Какая нить ведёт к тебе?

Решение переехать к Августу после выхода из больницы даётся Диме разительно легче, чем сам переезд. Наверное, потому что происходит оно сумбурно, и Дубин даже не успевает подумать о том, как это будет происходить. В один прекрасный день ван дер Хольт просто заявляется к нему с чемоданом и предлагает начать перебираться. В общем-то он совсем не был против этого нового этапа в их отношениях, просто это совсем не то занятие, которым стоит заниматься, сидя на больничном. Даже несмотря на то, что, естественно, самому таскать или грузить Дмитрию ничего не приходится. Для этого Август нанимает людей. Или отправляет кого-то из своих.  И всё же, вещей оказывается довольно много. Так, что на сборы приходится выделить аж два дня. После ещё день на то, чтобы встретиться с хозяйкой и передать ей ключи. Заодно выслушать от неё уйму причитаний на тему того, что его переезд её очень расстроил. Ещё бы теперь придётся искать новых порядочных жильцов, которые не шумят, не ругаются, не водят шумные вечеринки. Да и в общем-то к условиям очень непритязательны.  Правда, самым трудным в переезде всё равно оказывается кое-что другое: привыкнуть жить в доме Хольта. Ещё в тот момент, когда Дима приехал туда с одним своим чемоданом, Август, разумеется, сказал то самое банальное: «Чувствуй себя как дома». А Дубин только нервно посмеялся в ответ, потому что такого даже представить себе не мог. Как можно чувствовать себя как дома в месте, которое больше смахивает на музей? Буквально, потому что некоторой мебели Дмитрий даже касаться боялся, чтобы ненароком не испортить. Даже несмотря на то, что понимал, что ему за это ничего не будет, и его возлюбленный просто заменит одну дорогущую часть интерьера на другую.  А ещё было просто неимоверно странно осознавать, что ему не нужно убираться, готовить или покупать продукты, стирать одежду, и вообще делать что-либо в бытовом плане. Ему даже раскладывать свои вещи не требовалось, потому что все они как по волшебству (или с помощью волшебных рук одной из горничных) оказались в гардеробной, которую ему зачем-то выделил Август, хотя, для его немногочисленных вещей вполне хватило бы небольшого шкафа. Даже если ни в одной комнате их не было, Дима вполне был готов купить и собрать своими руками, лишь бы уже хоть чем-то полезным себя занять.  Не сказать, что здесь в принципе могло быть скучно. Здесь была целая библиотека книг преимущественно на русском языке, так как Хольт таким образом улучшал свои познания в нём. Целый домашний кинотеатр, приставка с видеоиграми, в которые время от времени играл Август, тренажёрный зал, куда ему, правда, вход был закрыт для полного излечения, бассейн с подогревом на улице, джакузи дома, и ещё очень-очень много всего. Просто проблема в том, что Дубин не привык отдыхать, ничего не делая. Он скорее считал отдыхом смену деятельности в другой области, но тоже полезную. Либо рисование, которым он и занимался.  Причём иногда даже вместе с Августом. Это было просто очаровательно, потому что однажды тот сам как-то предложил ему порисовать вместе. И купил для этого кучу карандашей, а потом проявил искренний интерес и спросил, что означают буквы и цифры на них. А Дима с видом профессионального педагога сидел и объяснял ему, показывая наглядно, в чём отличия. Не сказать, что они прилипли друг к другу и проводили всё своё время вместе, но было приятно иметь возможность в любой момент побыть рядом. И, если честно, иногда Хольт ворчал, что совершенно не может заставить себя работать, находясь в одном доме с Дубиным, потому что это постоянный соблазн побыть с ним рядом, из-за чего он на полном серьёзе задумался купить или построить себе офис в Санкт-Петербурге. Если честно, Дмитрий был только за, чтобы появился ещё один якорь, который оставит Августа здесь. Хоть тот и сам утверждал, что у него нет ни единой причины уезжать, потому что нет никакой необходимости быть в какой-то конкретной стране, всё равно придётся летать по разным. А возвращаться, очевидно, лучше в ту, где находится человек, к которому хочется возвращаться.  Так что, несмотря на то, что жить в этом доме было непривычно, Дима ни на секунду не жалел о том, что согласился на этот переезд. Потому что плюсов явно было куда больше, чем минусов. Хотя бы потому что здесь, рядом с любимым человеком, он был по-настоящему счастлив.  Но при этом вернуться на работу всё равно хотелось, так что новость о том, что его рёбра зажили, и с завтрашнего дня он может выходить с больничного, обрадовала. И в то же время заставила задуматься о том, как провести последний свободный вечер с Августом. Впрочем, думать долго не приходится, потому что это свидание Дубин планировал с того самого момента, как они пошли на своё первое с кинотеатром, яхтой. Потому он, без лишних предисловий, кидает адрес и время сообщением.  Уже на месте, судя по лицу ван дер Хольта, Дима понимает, что ожидал он чего-то явно более масштабного, чем ларёк с шавермой, у которого его машина тормозит. И она, и он, вышедший наружу, выглядят здесь максимально не гармонично и нелепо. Настолько, что Дубину даже хочется сфотографировать этот момент, потому что, в купе с его шокированным выражением лица, это выглядит безумно комично.  — Mijn ziel, скажи мне честно, ты решил меня убить? — с недоверием интересуется Август вместо приветствия, осматриваясь по сторонам. Ну, учитывая, что эта шаурмичная находилась в какой-то весьма непонятной подворотне, это был вполне себе логичный вопрос.  — Нет, дорогой, всего лишь угостить ужином в самом живописном месте города, — когда Хольт с недоверием осматривается по сторонам, пытаясь понять, что именно в этом месте живописного, Дима не сдерживается и начинает смеяться. — Нет, ты не понял. Здесь мы только возьмём ужин, а есть будем кое-где ещё.  — То есть, хочешь сказать, что мы можем взять нормальную еду в нормальном месте, и просто пойти туда? — с недоумением спрашивает Хольт, явно готовый достать свою карточку с миллионами на ней, и потащить Дубина в место, где он не сможет позволить себе купить даже хлеб.  — Ну уж нет, это отличное место, и я хочу угостить тебя, так что дай ему хотя бы шанс! — возмущённо восклицает Дима, а Август всё ещё с явным недоверием читает состав здешних блюд, а затем наблюдает за процессом их приготовления, который не внушает доверия. Зря, между прочим! — Вообще-то у этих ребят открытая кухня, как в модных ресторанах. Думаешь, стали бы они показывать процесс готовки, если бы им было что скрывать?  Может, это убеждает ван дер Хольта, может быть то, что Дубин так искренне хочет угостить его ужином, но он больше не возмущается. А Дмитрий тем временем подходит к машине и диктует Отто адрес, где их нужно будет ждать, потому что здесь недалеко — вполне можно дойти пешком. Прогуляются заодно.  Когда Дима, вместо того, чтобы выйти куда-нибудь к набережной или на худой конец к какой-нибудь из центральных улиц, тащит Августа вглубь дворов, тот снова выглядит весьма и весьма шокированным. А Дубин не отвечает ни на какие вопросы, только загадочно улыбается, потому что знает, что этот сюрприз уж точно не должен разочаровать Хольта.  Когда они заходят в какой-то подъезд, точно не тот, в котором жил Дмитрий, Август, кажется, начинает сомневаться, следует ли идти дальше. И, возможно, снова думает о том, что Дима решил его прикончить и оставить тело где-нибудь, где его не будут искать. Но, кажется, доверяет ровно настолько, чтобы подняться с ним на последний этаж, где оказывается не закрытая дверь на крышу, куда Дубин и ведёт его, придерживая за руку.  — Добро пожаловать, в одно из самых красивых мест Санкт-Петербурга, — заявляет Дима, когда они оказываются на той самой крыше, где обычно собирается его стая. И понимает, что не прогадал, потому что ван дер Хольт действительно с интересом осматривается вокруг и, конечно, обращает внимание на открывающийся вид, пока Дубин устраивает им место для сидения, оценив, что Августа точно не стоит сажать прямо на грязный камень, потому что его брюки явно стоят дороже, чем вся одежда, которая в принципе есть у Димы вместе взятая.  Потому он заботливо подстилает ему свою ветровку, но его возлюбленный не отстаёт в заботе: снимает с себя пиджак и накидывает на плечи Дмитрия, целуя его в макушку, и только после этого усаживаясь рядом. А сам Дмитрий тем временем чувствует себя самым счастливым человеком во всём мире, потому что у его, кажется, самый лучший партнёр из всех возможных.  — Спасибо, дорогой, здесь и правда очень красиво, — соглашается Хольт, вновь заворожённо глядя на виды, открывающиеся с крыши. Кажется, как будто бы весь город какой-то игрушечный, но в то же время неимоверно красивый. И в темноте, когда горят огни, здесь ещё красивее, правда, этого они сегодня не увидят из-за уже начавшегося периода белых ночей, но это ведь будет поводом вернуться сюда снова. Главное, на Юлю с Игорем не напороться случайно.  — Рад, что тебе нравится. Здесь и правда безумно здорово, я люблю это место. Круто, если ты будешь любить его вместе со мной, — кивает Дима, а затем протягивает возлюбленному его шаверму, бережно упрятанную в фольгу, чтобы не остыла по дороге. — А теперь давай ужинать.  — Чёрт, я думал, что ты уже забыл, — деланно хнычет Хольт, но свёрток всё же принимает. А Дубин тем временем достаёт из рюкзака бутылку какой-то недорогой газировки, которая, наверняка, тоже повергает привыкшего к изысканным ужинам под дорогое вино Августа в шок. — Ладно, но если я всё же умру, помни, что тебе придётся убрать Отто, он был свидетелем, как ты покупал мне… это.  Дмитрий беззлобно ухмыляется и частично распаковывает свою шаверму, тут же откусывая такой добротный кусок. Заодно наблюдая за Хольтом: очень уж хочется, чтобы ему понравилось. Не потому что он планирует заставлять его питаться шавермой так же часто, как это делает Игорь. Нет, просто потому что хочет, чтобы этот вечер прошёл идеально, как и их первое свидание.  — Только аккуратно, не разворачивай полностью, там очень много соуса, он может потечь, — добавляет Дима, чем только ещё сильнее раззадоривает внутреннюю брезгливость Августа, но тот всё равно не отказывается — послушно пробует ранее незнакомое ему блюдо. А Дубин в этот момент, кажется, не дышит, и пододвигается ближе, волнуясь о том, какой будет вердикт.  — Ладно, это вкусно, — звучит слишком удивлённо, так, будто бы Дмитрий ему об этом не говорил раньше. Потому Дубин не может отказать себе в невинной шалости, при этом нагло воруя шутку у Игоря.  — Конечно, ещё вчера мяукала, — лицо Августа в момент меняется, на мгновение становясь едва ли не зелёным. Он вдруг прокашливается, и Дима понимает, что шутка явно была очень опасной, потому что Хольт ведь не знает о местных приколах по поводу шавермы. — Нет, это всего лишь шутка! Всё в порядке, она просто с курицей, никто здесь на самом деле не готовит кошек, можешь не переживать на этот счёт, честное слово!  — Stupid joke, — тут же отзывается Август, внимательно осматривая шаверму будто бы пытаясь понять, какое мясо там в самом деле используется. — Наверняка, этот твой Гром тебя научил.  — Ну, почти. Он тоже шутит на эту тему, но вообще здесь многие так шутят. Но это правда отличная еда! Между прочим, даже хорошо сбалансированная, — добавляет Дубин, слегка толкая возлюбленного плечом и тихонько посмеиваясь. Как бы то ни было, о своей шутке он ничуть не жалел. Так же как и не жалел о том, что решил устроить свидание именно такое и именно здесь. Естественно, было что-то невероятно крутое в тех свиданиях, которые ему мог устроить Хольт. Показать ему то, чего он никогда раньше не видел, отвести в места, где он никогда не был. Но было что-то и в таких моментах, на которые не требовалась невероятная куча денег. Что-то особенно тёплое, честное. Потому что ещё давным-давно Дмитрий выбрал не деньги, а любовь. И теперь, даже когда было так много возможностей и соблазнов, всё ещё продолжал выбирать именно любовь и уж никак не деньги.  Хотя, конечно, не мог не признать, что было что-то в этих поездках на комфортабельном автомобиле с водителем, а не на автобусе или метро. Потому что особенно после свидания, естественно, не хотелось бы тратить на это время. Так что, едва ли Дима мог поспорить с тем, что богатая жизнь ему нравилась куда больше, чем бедная. А это, в свою очередь, нравилось Августу, который, кажется, был готов бросить к его ногам весь мир.  То есть, как… насчёт всего мира, конечно, Дубин доподлинно не знал, но было приятно, когда каждые несколько дней тебя ждёт дома очередной гигантский и невероятно красивый букет цветов, каждый из которых говорит о безграничных чувствах Хольта, в которые он, в общем-то, и без них верит. Потому что как тут не поверить, когда человек доказывает это словами, действиями, даже просто взглядами. И в очередной раз Август напоминает о своих чувствах, вручая ему в этот раз тоже букет, но из клубники в шоколаде, видимо, как десерт к их сегодняшнему слегка странноватому ужину — Спасибо тебе, за чудесный вечер, родной, — шепчет ван дер Хольт, когда Дима выходит из душа уже в домашнем, сам переодетый в домашнее и с этим букетом. А затем мурлычет довольно: — Это было самое необычное и самое лучшее свидание в моей жизни. В следующий раз моя очередь тебя удивлять.  Дубин же благодарит, но ловит себя на мысли, что его совсем не нужно удивлять. Потому что всё самое удивительное, кажется, с ним уже произошло. И это удивительное привело его сюда. В этот дом, где так невероятно уютно, когда Август рядом. На диван, на котором они сидят вместе, смотрят какое-то шоу и едят клубнику в шоколаде. В этот совершенно волшебный мир, где у него есть такой невероятно чуткий и заботливый любимый человек, который готов кинуться ради него хоть в пекло, и ради которого кинется в пекло и он сам.  На следующее утро Дима просыпается от назойливого звука будильника, и обнаруживает, что Август уже встал. Как обычно, на самом деле, потому что в основном он вставал раньше Дубина, даже несмотря на то, что он и сам обычно долго не залёживался. Хотя, после больничного, сегодня с удовольствием повалялся бы подольше, но, к сожалению, нужно ехать на работу. Хольта он ловит как раз когда сам собирается в душ, а тот выходит из ванной. Оставляет ленивый поцелуй на его щеке, буквально на бегу, но Дмитрия и это заставляет улыбнуться. Потому что это кажется чем-то по-особенному тёплым и семейным, как будто бы они пара уже сотню лет.  — Вечером мы идём на ужин к Фёдору Ивановичу, верно? — вытирая голову полотенцем, интересуется Август, а Диме чертовски приятно, что он об этом помнит. Значит, ему не всё равно. Впрочем, даже в больнице, в те моменты, когда к ним заходил Прокопенко или Юля, было понятно, что для него это ничуть не менее важно, чем для самого Димы.  — Да, к восьми. Заберёшь меня после работы? — просит Дубин, скрываясь в ванной комнате, но не закрывая за собой дверь, чтобы им было друг друга слышно. Казалось бы, обычная утренняя суета, но кто бы знал, что она может так нравиться.  — Конечно, буду в пол восьмого. Надеюсь, ты не собираешься там задерживаться слишком надолго, — посмеивается ван дер Хольт, вспоминая те моменты, когда Дима просто дневал и ночевал на работе. И, на самом деле, он ещё не знал, что такое бывает и не в экстренные моменты тоже, только вот что-то подсказывает Дмитрию, что теперь такое будет происходить разительно реже. А именно, только в те моменты, когда сам Август будет улетать куда-то по работе, и они не смогут видеться.  На работу Дима, конечно, тоже добирается не сам. Обеспокоенный его безопасностью Хольт настаивает на личном водителе-охраннике, который будет возить его на работу, по делам и в целом в любые места, и Дубин не может ему отказать. Да и, если честно, отказываться совсем не хотелось, учитывая, что жил Август за чертой города, и добираться было не слишком удобно. Так что теперь у него, помимо прочих приятных вещей, был ещё и личный водитель.  Окончательно окунуться в осознание, что его окружает совершенно новая и до сих пор незнакомая ему реальность, Диме удаётся в тот самый день, когда он наконец-то выходит на работу. Нет, разумеется, он прекрасно знает, что там не будет отстранённого от работы по меньшей мере до суда Игоря, и уже это очень многое поменяет — будет непривычно работать без напарника. Да, он и так делал это в последнее время, но это была совсем иная ситуация, стрессовая, в которой для всех всё стало по-другому. Но кто бы мог подумать, что не на время, а навсегда?  Лишь оказавшись в участке, Дубин тут же сталкивается с этой неимоверно давящей атмосферой, которая едва ли не сбивает с ног. И всё хорошее, светлое вдруг перестаёт существовать. Ещё пару минут назад, в машине, подвозившей его на работу, он вспоминал о вчерашнем свидании с Августом, а уже сейчас это кажется чем-то нереальным. Всё, что происходило после того рокового дня, теперь кажется нереальным.  