Право первой ночи

Нил с остервенением запихивает шмотки в стиралку. Они не вмещаются. Нил не сдается — давит и давит, пока барабан наконец не захлопывается. Он дышит через рот, чтобы лишний раз не вдыхать пропитавший вещи запах сандала, засыпает в отсек порошка явно больше, чем нужно. Элисон стоит рядом, но никак не комментирует его молчаливую истерику. Знает, что Нил сразу начнет огрызаться. Но эта тишина тоже бесит. Его вообще все сейчас жутко бесит. В конце концов стирку приходится запускать повторно. Из-за огромного количества порошка пена так и не смылась. Нил в безмолвной ярости пинает бесполезную машину, дрожащими пальцами нажимает на кнопки. Они пищат. Пищат мерзко, на высокой ноте, в точности как в квартире Эндрю. Нилу хочется кого-то ударить. Элисон ничего не говорит. Выглядит так скорбно, словно пришла на похороны. Нил бьет кулаком по крышке стиральной машины. Та на секунду захлебывается, а после снова начинает жужжать и крутиться. Возможно, Элисон пришла именно на ее похороны. Барабан забит вещами настолько, что те так и вертятся внутри одним гигантским разноцветным комом. Это тоже бесит. Ему хочется орать от бессилия, ему хочется заглушить эту тупую ноющую боль внутри, не дающую связно мыслить, ему хочется что-то сломать, ударить. Ему хочется, чтобы это все закончилось. Элисон помогает ему развесить влажные шмотки. Они пахнут каким-то дешевым синтетическим порошком, который щекочет ноздри, но все лучше, чем запах дыма и Эндрю. Тишина давит бетонной плитой, на которой высечено одно-единственное имя. Нилу так хуево от того, что он не может думать ни о чем другом. — Расскажи мне что-нибудь, — бросает он не глядя. Руки Элисон, разглаживающие футболку, которую Нил просто забросил на веревку, замирают. — Что рассказать? — спрашивает она осторожно. Нил шумно выдыхает. Да почему она обращается с ним, как со стеклянным? Он в порядке, ясно? — Не знаю, Элисон. Что-нибудь. Как там твои свидания или еще что-то, — вот что он говорит. «Дай мне хоть на одну блядскую долю секунды забыть об этом дерьме», — вот что ему хочется сказать. Руки Элисон приходят в движение, медленно расправляют складки на футболке. Нилу хочется на нее наорать. Зачем, блять, их разглаживать? Может, он хочет ходить в мятом. — Все нормально, — произносит она слишком тихо. Она никогда не говорит так тихо. Нила переполняет жажда насилия. — Она мне нравится. Мы ходили в кино и в кафе. О, и на выставку вчера утром. Нил фыркает. Вчера утром. Это когда он уже понемногу сходил с ума и просматривал криминальные новости Колумбии, волнуясь, что бессознательное тело Эндрю лежит где-то в больничной палате. Но тот явно проводил время куда интереснее. — Что за выставка? — спрашивает он. Ну, как спрашивает. Скорее рявкает. Элисон отвечает так миролюбиво, будто Нил задал вопрос очень, очень учтиво. — Какое-то современное искусство. Я не очень поняла, но Рене осталась в восторге. Нил втягивает ноздрями воздух. Это же не может быть правдой, да? Ну не может же. — Рене Уокер? Элисон удивленно вскидывает брови. — Ты ее знаешь? Нилу больше даже бить ничего не хочется, настолько все происходящее до абсурда тупо. Он сдается. Бросает влажную толстовку в кучу других вещей. Садится прямиком на бетонный пол. — Она его подруга, — произносит он почти с опаской. Остерегается даже называть вслух имя, будто Эндрю не обычный парень, а какой-нибудь Битлджус — скажи три раза и появится. Но и в мыслях имя это оседает пеплом с явным привкусом горечи. Элисон протягивает руку, чтобы погладить его по волосам. Нил уворачивается. Сейчас это слишком напоминает об Эндрю. Сейчас все слишком напоминает об Эндрю. Элисон морщится. — Детка… — На какой фильм вы ходили? — перебивает ее Нил. «Дай мне хоть на минуту притвориться, что все нормально», — вот что он имеет в виду. Хочется курить, но его мутит даже от одной мысли об этом. В какой момент сигаретный дым перестал напоминать о матери? В какой момент все в этом гребаном мире стало так или иначе связано с Эндрю?

