Право первой ночи

В пятницу Нил полдня мучается от похмелья, а потом, игнорируя зудящую на периферии головную боль, тащится к Элисон. Ей не нравится его идея. Ей вообще сейчас, кажется, не нравится ничего, что делает Нил, но его это мало заботит. В машине он нервно дергается, а Элисон смотрит на это через зеркало заднего вида, но ничего не предпринимает. Эндрю бы уже отвесил ему подзатыльник. У дома Нил на всякий случай звонит в домофон, хоть Эндрю и написал, что вернется в воскресенье. Никто не отвечает, и он, выдохнув от облегчения, вводит код. Они молчат, пока поднимаются в лифте. Нил в последний раз пользуется ключом. В коридоре темно, и Нил привычным жестом ударяет по выключателю. Вспыхнувшая лампа на секунду ослепляет. И пока квартиру заливает свет, душу Нила затапливает тьма. Она берет свое начало с крошечной червоточины у сердца, расширяется в груди — густая и плотная пустота, засасывающая, словно черная дыра. Здесь все слишком знакомо: старые кроссовки со стершимися задниками и высокие ботинки в обувнице, полупустая упаковка из-под жгуче-мятной жвачки на полке рядом с пустой ключницей. Зонт на вешалке для верхней одежды. Нил проходит дальше. Спортивная сумка, перекинутая через плечо, бьется о бедро при каждом шаге. В квартире никого не было почти неделю, но их запахи плотно окутали комнаты, намертво впечатались в обивку мебели. Он смотрит на ветровку, подвешенную за капюшон на дверь спальни. Как-то Эндрю неосторожно взмахнул сигаретой и проделал в рукаве дыру. С тех пор он надевает эту куртку только на балкон, чтобы покурить ночью. Нил долго смеялся, пока Эндрю отряхивал рукава и бросал на него гневные взгляды. Это воспоминание, как и другие, опускается на самое дно желудка. Оно тяжелое, и Нила пришпиливает им к полу, словно бабочку к рамке коллекционера. Каждый шаг в глубину тихих комнат отзывается внутри протестующим гулом и дается с огромным трудом — на ноги точно подвесили гири. На кресле у стола с ноутом — неаккуратно сложенная стопка чистого белья. Они должны были утром субботы снять вещи и рассортировать по полкам, но слишком увлеклись поцелуями, и времени не хватило. Нил чувствует молчаливое присутствие Элисон, тенью следующей за ним. Вообще она нужна была ему как водитель, но на деле оказывается якорем, привязывающим к реальности, пока он перебирает стопку, отделяет свои вещи от вещей Эндрю. Это оказывается сложнее, чем он думал. Вот эта футболка, например. Вообще, она принадлежит Нилу, но уже давно перекочевала в гардероб Эндрю. И эта толстовка, которую купил Эндрю, но надел только пару раз. Потом Нил забрал ее себе. Подумав, он оставляет футболку, но толстовку откладывает в свою стопку. Это затягивается. Нил сгружает из спортивной сумки те вещи Эндрю, что нашел в комнате в общежитии и кладет на кровать. До этого он старался на нее не смотреть. Она идеально застелена руками Эндрю. Белье темное, но отчего-то кажется стерильным, клиническим, и складывается ощущение, что Нилу в его домашней футболке, на которой пятна от кофе уже не отстирываются, здесь абсолютно не место. Не место в постели Эндрю, в его квартире и жизни. Тем не менее, ему так сильно хочется лечь на нее, уткнуться лицом в подушки, понять, остался ли на них смешанный запах после последней проведенной совместной ночи. Нил душит этот порыв, и он мерзким слизняком скатывается к остальным. У Нила внутри кладбище безжалостно убитых мыслей. Безопаснее избавиться от них в зачатке, безопаснее не дать им разрастись внутри, иначе они сожрут его с потрохами, оставят мрачной оболочкой его самого. Он перебирает вещи в комоде Эндрю с отстраненностью патологоанатома, складывает нужные в сумку с равнодушием палача. Идет в ванную, пока Элисон делает вид, что увлечена книжными полками. Решает оставить гель для душа, потому что запах нравится Эндрю больше, чем самому Нилу, пусть тот никогда не говорил об этом вслух. Забирает только шампунь. Секунду смотрит на две зубные щетки в стакане, а затем безжалостно швыряет одну из них в мусорное ведро. Когда Нил возвращается в комнату, взгляд падает на тумбочку у кровати. Малодушная мысль жалит в край сознания — забрать, что ли, те самые мультифруктовые презервативы? Их все равно покупал Нил, а Эндрю только глаза закатывал. Пусть сам покупает свои скучные классические. Или Роланд. Нилу почему-то кажется, что он выбрал бы какие-нибудь ребристые или в точечку. Словом, что-то из того, что самому Нилу не нравится. Эти тупые мысли тоже отправляются на кладбище. — Готов? — интересуется Элисон и ставит обратно на полку книгу по криминалистике. Эндрю как-то читал ее вслух, когда Нил не мог уснуть. Он отворачивается, в последний раз оглядывает комнату. Понимает, что они, уезжая, оставили приоткрытым окно на балконе. Если пойдет дождь, то намокнет ковер, постеленный Эндрю зимой, чтоб они не морозили ноги, пока курят. Нил закрывает окно, возвращается в спальню, полностью игнорируя жалостливый взгляд Элисон. Хорошо хоть, она не рискует давать комментарии. Он гасит за собой свет. В траурном молчании коридора снимает ключ со связки, на мгновение крепко сжимает его в ладони. Острые зазубрины впиваются в кожу, точно клыки хищного зверька. Нил разжимает руку и кладет ключ на тумбу рядом с упаковкой жвачки. Элисон выходит первой. Нил еще несколько секунд смотрит на одинокий ключ, а затем покидает квартиру, захлопывая дверь. Щелчок замка ставит точку. Это место больше не принадлежит Нилу. Дыра в груди становится больше.

