Право первой ночи

Это странно — смотреть Эндрю в глаза, когда они занимаются сексом. Будто что-то слишком личное, как бы глупо это ни звучало. Словно тогда, когда все, что есть между их телами, — это тонкая пленка пота, именно в этот момент, Эндрю может видеть его по-настоящему. Каждый оголенный, искрящийся нерв, каждую неприкрытую, обнаженную мысль, каждую погребенную, запертую тайну. Куда больше ему нравится вот так. Как сейчас. Руки сжимают борт кровати, колени на скользких простынях разъезжаются в стороны, а широкая ладонь Эндрю давит на лопатки, вынуждая еще больше прогнуться в пояснице. Стон Нила почти похож на рык, когда еще один влажный шлепок кожи о кожу заставляет дернуться вперед, проехаться локтями по сбившейся ткани постельного почти до ожога. Каждый толчок настолько несдержанный, словно они трахаются в первый раз. Отчаянный — словно в последний. Эндрю резко тянет его за волосы — тонкая грань боли и удовольствия. Нил беспрекословно повинуется, откидывает голову, а глаза закатываются от наслаждения. Шипение крови в ушах — вспененная газировка, стук сердца — пулеметная очередь. Нил хватает ртом воздух. Скорее хрипит, чем дышит, облизывает пересохшим языком соленые от пота губы. В голове у него звенящая пустота и одновременно — слипшийся комок мыслей, мятые обрывки бессмысленных признаний. Нил не знает, в чем здесь дело — в сексе или в сексе с Эндрю, и всегда ли это «больше», всегда ли это «ближе», всегда ли это «я хочу выжечь твои прикосновения на своих костях», но вот Эндрю снова дергает его на себя — жестче, отрывистее, впивается пальцами в кожу, наверняка оставляя красные полосы от ногтей. Нила впечатывают лицом в подушку, он задыхается, умирает и оживает от толчка к толчку, и мир кружится всполохами разноцветных точек под закрытыми веками. Он кончает с пальцами Эндрю в волосах, кусает ладонь до боли, до алых, глубоких отпечатков. Колени разъезжаются окончательно, и Эндрю подхватывает его под бедра, пока Нил силой заталкивает в легкие раскаленный воздух. Его потряхивает от оргазма, но он чувствует, как Эндрю продолжает толкаться, а затем на мгновение замирает, и лопатки ошпаривают короткие выдохи. Эндрю утыкается лбом в его спину, переводит дыхание, и Нил позволяет себе окончательно расслабиться, едва не расплываясь по мятым простыням. Они лежат так какое-то время, может, минуту, а может несколько. Нил, распятый на кровати, словно на голгофе, Эндрю сверху — его непростительный грех. Нил мычит в ответ на невесомый поцелуй в затылок, слишком нежный для того, что происходило в комнате совсем недавно. Он безрезультатно пытается сдуть с лица тяжелую, влажную прядь. Та прилипла ко лбу. У Нила вместо конечностей белый шум, так что он решает просто смириться с неудобством и, может, немного поспать, если бетонная плита чужого тела не раздавит его насмерть. Эндрю, видимо, считает, что сейчас умирать не время. Откатывается в сторону, запускает пальцы Нилу в волосы, зачесывая назад, массирует макушку тупыми ногтями. Нил чувствует, как глупая улыбка расползается по лицу и подставляется под ласку, как бродячий кот, никогда не знавший мягкости. Что, справедливости ради, не так далеко от правды. Он зевает. — Я сейчас усну. Эндрю пихает его ногой. Не больно, скорее обидно. — Я не буду спать на грязной постели. Здесь все в смазке. Нил приоткрывает один глаз, только сейчас осознавая, что вообще их закрыл. — Только что тебя это не смущало. — Только что я ебал тебя в позе догги стайл. Это же не значит, что я теперь зоофил. Нил фыркает. — Я почти уверен, что заслужил немного больше уважения. Непослушная прядь снова падает на лицо, и Эндрю заправляет ее Нилу за ухо, проводит пальцем по шраму на щеке. — Ты заслужишь немного уважения, когда сходишь в душ. Вали. И, вопреки словам, целует его в губы. Это будто игра в мячик на резинке, и Нила неизбежно тянет, сколько бы он ни пытался оттолкнуться. Они сталкиваются раз за разом, ударяются друг о друга мягкими губами и твердыми пальцами. Нилу снова хочется