Забвение любви.

Говорят, душевные раны рубцуются — бездумная аналогия с повреждениями телесными, в жизни так не бывает. Такая рана может уменьшиться, затянуться частично, но это всегда открытая рана, пусть и не больше булавочного укола. След испытанного страдания скорей можно сравнить с потерей пальца или зрения в одном глазу. С увечьем сживаешься, о нем вспоминаешь, быть может, только раз в году, — но когда вдруг вспомнишь, помочь все равно нельзя. «Ночь нежна», Фрэнсис Скотт Фицджеральд ---- Примечание автора: мы соскучились по Глебу правда? ---- Глеб не верил происходящему, ему казалось, что он спит или что это чья-та злая шутка. Ему позвонила Таня и попросила прилететь в Тибидохс? Что ей нужно от него? У него теперь нет силы, и нет ничего, чем он бы мог помочь ей. Более того, его разум твердил, что им не стоит встречаться, что Глеб прекрасно живет своей жизнью в мире лопохуидов и хоть и до сих пор не забыл ее образ, стал вспоминать ее гораздо реже. Да, он не может отдать свое сердце никому, кроме Тани, никому. В этом он был уверен. Именно поэтому его холодность и отстраненность от людей стали только сильнее, а эмоции спрятаны под толстым слоем льда. Невозможно убить чувства к человеку, которого ты по-настоящему любил… а любил или любишь? Есть только один выход — спрятать чувство глубоко-глубоко. И чтобы оно ни в коем случае не вырвалось наружу, заглушить все эмоции. Ведь невозможно сделать то только с одной. Это как уровень громкости или насыщенность красок. Пропадает одна краска, и автоматически пропадают остальные. Мир становится черно-белым. Но так гораздо легче, чем перманентно чувствовать боль утраты чего-то очень важного. — Да, хорошо, я согласен, — сказал Глеб холодным голосом. — Спасибо, Глеб. Жанна за тобой прилетит, — сказала Таня. Он не хотел ее видеть, не хотел мучаться и разжигать в себе заново это пламя боли, да и огонь любви ему был ни к чему. Это было не сладкое чувство, а настоящая агония человека, с которого медленно снимают кожу. Но почувствовав силу обреченности в ее голосе, он не мог не согласиться. Но дал себе слово — не проявлять по отношению к Тане никаких чувств, не делать никаких поступков, не делать ничего, в чем она могла бы разгадать его потаенное небезразличние к ней. Через 6 часов он уже летел с Жанной в Тибидохс. При отсутствии магии он не мог добраться самостоятельно. А когда они пересекли Грааль Гардарику, его сердце уколола жгучая боль, но не от предвкушения предстоящей встречи, а он осознания того, что это больше не его мир и никогда им не станет. Боль потери всего, что являлось его жизнью уже давно ушла. Он смирился. А вернее приспособился, ведь человек существо очень интересное. Мы можем привыкнуть ко всему. И даже если каждый день будем испытывать страдание, что это страдание станет для нас привычным и ненавязчивым неудобством. Пока они летели, Глеб пробовал узнать у Жанны, в чем собственно вопрос и почему он понадобился? Но Жанна не сказала ничего. Она молчала. И это молчание только сгущало краски. Приземлились они сразу у комнаты Тани, привычным образом войдя в окно. Их встретило лишь молчаливое понимание, что это и есть та самая обитель рыжеволосой девушки, но она была пуста. И, наверное, так было лучше. Глебу нужно было время привыкнуть к обстановке и волею судьбы оно у него было. Только спустя полчаса дверь в комнату открылась и вошла она, Таня. Ему пришлось задержать дыхание, чтобы ни одна эмоция не отразилась ни на его лице, ни даже в уголках его глаз. «Как же она прекрасна. И как же я на самом деле скучал…» — пронеслись предательские мысли помимо его воли. Она действительно изменилась, при этом оставшись все той же шальной девчонкой. Ее кудрявые рыжие растрепанные локоны спускались ниже лопаток, что придавало ей женственности. Она была одета в облегающие джинсы и большую свободную майку, но он не мог не заметить, что ее силуэт стал более точеный и изящный, выдавая в ней уже не подростка, а по-настоящему красивую женщину. И только синяки под глазами и явно заплаканные глаза больно кольнули его сердце. Ему неопределимо захотелось обнять ее и укрыть от всех невзгод и проблем. И хотелось сделать это сейчас, в этот миг, и подлить на всю жизнь. Хотелось кричать на весь мир, но больше всего на самого себя «Забудь! Она не твоя, никогда не была и никогда не будет!» — Привет, Таня, — произнес он достаточно сухим тоном, чтобы не выдать эмоций, нахлынувших на него, и незаметно сжал руку в кулак до той боли, которая стала достаточной, чтобы он смог контролировать себя. — Привет… Глеб, мне нужно очень многое тебе рассказать. Прости, что мы вырвали тебя из привычной жизни, — она быстро посмотрела на Жанну, — я понимаю, насколько тебе сложно оказаться здесь, да еще и по моей просьбе, но другого выхода у меня не было. Только ты сможешь помочь. Если, конечно, захочешь после того, что мы тебе расскажем. Сразу предупреждаю, что разговор будет длинный… и сложный, тебе не нужно отдохнуть? — Нет, лучше говори, Таня, — он не мог не повторить ее имени, ведь это было так приятно говорить ее имя ей в лицо, а не теми бессонными ночами, а потом и редкими воспоминаниями в пустоту своей квартиры. И она стала рассказывать.