***

На воскресенье у них есть планы. Они выезжают с парковки еще утром, и Нил, словно воришка, оглядывается по сторонам в поисках машины Эндрю. Тот вряд ли вернется раньше обеда, но в первую очередь точно прикатит к общежитию, чтобы высадить Аарона. И, скорее всего, придет к Нилу. Он знает, что нет смысла откладывать разговор, но внутри трепыхается слабыми крылышками надежда — может, Эндрю не застанет Нила в общаге, не сможет связаться с ним по телефону, а когда вернется в квартиру, то увидит оставленный ключ, вещи, что Нил вернул, и необходимость в этом тяжелом, зубодробительном разговоре исчезнет сама собой. Вот, Эндрю, не парься — тебе не нужно ничего объяснять. Нил не дурак, понял все сам. Он вообще не уверен, почему так не хочет видеться и разговаривать с Эндрю. Снова возникает дикое, страшное чувство: будто сказанное вслух, это все внезапно станет правдой. Нил планирует всеми мыслимыми и немыслимыми способами избегать Эндрю хотя бы какое-то время. Даже если для этого придется тенью красться между кабинетами в универе и пропускать тусовки их компании. Пока тянущая, противная боль не перестанет дергать за нитки его сердце даже при одном воспоминании. Страшное осознание в баре накрыло его одной приливной волной, выбило из легких воздух, защипало морской солью в уголках глаз. Все оказалось до смешного просто — математика для младшеклашек. Дело не только в омеге внутри, что скребется о грудную клетку от тоски. Дело в том, что Нил, не дурак, но точно идиот, умудрился влюбиться. И даже не понял этого. Словно глупая лягушка, он сидел в этой медленно греющейся воде, и даже не заметил, как она превратилась в кипяток. И что делать с этим внезапным знанием совершенно неясно. Нил упустил нежные школьные годы первой любви — был слишком занят спасением своей шкуры. Нил привык не задерживаться на одном месте, не выкладывать вещи из сумки и не заводить друзей. Нил до этого был привязан лишь к одному человеку — к матери. И после ее смерти он тоже не переставал бежать. Пока все не закончилось. И сейчас ему хочется того же — бежать. Разве нужно видеться с Эндрю, если все точки расставлены за них? Разве не стоит подождать, пока все переболит? Разве не лучше дождаться, когда станет легче? Сделать вид, что он не замечает Эндрю в коридорах. Будто ничего и никогда их не связывало, будто они просто знакомы. Не больше, не меньше. Нил с Элисон полдня шатаются по торговому центру, ловят распродажи на летние коллекции (для Нила), загребают в раздевалку вещи из осенней (для Элисон). Нил никогда не любил дни шопинга, но сейчас они — оплот спокойствия, возвращение во что-то привычное. Что-то, что принадлежит лишь им двоим. Нил, забыв обо всем, хохочет, когда Элисон пытается поймать в трубочку как можно больше шариков тапиоки из бабл ти, а потом усердно жует с набитым ртом. Он хохочет так сильно, что глоток кофе идет носом. Нил кашляет и продолжает смеяться. Элисон снова набирает в рот побольше тапиоки. На этот раз Нил уверен, намеренно. Они загружают в машину пакеты с вещами и отправляются во второй крестовый поход — на этот раз за обувью. Это и правда похоже на войну — у Элисон то ли стопа слишком узкая, то ли слишком широкая, Нил так и не понял, и найти для нее обувь всегда сложно. А с тем, насколько она переборчива, почти невозможно. Солнце шкварчит о горизонт, медленно окунает мир в киношно-синие сумерки, будто кто-то выкрутил экспозицию на минимум. Нил через панорамные окна наблюдает за крадущимся вечером, зажигающим хищно-желтые глаза фонарей. Элисон подзывает его к себе нетерпеливым жестом. — Детка, сфоткай, хочу глянуть, как смотрится со стороны, — говорит она. Роется в сумке. В руки Нила опускаются упаковка влажных салфеток, помада и круглое зеркальце. Элисон наконец выуживает смартфон, жмет на кнопку блокировки и хмурится. Щелкает по экрану, хмурится сильнее и бросает на Нила один длинный взгляд. — Что? — не выдерживает он, когда внезапная пропасть тишины начинает тянуть его желудок куда-то вниз. Элисон выставляет перед собой ладонь, снова возвращает взгляд к экрану. Отступает, когда Нил пытается подойти. — Да что случилось? — снова спрашивает он. Ее взгляд острый, жалящий, как кончик ножа. — У меня два пропущенных от Эндрю и сообщение с вопросом, где ты. Объяснишь? Мир схлопывается. Мир схлопывается, и Нил леденеет, замирает в застывшем мгновении, пока еще одна пропасть молчания увлекает его в бездну визжащих мыслей. Почему он ей пишет? — Почему он тебе пишет? — сипит он. Элисон приподнимает бровь и взмахивает телефоном. Нил отшатывается так резко, словно Эндрю сейчас вывалится на него из экрана. — Очевидно, потому что ты, как оказалось, его заблочил. Зачем, Нил? Он тут же ощетинивается. — Затем, что я сделал все, чтобы он не пытался со мной связаться! Я вернул вещи, я оборвал связи, чтобы он понял, что ему не нужно мне ничего объяснять. Я не хочу слушать, что он встретил истинного, и я ему больше не нужен. Я, блять, знаю это и так! Элисон шумно втягивает носом воздух, сжимает кулаки. — Да сколько можно сходить с ума? — шипит она в ответ. — Ты же не знаешь, что он хочет тебе сказать. Почему ты от него бегаешь? — Да потому что мне больно! — слова вырываются быстрее, чем Нил успевает прикусить язык. Элисон дергается, как от удара. В ее расширенных глазах нет жалости, нет насмешки над его выставленной напоказ слабостью. Ей будто тоже больно. За него. И Нил, эгоистично желающий, чтобы пиздецки хуево было не ему одному, больше не пытается себя заткнуть. — Он был самым близким для меня человеком. Знаешь что случилось с другим моим самым близким человеком? Я ее потерял. Она умерла, и я остался один. А сейчас я потерял его, и это ощущается почти так же. Так что не смей винить меня в том, что я не хочу его видеть, ясно? Не смей винить меня в том, что я пытаюсь уменьшить эту боль. Плечи Элисон опускаются. Она чуть отступает, и Нил понимает, что от злости его запах усилился. Ему плевать. — Детка… — начинает она, но Нил мотает головой. — Нет, — рявкает он и тычет в нее пальцем. — Просто дай мне справиться с этим так, как я умею. Так, как я справлялся. Все, что я прошу — немного времени. И не говори о нем. Вообще не говори о нем. Элисон поджимает губы. — Если ты не хочешь с ним говорить, то позволь мне. Нил зажмуривается. — Блять, зачем? — Потому что, если он увидел, что ты вернул все его вещи, если он все еще пытается связаться с тобой, несмотря на то, что ты его заблокировал, значит, ему есть, что тебе сказать. Нил фыркает. Есть, что сказать. Какая разница, если ему самому сказать абсолютно нечего? Это же не он тут встретил кого-то другого. В голове у Нила щелкает. Он распахивает глаза. — Просто скажи ему, что я уже нашел кого-то другого, — предлагает он. Брови Элисон взлетают куда-то на лоб. — Что? Зачем вообще? Откуда-то из груди прорывается истерический смешок. Как он не додумался до этого раньше? — Потому что тогда он точно не станет искать встреч. Он поймет, что мне это тоже не нужно, что нет смысла играть в благородство и объяснять, почему между нами все кончено. — Эндрю и благородство? — сухо переспрашивает Элисон. — Мы точно говорим про одного и того же человека? Потому что я об этом мелком альфе, который срать хотел на всех. Нил закатывает глаза. — Да, мы о нем. Просто… сделай это, ладно? Так будет лучше для меня. Честно. Элисон смотрит на него несколько бесконечных секунд. — Сделаю то, что лучше для тебя, — говорит она в конце концов. И этого Нилу достаточно.