остаться здесь, в этой комнате, в глухом тускло-желтом свете соседних многоэтажек, отбрасывающих на их тела глубокие, мрачные тени. Здесь, в заключении ладоней Эндрю, неизменно крепкой хватке на плечах, прижимающей к постели так сильно, будто он тоже не хочет, чтобы Нил уходил. Неважно куда: в душ на пару минут, в остывшую спальню общежития на ночь, в тревожную неизвестность темных улиц снаружи. Все, что существует за пределами квартиры — изнанка настоящего мира. Все, что на самом деле важно, находится здесь. Оно спрятано в спокойной тишине и тихих выдохах, запечатлено в неторопливых поцелуях, запечатано в исчезнувшем расстоянии между их кожей. Может, именно поэтому они идут в душ вместе. Эндрю остается в повязках — явный намек на продолжение. Он никогда не снимает их во время секса. Нил не спрашивает, почему — у него достаточно своих тараканов, чтобы принимать чужих без возражений. Пальцы скользят по запотевшей плитке, теплая вода барабанит по макушке, стекает по щекам, пробирается извилистыми дорожками между телами. Это чуть глушит их запах, пропитавший, кажется, все вокруг, и Нил проводит губами по горлу Эндрю, компенсируя затерявшийся аромат сандала. Эндрю тихо шипит в ответ, оттягивает Нила за волосы, чтобы взглянуть в глаза. — Ходишь по тонкому льду. — Ага, — соглашается Нил, облизывая губы. Они на вкус как проточная вода. Шея Эндрю куда приятнее. — Но я очень хорошо умею плавать. Выберусь, если треснет. Вторая рука Эндрю ложится ему на живот, чуть задевает ногтями чувствительную кожу, и мышцы приятно сводит. — Не если, а когда. И дело не в глубине, а в течении и холоде. — По-моему, здесь довольно жарко. И, так как Нила больше никто не останавливает, он оставляет на коже Эндрю багровый засос. В моменты течки сложно себя контролировать, сложно не оставить что-то большее, чем синяк. Хочется укусить, запечатлеть метку принадлежности в доказательство, что это все — его. Еще труднее не просить Эндрю этого сделать. Безумная животная сторона требует подтверждения тому, чего на самом деле не существует. Это появилось не сразу, конечно, но последние несколько раз он с трудом запихивал тупой инстинкт поглубже в глотку. Да и Эндрю, кажется, не намного проще. Во время течек у Нила всегда куда больше засосов на животе и бедрах. Они сходят долго, неделями напоминая о разделенных на двоих часах уязвимой близости. — Чего ты хочешь? — шепчет Нил, задевая губами ушную раковину Эндрю и позволяет себе легкую самодовольную улыбку, когда слышит длинный выдох. — Заткнуть тебе рот. Это заставляет улыбнуться еще шире. — О, и как же ты собираешься это сделать? — изображает невинность Нил. Он хочет снова уткнуться носом в шею Эндрю, но тот хватает его за подбородок и поворачивает к себе. Глаза у него темные-темные. — Ты мне скажи, эксперт по минетам. Нил важно кивает и напоминает: — Сто процентов положительных отзывов. Эндрю сжимает его челюсть, взгляд опускается к губам. — Удивительно, как ты хорош. — У меня был восхитительный учитель. Жаль, ты не сможешь получить отсос от него — для этого пришлось бы удалить парочку ребер. — Как же много ты болтаешь. Я хочу заткнуть тебя еще сильнее. Нил коротко смеется в смазанный поцелуй, а затем опускается на колени. Подтверждать мастерство. Чтобы несколькими минутами позже его впечатали в прохладную плитку и довели до оргазма языком на члене и пальцами в заднице. Это наконец немного уменьшает непомерное желание трахаться, вызванное течкой. Они сейчас в принципе переносятся легче, словно одного осознания, что где-то в мире есть Эндрю, достаточно для дурацкого омеги внутри Нила, даже если они не проводят вместе все время. По пути из ванной Эндрю сматывает мокрые повязки, закидывает их в стиралку. Одеваются они в тишине. Нил пару раз зевает, но решает, что спать еще рано, иначе снова проснется ни свет ни заря и с неуемной энергией, которую попросту некуда будет деть — Нил, конечно, по всеобщему мнению придурок, но не самоубийца, и в течку идти на пробежку не будет. А если начнет