На первый взгляд кажется, будто бы ничего не изменилось. Прошло уже несколько недель, страсти улеглись, все, вроде как, пришли в себя. В этом не было ничего удивительного. Нельзя надолго зацикливаться на проблеме, нужно концентрироваться на собственной жизни, как бы это ни было тяжело, и снова нырять в неё, окунаться с головой, чтобы проблемы не так сильно тревожили сознание. И Дима ведь сделал точно так же: окунулся в свою жизнь, пришёл в себя вместе со всеми. Но ещё до того, как его успело сбить с ног это кошмарное осознание: людей, которых он знал, больше нет.  На их место, разумеется, уже успели набрать новых. Это естественно, ведь работать кому-то надо, а потеряли они довольно много сотрудников, так что без добора всё пошло бы наперекосяк. Умом Дмитрий это прекрасно понимает. Понимает, но внутри себя пока принять не может, в отличие от других коллег. Тех, кого то самое осознание настигло раньше. В тот самый момент, когда они увидели пустые столы в участке. Когда несли цветы к стихийному мемориалу, когда присутствовали на массовых похоронах со всеми почестями, как и должно полицейским, отдавшим свою жизнь в попытках защитить город, людей. Лишь после Дубин посетил своих уже похороненных товарищей, но даже это не дало этого чувства реальности, которое пришло сейчас.  Они больше не придут. Никогда не придут. Свидетельство тому — столы, за которыми сидят совсем другие люди. Они тоже шутят, переговариваются, вместе пьют кофе. И это, вроде, хорошо — очередное свидетельство о том, что жизнь продолжается. Но как избавиться от ощущения, что жизнь должна продолжаться не только для них, но и для десятков других людей, не только полицейских, которых теперь уже нет?  — Дубин, наконец-то, мы тебя тут уже заждались, — замечает его один из коллег. Иван, который в тот самый злополучный день был здесь с ним, помогал отбиваться от дронов. А теперь стоял перед ним. И Дима испытывает облегчение от того, что видит его. Его и ещё многих других людей, которые остались живы. Тех самых, которые подходят, обнимают его, искренне радуются тому, что он здесь, тому, что он жив. Потому что все они потеряли так много людей, что, кажется, теперь по-особенному ценят тех, кто всё-таки с ними остался.  Пожалуй, всё это время Дмитрий делал ровно то же самое, просто в других масштабах: радовался тому, что жив Август. Тому, что не пострадала Юля, тому, что Игорь, хоть и был подавлен морально, физически уже успел прийти в себя. Тому, что Фёдор Иванович, вопреки покушению, с первых же дней после был бодр и весел. Их жизнь, и жизни тех, кто сейчас так искренне радовался его возвращению, не оборвались. А о тех, чьи оборвались, все они будут помнить.  Новые сотрудники тоже подходят знакомиться. И, если в первый раз, приходя сюда, и знакомясь с людьми, Дубин чувствовал себя не в своей тарелке и ощущал, если честно, что на него смотрят свысока, то теперь смотрели как на равного. А новые стажёры, кажется, и вовсе перешёптывались о нём в стороне. Интересно, о чём именно? О том, как его чуть не убил дрон, пока он произносил пламенную речь? Может, о том, что он напарник Игоря Грома? Или, возможно, о его отношениях с Августом ван дер Хольтом, о которых они, естественно, не заявляли открыто и не планировали это делать, с учётом законов страны, где они оказались.  Но мешало ли это обсуждениям в интернете? Разумеется, не мешало. Особенно много их было в комментариях к интервью, которое Юля взяла у Августа. Более того, она даже ежедневно скидывала Диме особенно интересные. Потому что там и правда было довольно много всего занятного. Но мало имеющего отношение к реальности. Как же хорошо, что он уже давно удалил свой аккаунт на том самом злосчастном сайте, потому что отчего-то не было ни малейших сомнений, что при желании его бы тоже откопали и сопоставили бы факты.  Впрочем, на подобные обсуждения Дмитрию если ещё не было плевать, то он уже, во всяком случае, начинал относиться к ним с должным безразличием. Потому что и Юля, и Август предупреждали его, что пересудов будет много. Остаётся только принять этот факт и проще к нему относиться. Как Пчёлкина, к примеру, которая за популяризацию Игоря словила очень и очень много негатива в свою сторону. И, если честно, Дубин искренне не понимал, почему так. Люди сами очень сильно хотели завести себе героя, создать его, видеть в нём нечто особенное. И Юля лишь помогла им этого самого героя заприметить. Дальше всё сделали сами люди.  Люди в принципе оказались куда более странными, чем Диме казалось на первый взгляд. Они могли полюбить человека за минуту, а потом за доли секунды скинуть его с олимпа, даже ни на секунду не задумываясь о том, насколько правильно и то, и другое. Свидетельством тому были закрашенные граффити, убранный памятник, переставшие продаваться в магазинах кепки как у майора Грома, переставшие выходить в эфир мультики про него. Хотя, как раз вот это отсутствие повышенного внимания Игорю как раз скорее нравилось, чем нет. А вот что совсем не нравилось — так это отсутствие работы, без которой он откровенно загибался. Но, даже если бы ему позволили вернуться, вряд ли вернулся бы. В этом случае пришлось бы пойти на сделку с собственной совестью.  Потому, если подумать, наименьшей кровью и правда обошёлся именно Дима. Его жизнь стала по-настоящему лучше после всего произошедшего. В его отношениях всё было чудесно, он переехал к Августу, хоть и с трудом привыкал к жизни в таком огромном доме, помирился с лучшим другом. Кажется, ему повезло, если в подобной ситуации вообще возможно говорить о каком-либо везении.  