***

Элисон быстро печатает что-то на ноуте, кликает мышкой. Выглядит так сосредоточенно, будто не в соцсетях роется, а по меньшей мере взламывает Пентагон. Нил отворачивается к окну. Солнце шпарит совсем не по-осеннему, капоты машин на парковке блестят под прямыми лучами и даже отсюда выглядят раскаленными настолько, что хоть жарь яичницу. Нил дергает ногой, пытается обуздать жажду побега. Он столько лет выживал не для того, чтобы сдохнуть от теплового удара на пробежке в октябрьский полдень. Дни Нила наполнены пустотой и звенящими колокольчиками тревожных мыслей. Ночи накладываются одна на другую, сплетаются беспорядочными обрывками сна и бодрствования. Реальность похожа на туман, густой и душный, который никак не желает рассеиваться. Элисон победоносно вскидывает руки. — Есть! Детка, иди сюда. Нил встает, отрывается от своего увлекательного путешествия в страну пиздостраданий. Он не знает, зачем они это делают. Это как сказать: «О, так это ты всадил мне нож в живот? А можешь еще пальцами поковыряться в ране? Обожаю сепсис!» Тем не менее, он подходит к Элисон, садится рядом. На мониторе фотка компании из четырех парней. Они все улыбаются до зубовного скрежета радостно. Ярко так, что тоже, в принципе, хочется ебнуть на лица сковородку и разбить пару яиц. Алый длинный ноготь Элисон тычет во второго справа. Он высокий, одет в узкие джинсы (Нил не уверен, возможно ли в них вообще сгибать ноги или ходьба будет имитировать ходули) и большую футболку, которая из-за сильного ветра, взлохмачивающего темные волосы, прилегает к телу так трепетно и тесно, словно температурящий ребенок, ластящийся к матери. У Роланда нет шрамов на открытых участках кожи. В прищуренных от улыбки глазах нет мрачных теней прошлого, нет намека на угрозу в мягком изгибе губ. Он, вроде, очень даже симпатичный, если говорить объективно. Нилу он не нравится. Он все равно говорит: — Еще. Какие-то фотографии точно сделаны профессионально, какие-то выглядят полуразмытыми, почти мыльными, сделанными для того, чтобы просто запечатлеть момент. Парень явно живет лучшую жизнь. На большинстве фоток много людей, разные компании, парни и девушки. Это отдых на побережье с волейбольным мячом, набитый алкоголем багажник чьей-то тачки. Локации меняются. Нил узнает суматошную толпу центра Нью-Йорка, киноварно-ржавые скалы Большого Каньона, Лос-Анджелес с надписью «Голливуд» и мосты через реку Скиото в Колумбусе. Есть и фотографии, где Роланд один. Те самые, профессиональные. На них он выглядит иначе. Позы другие, одежда и взгляд тоже — тяжелый, из-под ресниц. Пошлый, как колготки в сетку. Нилу кажется, что вот-вот он услышит песню сирены. Его мутит. Он смотрит. Элисон беспощадно жмет на крестик, закрывая окно браузера. Нил моргает. Фотографии отпечатались на обратной стороне век. — Мне кажется, — задумчиво говорит Элисон, — они друг другу не очень подходят. Нил закатывает глаза. — Они истинные, Элисон. Конечно, они друг другу подходят. Она цокает. Крутится в кресле, чтобы посмотреть на Нила. Тот неохотно отводит глаза от монитора, ловит ее взгляд. — Раньше может так и было, — отвечает она. Находит на столе брошенный карандаш, заталкивает в волосы. Нил вздыхает — на серьезные разговоры он настроен еще меньше обычного. — Сейчас истинность уже не так важна. Мы живем в современном мире, детка. Нилу хочется огрызнуться, хочется сказать: «Именно поэтому все твои отношения заканчиваются одинаково?». Он проглатывает этот порыв. Невысказанные слова оседают в желудке тяжелым комом. Отчасти он не хочет подсовывать эту шпильку, потому что Элисон этого не заслуживает. Она носится с ним, как с младенцем, не дает ему остаться одному и всячески поддерживает. Отчасти он не говорит этих