с рассвета бродить по квартире, то точно разбудит чутко спящего Эндрю, а тот будет недовольно глядеть на него из вороха одеял и на весь день превратится в язвительную грозовую тучу. Нил наблюдает, как Эндрю меняет постельное, снова отправляется в ванную. Слышится писк кнопок, а потом запускается стиралка. Она старая и дребезжащая, вечно трясется и скидывает с крышки любые вещи, которые кто-то имел неосторожность оставить. Через полтора часа она отъедет от стены сантиметров на тридцать. Эндрю снова будет тихо материться и угрожать купить новую. Странно знать это. Какие-то настолько незначительные мелочи, делающие это место — и Эндрю — настоящим домом. Нил ведет плечом, стряхивая наваждение, и, чтобы отвлечься от глупых мыслей, хватает телефон. Там ничего не изменилось с тех пор, как он проверял в последний раз. Эндрю шаркает в сторону кухни, начинает греметь посудой, а Нил усаживается за домашку. У него есть освобождение по понятным причинам, но это не значит, что ему не придется нагонять программу (а жаль). Он делает математику под сопровождение какого-то тру-крайм подкаста, доносящегося из кухни, но мысли упорно вертятся вокруг Элисон и Эндрю, Эндрю и Элисон. Подруга так и не написала, хотя прошло уже два дня. Нил не знает, стоит ли ему начинать общение первым или подождать, пока она остынет. Они оба наговорили всякого. И хоть Нил от своих слов не отказывается, он понимает, что его мнения Элисон не спрашивала и в советах не нуждалась. С Эндрю… все еще сложнее. Слишком уж на Нила влияют эти проведенные дни в чужой квартире, слишком странно видеть две зубные щетки в стакане, знать, что для него отведена отдельная полка в ванной и ящик в комоде, странно натыкаться на ключ на кольце брелока. Странно и то, что Нилу от этого хорошо. Будто дом Эндрю — то место, куда он всегда может вернуться. Это не так, конечно, не так. То, что происходит между ними — не отношения, а они — не пара. Рано или поздно, но все это закончится, и каждый новый день приближает Нила к неотвратимому концу. Но сейчас, в этом мгновении, Эндрю возвращается в комнату. Нил с опозданием понимает, что больше не слышно голоса подкастера, вещающего о черных рынках по продаже омег, не слышно шума воды и шипения масла на сковородке. Эндрю кладет руки ему на плечи. Знакомый вес, знакомая обстановка. Все знакомо настолько, что даже страшно, что когда-то Нил неизбежно это все потеряет. — Пойдем, тамагочи, — Эндрю чуть массирует его плечи, и Нил откидывается в кресле, чтобы взглянуть ему в лицо. — Ужин готов. — Почему тамагочи? — Потому что сдохнешь, если за тобой не присматривать. Либо от голода, либо нарвешься на неприятности. Нил закатывает глаза на несправедливое обвинение. Он прекрасно справляется с тем, чтобы закрывать базовые потребности, вообще-то. Просто в течку притупляется аппетит. Насчет второго… что ж, Нил пытается держать язык за зубами, просто не всегда выходит. Эндрю перемещает ладони ему на макушку, стягивает волосы в куцый хвост. — Тебе нужно подстричься. Нил и это игнорирует (держит язык за зубами и не нарывается на неприятности, ясно?). Утром он просыпается от того, что с кровати исчезает чужой вес — это Эндрю собирается в универ. Нил внутренне злорадствует, — ему-то никуда не надо — перекатывается на другую сторону и снова засыпает, уткнувшись носом в чужую подушку. Уже позже, проснувшись окончательно, Нил делает одолжение, заправляя кровать. В общаге он никогда этого не делает — толку, если вечером снова расстилать, но Эндрю в некоторых вещах педантичен до жути, а Нил находится на его территории, так что вынужден идти на небольшие уступки. Он заранее заказывает доставку еды на вторую половину дня, потому что «твоя стряпня опаснее секса без презерватива», снова пробует занять себя домашкой, но в конце концов течка дает о себе знать. Нил скидывает на кровать шмотки Эндрю, не чураясь вытащить что-то даже из корзины для грязного белья, зарывается в получившуюся кучу и засыпает, даже не пытаясь изобразить подобие гнезда.