***

Утро понедельника такое же хмурое, как настроение Нила. Он не дописал эссе, едва не опоздал на пары, а от недосыпа болит голова. Он помнит, что Эндрю сегодня ко второй, да и занятия у них проходят в разных частях кампуса, однако все равно внимательно оглядывает парковку, с облегчением выдыхая, когда не находит знакомую черную машину. Нил не спрашивает, говорила ли Элисон с Эндрю, а она сама не поднимает тему. На обеденном перерыве Нил лжет, что не голоден. Элисон, конечно, понимает, что он просто не хочет идти в столовую, поэтому тянет его в какое-то кафе. На последнюю пару Нил тащит себя за шкирку. Рисует каракули на полях тетради, поглядывает в окно. Тучи на небе плотные и тяжелые, темные настолько, что скорее напоминают завесь дыма во время пожара. Нил отворачивается, пытается прислушаться к монотонному голосу лектора. — Мы не знаем наверняка, существовало ли такое явление действительно, или же это один из мифов. Однако считается, что в некоторых странах средневековой Европы, в частности в Германии и Франции, феодалы, выдавая замуж зависимых от них крестьян-омег, могли провести с ними первую брачную ночь до законного супруга. То есть, провести акт дефлорации. Сложно сказать, почему подобная традиция существовала, если существовала вовсе. Можно предположить, что она берет начало со времен, когда люди жили племенами или стаями. Соответственно, предводитель имел больше прав на всех омег, чем остальные альфы. В средневековье эта традиция получила название «право первой ночи». Нила тошнит от воспоминаний о том, как он произносил те слова, то признание в тишине чужой комнаты, впервые утопая в мягком матрасе, пока капли дождя разбивались об окна. Обруч боли стягивает голову терновым венцом. Каракули на полях тетради до странности напоминают чужое имя. Нил прячет тетрадь в сумку, словно постыдный секрет, и тихо покидает аудиторию задолго до окончания пары. Когда он идет по парковке, взгляд невольно цепляется за знакомый автомобиль, а после скользит к окнам второго этажа, где, как он знает, проходит пара у Эндрю. Сердце в груди сжимается, а дышать становится сложнее. Прошло больше недели, но необъяснимая тоска все еще душит Нила, впивается жесткими пальцами в горло, не давая загнать в легкие воздух. Первая капля дождя разбивается о его толстовку, расплывается длинной полосой прямо напротив сердца. Вторая ударяет по щеке. Нил отворачивается. Проходит мимо машины, а после ноги сами несут его прочь. До общежития он добирается бегом. Исключительно, чтобы не промокнуть, конечно. Дождь продолжает моросить, вот-вот угрожает обрушиться ливнем. Нила так все заебало, что он натягивает одну из гигантских домашних толстовок Элисон, чтобы знакомый запах успокоил хоть немного. Она пахнет слишком сладко. Нилу куда привычнее тяжелый, древесный аромат сандала, но он гонит эти мысли прочь. «Тошнота» Сартра все еще навевает чувство безысходности, как и должна. Будто Нилу в жизни этой хуйни мало. От скуки он вертится на кровати, пока, наконец, не ложится поперек, закинув ноги на стену, и свешивает голову с койки так низко, что волосы подметают пол. Книга от этого интереснее не становится, но медленно затекающие руки отвлекают от посторонних мыслей. Он переворачивает страницу, и неожиданный стук в дверь едва не заставляет выронить книгу. — Детка? — доносится голос Элисон. — Могу войти? — Открыто, — кричит Нил в ответ, но от книги не отвлекается — там какие-то мысли о прошлом и об упущенном времени. Слишком откликается. Он слышит, как открывается дверь. Несколько шагов отбиваются в тишине. Мерно, словно стук сердца. Дверь закрывается. Элисон молчит. Нил чувствует запах анемонов, пропитавший толстовку, но еще, почему-то, сандал. Нужно меньше думать об Эндрю, раз даже запах теперь мерещится. — Что такое? — спрашивает Нил, когда тишина больше не рушится шорохом шагов. Ответа не следует. Нил хмурится, захлопывает книгу и внезапно оказывается в ловушке чужого взгляда, замирает, словно муха на липкой ленте. Книга выскальзывает из рук, падает в оглушительной тишине непозволительно громко. Чувствуется, как выстрел. Нил не может пошевелиться. Это не Элисон. Это Эндрю. В глазах Нила он перевернут, будто картинка в камере-обскуре. И тоже не двигается. Стоит, прислонившись к дверному косяку, абсолютно равнодушно скрестив на груди руки. Нил не может дышать. Ему хочется, чтобы это и правда была картинка его спутанного сознания, утомленного недосыпом и нервами. Размытое изображение камеры-обскуры, тонкое, почти иллюзорное, такое, что не протянешь руку, иначе рассеется сигаретным дымом. Фата-моргана. Не реальность. Напряженные струны глупой секундной надежды лопаются с тонким стоном, когда Эндрю начинает говорить. — Ты так и не подстригся, — голос у него низкий, но слова в вязкой тишине комнаты звучат звонко, словно пощечина. Мир разом приходит в движение. Нил едва не сваливается с кровати, нелепо дергает ногами, пытаясь то ли сесть, то ли встать. Голова кружится от резкой смены положения, и он оседает на койку, силясь прийти в себя. Эндрю загораживает единственный выход. Нил судорожно соображает, косится на окно. Третий этаж — не очень высоко, так ведь? — Даже не думай, — осаживает его Эндрю, прослеживая взгляд. — Меня уже заебало твое выученное бегство. — Что ты здесь делаешь? — выходит грубо, почему-то даже хрипло, но Нилу все равно. — Я забыл что-то вернуть? Эндрю невесело фыркает. — О, блять, нет. Ты вернул все. Нил стискивает в пальцах сбившиеся простыни. Так крепко, что, кажется, ткань сейчас затрещит. — Тогда что ты здесь делаешь? Эндрю медленно приподнимает бровь. — Что, ни одной идеи? Поразительно. Он злится. Нил понимает это не только по запаху, забивающему ноздри, мешающему дышать, но и видит по позе, читает по лицу. Прямая спина, сжатые челюсти. Нил утыкается носом в рукав толстовки. Ярость, жгучая, ослепляющая, вспыхивает под ребрами и режет нутро. Эндрю не имеет права злиться. Не тогда, когда Нил сделал все, чтобы этого разговора не было. Это он неделю сходил с ума, не мог найти себе места, это он захлебывался в удушающих снах, силком выхватывая жалкие часы спокойной дремы. Он, не Эндрю. Между ними снова гудит