Накрывает снова Дубина только лишь к вечеру. Хотя бы рабочий день прошёл относительно спокойно, без мучительных мыслей. Но они снова приходят, когда он не получает в свою сторону кучу комментариев и подколов о том, что в очередной раз сидит до ночи. Вроде, просто мелочь — всего лишь пустяк, но снова становится не по себе. Потому что теперь Дима ловит себя на мысли о том, что если он потерял не слишком значимую деталь в своей жизни, и ощутил эту пустоту внутри, то что же сейчас чувствовали близкие этих людей? Те самые, которые лишились самых важных моментов. Таких, какими для самого Дмитрия были звонки мамы, постоянные сообщения в мессенджерах от Веры, поцелуи Августа, объятия Юли или рукопожатия с Игорем, а ещё… чёрт, он совсем забыл, что сегодня они идут на ужин к Фёдору Ивановичу. Совсем вылетело из головы.  На то, чтобы привести себя в порядок и хотя бы постараться отвлечься от всех этих тревожных мыслей, уходит минут десять и несколько литров воды, слитых в канализацию. Кажется, обо всём этом нужно будет поговорить с Громом сегодня. Потому что он наверняка проживает то же самое, но, скорее всего, в гораздо больших масштабах. Справляться с таким лучше и проще вместе. А пока что, возвращаясь в зал, Дима вдруг обнаруживает за своим рабочим местом человека, с которым всегда априори становится гораздо спокойнее.  — Ты ведь знаешь, что опаздывать невежливо, mijn liefje? — мурлычет он, отвлекаясь от созерцания очередного рисунка: добермана в тёмных очках, которого он сегодня добавил к остальным рисункам над своим рабочим столом. — Если вдруг на меня будут косо смотреть, я сдам тебя, и скажу, что мы опоздали по твоей вине, дорогой. Потому что мне хочется произвести хорошее впечатление.  Поднявшись с места, он сам пересекает расстояние между ними, и обнимает Диму, носом в его макушку утыкается. И самому Дубину сейчас наплевать даже на то, что в участке осталось ещё как минимум человека три, которые могут их увидеть. Потому что объятия эти оказываются как будто бы целебными. Самый настоящий бальзам на душу, которую он сегодня снова ненароком поранил, даже того не ожидая.  — Как прошёл твой день, sunshine? — интересуется ван дер Хольт, и Дмитрий, даже сам не понимает, в какой момент его губ касается лёгкая улыбка. Просто от этого вопроса становится как-то тепло внутри. Что бы его ни тревожило, что бы ни произошло, рядом с ним человек, для которого его состояние по-настоящему важно. Который всегда поможет и поддержит.  — Ничего, просто как-то… странно и тяжеловато быть здесь и не видеть людей, которых я видел с того самого момента, как пришёл сюда в первый раз, — отзывается Дима, ощущая, как Август ещё сильнее стискивает его в объятиях. Будто бы пытается укрыть от всех этих болезненных ощущений.  — Я понимаю, дорогой. Очень тяжело терять кого-то. Особенно когда ты не готовишь себя к этой потере, она происходит резко и неожиданно, — ладонь Хольта придерживает его затылок, и, если честно, сейчас Дубин чувствует, что готов всю жизнь простоять вот так. Защищённый от собственной боли, окружённый любовью, поддержкой, пониманием. — Хочешь, мы можем не ходить никуда? Поедем домой, отдохнём?  — Спасибо, Ави, — шепчет Дмитрий, и сам неосознанно сжимает возлюбленного в объятиях немного сильнее, а затем отпускает, отсраняясь и заглядывая в его глаза. — Всё в порядке, я справлюсь. Тем более, будет хорошо сейчас оказаться в кругу близких людей.  Ободряюще улыбнувшись, он нащупывает руку Хольта и стискивает её в своей на несколько секунд в знак благодарности. И в знак поддержки, потому что, очевидно, им обоим очень важен этот вечер. Важные ему, конечно, уже были знакомы с Августом, но вот такие семейные ужины сближали ещё больше. Жаль только, что там не было мамы с Верой, которым он пока своего возлюбленного не представлял. Только рассказывал о нём, хотелось сделать это лично. Но пока что поездка к ним была только в планах. А остальные близкие рядом. И уже, кстати, ждали их, так что опаздывать сильно и впрямь было бы очень неудобно.  Впрочем, их опоздание Август всё равно нивелирует купленным загодя шикарным огромным букетом цветов для тёти Лены и какой-то шикарной бутылки, вроде как, коньяка для Фёдора Ивановича. От чего они оба остаются в восторге. Кроме того, ван дер Хольт учтиво целует руку тёте Лене и кидает несколько комплиментов, как обычно, совершенно очаровательно улыбаясь.  — Вот позер, — слышит Дубин нелестный комментарий от Игоря на фоне, из-за которого тот получает нехилый толчок в бок от Юли. Сам Дима едва сдерживает смешок. В этом Август уж точно сильно отличался от Грома. Тот едва ли когда-либо пытался кому-то понравиться, сразу показывал себя во всей красе. И в общем-то едва ли это можно было считать чем-то плохим. Но Хольт в своей галантности был невероятно очарователен. И тётя Лена, как раз, это очень оценила.  После все проходят в зал, где стоит накрытый стол-книжка, накрытый парадной скатертью. Даже хрусталь, вон, стоит праздничный. Август, конечно, вряд ли заметит, но Дима прекрасно видит, что чета Прокопенко тоже впечатление пытается произвести. Но не так, чтобы пыль в глаза пустить, как это частенько бывает: просто показать себя радушными хозяевами.  