пора по съёбам. Причём валить, прихватив Хаутдезерта с собой. Ибо не хрен развлекать всяких дуралеев.       Итак, курс они держали к Штицхену домой. Роб старательно делал вид, что он весь такой спонтанный и совершенно не планировал, где закончить вечер. Хотя это не вписывалось в его чересчур организованный характер.       Как только они сели в машину, Роб моментально взорвался:       — Бьюсь об заклад, ты крутил шашни со всеми, абсолютно со всеми в этом городе!       — Ты там случайно обогрев сиденья не включил? — Хаутдезерт хохотнул. — Тебе жопу подпекает.       Весь ощетинившись, Роб схватил его за грудки. Но вместо того чтобы вырваться, Хаутдезерт неожиданно погладил Роба по сжатым кулакам. Медленно и ласково он провёл ладонями его по лицу и затем поцеловал.       Роберт ощутил себя так, будто этот мир открыл ему нечто совершенно новое. Поцелуй — вполне общепринятый способ, чтобы начать. Но прежде они с Хаутдезертом никогда этого не делали.       — Это что, блядь, было сейчас?! — едва отстранившись, гавкнул Роб.       Берт тоже отстранился, чем по идее должен был закрыть возражение Штицхена. Однако Роб, тут же испытавший острую потерю, присосался обратно. Первое, на что он обратил внимание — кожа Хаутдезерта была восхитительно мягкой. У мужиков обычно не так. Не то чтобы Роб прежде целовался с мужиками. Просто порой он отмечал, в насколько хреновом состоянии лица у его коллег мужского пола. Раздражение от бритвы, явное отсутствие крема после бритья — от всего этого щёки их, словно у рептилии, покрывались чешуйками. А вот кожа на лице Хаутдезерта будто бы была самим творением ангелов.       Упругие губы сосали губы Роба, язык кружил во рту, сталкиваясь с его языком. Прервавшись вдруг, Хаутдезерт обернулся на заднее сиденье. Затем выразительно посмотрел на Роба. Ответ Штицхена последовал прежде чем был задан вопрос:       — Нет.       — Почему?       — Hat jemand dir ins Gehirn geschissen, — следом озвучил на английском и куда культурнее: — Сдурел?       — Где же твой хвалённый авантюризм, Румпельштильцхен?       Вот же доебался со своим авантюризмом! Угораздило Роба разок ляпнуть!       Короткая передышка охладила мозг гетеросексуалу Штицхену. Нужно придержать коней. Хотя бы до более подходящих времени и места.       И он держал — ровно до тех пор, пока они с Бертом не вошли в лифт. Там уже в борьбе за лидерство начался настоящий замес. Роб был уверен, что умудрился вылизать языком чужое горло изнутри. Настолько пресловутый телесный контакт — простой поцелуй, — а чувствовался как какое-то пробуждение. Перерождение! Вселенское, мать его, прозрение!       Чуть погодя Роб напал на Хаутдезерта в коморке для пальто.       — М-м, похоже, тебе понравилось, — едва ли не проворковал тот, снимая куртку.       Новый поцелуй вышел ещё более животворящим, нахрапистым и агрессивным. Но, должно быть, такая захватническая скорость перекрывала Берту доступ к дыханию: Роб то и дело натыкался на сопротивление его языка. Тем не менее он не сдавался. На него буквально обрушилось само вдохновение. Теперь Роберту хотелось достать языком до самых бертовских гланд.       Будет ли уместным попросить Хаутдезерта открыть рот посильнее?       Дойдя до гостиной, они свалились на диван. Роб навис над Бертом, рассмотрел его вблизи. Тёплый свет ламп красиво подсвечивал симпатичное лицо. Стал заметен неясного происхождения шрам на чёрной брови и множество заросших отверстий от пирсинга на ушах.       — У тебя кошка? — спросил Берт, едва Роб попытался его поцеловать.       — Что?       — Когтеточка на стене в коридоре.       — А! Да. Была кошка. Я отдал её сестре. Частая сверхурочная работа и уход за питомцем — несовместимые вещи.       Давление в штанах Роба нарастало с чудовищной скоростью. Он собирался вновь засосаться с Хаутдезертом, но лишь ткнулся носом в подставленную щёку. Берт мягко отстранил его, чтобы сесть. Робу тоже пришлось сесть.       — Я так пьян… Может, в следующий раз попробуем столько не пить? — без надежды рассудил Хаутдезерт.       — Может ещё и героин попробуем?!       — Ха-ха. Неплохо.       Очевидно, Хаутдезерт выпил достаточно, чтобы расслабиться — не более. К чему он это вообще вкинул? Ответ не заставил себя долго ждать.       — В прошлый раз не произошло ничего такого, чего бы ты избежал, не будь так пьян?       По мере того, как до Роба доходил смысл сказанного, улыбка появлялась на его вопросительно вытянувшейся физиономии. Взвешенность во фразе Хаутдезерта являлась по своей сути серьёзным оскорблением для немецкого гетеросексуала.       — Ты на что это пытаешься выпросить у меня согласие задним числом?       — Я лишь хочу знать, могло ли твоё состояние повлечь за собой ответ, который бы ты не дал в трезвом уме.       Роб моментально протрезвел. Ну ни хрена ж себе! Хаутдезерт реально возомнил, будто способен на насильственное преобладание? Они были одинакового роста, но весовое превосходство — определённо за Робом.       — Намекаешь, что я под алкоголем ключи от жопы теряю?! Ich werde dir jetzt etwas sagen. Ну так вот слушай: я всегда себе хозяин и остаюсь вменяем, даже будучи пьяным в сопли. Я абсолютно непрошибаемый. Куда б ты там ни удумал повернуть штурвал, ты не сумеешь воспользоваться мною.       — Ты в этом уверен? — Хаутдезерт точно только и ждал, когда Роб возьмёт его на слабо. — Не бросай мне такой вызов, Штицхен. Потому что я примерно могу представить твои возможности. И уж точно знаю свою фантазию.       От заявления Роб так прихуел, что даже не сразу сообразил ответ.       — Никакого гейства, — ободрил Хаутдезерт. — Чисто мужской секс.       Роб хищно вытянул шею.       — Что за, мать его, хрень ты только что прогнал? Halt die Klappe!       — Ты всегда такой серьёзный? — Хаутдезерт улыбнулся, как распоследний козёл. — Я просто шучу.       — Прибереги свой флирт для другой аудитории!       — Замечание принято, — он чмокнул губами в подобие воздушного поцелуя.       — Danke schon. И я слышал о культуре активного согласия, спасибо за беспокойство. Но в моём мире, если ты не вякаешь и принимаешь даже пассивное участие, то ты согласился.       Хаутдезерт с открытым восторгом засмеялся.       — Всё с тобой ясно, Роберт Штицхен.        Роб сомневался, что простое «пошёл ты» поможет в данном случае. Произнести это было бы очень приятно, хотя и не дальновидно. Сейчас он чересчур заправлен тестостероном и нуждался в том, чтобы хорошенько передёрнуть. А значит, взбучка подождёт. Роб прижался к Хаутдезерту — на этот раз не только губами, но и бёдрами. Язык его снова перекрыл Берту доступ к кислороду. Затем Роб неожиданно подумал, что ведёт себя очень странно для гетеромужика. И без суеты уклонился, словно бы для передышки. Хаутдезерт воспользовался этим, чтобы взять управление в свои руки. Без предупреждения он приник к Робу и, увлекая за собой, стал целовать. Губы, линия челюсти, шея… Короткие, будто украденные поцелуи, становились смелее. Засунув ладонь Робу под рубашку, Хаутдезерт плавно переместил свой способный рот на мочку.       Блядь, только не уши!       Роба тряхнуло от макушки до самого копчика.       