Мой новый репетитор слишком милый!

С немыслимым трудом Цукаса открывает глаза. Он находит себя на кровати, лицом к шторам. Спиной он чувствует что-то еще и, кое-как развернувшись, обнаруживает Руи, который отвернулся от него. Тенма чувствует легкую головную боль в висках. Юноша садится на кровати. У него в комнате тепло, слышен запах чего-то по-карамельному сладкого — Цукасе стоит признаться, что у него есть масляные духи, которые он использует только дома или во время прогулок — и почти незаметный аромат терпкого парфюма с нотками лотоса и магнолии — он свежий, легкий, Цукаса любит использовать его перед школой. В помещении полумрак из-за закрытых штор. Блондин пару раз потерянно моргает, оглядывает комнату, но это не приносит никаких результатов — глаза все равно не особенно привыкли к темноте. Парень зевает, мысленно взвешивает все за и против... Ему было очень "сложно" простить свое безделье и, "испытывая мучения совести", Цукаса в полном расслаблении укладывается обратно на согретую подушку и тихо-мирно смыкает веки. В темноте расплываются странные бутоны пятен. Столь же мягка эта кровать, сколь и сахарная вата, одуванчики-молочники... Ах, да кому нужна эта математика... Цукасе. Цукасе она нужна. Вторник, полдень, урок математики. — Черт, — Цукаса полностью оцепенел. Лицо его заметно беднеет, угасает та легкая беззаботность во взгляде, как путник у горизонта, который с каждый отдаляющимся шагом теряется и теряется в безбожных малиновых закатах. Канэко-сенсей проходится по классу, чтобы раздать вчерашнюю контрольную работу. Все его тело напрягается, он сжимает кулаки и опускает голову, пряча разочарованный взгляд за длинной челкой. — Зуб даю, я завалил... Цукаса проклинает себя, проклинает свою безответственность. Он же точно решил браться за ум! Ну точно, определенно! Так почему же он даже, взять к примеру, вчера, вместо усердной работы решил расслабиться и вздремнуть? Ну как можно быть таким безалаберным, легкомысленным? Нерадивый ты, Цукаса, нерадивый! На стол прямо перед ним аккуратно приземляется листок. — Цукаса-кун, — учительница мягко касается плеча юноши. Цукаса вздрагивает. Он поднимает взгляд на нее и поражается: Йоко, как и всегда, в строгой, отличной одежде и нет, Тенма не этому удивился. Заботливое у нее выражение лица, такое как случилось что хорошее, так же старшие сестры или другие странные родственники радуются за младших: — молодец. В этот раз ты справился намного лучше. Преподавательница в своем обычном темпе уходит к следующему, а к Цукасе снизоходит озарение: — «Руи ведь помогал мне с тестом!» Он моментально поворачивается к парте Руи, который уже смотрит на него, упоенно улыбаясь. Естественно, ведь он тот, кто помнит вчерашний день. — Руи, я в долгу перед тобой, серьезно, спасибо, — говорит он полушепотом. Камиширо только самозабвенно кивает, не стягивая с губ улыбку. Расслабляясь, Цукаса выдыхает и, прикрыв блаженно глаза, ровно усаживается. Все в порядке. Все хорошо. Урок заканчивается, староста закидывает на плечо неприметную черную сумку с белыми ручками, прощается с Руи и убегает на собрание студсовета. Оно сегодня чуть более важное, чем обычно: сегодня сообщат все оценки участников совета за последние контрольные, а неугодных неуспевающих будут выгонять взашей. Очевидно, вследствие вышесказанного, нынешнее собрание также будет курировать один из учителей. Очевидно, вследствие вышесказанного, кому-то может не поздоровиться... — Например, мне... До кабинета студсовета юноша добирается достаточно быстро. Он трижды стучит в дверь костяшкой, открывает ее. За широким столом сидят множество учеников — видимо почти все уже пришли. Чуть дальше, подле шкафов со всякими папками, Цукаса замечает молодого преподавателя географии. Тенма склоняется в приветственном поклоне: — Добрый день, рад всех видеть. Кто-то машет ему рукой, кто-то кивает, а кто-то тепло улыбается, посмеиваясь: — Как всегда официально, Цукаса-кун! Тенма садится на свое место около широкого окна, оставляя сумку у ног. Еще пару минут все ждут опоздавших, и вот-вот уже начнется самое интересное. В классе легкий полумрак, свет поступает только из окон. — Собрание студенческого совета открыто, — объявляет преподаватель. Он отворачивается к подоконнику собирая воедино какие-то бумаги. Зарождается тишина. Изредка можно заметить летающую в воздухе пыль — ученики-обитатели не слишком часто здесь убираются. Тишину нарушает некто, похоже, пинающий сумку. Она тихо шуршит. Учитель отвлекается на несколько минут, перечитывая документы. Поминутно какой-нибудь "умник" начинает стучать ручкой по столу. Хватает двух стуков, когда все мигом оборачиваются на того самого и он, под давлением двадцати с лишним человек, убирает ручку. Напряжение не просто витает, оно ураганом носится в воздухе пока те, кто друг друга особенно недолюбливают обмениваются молниями во взглядах. Очень. Очень. Очень неловко. Даже