слов, потому что это просто глупо и не имеет смысла. Нил с Эндрю просто трахались. Просто снимали напряжение. Это то, о чем они договаривались с самого начала. Но это продлилось год, и не вина Эндрю, что каждый новый день все теснее затягивал на шее Нила петлю привязанности. Просто ему нужно найти кого-то другого, и все пройдет. Эндрю — его первый сексуальный партнер. Конечно, Нилу обидно, что все закончилось. Ну, неприятно. Еще хуже от того, что он сам не закончил все первым, как только понял, что привязался. Это было бы похоже на сорванный пластырь. Сейчас это ощущается как ампутированная без анестезии конечность. Элисон возвращает его в действительность — кладет руку на плечо. — Детка, ты ведь даже не поговорил с ним сам. Нил вскидывает брови. — Он игнорирует меня с субботы. Сегодня среда. Думаешь, этого недостаточно? — Ты все равно должен с ним поговорить, когда он вернется. Нил трет лицо — ему надоел этот замкнутый круг. — Блять, о чем мне с ним говорить? «О, Эндрю, слышал, ты встретил истинного? Как он тебе? Кстати, потрахаемся, как обычно?», ты так себе это представляешь? Рука Элисон на его плече сжимается. Нил не знает, поддержка это или предостережение. — И все равно. Нужно расставить все точки. Нил фыркает, но упрямо молчит. Они с Эндрю ничего друг другу не обещали. Это эгоистично — требовать объяснений, даже пытаться просто встать между Эндрю и его истинным. Это особая связь, и Нил не имеет права ей препятствовать, пусть глупая омега внутри него и требует заявить на Эндрю свои права. Нет у него никаких прав. Нет — и все тут.

***

Нил с мрачным упоением разделывает распятую на деревянной доске тушку курицы. Это входит в тот короткий список вещей, с которыми Элисон позволяет помогать ей на кухне. Нил легко выворачивает хрящи, с точностью бьет прямо между суставов, отделяя крылья от тела. Один из редких уроков Лолы, который вправду оказался полезен. «Давай, Натаниэль, ты же хочешь быть хорошим омегой для своего будущего мужа?». В семь лет, как, собственно, и в двадцать, Нил не хотел быть ни для кого хорошим омегой, но еще больше не хотел проверять остроту отцовских ножей на собственной шкуре. Так что приходилось гоняться по двору за несчастной курицей, резать горло и выдирать перья. Разделка теплой тушки и запах свежего сырого мяса, забивающий ноздри, были уже ерундой. Разве что кровь из-под ногтей вымывать было сложно. Нил хмурится, когда не получается отрубить голень с первого раза. Ножи у Элисон затупились настолько, что с тем же успехом Нил мог бы резать мясо рукоятью, а не лезвием. У Эндрю ножи всегда заточены. Что в повязках, что на кухне. Нил пару раз помогал ему с готовкой, хотя почти всегда это заканчивалось пьяняще-острыми, на грани глубокого пореза, поцелуями и подгоревшим ужином, едва не забытым на плите. Нил крепче сжимает нож, закусывает губу. Желание снова быть рядом с Эндрю, силком запихнуть его обратно под свою кожу, сплестись венами и сухожилиями, — не больше, чем еще одна омерзительная омежья блажь. Отвратительно, насколько эта звериная часть его натуры привязалась к Эндрю. В первые дни Нила кошмарило просто жутко, хоть стены жри от отчаяния. Выворачивало так сильно, будто омега пытался вырваться из его груди и рвануть в ебучую Колумбию, чтобы упасть Эндрю в ноги и скулить, пока его не примут обратно. Нил даже подумал было снова начать принимать подавители, но один крепкий подзатыльник от Элисон эффектно встряхнул мозги и вернул их на место. Нил еще одним резким движением отрубает курице голень. На доске остается след от ножа. — Детка, — зовет Элисон, и Нил отрывается от своего увлекательного занятия. — Может хватит ее мучить? Мне кажется, это уже тянет на надругательство над трупом. Нил