Наблюдать за тем, как ван дер Хольт смотрит на русские блюда, в совершенном непонимании, что здесь будет съедобно и вкусно, а что не очень, оказывается очень забавно. Оно и неудивительно, Август наверняка пробовал местные изыски разве что в ресторанах, а они явно отличались от обычного традиционного стола. С другой стороны, напуган он был куда меньше, чем во время их вчерашнего свидания с шавермой. Домашние блюда, видимо, вызывали куда больше доверия, чем то, что продавалось в сомнительных ларьках, распиханных по всему городу. — Попробуй вот этот, отвечаю, понравится, — под шумок, пока Фёдор Иванович рассказывает очередную историю, рекомендует ему Игорь селёдку под шубой, а Дубин к собственному стыду и момент-то этот не улавливает. Слишком уж внимательно слушает Прокопенко.  Естественно, для утончённого вкуса Августа солёная селёдка в купе с остальными ингредиентами, добро для пущего вкуса смазанными майонезом, оказывается весьма и весьма странным блюдом, так что, кое-как проглотив, он тут же бросается запивать его домашним компотом, чем тут же привлекает к себе внимание всех присутствующих. Даже Фёдор Иванович, вон, от своей истории о былых временах отвлекается.  — Ну, извиняй, — хохочет Гром, явно довольный своей выходкой, пока Хольт пьёт уже второй стакан компота, который явно пришёлся ему по вкусу больше, чем селёдка под шубой, которую ему явно больше пробовать не стоит. — Тёть Лен, Вы не обижайтесь, это просто он к нашим деликатесам не привык, сейчас, вон, холодец попробует, вообще кони двинет.  — Игорь, а ну-ка прекращай, — тут же прерывает его поток хохм тётя Лена, поднимаясь из-за стола, убирая тарелку Августа с забракованной селёдкой, и ставит новую. — Мог бы что-то попроще предложить, вместо того, чтобы издеваться. Август, давайте я Вам оливье положу. Вам наверняка понравится.  А Дима себя тем временем ловит на мысли о том, что оливье ван дер Хольт наверняка пробовал, только в его первозданном рецепте, который сильно отличался от того, который традиционно ставили на столы в России. Но в нём явно не было ничего из ряда вон выходящего, так что вот он как раз вполне мог понравиться.  — Спасибо большое, Елена, из Ваших прекрасных рук что угодно. Кроме разве что… — Август кидает взгляд на тарелку с селёдкой под шубой — блюда, названия которого он явно не знал и не слишком хотел знать. А Дубин тем временем негромко посмеивается в сторону, теперь даже готовый признать слова Игоря о позерстве. — Это Вы готовили этот… напиток? Если так, то у Вас просто золотые руки.  — Конечно, это компот из нашей вишни, ребята, вон, три дня собирали, — смущённо улыбается тётя Лена, а Дима уже мысленно прикидывает, сколько трёхлитровых банок компота им придётся тащить до машины. Кажется, надо будет позвать Отто для этого. Дмитрий, конечно, не хотел его эксплуатировать, но спину срывать тоже не хотел, так что нужно будет подумать над этим очень серьёзно, когда они соберутся уходить.  Оливье, к слову, приходится Августу по вкусу, и теперь уже вся собравшаяся компания, не сговариваясь, решает устроить иностранцу дегустацию блюд с российского стола, пока Юля под шумок снимает всё это дело на камеру. Остаётся надеяться, что для домашнего архива. Фёдор Иванович предлагает ему попробовать мясо по-французски. Хольт не может не признать, что это безумно вкусно, и снова хвалит руки тёти Лены, но признаётся, что не совсем понимает, почему это вообще оно по-французски, и что французского в этом рецепте. Юля кладёт гранатовый браслет, и попадает, кажется, прямо в точку, потому что после Август кладёт себе добавки. А вот Дима, кажется, тоже не угадывает, когда даёт ему попробовать крабовый салат со своей тарелки. Потому что ван дер Хольт какое-то время ковыряется в нём после пробы, но заявляет, что этот краб совершенно на краба не похож. Дубин, конечно, пытается объяснить, что такое имитация краба, но доверия этот рассказ у Августа не вызывает.  В качестве основного блюда тётя Лена приносит домашние, на секундочку, слепленные Фёдором Ивановичем пельмени, и вот это блюдо у Хольта вызывает самый настоящий восторг. И одновременно с этим недоумение, зачем ставить на стол такое огромное количество еды, которое они вшестером не съели бы и за три полноценных приёма пищи. А узнав о традиции потом пару дней доедать праздничную еду, и вовсе ужасается, ведь это не имеет никакого смысла. Свежая ведь вкуснее.  Вдоволь наговорившись, надегустировавшись, и совсем слегка выпив, все дружно начинают помогать чете Прокопенко убирать со стола, под удивлённые возгласы Августа о том, что куда после такого плотного ужина ещё полезет торт. Но тётя Лена остаётся непреклонно и достаёт из серванта самые-самые красивые чашки из набора, который им с Фёдором Ивановичем, кажется, на свадьбу подарили.  Закончив переносить посуду на кухню, Дима возвращается в зал, замечая на балконе стоящего в гордом одиночестве Игоря. Недолго думает, стоит ли его оставить наедине с собой, или всё же выйти, но понимает, что на сегодня это будет самая лучшая возможность поговорить. Встаёт рядом, локтями в перила уперевшись, а разговор начать не может. Только, так же, как собственно и сам Гром, вдаль смотрит, ощущая, как свежий после дневного тепла ветерок обдувает лицо. Вроде как бы и знает, о чём поговорить хочет, но не решается начать. Так что ещё пара минут уходит на то, чтобы с мыслями собраться.  — В участке сегодня был, — негромко, будто бы наивно надеясь на то, что Игорь его всё же не услышит, начинает Дима. И понимает, что за живое задел, потому что Гром, как и он сам, напрягается заметно. Наверняка, с того самого дня, когда его отстранили, там не появлялся.  — И как там? — тоже тихо и хрипло спрашивает Игорь, взгляд на Дубина переводит, а он, в свою очередь, ближе пододвигается, чтобы локтями с другом соприкасаться. Будто бы это поможет. Непонятно кому должно помочь, правда. Ему? Грому? Или всё же им обоим?  — Ничего. Много новых лиц. И опытных, и стажёров несколько. Вон, некоторые ребята ворчат, что к ним пристроили. Теперь, наверняка, понимают, почему ты моему появлению был так недоволен, — пытается сразу увести разговор в другую сторону Дмитрий. Потому что не знает, как начать о том, что действительно интересует.  Да и сформулировать это не может, разве что патетично пересказать Твардовского с его стихотворением, где он умом понимает, что его вины нет в том, что другие не вернулись с войны, но в глубине души всё равно свербит. Вот и у Димы свербит тоже. А как сильно свербит у Игоря известно только ему самому. Хотя, нет, вряд ли даже ему известно, потому что разбираться в своих чувствах он напрочь не умеет, об этом прекрасно знают все, а уж тем более Дубин, как его близкий друг.  — Понятно, — гримассу безразличия создать у Грома так и не получается, хотя, следует отдать ему должное, что старается он очень сильно. Правда, толку от этого никакого. Потому что они оба всё и так прекрасно понимают. Что это всего лишь отвратительная попытка держать хорошую мину при плохой игре, которая напрочь проваливается.  — Как ты с этим справляешься? — в лоб спрашивает Дима, правда, не говорит конкретно, с чем именно, хотя с Игорем, наверное, стоило бы ещё конкретнее. Но сейчас он понимает, что попал именно в точку. А если бы добавил подробности, как пить дать перегнул бы.  — Хреново я справляюсь, Димон. Я же не полный придурок, понимаю прекрасно, что во всём этом виноват сам, — чуть повышает тон Гром, но к концу всё же затихает. Понимает, что их могут услышать. И точно этого не хочет. Не хочет заставлять о себе лишний раз переживать.  — Но это же не так. Виноват только тот… те, кто это устроил, — тут же начинает спорить Дубин, хоть и понимает, что на его месте чувствовал бы себя ровно точно так же. Даже если бы знал, что в общем-то совершенно ни в чём не виноват. Он ведь и сейчас это гадкое внутри ощущает. Как будто бы виноват в том, что выжил и был в порядке, а они нет. Так что же говорить об Игоре, который знал, что выбраны были люди не просто так, а из числа тех, с кем он был знаком. Да даже просто делал какое-то невинное фото, при этом не зная даже имени.  — Если бы я поступил иначе, возможно ничего этого бы не было, — отрицательно качает головой Игорь, как вдруг Дима замечает руку, что ложится на плечо Грома. Руку Фёдора Ивановича, подоспевшего так вовремя.  — Думать о том, что ты мог поступить иначе, Игорёк, это совершенно естественно. Все мы в тот или иной момент могли лучше сделать. Или наоборот хуже, об этом мы уже не узнаем. Но винить себя в том, в чём ты не виноват, нельзя, так можно и с ума сойти, — мгновение, и вторая ладонь Прокопенко ложится уже на его плечо, будто бы тот понимает, что эти слова и Дубина тоже касаются. А они ведь и правда касаются, даже если в меньшей степени, чем Грома. — Когда твой батя погиб, ты думаешь, я себя не винил? У-у-у, ещё как винил, даже представить себе не можешь. Вы оба не можете. И зацикливался на этом ещё как. Думать не мог перестать, корить себя. Единственное, что помогало, может, это цинично прозвучит, но я понимал, что думать надо не о мёртвых, а о живых. О мёртвых достаточно помнить. У меня вы были. Ленка и ты. Как я мог себе позволить раскисать?  Дима снова переводит взгляд куда-то вдаль, будто бы сквозь ближайшие дома смотря. А думает лишь о том, как много за его жизнь пришлось Фёдору Ивановичу пережить. И ведь даже после всего этого он не утратил способность радоваться жизни, оптимизм. Да ещё и возможность их — своих балбесов — учить, когда они сами затруднялись и не понимали, что нужно делать.  — И вам тоже нельзя. Ради тех, кто у вас есть. Ради друг друга. Ради… вон, смотрите какие у вас. В них я даже больше уверен — не дадут вам раскиснуть, — тепло улыбается Прокопенко, а Дима и правда в окно в зал взгляд переводит. Август педантично чашки полотенцем протирает и передаёт Юле, которая их расставляет, а за ней тётя Лена, что-то рассказывая, уже заварившийся чай по ним разливает.  В самом деле, они все были чертовски везучими. Потому что мало кто мог бы похвастаться тем, что у него такая же семья. Любящая, понимающая. Мудрая, потому что, если прямо в эту секунду им с Игорем разительно легче не становится, то, во всяком случае, слова Фёдора Ивановича много новых мыслей в голове заставляют зародиться. И как хорошо, что они с тётей Леной тоже всегда друг у друга были, тоже друг другу раскиснуть никогда не давали.  Остаток вечера проходит не хуже, чем его начало. Они болтают о всякой всячине, договариваются обязательно ещё раз так собраться, и Дима знает наверняка, что это сказано не просто из вежливости, а искренне. Август даже говорит, что всех нужно пригласить к нему… то есть, к ним домой, чтобы тёте Лене не пришлось столько возиться и готовить на целую ораву, что в общем-то кажется вполне себе здравой мыслью. Даже несмотря на то, что со всем этим делом ей помогал Фёдор Иванович, будет лучше, если это сделают люди, которым за это платят раз в десять больше, чем, к примеру, Дубину.  Естественно, без двух коробок с банками их не отпускают. Причём помимо компота Прокопенко собирают кучу всяких солений, которые Август так и не попробовал, а Юля обещает приехать к ним, чтобы снять вторую часть дегустации. И, наверное, именно в этот момент Дмитрий окончательно убеждается в том, что у него и правда есть рядом самое ценное. То, ради чего нельзя зацикливаться на плохом.  