тишина, тугая, натянутая, словно кожа на зараженной ране. Чуть заденешь — истечет гноем. Нил безжалостно ее вскрывает. Слова хищные, острые как скальпель. — Чего ты от меня хочешь? Взгляд у Эндрю темный и пронзительный. — Именно то, о чем я тебе писал. Поговорить. Он делает шаг вперед. Нил вжимает пальцы в матрас, с трудом подавляя инстинктивное желание отпрянуть. — Нам не о чем разговаривать. — Если не хочешь говорить, тогда слушай, — отвечает Эндрю. — Говорить буду я. Нил упрямо сжимает губы, но бежать ему некуда. Эндрю продолжает: — Аарон мне все рассказал. Он идиот. Но ты, блять, просто ублюдок. Из груди Нила против воли вырывается смешок. — Я? Я ублюдок? Это еще почему? Потому что сделал все правильно, когда ты встретил своего ебучего истинного? — Точно, — саркастично тянет Эндрю. — Все всегда в твоей ненаглядной истинности. В твоем ебаном волшебном мирке, где ничего, кроме истинности, не имеет значения. Как удобно. Нил вскакивает с кровати. От всепоглощающей ярости, пылающей в груди, кажется, сейчас начнут гореть кости. Как он смеет? — Закрой рот, — шипит он. — Зачем ты пришел? Поиздеваться надо мной напоследок? Я знаю, что нас никогда не связывало ничего, кроме секса, что это, — он нервным жестом машет между ними, — никогда ничего не значило. И я сделал то, что должен был. Отошел в сторону, когда явился твой ебаный истинный. Я знаю и без тебя, что между нами все кончено, я сделал все, чтобы тебе не нужно было со мной разговаривать. Так нахуй ты приперся? Эндрю качает головой. — Надо же, — тихо говорит он, и уголки губ чуть скользят вверх в намеке на уничижительную усмешку, — какой ты благородный, Нил. Знаешь, для человека, который боится ответственности, ты слишком любишь решать за других. И если блядская истинность так важна для тебя, не значит, что она так же важна для других. Нил сжимает кулаки так сильно, что ногти впиваются в кожу. Ему хочется ударить Эндрю за каждое сказанное слово, которое разбивается между ними и осыпается острыми осколками. — Так ты поэтому даже не удосужился ответить на мои ебучие сообщения? — рявкает он. — Потому что истинность ничего не значит? Эндрю вдруг замирает. Выглядит неживым. Просто каменная фигура без единой эмоции и с пустыми глазами, устремленными на Нила. У него взгляд на две тысячи ярдов, словно он не с отдыха вернулся, а прямиком из горячей точки. На секунду Нилу становится так страшно от этой застывшей в глазах бездны, что он отшатывается. — Даже не думай винить меня в том, что я посмел задуматься, — цедит Эндрю сквозь зубы. — Истинность — байка для таких идиотов, как ты. Всего лишь животная тяга. Но хоть какая-то тяга. Выбор между человеком, для которого я просто удобный перепихон, и человеком, который хотя бы что-то ко мне чувствует, даже если из-за ебаной истинности? — губы Эндрю растягиваются в тонком оскале, и это настолько непривычное зрелище, что Нил едва успевает понимать значение сказанного. Эндрю делает два быстрых шага, и они с Нилом оказываются лицом к лицу. Слишком близко. В нос ударяет его запах. Нил не знает, зачем слушает. Но он следит за губами Эндрю, за его уставшими глазами, и каждая сказанная фраза впечатывается в мозг, обжигает, словно тавро. — Тогда почему ты здесь? — бросает Нил. — Зачем ты мне это рассказываешь? Внезапно Эндрю хватает его за воротник толстовки, дергает на себя, крепко стискивая ткань. Нил едва не врезается в него, перехватывает чужое запястье, и они снова замирают. Еще ближе, чем раньше. Нил упрямо вскидывает подбородок. Эндрю внимательно смотрит на него, будто пытается найти ответы где-то на дне зрачков. — Потому что, — говорит он наконец, — у меня все равно есть выбор. Человек, который якобы мне предназначен. Совершенно чужой. Просто симпатичное лицо и приятный запах. Или, — рука, сжимающая толстовку, впечатывается Нилу в грудь, — ты. Ты и… это. Которое почему-то сильнее блядской истинности. Выдох внезапно застревает где-то у Нила в горле. — Что? Эндрю закатывает глаза, отталкивает его, но Нил крепко цепляется за чужое запястье. Ему нужно знать. Нужно быть уверенным, что ему не послышалось. — Эндрю, что это значит? — Не делай вид, что не понимаешь. Даже ты не можешь быть настолько тупым. Нил продолжает просто смотреть на него, и Эндрю в конце концов вырывает руку из его хватки и дергает себя за воротник толстовки, обнажая шею и часть плеча. Секунду Нил просто пялится на бледную голую кожу, пока до него не доходит посыл. На горле и ключицах Эндрю нет никаких следов. Эндрю оттягивает воротник с другой стороны. Там только один засос в ямочке над ключицей. Желтый, уже едва заметный, оставленный губами Нила в их последнюю совместную ночь. Никаких укусов, никаких меток принадлежности. Эндрю отпускает воротник, и Нил поднимает глаза на его лицо. Сглатывает, а внутри что-то будто переворачивается от этого внезапного признания. — Вы не?.. — тихо спрашивает он, не зная до конца сам, что подразумевает под этим вопросом. Вы не вместе? Вы не занимались сексом? Вы не были так близки, как были мы? — Нет, — голос у Эндрю спокойный, почти безразличный, будто его ответ ничего не значит. Он значит куда больше, чем Нил мог бы выразить в словах. Может, если у Эндрю ничего не было с Роландом… Нил секунду молчит. — Почему? Эндрю пожимает плечами. — Я и видел-то его один раз. Нил судорожно втягивает ноздрями воздух и садится на кровать, когда понимает, что ноги становятся ватными. Ему кажется, от облегчения. — Но Аарон сказал… — Аарон сказал, что я не появляюсь дома, только и всего, — прерывает его Эндрю. — Все остальное — его додумки. Он просто принял желаемое за действительное. — Уебок. Он всегда меня ненавидел, — бормочет Нил, опуская взгляд, и сжимает пальцы на коленях. Он понимает, что Аарона не в чем винить, но снова вспыхнувшая злость легко затуманивает эту мысль. Эндрю фыркает. — Будто у него нет на это причин. Нил разом вскидывается. — У него и нет никаких причин. Я просто с самого начала ему не нравился, вот и все. Эндрю приподнимает брови, и Нилу внезапно хочется его коснуться. Он сильнее сжимает хватку на коленях, подавляя порыв. — Просто он знает, что в отличие от некоторых, это, — Эндрю машет между ними