***

На этот раз Нил сверху. В этом всегда есть что-то особенное — Эндрю редко отдает ему контроль. Да даже сейчас именно он направляет — руки крепко, до легкой боли, сжимают его пояс, толкая вверх и подхватывая, когда Нил опускается. Нил цепляется за его бицепсы, наслаждаясь перекатывающимися под пальцами мышцами. На пробу вращает бедрами, и Эндрю чуть прогибается в спине, откидывая голову. Его светлые волосы разметались по подушке, открывая пылающие кончики ушей, и это сводит с ума в самом потрясающем смысле этого слова. Нил падает на него, лижет широкую полосу от основания горла вверх, вверх, захватывает в рот мочку, а затем горячо выдыхает в ухо. По шее Эндрю мигом проносятся мурашки, и он громко, почти мученически стонет. Нил даже усмехнуться не успевает — одна рука Эндрю соскальзывает с его талии и сжимает задницу, пальцы второй хватают Нила за челюсть, и он оказывается вовлечен в жестокий, болезненный поцелуй. Отчаянный до саднящих губ, до немеющего языка, до звезд под зажмуренными веками. Сейчас они не занимаются сексом, они трахаются. Быстро, грубо, почти по-животному. И больше уже некуда, ближе уже некуда. Это потребность, приводящая в ужас нужда. Эндрю щиплет его за соски, и Нил задыхается стоном. Кажется, плечи Эндрю сейчас затрещат под его ладонями, с такой силой он их сжимает. Бедра горят от интенсивности толчков, когда Нил раз за разом поднимается и опускается на член. Он отрывается от губ Эндрю, чуть поворачивает голову, натыкается на пальцы, что до этого сжимали лицо. Нил не думает. Его рот полон вязкой слюны, а мозги плавятся, и он облизывает пальцы Эндрю, чуть солоноватые от пота, что он собрал со спины Нила, чуть горькие от смазки, пропитавшей простыни. Он втягивает их в рот. Мокро, пошло, до самых костяшек — вес на языке узнаваемый, тяжелый. Эндрю снова стонет, и, о, вряд ли Нил слышал звук приятнее. Короткий размах, — он не видит, но знает — и воздух звенит от шлепка, когда ладонь Эндрю ударяет его по заднице. Это заставляет Нила дернуться, а Эндрю — закусить губу и зашипеть от удовольствия. Нил ничего не может с собой поделать — ухмыляется совершенно по-блядски. Слюна вытекает из его рта, тяжело скатывается по руке Эндрю, когда Нил откидывается назад, выпуская его пальцы. Темный взгляд Эндрю следит за поблескивающей в темноте каплей. Его голос грубый, хриплый, когда он говорит: — Ты, блядский суккуб, захотел выебать из меня всю душу? Нил снова двигает бедрами, ведет ногтями по его груди, останавливается на животе. — Да, именно этого я и хочу. Эндрю почти рычит, низко, по-звериному, и дальше Нил задыхается, дальше все в голове превращается в хочу-хочу-хочу и больше-больше-больше, когда Эндрю хватает его за бока, снова и снова насаживая на свой член. Он дрочит Нилу быстро, даже жестоко, пальцы соскальзывают с влажной головки, и в голове Нила — туман удовольствия без единой связной мысли. И когда он падает на Эндрю сверху, когда его трясет от оргазма настолько сильного, что щиплет в глазах; когда Эндрю впивается пальцами в его лопатки, прижимая к себе так крепко, что дышать становится невозможно — только тогда, на эту секунду, на один короткий миг, но Нил позволяет себе подумать, что, возможно, они могут оставить все вот так. Навсегда. Это заканчивается. Нил это заканчивает. Вырывается из объятий, вытирает ладонью влажный от пота лоб. Эндрю морщится, стягивая презерватив. — Желтый