фыркает. — Не моя вина, что у тебя тупые ножи. — Не вина несчастной курицы, что у тебя затянулась стадия гнева, — парирует Элисон, — лучше промой рис. Нил молча моет руки, заливает миску с рисом холодной водой, бултыхает в ней пальцами, пока вода не становится мутной. Повторяет. Справа от него кипящий чайник ворчит и взрывается пузырями под тонким стеклом. Вода снова мутнеет. — Может, — опять подает голос Элисон, — сходим в какой-то бар или клуб? Выпьешь, развеешься. Потрахаешься с кем-то, в конце концов. Нил кривится. Его сейчас не прельщают ни уныло-постная дрочка в одиночестве, ни еще более уныло-постная ебля с незнакомым полупьяным альфой. Чайник щелкает, захлебываясь кипятком. Нил выключает кран, сливает почти прозрачную воду из миски с рисом. Все-таки дело было не в сексе. Дело было в сексе с Эндрю. Элисон чиркает зажигалкой, поджигает благовония. Заваривает Нилу чай с какими-то синими цветами. Кажется, это фиалки. Комнату медленно заполняет сладкий запах, дымный, как фимиам. Нил чихает и морщится. — Что ты зажгла? Элисон пожимает плечами, вертится у кухонной плиты. Шкварчит сковородка. — Мирра. Так пахнет от Рене. Нил закатывает глаза. Ну, конечно, от Рене пахнет именно миррой. Они едят в тишине, и Элисон все время отвлекается на телефон. Нил не винит ее — с понедельника она все время проводила с ним и, само собой, соскучилась по Рене. — Иди погуляй с ней, — говорит он наконец. Элисон отрывается от экрана смартфона и хмурится. — Нет, я побуду с тобой. — Я никуда не денусь, — обещает он. — И не буду творить глупостей. Она приподнимает бровь. — Я тебе не верю. — Ты моя подруга, а не нянька. Иди. Хватит тухнуть в общаге. Элисон сдается спустя пару минут уговоров, что, вкупе с ее упрямством, говорит лишь об одном — ей правда очень хочется увидеться с Рене. Через полчаса они стоят в коридоре, и Элисон запирает комнату. Усилившийся запах анемона, тонкий, но сладкий, выдает ее нервное возбуждение. — Хочешь, я поговорю с ней об Эндрю? — предлагает она. — Если они правда дружат, может, она что-то знает. Нил кривится. — Нет, не нужно. Ты идешь туда ради себя, а не ради меня. Тем более, говорить все равно не о чем. — Это только ты так думаешь. — И все равно мой ответ — нет. В комнате он пытается сосредоточиться на эссе, которое должен был сдать еще до каникул, но ничего не выходит. Словосочетание «атеистический экзистенциализм» больше похоже на набор букв, чем на полноценный термин, а «Чума» Альбера Камю и «Тошнота» Жан-Поля Сартра только напоминают о его хуевом настроении. Эндрю обещал помочь ему с этим эссе. Ну, как помочь. Он обычно просто диктовал, а Нил пытался успевать все печатать. Спустя полчаса Нил вздыхает и врубает фильм, о котором ему рассказывала Элисон. Это какая-то сопливая мелодрама. Жили-были альфа и омега, истинная пара, знакомая с подросткового возраста, и все было хорошо, пока другая коварная омега не попыталась увести альфу из семьи. Тот изменил своему истинному в пьяном угаре, а потом жалел себя несчастного большую часть фильма. Любовник подсунул ему положительный тест на беременность (ложный, конечно), а муж с выводком детишек драматично покинул дом. В конце, само собой, истинная пара снова сошлась, омега простил измену, а мудак-любовник остался ни с чем. Нил закатывает глаза. Насколько же тривиально. Естественно, другой омега показан в худшем свете — ах, посмел позариться на чужого альфу. Будто у того своих мозгов нет. Еще одно доказательство — если ты не истинный, значит, ты ничто. Нил закрывает вкладку. Эссе с двумя абзацами печально мигает ему курсором. Элисон пыталась привести Нилу в пример счастливые отношения не истинных пар, якобы взгляни на Жана и Джереми, несколько лет вместе, и все у них хорошо. Он