рукой, явно пародируя недавний жест Нила, — кое-что для меня значит. Все, что он пытается сделать — защитить меня. Не хочет, чтобы я тратил время на парня, которому на меня все равно похуй. Нилу требуется время на осознание. Слишком много всего и сразу, и ему удается уцепиться только за одну мысль. — Похуй? — повторяет он. — Почему он, блять, считает, что мне похуй? Эндрю равнодушно дергает плечом. — Потому что он не слепой. Все прекрасно понимают, что я для тебя — удобный способ потрахаться, пожрать и поспать на нормальной кровати. Нил чувствует как отвисает челюсть. Закрывает рот. Открывает снова. — Но ты ведь так не думаешь? — Не думаю, — кивает Эндрю и продолжает через краткий миг, за который Нил пытается успокоить взбесновавшееся сердце: — Я знаю, что это так. На долю секунды Нилу кажется, что он ослышался, но сжатые губы Эндрю, его напряженная поза, говорят об обратном. И до Нила наконец абсолютно точно доходит все, что Эндрю ему сказал за эти долгие минуты напряженного разговора. — Иди на хуй! — злые слова вырываются почти против воли. Нил что есть силы бьет по матрасу, но удар приходится на твердый борт кровати. Он едва обращает внимание на боль, пронзающую до самых костей. Вскакивает и с трудом подавляет желание ударить что-то еще. — Иди на хуй, если так думаешь! — шипит он сквозь зубы. — Говоришь, что я решаю за других, когда ты сам решил, что я чувствую и даже меня не спросил? Думаешь, если бы мне было похуй, то меня ломало бы всю ебаную неделю без тебя? — Нил тычет пальцем ему в грудь. — Да пошел ты! Ты даже представить себе не можешь, насколько мне было хуево, что я чувствовал, когда понял, что потерял тебя. Эндрю отталкивает его ладонь. — Откуда мне знать, что ты чувствуешь, если ты ведешь себя как камень? Если ты никогда не делаешь ничего первым, если ты только берешь и никогда не отдаешь взамен? Все, что есть между нами, сделал я. Это я приезжаю по малейшей твоей прихоти, я сижу с тобой, когда ты не можешь уснуть, я вожу тебя в душ, когда ты не можешь соображать от боли во время течки, я слежу, чтобы ты поел и поспал. Я, а не ты. Я попросил тебя приехать один раз. Помнишь, что ты сказал? Нил замирает, и ему кажется, что мир вокруг падает. Легко, словно карточный домик, и с той же неизбежностью. — Я сказал, что занят, — тихо отвечает он. Он помнит это, хоть прошло несколько месяцев. Нил тогда видел, что Эндрю ему пишет, но он не мог ответить. Элисон снова поссорилась с Сетом, и они с Нилом смотрели какую-то тупую комедию, намазав на лица ту мерзкую очищающую маску. Тогда Эндрю позвонил ему. И Нил сказал, что не может приехать. Что он занят. Закадровый смех заливал уши, а Элисон дергала его за рукав, потому что он пропустил какую-то тупую шутку. Нил тогда бросил: «Увидимся завтра. Поможешь мне с домашкой?» и нажал на отбой после согласного угуканья. Он вспоминает каждый задушенный порыв протянуть к Эндрю руку, каждое проглоченное признание, каждое затоптанное желание остаться с ним подольше, хоть бы на пару минут, каждый отведенный взгляд, когда казалось, что он смотрит слишком долго. Вот каким Эндрю видит его со стороны? Вот так это выглядит? Будто Нил просто использует его, будто Эндрю ничего не значит? Это не так. Эндрю значит куда больше, чем можно передать словами, чем можно выразить прикосновениями. Эндрю — это все. Смотреть в его глаза стыдно и страшно, но это — самое честное, что Нил может сделать. — Я думал, что не имею на это права, — шепчет он, потому что тягость признания не позволяет разомкнуть связки. — Я думал, что не имею права хотеть больше, потому что для тебя это ничего не значит. Я не знал, что делаю тебе больно. Он вспоминает каждый приготовленный Эндрю ужин, каждую разделенную после ночи кошмаров сигарету, каждый осторожный поцелуй в лопатки после секса, заправленные за ухо волосы и руки, крепко прижимающие к себе во сне. Вот и вся разница. Эндрю не говорил ему слов любви, но он никогда и не говорил много. Его языком всегда были действия. Нил же безжалостно давил в себе чувства, потому что боялся признаться в них даже самому себе. Нил хочет к нему прикоснуться. И впервые не разрывает этот порыв на части. Раскрытая ладонь замирает в сантиметре от лица Эндрю. — Могу я?.. Вместо ответа Эндрю закрывает глаза и прижимается щекой к его руке. И в груди у Нила сердце рвется на части от этой проявленной уязвимости. Все это время Нил обвинял кого угодно. Он отмахивался, когда Элисон раз за разом пыталась открыть ему глаза, называл истеричкой Аарона, когда тот имел все основания на неприязнь к Нилу, считал Эндрю мудаком из-за того, что ему понадобилось время, чтобы понять, стоит ли дальше мучить себя и оставаться с человеком, которому он не нужен. А на деле самым большим мудаком оказался сам Нил. Он набирается смелости, чтобы снова заговорить, проводит большим пальцем по мягкой коже Эндрю. У него под глазами пролегли темные круги, и Нил тоже в этом виноват. — Прос… Эндрю распахивает глаза, и его теплая ладонь запечатывает Нилу рот. — Мне не нужны извинения. Я рассказал это не для того, чтобы вызвать у тебя чувство вины, а потому что заебался играть в эти игры, где ты отталкиваешь, а я пытаюсь притянуть. Где ты просто позволяешь быть с тобой рядом. Нил отводит руку Эндрю от своего лица, но отпускать не решается, стискивает в ладони. И хоть он всегда находил нужные слова, задевающие и причиняющие боль, сейчас, когда нужно выдавать горькие признания в собственной трусости одно за другим, сказать что-то как никогда трудно. — Я не хотел к тебе привязываться, — решается он спустя несколько бесконечных секунд. — Не хотел, чтобы это становилось чем-то большим. Я привязался уже давно, но понял это слишком поздно. Мне было страшно, потому что мои родители… Эндрю качает головой. — Мы — не наши родители. Мы лучше них. И мне не нужна истинность, чтобы знать, что ты — мой человек. Даже если какое-то тупое провидение считает, что есть варианты получше. А тебе она нужна? И после стольких дней, проведенных без Эндрю, но с этой необъятной тоской, с чувством всепоглощающей потери и с черной дырой в груди, Нил готов признаться честно и ему, и самому себе. Даже когда эти слова, сказанные