Обожеда-а-а… Именно уши!       Роб не представлял, сколько это длилось. Момент просто затерялся во времени. Казалось, вот пальцы Хаутдезерта только что безобидно хозяйничали под рубашкой, а вот они уже ослабили пояс брюк и шерудят под резинкой белья.       — Гмф, — простонал Роб сквозь сжатые зубы. Он перевёл взгляд на внезапную нарушительницу своего относительного спокойствия — рука шевелилась умело и не торопясь.       — Гитара твоя?       Глаза Роба последовали в направлении чужого взгляда. С давних пор гитара висела на стене в качестве бесхозного атрибута. Роберт так привык к ней, что уже не замечал.       — Ну, моя.       — Играл когда-то?       — Давно. Она со мной кочует везде, потому что… Ой, слушай, это долгая история.       — Я тоже когда-то играл. У нас с парнями была своя рок-группа. Даже каверы наши ещё есть где-то в сети. Поищи, если хочешь: «Аморальные джентльмены».       — А ещё хуевее название не могли придумать?       — Душнила детектор показывает восемь баллов, — Хаутдезерт заулыбался. — Хорошее название вообще-то!       Он вытянул рубашку Роба из-под пояса, сдвинул ниже край белья. Поглядев на собственный член, зажатый в чужом кулаке, Роберт Штицхен на секунду задумался о нормальности происходящего. О естественности этого для себя. Но секунда быстро кончилась, и все сомнения — иже с ней.       — Как ты совмещал выступления с учёбой в медицинском? — внезапно заинтересовался Роб. Хаутдезерт повернул к нему лицо. В глазах его постепенно появилось осмысленное выражение.       — Нам деньги платили за выступления. А я с юности привык зарабатывать.       — Почему потом бросил?       — После одного инцидента. Меня пытался затащить к себе в випку один тип. Бандит, судя по роже. Я его и долбанул бутылкой по башке. Испугался, конечно, что он достанет пистолет и прострелит мне голову. А потом меня ещё и уволят!       Что ни говори, а в Хаутдезерте до сих пор сохранились уверенность, харизма и лихость рок-звезды. Вероятно, именно в ту пору он привык и запомнил, что окружающие от него без ума.       — Видел фото, где ты ещё с длинными патлами. Это так ты себе представлял образ крутой рок-звезды?       — Смотрел мои фотки на фейсбук?       О-о! Роб много чего смотрел. Хаутдезерту лучше не знать. Мини-расследование, которое детектив регулярно проводил, уже походило на настоящее сталкертсво. Что, в свою очередь, приближалось к границе незаконного нарушения частной жизни. Роб знал точно, есть нечто нездоровое в интересе к людям, которые не составляют часть твой жизни.       — Мне приятно, что ты думал обо мне, — ухмылка наконец-то появилась на лице Хаутдезерта целиком.       — Заткнись и забудь, — любезно порекомендовали ему.       Тот факт, что Роб случайно сдал себя, заметно подпортил ему настроение. Даже член его погрустнел в чужом кулаке. Однако быстро поднятое не считается упавшим — и уже через минуту рука Хаутдезерта сделала своё дрочёвое дело и вернулась к прежнему ритму.       Глаза Берта как-то странно и хитро горели, на щеках пылали два ярких пятна. Роб вдруг почувствовал себя аппетитным куском на тарелке. Хаутдезерт, чёртов провокатор, нежно склонил его голову на бок, чтобы открыть шею и как следует её засосать.       — И ты бросил всё из-за одного инцидента? — спешно заговорил Роб снова. Кулак Хаутдезерта захлюпал, и Роберту не хотелось, чтобы этот звук был единственным в комнате.       — Ох, час откровений? Серьёзный заход для вечера пятницы… — вырез рубашки на Робе стал глубже ещё на одну пуговицу. — Нет, конечно. Не только поэтому. Просто я всегда хотел оставить что-то после себя в этом мире. Да, музыканты привносят много всего. Но врачом у меня есть шансы сделать куда больше. Так что тот случай оказался просто ключевым пинком. Я принял решение, которое уже давно обдумывал. Бросил всё накануне праздничных концертов и уехал к родителям отмечать Рождество. Некрасиво вышло, конечно, надо было предупредить парней из группы. Но я был тем ещё мудилой, — Берт прикусил кожу на челюсти Роба и заработал кулаком чуть быстрее. — Ты с таким серьёзным лицом всё это прослушал.       — Ты же раньше говорил, что всегда хотел рисовать.       — И это тоже. Я немного фаталист в отношении жизни. Считаю, что мы обязательно окажемся там, где должны быть, неважно каким путём. Плюс у меня большой исследовательский интерес. У тебя не так?       — Нет. Я всегда знал, кем буду.       — Странно. Ты выглядишь как человек… с большим… исследовательским интересом.       — Кто это сказал?       — Я всегда вижу в людях потенциал. Темперамент — как хочешь называй. У меня радар.       — На что это ты намекаешь? — Роб тихо охнул, чуть толкнулся бёдрами вверх. Не выдержав, добавил: — Выходит, ты у нас собрался помогать людям?       — И внести свой вклад в науку.       — Судебную медицину?       — Не только.       — Не пойму, ты бесишь меня или впечатляешь, — дыхание у Роба сбилось. Он облизнул губы. — Ты последний, в чьём лице я бы заподозрил главного трикстера нашего бюро.       — Хах. Хотеть оставить свой след в науке — это, я бы сказал, уже профдеформация медика. Самое страшное для учёного — протрудиться целую жизнь во благо других и в конце осознать, что нигде нет твоего имени… Ты разве не чувствуешь, что профессия повлияла на тебя и твоё мироощущение?       — Постоянно. Если я вижу кого-то в пальто ниже колена, меня не отпускает мысль, что под ним удобно спрятать дробовик двенадцатого калибра.       Наращивая темп, Берт говорил тише и тише. Его речь всё больше напоминала спокойный гул утробного урчания. Роб растекался под мерной увлечённой лаской. Вдобавок где-то глубоко внутри его тешило странно удовлетворённое эго. Многочисленные вешалки разных полов, повисающие сегодня на шее Хаутдезерта, прямиком пошли на хуй. Безраздельное внимание их кумира досталось исключительно ему — Роберту Штицхену. Наверное, подобное ощущает какая-нибудь девчонка, заполучив внимание местного раскрасавца…       Да-а… С такими помыслами Роб и не заметит, как однажды Хаутдезерт при большом везении расчехлит ему зад. Как говорил Конфуций, нет задницы, которая не даёт — есть тот, кто плохо просит. И на каждую несговорчивую жопу найдётся хуй с винтом. Ну пиздец! Роб сам изумился смелости своих рассуждений. Впрочем, он всё ещё был уверен в твёрдости собственной воли и принципов. Он не гомосексуалист. А это — обнадёживающие для его гетерозада факторы.       — Погоди… Ты сказал, Рождество? — Роберт догадывался, что стереотип скорее всего устаревший, но всё же уточнил: — Ты разве не еврей?       — Я из еврейской семьи. Но она у меня довольно нестандартная. Выборочно религиозная, надо думать. Никто из нас не ходит в синагогу. Но мы празднуем и Рождество, и Хануку.       На почве этого ответа у Роба созрел вопрос о другом обычае религиозно этнического соображения. Но этот интерес выглядел бы уж как-то совсем по-гейски. Посему Роб вовремя призаткнулся.       Тем временем Хаутдезерт полностью расстегнул на Робе рубашку. Ленивый взгляд из-под потяжелевших век осмотрел безволосый торс, косые мышцы живота, затвердевшие соски.       — Ох. Ладно, уговорил, — пошутил Берт.       — Что? — не въехал Роб.       — Ничего, — второй рукой Хаутдезерт принял выглаживать и мять ему сиськи. Роб только недавно тренировался наизнос, его грудные мышцы приобрели гиперчувствительность. Взгляд хитрющих глаз не отставал от щупаний. А когда Роб пытался говорить, Берт, словно предвидя каждое действие, сразу же затыкал поцелуем. Его вкус оставался повсюду: во рту, в горле, поверх языка. Такой настойчивый и твёрдый Берт производил озадачивающее впечатление. Но по наитию Роб принимал эту инициативу со смирением. И чем дальше, тем больше это ощущалось пугающе естественным.       С ужасом замечая, что сладко задыхается, Роб откинул голову назад и закрыл глаза.       — А у тебя есть мечта? — раздалось прямо над ухом. Волоски на шее вновь встали дыбом.       — Мечта? — Роб открыл затуманенные глаза. Задумчиво посмотрел в одну точку. — Я хочу построить дом.       — Дом? Просто дом? Это твоя мечта?       Наверное, в представлении Хаутдезерта мечта — это обязательно нечто возвышенное и сложно достижимое.       — Мечта, которую я очень скоро переквалифицирую в план.       — Хорошо, я полагаю.       — Но?       — Просто я всегда думал, о таком мечтают только когда хотят семью, детей… А ты…       — Что я?       — Ты заядлый холостяк с резкой потребностью к приватности.       — Я вообще-то был женат! — с достоинством отрезал Роб в свою пользу. Ни дать ни взять натурал.       — Я вообще-то тоже.       — Ты же пиздишь мне, да?       — А ты?       Тема на этом почему-то резко закрылась.       — Был период, когда я остался без денег. Совсем. Без гроша. Хоть хуй на пятаки режь. Тогда я часто размышлял о том, чего хочу добиться или заиметь… С годами некоторые желания исполнились, некоторые отсеивались. И лишь мечта построить дом так и осталась со мной. А это что-то да значит.       Хаутдезерт издал неразборчивый звук около его шеи, но головы не поднял. Он придвинулся ближе — так, чтобы его кофта тёрлась своей шершавой поверхностью о чужой обнажённый торс. Роберт слышал вблизи непохожий ни на один запах парфюма и человека. Незаметно для Берта он укусил себя за кулак, вложив в это всю свою тщательно подавляемую страсть. Его сердце частило — так быстро оно не билось даже во время утренней пробежки. Волоски, сукины дети, натурально зашевелились на шее. По позвоночнику бегала щекотная дрожь. Роберт нервно соображал, отчего его так колбасит. Неосознанно приподняв бёдра, он едва заметно затолкался в чужой кулак. Скорее! К разрядке! Касаясь губами раковины его уха, Хаутдезерт бормотал что-то о точёной линии… мощной челюсти? Движения его мокрой руки были доведены до искусного автоматизма. Роб чувствовал, как горит его лицо, как он взмок под одеждой, точно мышь… Минута, и он слил в кулак и себе на живот.       Сладко истомлённый морально и физически, Роб задремал. Он пришёл в себя, сообразив, что с него снимают брюки. В запальчивости Роб дёрнулся.       — Полегче, крутой парень, — Берт перехватил замахнувшиеся на него руки.       — Какого чёрта ты делаешь?       — А ты хочешь спать в одежде?       Роб собрал в кучку остатки бодрости и гаркнул:       — Я вообще не буду тут спать. Просто немного полежу и уйду. Ауфидерзейн.       — Роб, это твоя квартира.       — Ich misch mich lieber nicht ein, — невпопад пробормотал он.       С немецкой непоколебимостью Роб решил, что встанет прямо сейчас.       Через одну.       Две.       Три секунды.       Но на этом моменте что-то случилось. Проснулся Роб уже когда за окном светало.