только фыркнул в ответ — это все у них ровно до тех пор, пока кто-то не встретит истинного. И, так как Нил мазохист и мученик, он решает добить себя окончательно. Звонит Мэтту. Тот берет после третьего гудка. — Что случилось? Ты опять подвернул ногу на пробежке и тебя нужно забрать с другого конца города? Нил цокает. Такое было всего один раз. — Все в порядке. Я что, не могу позвонить тебе просто так? Мэтт на секунду замолкает. — Можешь, конечно, но ты никогда так не делаешь. Ну, ладно, это справедливо. Нил игнорирует обвинение. — Каково это было, когда ты впервые встретился с Дэн? Как вообще чувствуется встреча с истинным? — А зачем тебе? — с подозрением спрашивает Мэтт. — Если ты встретишь истинного, то сразу поймешь. Нил смотрит на ноут и бессовестно лжет. — Пишу эссе по социологии. Что-то про роль истинности в институте семьи. Вот и пытаюсь понять, что это вообще такое. — Оу, — Мэтт недолго молчит, подбирая слова, а Нил подходит к окну. Кроваво-красный закат окрашивает облака в фиолетовый и грязно-оранжевый, лижет асфальт желтыми и алыми полосами. Ветер треплет почти голые кроны деревьев. — Знаешь… Ты просто понимаешь, что это твое — и все, — тон его становится мечтательным. — Будто ты нашел то, что никогда не искал, не знал даже, насколько оно тебе нужно. — Любовь с первого взгляда? — кисло интересуется Нил. Мэтт весело хмыкает. — Может и так. Но это больше, чем любовь. Это все лучшее и сразу. И это не проходит. Остается с тобой навсегда. Понимаешь, это ведь человек, который тебе подходит, верно? Ты принадлежишь ему, он принадлежит тебе. Ты больше не один. У меня были отношения до Дэн, конечно, но это совсем другое. Мне кажется, если бы в день знакомства она сказала мне, что завтра переезжает куда-то на Аляску, то я бы поехал за ней, даже не раздумывая. Просто не смог бы иначе. Во рту у Нила становится горько. Жутко хочется курить. Мэтт продолжает. — Есть ведь люди, которые уже долго находятся в отношениях, когда встречают истинную пару. И многие, конечно, рвут со своими девушками и парнями, даже если встречались годами, даже если поженились. Просто… эта тяга очень сильная. Не могу представить, насколько нужно любить, чтобы выбрать не истинного. Ты слушаешь, Нил? Ком в горле мешает говорить, и у Нила уходит две попытки, чтобы сказать: — Да, конечно, — слова царапают глотку, их острые края, кажется, оставляют во рту кровоточащие раны. — Прости, мне нужно идти. — Все нормально? — тут же взволнованно спрашивает Мэтт. — У тебя странный голос. Нил прокашливается. Ком не уходит. — Ага, все в порядке. Спасибо, что помог. — Стой, Нил, погоди, — пытается Мэтт, но Нил уже сбрасывает. Он все это знал и так. Конечно, знал. На сказках об истинности построена их культура. Есть твоя настоящая пара, а есть все остальные люди, и они не имеют значения. Он даже не знает, почему ему который день так хуево. Единственный вариант — омега Нила привязался к Эндрю, вот и все. Почему-то это кажется все менее реальным. Действительно ли все дело в этом зверином нутре? Что, если успел привязаться сам Нил? Может, это потому, что они проводили много времени вместе? Долгие разговоры ни о чем, спокойные вечера в тихой компании. Нил проводил с Эндрю столько времени, что теперь даже не знает чем себя занять. Будто Эндрю оставил после себя дыру размером в пару лишних часов. Нил не может вспомнить что делал еще до того, как у них с Эндрю все началось. Все. Может, проблема именно в том, что Нил позволил себе думать, что это что-то значит? Что это значит все? В то время, как Эндрю придерживался их договоренности, Нил позволил себе слишком много. И это только его вина. В горле пересохло, а лицо пылает. Нил идет в ванную, умывается ледяной водой. Руки