вслух, станут правдой. Особенно, когда они станут правдой. — Нет. Мне не нужна истинность. Мне нужен только ты. И Нил целует его первым: перемещает руку на затылок Эндрю, притягивает ближе, сам подается вперед. Мгновенно пальцы Эндрю зарываются Нилу в волосы, и их губы соприкасаются. Это не яростно, не грубо, просто хорошо и правильно; это подтверждение искренности слов Нила, это их принятие от Эндрю. Это благодарность за каждый подаренный день, прощение за каждый упущенный. Эндрю отрывается от его губ. Их лбы соприкасаются, а пальцы Эндрю перебирают волосы у Нила на затылке. — Поедешь со мной? — спрашивает Эндрю. Нил понимает, о чем он, но все равно уточняет: — Домой? — Домой, — подтверждает Эндрю и крепче сжимает ладонь на его шее. — Нам еще нужно купить тебе новую зубную щетку. Прошлую-то ты выбросил. Нил не может сдержать улыбки. — Тогда поехали скорее. В машине Нил набирает Элисон короткое сообщение: «Ночую у Эндрю», а потом, подумав, добавляет: «Спасибо». А после не отводит взгляда от профиля Эндрю, даже когда понимает, что смотрит слишком долго. Тот ничего не говорит, но на светофоре протягивает руку и кладет ее Нилу на бедро, чуть сжимая. Нил чувствует тепло его ладони через плотную ткань, и дышать приходится глубже, когда сердце чуть ускоряет свой ритм. Они заезжают в магазин совсем ненадолго, но за это время на улице начинает бушевать гроза, и ливень злыми кулаками ударяет по окнам машины. Нил и Эндрю успевают промокнуть едва ли не насквозь, пока бегут с парковки до дома. Щелкает замок, и Нил возвращается в свой Рим. Эндрю сразу же хватает ключ с тумбочки рядом с полупустой упаковкой жвачки и протягивает Нилу в безмолвном подношении. Пальцы соприкасаются, глаза встречаются, и, если бы не влага, Нил уверен, их обоих пробило бы статикой. Они честно пытаются не спешить. В ванной, пока Эндрю моет руки, Нил распаковывает новую щетку, но пластик не поддается. Нил хмурится, давит на упаковку сильнее, и та выскальзывает из рук, падает прямо в раковину. Они тянутся к ней одновременно, будто в дешевой драме, и, когда их руки снова сталкиваются, Эндрю выключает воду. Его мокрые пальцы ложатся на щеки Нила и притягивают ближе для поцелуя. Они бьются о дверной косяк, собирают все углы в коридоре по пути к спальне, и оторваться друг от друга просто невозможно. На языке привкус сигаретного дыма, а ладони Эндрю уже сжимают бока Нила под футболкой. Руки у него горячие, а губы — обжигающие. Каждое касание к обнаженной коже будто растекается по венам, проникает в самые кости и выжигает на них отпечатки пальцев. Нил падает спиной на матрас, зарывается пальцами в простыни, как десятки раз до этого. Как в первый. Волосы у Эндрю потемнели, чуть завились от влаги, и мелькнувшая за окном молния на секунду освещает их, превращает в причудливый, сплетенный из теней, венок. Эндрю садится на его бедра, стягивает футболку, и руки Нила так до безумия правильно ложатся на его плечи, что перехватывает дыхание. — Иди ко мне, — зовет он, цепляется пальцами, впечатывает их в кожу в просьбе и требовании. Ему хочется, чтобы Эндрю был ближе, еще ближе, чем когда-либо раньше, теперь, когда между ними впервые все происходит по-настоящему, без масок притворства, с пониманием, насколько это важно. Эндрю смотрит на него на мгновение дольше, чем Нил готов стерпеть. Он хочет снова потянуть Эндрю на себя, но тот, не отрывая взгляда от лица Нила, поддевает пальцами ткань повязки на предплечье и тянет, сматывая. Нил следит за тем, как обнажается его кожа, сантиметр за сантиметром старых шрамов, неровных рубцов спасительных ран. — Зачем ты… — Нил не может продолжить, просто наблюдает, как Эндрю одним уверенным жестом отбрасывает первую повязку и принимается за вторую. — Право моей первой ночи — твое, — отвечает он так спокойно, словно не перевернул мир одной брошенной фразой. Нил тихо выдыхает, онемев от этого доверия и полного принятия. Он хочет сказать что-то, но мысли расплываются, словно бензиновые кляксы на водной глади. Эндрю протягивает ладонь к его лицу, обводит пальцами старые шрамы, и Нил откликается на этот жест, задевает губами один из рубцов на запястье. Нил думает, что сегодня им некуда спешить, что они будут раздевать друг друга медленно, а касаться — осторожно, но это не так. Сдерживаться становится невозможно с первым соприкосновением губ. Нил целует Эндрю с таким отчаянием, будто это никогда не повторится. Будто к его виску приставили пистолет и вот-вот нажмут на курок. Ему жарко, словно при последней стадии гипотермии, и он стаскивает с себя толстовку. Голова кружится от ощущений, когда Эндрю целует его в шею, кусает за ключицы и плечи. Это не метки принадлежности, но почти они, и ощущения зубов на пылающей коже достаточно, чтобы Нил застонал. Их руки сталкиваются на уровне ширинок, пальцы путаются, стягивая оставшуюся одежду, чтобы скорее прикоснуться кожей к коже. Нил уверен, что стискивает бицепсы Эндрю до боли, настолько ему хочется сплестись с ним, стать одним целым, пусть ненадолго, но хоть на одно краткое мгновение. Быстрее, сейчас, пока этот мир еще не развалился на части, пока они могут быть вот так — впиваясь друг в друга губами и пальцами, словно прошла не неделя, а как минимум тысячелетие. Нил чувствует руки Эндрю на бедрах, на груди, его язык на уязвимом, выставленном горле. Мышцы на спине Эндрю движутся под кожей, и Нил вдавливает ногти, чтобы чувствовать больше, еще больше, чем вообще возможно. Они целуются до умопомрачения, до покалывания в губах, и легкие горят от интенсивности вдохов. Нил припадает ртом к плечу Эндрю — еще одна отметина — и втягивает кожу так сильно, что болит нёбо. Это того стоит. Гортанный, низкий стон вибрирует в костях Эндрю, отдается в голове Нила выбивающим мысли гулом. Эндрю закидывает его ногу на свое предплечье, оставляет на колене легкий укус. Смешок вырывается из груди Нила, и этот звук разбавляет шорох простыней под их телами. Нил толкает Эндрю в бок. — Давай уже, хватит меня дразнить. Он почти ждет, что Эндрю замедлится только, чтобы его позлить, но, видимо, не один Нил сегодня исчерпал терпение. Эндрю целует его еще раз, горячо и жадно, а затем тянется к тумбочке, и