тебе к лицу, — отмечает Нил, стараясь не засмеяться. Эндрю бросает на него невпечатленный взгляд. В этот раз была очередь Нила покупать презервативы, так что он выбрал разноцветные. Мультифрукт. И, честно говоря, не пожалел ни разу. Желтый стал его фаворитом. Эндрю садится в постели, разминает плечи и шею. Нил следит за каждым движением, словно завороженный. То, как тьма обводит бледный силуэт Эндрю и топит в тенях изгибы тела, почти заставляет дыхание сбиться. Нил проводит взглядом по его чертам, достраивает в воображении острые углы и плавные линии, выученные наизусть слепыми прикосновениями пальцев. Это его шрифт Брайля. — Мне нужна сигарета, — решает Эндрю, копаясь в недрах постельного в поисках сброшенной одежды. Нил тихо хмыкает. — В твоем случае это скорее ингалятор. — Это ты здесь дышишь дымом. Мне нужен только никотин. — И взять что-то в рот, — кивает Нил. Холод поздней сентябрьской ночи чувствуется особенно остро после жара комнаты, натопленной их дыханием. Нил ежится, опираясь на подоконник, вдыхает разбавленный дымом воздух. До октября всего несколько дней, до осенних каникул — неделя. Это кое о чем напоминает. Нил отрывает взгляд от раскинувшейся внизу пустой улицы. Эндрю выглядит спокойным, почти умиротворенным, когда прищуривается, наблюдая за причудливыми завитками сигаретного дыма. — Что будете делать на каникулах? — интересуется Нил. Эндрю пожимает плечами. — Колумбия. Ники сможет прилететь на пару дней, а я не собираюсь терпеть его в своей квартире. У меня уже есть одна болтливая домашняя мигрень. Нил не обращает внимания на издевку. Несколько дней, а то и неделя без Эндрю. Сложно, но терпимо, конечно. Нил и так провел без него весь июль, когда близнецы умотали в Германию. Неделя по сравнению с этим ерунда. — Все-таки прилетит? Ты вроде говорил, что он не сможет, — припоминает Нил. — Ага. Они завели собаку пару недель назад, и Ники возится с ней так, будто сам выносил и родил. Но Эрик убедил его, что сможет справиться сам. — Собаку? — переспрашивает Нил. Эндрю переводит на него взгляд. — Что тебя так удивляет? Не любишь животных? Нил на секунду задумывается. — Не знаю. Просто… разве это не большая ответственность? — Нет, Нил. Многие заводят животных. Другое дело, что не все действительно эту ответственность осознают. Нил неловко пожимает плечами. — Я подумал о том, что к ним ведь привязываешься, верно? Ты берешь собаку там, кошку или хомяка. Растишь их, живешь, отдаешь себя, но знаешь, что они умрут. Стоит ли оно того, если в итоге остается именно боль? Нил отводит глаза, нервно стучит пальцами по подоконнику. Он слишком хорошо знает, что такое смерть. Слишком хорошо помнит, что такое опустошающая потеря. Эндрю выдыхает дым. Нил думает о матери. — Так дело в ответственности или в смерти? — спрашивает Эндрю. Нил, не желая больше развивать тему, выхватывает из его руки сигарету, затягивается и возвращает, соприкасаясь пальцами. — Неважно. Эндрю принимает его ответ, как и всегда. Задает другой вопрос: — Ты-то сам решил, что будешь делать с каникулами? Планы Нила полностью умещаются в одно слово: — Элисон. Эндрю знает об их ссоре только в общих чертах и не требует большего. То ли не хочет давить, то ли ему просто все равно. Это значения не имеет. Эндрю тушит сигарету о блюдце, давно переквалифицированное в пепельницу. Фильтр, вдавленный в керамику, мнется под его пальцами, складывается гармошкой. — Мученик, — бросает он и уходит в комнату. Нил стоит на балконе еще с минуту, глядя на деревья внизу. Те шуршат под легким ветром, листья медленно оседают на землю, будто красно-оранжевые хлопья пепла. Холод пробирает до дрожи, а невидимое притяжение снова тянет к Эндрю. Нил сопротивляется едва ли пару секунд, а затем возвращается в тепло чужой спальни, следует за Эндрю, точно они связаны невидимыми нитями. Может, так и есть.