совсем не слушаются, и вода из ладоней падает за воротник. Футболка липнет к груди ледяным компрессом. Нил срывает ее с себя, отбрасывает в сторону. Поднимает глаза и встречает взгляд парня в заляпанном зубной пастой зеркале. Он похож на него. Он не похож на него. Те же волосы, только еще более спутанные. Те же глаза, только круги под ними еще больше — сложно снова привыкнуть к жесткой общажной койке после многих ночей проведенных на мягкой постели в чужой квартире. У парня в отражении на ключицах понемногу желтеют синяки — единственное напоминание о том, что было между ними. Нилу страшно, что скоро исчезнут и они. И тогда останутся только сны. Болезненно-реалистичные, в которых его плеч касаются руки, а шеи — губы. Сны, которые каждый раз оставляют после себя надежду, длящуюся едва ли долю секунды, пока не нахлынут воспоминания. Нил давит на сходящие засосы подушечками пальцев, но боли больше не осталось. Ну… не здесь. Она чешется, скребется изнутри, гадкая и назойливая, словно голодная мышь. — Ты такой жалкий, — говорит Нил парню из отражения. И думает: чья б корова мычала. Нил все еще не произносит имени Эндрю при разговорах с Элисон. Но Эндрю не Битлджус, который появится, если позвать его трижды. Эндрю не дух, не призрак, следующий за Нилом по пятам, хоть каждое движение и слово становятся очередным болезненным отпечатком, напоминающим о нем. О том, что все закончилось. Эндрю — демон, с которым Нил заключил сделку на право владения телом и разумом в обмен на год своей жизни. Пора провести обряд экзорцизма. Пора вытравить из себя все, что связано с Эндрю. Он хватает телефон, чтобы написать Элисон и холодеет, когда видит в шторке уведомлений непрочитанное сообщение. Буквы складываются в слова, но Нилу нужно прочесть несколько раз, чтобы понять смысл. Оно от Эндрю. «Вернусь в воскресенье. Нужно поговорить». Нил смотрит на экран до тех пор, пока он не гаснет. Зачем им разговаривать? Зачем Нилу слушать о том, что им пора все закончить, о том, что нужно поехать и забрать свои вещи, выбросить в мусорное ведро лишнюю щетку и вернуть Эндрю книги, которые Нил так и не прочел. Он знает это сам. Он понимает это сам. Неизбежность подступающей катастрофы сжимает ребра, мешая сделать вдох. Он блокирует номер Эндрю. И пишет Элисон.

***

Мир вокруг замедляется, становится плавным и далеким, и Нил, запрокидывая голову, вливает в себя очередной шот. Несколько капель стекают по подбородку. Он опускает стопку на стол, вытирает рот. Пальцы странно-мягкие и какие-то непослушные, а вкус алкоголя он не чувствует уже давно. Разве что горло немного жжет. Элисон просто смотрит на него. Ее иногда становится две, и Нил прищуривает глаза, а потом и вовсе закрывает один из них ладонью. Элисон становится немного четче, хоть и размывается по краям. — Детка, — зовет она с какой-то странной интонацией. Нил, наверное, мог бы понять, с какой, где-то час назад. Он внимательно следит за ее ртом. Тот открывается и закрывается, пока она говорит. — Может тебе пора домой? Лег бы поспать. Нил пару раз моргает, пытается понять смысл. Детка — это Элисон про него. Это он знает. Поспать — хорошо. У него уже закрыт один глаз, и это приятно. Закрыть другой, наверное, тоже будет приятно. Домой… Нил выпрямляется. Мир вокруг вспыхивает ярким калейдоскопом, мчится каруселью с лошадками. — Не хочу домой. Лошадки прикольные. Элисон почему-то ничего не говорит про лошадок. Не любит их, что ли? — Детка, ты пьян. Тебе нужно поспать. — Я могу поспать здесь, — предлагает Нил, укладывая руку на стол. Задевает стопки, они, вроде, звенят. Но это не так прикольно, как лошадки. — Здесь почти не липко. Элисон вздыхает. — Нет, ты не можешь здесь спать. Бар закрывается через час. Давай, поехали