Нил пользуется моментом, снова припадает к его шее, чтобы оставить новый засос на месте старого, почти сошедшего. Эндрю шипит на это, а затем громко стонет, и Нил добавляет этот звук в собственную коллекцию самых значимых достижений. — Паразит, — бормочет Эндрю, и через пару секунд на подушку рядом с Нилом падает бутылочка смазки и презерватив в прозрачной упаковке. Желтый. Нил смеется, как абсолютный придурок, громко и счастливо. Эндрю, словно преступник, крадет этот звук своими губами. Запечатывает навечно в жестоком, кружащим голову, поцелуе. Они жмутся друг к другу, тела быстро потеют в нагретой комнате, а поцелуи скоро превращаются в выдохи и смазанные касания губ, пока Эндрю растягивает его пальцами. Нил зарывается руками в его волосы, плотнее прижимает Эндрю бедрами. Этого много, но все равно мало, все равно хочется больше, нужно больше, и когда Эндрю вскрывает упаковку презерватива, Нилу кажется, что он сейчас сдохнет от нетерпения. Горячий, почти пылающий язык Эндрю оказывается на шее Нила, на его ухе, посылает мурашки, заставляет дрожать. Они сплетаются темными фигурами на простынях, не значащие ничего и значащие слишком много. Нил стонет от первого толчка, как и от следующего. Это не просто секс, не сейчас. Это близость. Переплетенные пальцы на подушке, выдохи на ухо, скользкая кожа и безмолвные признания, когда Нил впервые не страшится смотреть Эндрю в глаза, пусть и всего на пару секунд, пока хватает сил, пока очередное скольжение их тел не заставит задушенно вскрикнуть и зажмуриться от удовольствия. Времени сейчас не существует. Не существует ничего и никого, только они вдвоем на теплых простынях, пока неутихающая гроза превращает их тела в один темный силуэт. — Я… — выдыхает Нил и не знает, что дальше. Это: я не хочу, чтобы ты меня отпускал. Это: я больше не смогу без тебя. Это: я хочу тебя себе навсегда. Он стискивает пальцы Эндрю между своими в попытке донести все, что чувствует, все, на что не хватит слов ни на одном из известных ему языков. — Знаю, — так же тихо отвечает Эндрю, и Нил ни на секунду не сомневается, что это так. Их движения беспорядочные, смазанные, Нил крадет и возвращает каждое касание в этом странном обмене поцелуев и прикосновений. Ему почти стыдно, когда всего несколько скользких, влажных движений руки Эндрю на его члене достаточно, чтобы Нил кончил. Он хватает ртом воздух, в ушах звенит, и мир под закрытыми веками вспыхивает кляксами. Эндрю кусает его в плечо, вжимается еще сильнее и вскоре кончает с низким стоном, заставляющим кости Нила загудеть. Одна рука Нила все еще переплетена с рукой Эндрю, второй он перебирает его волосы — чуть отросший, уже не такой колючий ежик на затылке, влажные пряди спереди. Эндрю трется носом о его ключицу. Это идеальное мгновение неги растягивается, податливое и гибкое, и Нилу кажется, будто они лежат вот так на протяжении часов, пока его все еще потряхивает от оргазма, а сердце колотится о грудную клетку, но прошли едва ли десятки секунд. Эндрю чуть двигается, и Нил морщится, когда член выскальзывает из его все еще слишком чувствительного тела. Они размыкают руки. Ладонь у Нила потная, а пальцы сводит от того, как крепко он цеплялся за чужие. Краем глаза он лениво наблюдает за тем, как Эндрю стягивает и завязывает презерватив. Нил ожидает, что он встанет и пойдет к мусорке, но он просто роняет его на пол. Это настолько не похоже на Эндрю, что Нил фыркает от смеха. — Настолько заебался? — ехидно интересуется он. Эндрю закатывает глаза и падает рядом, снова укладывая голову Нилу на плечо. Это ощущается так правильно и нужно, что Нилу больно от осознания, что они чуть все не потеряли. — Надо же, какой ты забавный. Они обмениваются поцелуями и короткими касаниями, пока Нила не начинает клонить в дрему. — Поспи, — говорит Эндрю, когда Нил в третий раз зевает ему в рот, — я пока приготовлю ужин. Нил хочет возразить, хочет продлить этот момент, медленно обратить его в вечность, но глаза упрямо отказываются открываться. Он засыпает куда быстрее, чем за всю долгую неделю. Последнее, что он помнит, — ощущение прохладной ткани, наброшенной на уставшее тело.

***

Постель слишком мягкая, а простыни пахнут до боли знакомо. Нилу страшно открывать глаза, страшно думать о том, что все произошедшее могло оказаться лишь еще одним сном, оборачивающимся кошмаром при пробуждении. Он дает себе пару лишних секунд отвратительной надежды и с глубоким вдохом размыкает веки. Свет фонарей падает желтыми полосами, чередуется с тенями, наброшенными жалюзи. Он видит знакомое кресло, закрытую крышку ноутбука на письменном столе и забитые книгами полки шкафа. Облегчение затапливает Нила теплой волной, покалывает кончики пальцев, и он с судорожным выдохом сжимает простыни. Он в квартире Эндрю. Это не было сном, не было странной иллюзией из зеркал и дыма в путанном коридоре его загнанного сознания. Нил закрывает лицо руками и отчего-то хочется смеяться. Он действительно здесь, в этой комнате, которую никогда не хотел покидать, но теперь с полным правом остаться. И он останется, только если Эндрю не решит собственноручно его прогнать. Нилу кажется, что этого не случится. Он встает, и мышцы приятно тянет после секса и сна. На другой стороне кровати аккуратная стопка их вещей. Нил натягивает свои джинсы и толстовку Эндрю. Дверь в спальню закрыта, есть только тонкая щелочка, сквозь которую линией на пол ложится свет. Нил тянется к нему, будто мотылек. Он зевает, трет глаза по пути на кухню, где слышится знакомый голос ведущего тру-крайм подкаста. Эндрю стоит к нему спиной, на нем футболка с коротким рукавом и нет повязок. Одной рукой он опирается на столешницу кухонного гарнитура, другой помешивает что-то в кастрюле на плите. Пахнет жаром, свежей зеленью и томатной пастой. Нил прислоняется к дверному косяку и чувствует, как губы сами собой растягиваются в небольшой улыбке. Видеть Эндрю таким — спокойным и домашним — непозволительная роскошь, настоящая привилегия, которую Нил раньше не ценил. Эндрю чувствует его присутствие спустя долгую минуту. Оборачивается, и Нил оказывается пойман за бесстыдным разглядыванием. Впервые это не смущает. — Доброе