***

Течка заканчивается, и в воскресенье Нил возвращается в общежитие. Из-за двери Элисон звучит приглушенная музыка, но он проходит мимо. В его комнате пахнет застоявшимся воздухом, на кровати смятая футболка Эндрю, которую Нил бросил туда перед выходом несколько дней назад. Запах, конечно, уже выветрился, однако сейчас это не имеет значения. Не когда Нил сам насквозь им пропитан. Всю следующую неделю Элисон не забывает ключи от комнаты, не звонит Нилу, чтобы он открыл. Нил же питается сэндвичами и едой из доставки, а обеды в универе проводит за столом компании Эндрю, чему, кажется, очень, очень не рад Аарон. Близнецы уедут в субботу утром, так что в пятницу Нил приходит к Эндрю с ночевкой. Звук телевизора, где идет какое-то шоу, — не более, чем фоновый шум. Нил развалился на диване, и подлокотник больно впивается в затылок, но это не так важно, если Эндрю устроился сверху, уложив голову Нилу на грудь. Нил перебирает его волосы. Спереди мягкие пряди, а сзади — короткий ежик, который чуть колет пальцы. Это приятно. У Эндрю, кажется, чешется нос, и он трется о футболку Нила, пытаясь избавиться от неприятного ощущения, а затем поворачивает голову к экрану. — Не хочешь принять участие в шоу? — спрашивает он. Нил вопросительно мычит в ответ и тоже смотрит на телевизор. Ну, конечно, там программа про кондитеров. Он закатывает глаза и пихает Эндрю коленом в бок. Тот фыркает, и это почти похоже на смех. — Как долго ты будешь припоминать мне этот несчастный торт? — Не забуду, даже если у меня начнется деменция. Ты слишком забавно реагируешь. Позднее этим вечером Эндрю вжимает его запястья в подушку, а тело — в постель, запечатлевает на шее и ключицах засосы, на бедрах — синяки от пальцев. Напоминания на недельную разлуку. Когда они засыпают, рука Эндрю скользит Нилу под футболку, прижимает крепче. Кожа к коже, рубцы к рубцам. И Нил, всю жизнь склеивающий себя из обломков, чувствует себя целым в компании такого же разбитого человека, как и он сам. Утром Эндрю отвозит его в общежитие, показательно целует на парковке на глазах у Аарона и уезжает, оставляя на прощание привкус сигаретного дыма и странное чувство пустоты. У Нила и Элисон не было планов на каникулы, но им обоим некуда было ехать, так что это стало негласной традицией — оставаться в общежитии, шататься по улицам и магазинам, пока Элисон выбирает шмотки на будущий сезон им обоим. И пусть сейчас они были в размолвке, Нил остался. Наверное, можно было бы напроситься в Колумбию с Эндрю, познакомиться с Ники, которого Нил до этого лишь пару раз видел по видеосвязи («Ради всего святого, Эндрю, у тебя появился парень?», «Нет, подобрал бездомного. Решил заняться благотворительностью вместе с Рене. Сегодня вот учил его чистить зубы»), но странно было бы врываться в семью, к которой он не имел никакого отношения. Тем более, все же следовало найти в себе силы и помириться с Элисон. Через несколько часов из переписки с Эндрю Нил