сказать, чрезмерно, до смерти. Учитель громко вздыхает и, слава Аматэрасу, наконец оборачивается к членам студсовета. Выглядит он не как тот, кто хотел бы здесь сейчас присутствовать, так что Цукаса делает вывод, что его либо умоляли, либо заставили. — Итак, — взгляд у препода уставший, — сегодня вы собрались здесь для того, чтобы вылететь, да. Тенма чуть воздухом не давится от такой формулировки. Две девушки, сидящие вместе хихикают, где-то проходит волна недовольного шепота. Не то учитель юморист, не то опыта в ведении собраний не хватает. Цукаса беспокойно сглатывает скопившуюся слюну. Внезапно он начинает волноваться настолько, что подкатывает слабость к рукам и ногам. В последнее время появилось мнение, что в студсовете работают бездельники. Это сильно бьет по репутации всех: и учеников, и учителей. Искать более справедливые и действующие способы избавиться от бьющих баклуши — неинтересно, потому было решено просто оценить контрольные членов совета. Один незачет — вылет. Для оценки выбрали базовые предметы: японский язык, математика и социология. Насчет японского и математики Цукаса не переживает. Все-таки, по языку у него всегда было около сотни баллов, а математику он (говоря начистоту, Руи) написал удовлетворительно — аж на семьдесят три балла! Проблема в социологии, так как плохих оценок парень по этому курсу почти не получал, из-за этого писал контрольную наотмашь. — «Даже оценку не запомнил...» — обреченно жмурит он глаза. — «Если с социологией все в порядке, то и со мной все отлично.» Мужчина начинает свою медленную речь, словно специально оттягивая. У Цукасы замирает сердце. — Я как на расстреле, — шепчет неподалеку кто-то. — Я не горю желанием зачитывать все оценки... Как насчет того, чтобы просто перечислить всех, кто завалил? Участники сидят молча, преподаватель не встречая никакой реакции снова вздыхает. — Пусть так, — он поднимает листы поближе к лицу и начинает зачитывать: — Сузуки-кун, не сдал математику. Абэ-чан, ты не сдала социологию. Кимура-чан, математика и социология. Такеучи-кун, то же, что и у Кимуры-чан... Почти хором подростки вольготно стонут. — На ваши места будут найдены новые ребята из ваших классов. Когда вернетесь передайте им, что идет набор в студсовет. — мужчина закатывает глаза. — Все свободны. Поднимается грохот стульев, старосты и секретари выбегают из класса. —Кроме Тенмы и Сугавары. Прямо перед дверью Цукаса останавливается, ошпаренный неожиданностью. Вместе с ним останавливается еще один парень, брюнет чуть повыше самого Цукасы. Ученики молча поворачиваются к преподавателю. — Сугавара-кун... — Да? — резво и громко отзывается он. — Ты почти завалил японский. Подтягивай. — Да! — Сугавара крикнул, резко развернулся и направился к выходу. Мужчина только покачал головой, прикрыв глаза. — Ну и дети... Тенма-кун, — юноша, до этого стоящий тише воды, ниже травы заметно оживился. Встряхнул головой, открыл пошире опасительно прищуренные глаза, — ты, видно, не технарь. Математику сдал кое-как. Парень осмелел, опьяненный радостью маленькой победы, даже вспыхнула в нем та странная искра раздражения, навязчивое желание возразить. — Но там семьдесят три балла! — Нечего возмущаться, — преподаватель хмурит брови, — в сравнении с твоими оценками по японскому языку и социологии, математику ты написал как попало. Исправляй. Тенма поджимает губы и кланяется. — Извините, учитель. До свидания. Сжимая покрепче ручки сумки, староста выходит в коридор. Он полностью опустел, а значит уже начался урок. Срываясь на легкий бег, он торопится в класс. — Руи, Руи, — блондин бубнит под нос, по-дурацки улыбается, — спасибо тебе, Руи. Хочется прыгать по коридору, хочется петь, танцевать, громко смеяться от радости. Он сдерживает себя, дабы не мешать ребятам на уроках. Если бы не Руи, этот глупый Руи, что при первой встрече казался, наверное, самым раздражающим человеком в мире, Цукаса ни за что бы не сдал. Он бы вылетел из совета, как пробка из бутылки, все! Фенита ля комедия! Но он! Он! Староста несмотря на все старания не в силах подавить пару негромких смешков. Сейчас Руи ему видится милейшим, чудеснейшим человеком, что по доброте душевной самостоятельно предложил помощь. И ведь не просто предложил, а действительно помогает! Изумительный, изумительный! — Придурок! Становится на сердце полегче, в голове свободнее. Тенма влетает в класс, на бегу извиняется за опоздание, блаженно расплывается за своей партой. Он укладывает голову на руки, не издавая ни звука бросает взгляд на Руи. С легким прищуром, красными щеками, бестолковой улыбкой. Он делает самый теплый взгляд из всех, что вообще может себе позволить. Камиширо может лишь удивленно вдохнуть и услышать скромное «спасибо». — Да, — ученик кротко улыбается старосте в ответ, — пожалуйста, Цукаса-кун. — Черт, — ругается Цукаса, отвернувшись. Нет, он так больше не может, не вывезет, — очаровательно! — Что?