утро, — говорит он тихо. Эндрю приподнимает бровь. — Сейчас девять вечера. Нил жмет плечом. Он только что проснулся. Значит, утро. Эндрю снова поворачивается к плите. — Как ты себя чувствуешь? Тебя так резко вырубило. — Плохо спал последнее время, — отвечает Нил. Причины он не озвучивает, но они ясны им обоим и так. — И даже некому было почитать вслух скучные лекции? Нил хмыкает, проходит в комнату. Запах почти приготовленного ужина наполняет рот слюной, напоминает о том, как давно Нил не ел. — Типа того, — соглашается он, через чужое плечо заглядывая в кастрюлю. Эндрю скашивает на него взгляд. — А как же твой выдуманный бойфренд? — интересуется он, и приподнятый уголок губ выдает веселье. Нил секунду смотрит на Эндрю в полном недоумении, а потом со стоном опускает голову на его плечо. Рука Эндрю цепляется за его затылок, перебирает волосы. — Элисон рассказала тебе? — Ага. Позвонила вчера и сдала тебя с потрохами. Что-то о том, что ты нажрался шотов и блевал в туалете бара, как первокурсник на вечеринке посвящения в студенты. Нил фыркает. Вот же предательница. — Справедливости ради, — продолжает Эндрю, чуть оттягивая Нила за волосы, чтобы взглянуть в глаза. Нил отрывается от его плеча. — Сначала она на меня вызверилась. Якобы, я мудак, раз игнорил тебя несколько дней, пока ты сходил с ума, — он на секунду замолкает. — Я не буду извиняться за это. Нилу не хочется об этом думать. Он чуть отодвигается, вырывается из хватки и отводит глаза, цепляясь взглядом за вазочку с фруктами на столе. Вымытые бока яблок ловят блики яркой кухонной лампы. — Ты и не должен, — говорит он, когда тишина между ними затягивается. — Тебе нужно было подумать. Я был отвлекающим фактором. — Если бы я знал, что этим, — он изображает в воздухе кавычки, — «разобью тебе мышцу», я бы так не поступил. Нил слабо, натянуто улыбается. Элисон, сука такая, и здесь проболталась. — Значит, мы квиты, — замечает он и старается перевести неприятную тему на чуть менее неприятную. — Так я должен благодарить Элисон за то, что она выдала мои самые мерзкие тайны и вынудила тебя приехать, чтобы лично сказать, какой я ублюдок? Эндрю равнодушно ведет плечом. — Я бы все равно нашел тебя. Но она ускорила процесс, да. Эндрю и Элисон никогда особо не ладили, даже не разговаривали на общих тусовках, но уже не в первый раз Эндрю звонил ей, а она протаскивала его в общежитие. Ради Нила. Трепет нежного чувства заставляет сердце Нила сжаться. Он даже представить не может, чем заслужил такую преданность этих людей. Ему хочется еще раз извиниться. Перед Эндрю и перед Элисон, за каждое грубое слово, брошенное не нарочно, за каждое глупое решение и действие, оставившее червоточину обиды. Эндрю выключает плиту, поворачивается, опираясь поясницей о столешницу и протягивает руку. Нил доверчиво тянется к касанию, льнет к его ладони, как и сам Эндрю пару часов назад. — Прекрати думать, — укоряет он Нила. — У тебя все равно не получается. Нил снова улыбается, но на этот раз куда более искренне. — Куда уж моим умственным способностям до вас двоих. Слушай, может вам подружиться? Вы, вроде, неплохо спелись, когда перемывали мне косточки как две сплетницы. Эти подтрунивая, их странный флирт на грани оскорблений — знакомая, любимая тропа на этой новой экскурсии безоговорочной честности. Эндрю принимает его игру — притягивает ближе и говорит признание, завуалированное под раздраженное ворчание. — Если бы я вовремя вспомнил, как много херни ты несешь, то подумал бы хорошенько, стоит ли приезжать. Нил опускает взгляд на его губы. — Ты лучше других знаешь, как меня заткнуть. Эндрю подтверждает его слова — сталкивает их губы в резком, пьянящем поцелуе на грани боли и наслаждения. Они целуются едва ли не до синяков, и Нил снова, снова сжимает чужие плечи так сильно, будто Эндрю может исчезнуть, если чуть ослабить хватку. Эндрю втискивает пальцы в его бока, и Нилу кажется, что не он один все еще считает происходящее лихорадочным сном. Короткий стук в дверь лопает их пузырь нарастающего желания. Эндрю отрывается от его губ, проходит языком по своим. Нил прослеживает это движение и сглатывает. Кажется, ближайшие несколько дней он вообще не сможет оторваться от Эндрю. Глаза у того темные-темные — расширенные зрачки почти полностью сожрали ореховую радужку, оставили лишь тонкую ленту, яркую, словно хризалит. — Ты кого-то ждешь? — настороженно спрашивает Нил. Глупое чувство, что он не может иметь ничего хорошего, ничего постоянного и своего, возвращается. Будто сейчас сюда заявится кто-то, кто с легкостью разрушит Колизей Нила, выстроенный таким трудом — со сколами и шрамами, с пока еще хрупким фундаментом, но свой, совершенный в своей неидеальности. — Это курьер. Эндрю напоследок коротко целует его в губы и оставляет одного. Нил хватает из вазочки яблоко — есть хочется просто нереально. Он как раз размышляет, с какой стороны его надкусить, когда в дверях снова появляется Эндрю. — Мы, блять, будем ужинать через пять минут, — тут же ворчит он. — Положи обратно. В руках у него небольшая коробочка, которую он ставит на стол. Она что-то напоминает, но Нил не может понять, что. — Что это? — с подозрением интересуется он. — Это твое, — Эндрю тычет пальцем в картон и тот слегка проседает. — Открой и узнаешь. Любопытство побеждает настороженность, и Нил перебрасывает яблоко Эндрю. Тот перехватывает его с легкостью, будто был рожден, чтобы быть вратарем в каком-нибудь глупом спорте, который обожает Кевин. — Искуситель, — хмыкает Эндрю и возвращает яблоко в вазу. Нил нажимает клапан на коробке, тянет, и та открывается. Секунду Нил просто молча смотрит на нее, а потом начинает смеяться. Он смеется и смеется, пока на глазах не выступают слезы. Переводит взгляд на Эндрю. В глазах у того едва заметными крапинками поблескивает веселье. В коробке бенто-торт. Он с белым кремом и черной надписью, выведенной намеренно-неряшливыми буквами: «спасибо за секс». Нил мотает головой и говорит с ласковой улыбкой: — Блять, ну ты и уебок. — У меня восхитительный учитель, — отвечает Эндрю. — Там коржи с корицей. И даже если глупая улыбка Нила мешает им нормально целоваться, у Эндрю хватает такта об этом умолчать.