Впрочем, даже когда он зацикливается, у него есть любимый человек, который крепко обнимет, успокоит, поддержит. Этим ван дер Хольт и решает заняться, когда они приезжают домой, несмотря на отговорки Димы, дескать всё в порядке. Даже если и так, Август уже принял решение позаботиться о нём, а это необратимый процесс. Да и сам он, если уж совсем честно, всё равно чувствует какую-то нарастающую тревогу непонятного толка внутри. Особенно когда остаётся наедине с собой в ванной. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется Хольт, когда Дубин возвращается из душа в его тёплом уютном халате, в который Август кутает его ещё сильнее, будто бы у него есть шанс замёрзнуть при этой идеально комфортной температуре дома. — Только честно, Дима. Я смогу тебе помочь только если ты будешь говорить мне правду.  — Лучше, честное слово. Только… немного боюсь возвращаться туда завтра снова, переживаю, что снова накроет, и из-за этого слегка накрывает уже сейчас, — признаётся Дмитрий, ловя себя на мысли о том, что Август, кажется, видит его насквозь. Даже лучше, чем он сам. Потому что замечает, что ему не по себе, даже раньше, чем он сам.  — Тебе не обязательно туда идти, если ты ещё не готов, — выдыхает Хольт, в очередной раз прижимая его к себе, стискивая в объятиях так, как если бы он сам снова связал себя верёвками ради успокоения. Правда, только в одном месте, а не во многих, чего сейчас сильно не хватает, — но ты ведь не согласишься, верно?  — К сожалению. Я ведь не могу просто не ходить на работу, потому что мне некомфортно там находиться. Если я так сделаю, меня наверняка уволят, даже несмотря на то, что у меня есть очень значительные связи, — грустно посмеивается Дубин, обнимая возлюбленного в ответ. В любом случае, выбора у него нет, придётся просто постараться абстрагироваться и, как верно заметил Фёдор Иванович, думать о живых. — Мне просто надо отвлечься. Может, посмотрим что-нибудь, а потом… я знаю, тебе это не очень нравится, но, может, ты свяжешь меня на ночь?  О таком Дима не просил уже давно, но сейчас появляется стойкое чувство, что уснуть без этих ощущений не получится. Даже несмотря на присутствие Августа рядом. Потому что мандраж перед завтрашним походом на работу слабее не становится. Напротив, чем больше Дубин об этом думает, тем быстрее он усиливается.  — Малыш, я никогда не говорил, что это мне не нравится, дело ведь в другом, — Хольт отстраняется, и на несколько мгновений Дмитрий чувствует себя совершенно дезориентированным. Кажется, будто бы у него только что забрали нечто важное. Но от взгляда Августа, который смотрит так вкрадчиво, становится немного легче. А вот ему самому, напротив, становится труднее, потому что акцент становится разительно заметнее, да и слова на русском подбираются, вероятно, труднее:  — Это очень… травмоопасно, долго находиться в таком положении, я не могу себе позволить покалечить тебя. Даже с твоего согласия.  И в общем-то Дима понимает его. Знает, что ван дер Хольт очень ответственный партнёр, и для него предельно важно делать всё правильно. Так, чтобы не навредить даже случайно. Только от этого легче не становится. Потому что Дубин чувствует себя как маленький ребёнок, которого отучают от соски как от основного средства успокоения. Понимает, насколько это глупо, но едва не плачет, глядя на Августа сейчас. Но не потому что пытается надавить таким образом, а потому что видит, что он непреклонен.  — Всё в порядке, мой хороший, не переживай так, — его состояние от глаз Хольта явно не скрывается, потому что он вдруг снова прижимает к себе и чуть покачивает, будто бы убаюкивая его в своих объятиях. — Я ведь не отказываюсь сделать это совсем. Просто предлагаю компромисс. Ты ведь хотел что-нибудь посмотреть? Мы можем совместить просмотр и связывание. Но только на время фильма, пока я смогу контролировать процесс и быть полностью включён, чтобы понимать, что всё в порядке. А перед сном я развяжу тебя.  — Но ведь… телевизор в гостиной, я не хочу, чтобы это кто-то увидел, — Дима прячет лицо в рубашке Августа, в который раз густо краснея и нервно сглатывая. В доме Августа было слишком много персонала, чтобы быть уверенным, что никто не пройдёт мимо и не заметит его в таком стыдном положении.  — Конечно, я не дам никому на тебя смотреть, щеночек, мы будем у меня в кабинете, договорились? — предлагает ван дер Хольт единственный оптимальный вариант, и Дима в ответ кивает. Что же, может, и правда получится.  Связывает его Август основательно. Не слишком сильно, чтобы не было никаких синяков, но в то же самое время ощутимо, чтобы это и правда успокаивало, отвлекало и приводило в чувства. Постоянно спрашивает, комфортно ли ему, наблюдает за невербальными реакциями, видимо, на случай, если вдруг он постесняется сказать, что ощущает дискомфорт. Даже несмотря на то, что Хольт предусмотрительно взял с него обещание говорить, если вдруг что-то будет не так, он всё равно остаётся настороженным.  Закончив, Август берёт его на руки и аккуратно укладывает на диван, лишь после этого взяв пульт от телевизора, и устроившись рядом, но уже сидя. Разве что, жестом предлагает Диме уложить голову на колени, что он и делает. И теперь это уже не ощущается как простое связывание. Это ощущается, как наивысший уровень заботы, потому что Дубин буквально каждой клеточкой тела чувствует, как его любимый человек наблюдает за его состоянием, как Август бережно гладит его по волосам. В какой-то момент, заметив, что ему всё же прохладно, накрывает тёплым пледом. Если честно, Дубин и сам не понимает, в какой момент просит развязать себя, полностью осознавая, что для избавления от нервов ему не нужны никакие верёвки, их можно оставить для игр. А сейчас, как и в любой другой момент, пледа и сильных рук Хольта будет более чем достаточно.