домой. Последнее ее слово заставляет что-то в груди сжаться. Он знает, что она об общаге, но дом ощущается не затхлой комнатой с перегоревшей лампой. Дом ощущается тяжестью лишнего ключа на связке в кармане, мягкими подушками и полосящим из-за жалюзи солнечным светом. Он отчаянно мотает головой — то ли опровергая идею Элисон, то ли просто пытаясь высыпать из головы эти глупые мысли. Он чувствует, что его губы шевелятся, слышит собственный голос, который звучит слишком пусто — словно жестяная банка, в которой раньше звенели монетки, а сейчас их все оттуда вынули. Монетки вынули, бросили в фонтан и загадали желание, которое никогда не сбудется. И у Нила сейчас ни монеток, ни исполненного желания. Одна лишь пустая жестянка. — Я не хочу домой. Элисон заламывает брови. Элисон выглядит так, будто ей больно, и Нилу становится страшно. Он никогда не видел ее такой. Малодушная мысль прорывается сквозь вязкий туман, облепивший сознание, — насколько же он хуево сейчас выглядит, если она так реагирует? — Детка, — говорит Элисон и замолкает, подбирая слова. И это — это еще хуже. Она не из тех, кто думает дважды перед тем, как высказать человеку свое мнение. — Произошло что-то еще? Да, тебе разбили сердце, но сегодня все будто стало хуже. Нил вскидывается. Он не влюблен. Ему просто жаль потраченного времени, только и всего. — Сердце нельзя разбить, — отмахивается он, старательно выстраивая в голове цепочку из слов. Мысли скачут разноцветными рыбками. И куда делись лошадки? — Его можно растянуть или порвать. Элисон снова вздыхает. — Ты слишком много выпил. Давай. Уже бред несешь. Нил непонимающе хмурится — он вообще-то знает, о чем говорит. Сердце мышца, так? Значит может растянуться. У Нила так было с икроножной. А об… об Эндрю они вроде как договорились сегодня не упоминать. Безмолвно договорились. Но разве о бывших любовниках не «либо хорошо, либо ничего»? Или это про мертвецов? Нет, про мать он согласен, но вот про отца можно только худшее и не стесняясь в выражениях. Нил почти решается на фразу по типу «они оба для меня мертвы», потому что в той сопливой мелодраме сегодня сказали именно так, но голос Элисон снова жужжит на периферии. — Я понимаю, что ты, видимо, пропустил стадию торга и сразу скатился в депрессию, но это не повод настолько упиваться. Я думала, ты немного развеешься, может, потанцуешь, подцепишь кого-то. Хватит. Я все еще считаю, что тебе нужно сначала с ним поговорить, а потом горевать о расставании. — Мы просто трахались, — тут же говорит он. Это предложение простое, не нужно напрягаться, чтобы сложить его из длинной вереницы пролетающих в голове слов, потому что он говорил это слишком часто. Элисон смотрит на него таким взглядом, что Нилу мигом становится неуютно. Будто он снова в аэропорту с поддельными документами. — Если просто трахались, то почему тебе так больно? Нил замирает. Его дыхание замирает. Весь мир на секунду замирает, а потом шум крови в ушах заставляет Нила закрыть лицо ладонями. Мягкими, непослушными, липкими ладонями. Во рту становится кисло, а глаза сушит. — Я не знаю. — А я знаю, — Элисон мягко отнимает его руки от лица. — И это называется разбитым сердцем, Нил. У него нет сил с ней спорить. У него нет сил даже пойти к бару и заказать еще выпивки. — Ты уверен, что для него истинность так же важна, как и для тебя? — продолжает давить Элисон. Нил почти жалеет, что вообще сегодня начал пить. Он не знает, чего Элисон пытается добиться этим разговором. Вывести его на эмоции, чтобы он звонил Эндрю и, наматывая сопли на кулак, жаловался, как ему хуево из-за того, что Эндрю будет дальше жить свою жизнь, а Нил тут остался без секса и с дырой в груди просто оттого, что не думал, что все закончится