узнает, что Ники прилетел еще вчера, так что вечером они пойдут в «Райские сумерки» — какой-то клуб, где Ники подрабатывал, когда близнецы учились в школе. Вечер Нил проводит за просмотром сериала, едва ли обращая внимание на то, что происходит на экране. Какие-то драмы, драки и перестрелки. Нил хмурится, чешет старые шрамы на руках — будто этого говна ему в жизни не хватило. И вообще, от такого ранения не будет столько крови, это же бред. А при выстреле лобовое стекло не разбивается, что за чушь вообще. В конце концов он захлопывает крышку ноута, укладывается в постель и долго смотрит в потолок, размышляя о том, что этот сериал точно следует смотреть в компании Элисон, чтобы вдвоем разносить в пух и прах. Нилу правда ее не хватает, но они никогда не ссорились так сильно, а у него никогда не было друзей, так что он понятия не имеет, как к ней подойти и что сказать. Когда в обед воскресенья Нил пишет Эндрю, но не получает ответа, то не удивляется. Они наверняка пробыли в клубе почти до рассвета и сейчас отсыпаются. Когда Эндрю не пишет ему вечером, Нил думает, что он, скорее всего, проводит время с семьей и не хочет отвлекаться на переписку. В понедельник Нил начинает нервничать. Эндрю не самый общительный человек, но он никогда, ни разу за этот год, не игнорировал Нила. Нил пишет: «Все в порядке?», и это сообщение падает в вереницу непрочитанных еще одним тяжелым камнем. Не то, чтоб Нил был паникером, однако жизнь научила его готовиться к худшему, так что он проматывает сводку криминальных событий Колумбии, смотрит новости о произошедших ДТП, но, к счастью, ничего не находит. К вечеру он начинает сходить с ума. Что, если в клубе что-то произошло? Что, если Эндрю в больнице или полиции? Вдруг его сбила машина? Вдруг он с кем-то подрался? Вдруг кто-то на него напал? В голове Нила сотня плохих сюжетов и ни одного хорошего. Он звонит Эндрю, но тот не поднимает трубку, а в сообщениях так и горит галочка «доставлено». Получается, его телефон не выключен. Он не сломался, Эндрю его не терял, иначе батарея бы уже сдохла. Нил не уверен, что это значит. С одной стороны, наверное, с Эндрю все нормально, но тогда выходит, что он может намеренно игнорировать Нила, а Нил не знает, что и когда сделал не так. Когда отчаяние достигает таких масштабов, что пробежка только добавляет нервов, а желание лезть на стену возрастает до уровня Эмпайр-стейт-билдинг, Нил идет на самый крайний шаг. Он набирает Аарона. Гудки тянутся один за одним, нанизываются бусинами на нити нервного ожидания, а Нил зажмуривается, дергает ногой, стараясь угомонить глупое сердце. Подскакивает с кресла, когда короткий треск возвещает о том, что Аарон взял трубку. — Слушаю? — раздается из телефона. — С Эндрю все в порядке? — спрашивает Нил, не размениваясь на приветствия. — Кто?.. Джостен, это ты? Откуда, блять, у тебя мой номер вообще? Удали нахуй. Нил раздраженно цокает языком. — С удовольствием это сделаю, когда ты ответишь на вопрос. С Эндрю все нормально? — Само собой, а что ему сделается? — и пока Нил пытается выровнять ненормальный пульс и от облегчения начинает ходить по комнате, Аарон продолжает: — Почему ты вообще мне позвонил? Не додумался спросить у него сам? — Не твое дело, — огрызается Нил и собирается уже скинуть вызов, но удивленное «О-о-о» заставляет его повременить. — Стой-стой, — говорит Аарон, и Нил слышит в трубке смешок. — Он