так неожиданно и быстро? — Какая разница, имеет ли для него истинность то же значение, что и для меня? — устало спрашивает Нил. — Здесь не стоит выбор между истинностью и человеком, с которым ты в отношениях. Здесь стоит выбор между человеком, который был рожден для тебя, и парнем, с которым ты трахался, чтобы снять напряжение. Вот и все. Кого бы ты выбрала на его месте? — А ты? — тихо интересуется она. — Если бы ты встретил своего истинного? Человека, с которым никогда не виделся, которого не знаешь и не можешь доверять, но с которым почему-то, по каким-то странным закидонам вселенной, теперь якобы должен провести свою жизнь. Ты бы выбрал его или Эндрю? — Откуда я знаю? — ощетинивается Нил. — Это же какая-то там невъебенная тяга, любовь с первого взгляда и прочая хуйня. — Этой тяге можно сопротивляться, — зло шипит Элисон. — И я знаю людей, которые смогли это сделать. Нил качает головой. Возвращаются лошадки, но они больше не кажутся прикольными — вертятся слишком быстро. — И кто же это? Элисон раздраженно проводит рукой по лицу. — Рене и Жан истинные. Он выбрал Джереми. Даже не думал. Они тогда встречались около полугода или типа того. Нил несколько раз моргает, силясь переварить информацию. Это неожиданно. Как можно сделать выбор не в пользу своей истинной пары? Он вспоминает вопрос Элисон — кого бы выбрал сам Нил? Ответ находится слишком быстро. Осознание настолько очевидно, что отвергнуть его, — обмануть себя — все равно что пытаться перебороть сонный паралич. Нет смысла. Ты можешь только принять и смотреть, как он издевается. Нил принимает. Понимание оседает в его спутанном сознании. Нила мутит. Он не сомневается даже секунды — он выбрал бы Эндрю. Элисон будто читает его мысли. — Может, Эндрю тоже выберет тебя. Ты не можешь этого знать. Поговори с ним. Нил с трудом вспоминает, о чем они говорили. Ему нужно еще выпить. — Не сравнивай. Жан и Джереми встречались. Мы — нет. — Детка, хватит говорить одно и то же. Ты сам-то в это веришь или пытаешься убедить нас обоих? Нил сжимает кулаки. Он устал, так устал от этого бессмысленного разговора, от попыток вывернуть его наизнанку и прочесть высеченные на костях тайны. — Элисон, блять, хватит, пожалуйста! — рявкает он и застывает. За год он так отвык от этого простого слова, что оно звучит неправильно и коряво. Будто язык больше не может таким образом складывать буквы, будто этого слова не существует вовсе, а Нил его выдумал на ходу. Эндрю так не любит это слово, что Нил, не сомневаясь, выбросил его из лексикона и больше никогда не вспоминал. Он отчаянно мотает головой. Слипшийся ком мыслей бьется о стенки черепа, рассыпается и складывается заново. Тошнота захлестывает одной приливной волной. — Я сейчас блевану, — слабо выдавливает он. Элисон стаскивает его со стула, куда-то тянет. Мир вокруг — просто расплывшиеся цветные пятна, а ватные ноги с трудом получается передвигать. Играет какая-то тупая песня про несчастную любовь. В туалете он падает на колени перед унитазом. Элисон гладит его по волосам, пока Нил выблевывает все коктейли и шоты, которые в себя влил. Горло дерет, в носу щиплет, а глаза слезятся. Нил садится на кафельный пол, вытирает лоб тыльной стороной ладони и закрывает глаза. Элисон нажимает на кнопку смыва. Нил принимает осознание, страшное, как сонный паралич. Молча наблюдает за развернувшейся катастрофой. И наконец признает то, чего так хотела Элисон. — Мне кажется, он и правда разбил мне мышцу. Нил открывает глаза. Лицо у Элисон грустное-грустное. Она присаживается рядом с ним на корточки, целует в макушку. Нил льнет к ней ближе, прижимается к плечу, бесконечно уставший. Она говорит: — Да, детка, я знаю. Нил отворачивается к унитазу. Его снова тошнит.