что, тебе не отвечает? Блять, неужели? Неожиданно, но ладно. Не думал, что он окажется таким сентиментальным. Нил замирает в дверном проеме между спальней и кухней. Дурное предчувствие комом встает в горле и мешает говорить. — О чем ты? — выдавливает он и уже понимает, что ответ ему не понравится. Аарон молчит несколько секунд. Держит интригу, как ведущий блядского развлекательного шоу. — Видишь ли, — начинает он неспешно, и Нилу хочется выгрызть ему глотку, — в субботу мы ездили в клуб. Эндрю пошел к бару заказывать напитки, как обычно. — Ближе к делу, — шипит Нил. — Так вот, там был новый бармен. Роланд. И, какое совпадение, он оказался истинным Эндрю, представляешь? Что-то внутри Нила трескается. Хрупкое, почти эфемерное, оно рушится, звенит осколками и осыпается к ногам. — А Эндрю же даже не хотел ехать в этот клуб, — продолжает Аарон. — А теперь пропадает где-то второй день, приезжает только на ночь. Я все думал, где же он. Ну, наверное, знакомится с Роландом. Нил сбрасывает звонок, и его пальцы трясутся. Он цепляется за воздух, хватается обеими руками за дверной косяк, почти висит на нем, распятый, как на еще одной голгофе. Легкие, кажется, схлопываются, и он борется с ними за каждый судорожный вдох. Это похоже на вранье. Просто на какую-то глупую ложь. Эндрю встретил истинного. Это значит, что между ними все кончено. Это значит, что Эндрю встретил своего человека, парня, который был рожден для того, чтобы стать его парой. Желудок сводит, и Нил опускает голову, ногти царапают дерево косяка до скрежета, до боли в пальцах. Все кончено. Ну, конечно, само собой, Эндрю не будет отвечать на его тупые сообщения. Конечно, Нил больше ему не нужен. То, что было между ними, никогда ничего не значило. Это просто секс, Нил просто человек, с которым можно провести ночь. Так было с самого начала, просто Нил оказался слишком глуп. Он знал, всегда знал, что все закончится. Он просто не понимает, почему это так больно. Условный знак — постучать в дверь Элисон дважды, а потом еще три раза. Нил же отчаянно тарабанит в нее обеими руками. — Да иду я, иду, — доносится ее раздраженный голос. — Если пожар, то так и орите, нахер ломиться? Дверь открывается, и Нил едва не заваливается внутрь, но вовремя хватается за ручку и удерживает равновесие. Гневное выражение лица Элисон мигом сменяется на недоуменное, после — на обеспокоенное. — Детка? И от этого прозвища Нила будто прорывает. Он делает шаг на негнущихся ногах и рушится в ее объятия. Элисон обхватывает руками его спину, гладит по волосам. — Что случилось? У тебя такое лицо, будто кто-то умер. Нил не хочет произносить этого вслух. Словно, озвученная, эта правда превратится в реальность. — Все кончено, — тихо говорит он в ее плечо. Рука Элисон застывает в его волосах. — Что? У него нет сил выдумывать другие слова, нет сил даже думать об этом. Кажется, что что-то внутри обрывается с каждой секундой, и Нил пустеет, пустеет и пустеет. — Все кончено, Элисон. Это все. Ее тело замирает на вдохе. Она больше ничего не спрашивает. Они так и стоят в дверном проеме, и Нил дрожит от сквозняка. Он во всем виноват сам. Он сам вытесал внутри себя эту хрупкую башню из слоновой кости, хоть знал, как легко она разрушится. Ее острые осколки врезаются в ребра, когда Элисон прижимает его ближе. Он встречает чувство потери как старую, ненавистную знакомую. Она все такая же безжалостная сука.