Какая нить ведёт к тебе?

В то самое первое утро, когда Дима просыпается рядом с Августом в больнице, врач, так не вовремя вошедший в палату ещё до того момента, когда они успели проснуться, за что впоследствии охрана получила серьёзный втык, был просто в ужасе: в ужасе от того, что они в принципе спят вместе: переломы рёбер уж точно не предполагали сон с кем-то в объятиях. А Августу, после его перенапряжения и слишком серьёзного выброса электричества, нужно было постоянно быть под капельницей, и подключённым к прибору, отслеживающему сердечный ритм, а также в идеале не снимать кислородную маску. Даже несмотря на то, что это дополнительные меры предосторожности, потому что пока восстановлению организма ничего не мешает.  Правда, положить Дубина в соседнюю палату он всё же соглашается. То есть, как, даже и мысли не допускает о том, чтобы отказаться, потому что Хольт предлагает ему за это совершенно неприличные деньги. Тот только бубнит что-то о том, что Дима должен лежать в травматологии, но делает это так тихо, что вряд ли Август, как не носитель языка, что-то в его словах разбирает. Ещё бы, ведь он, как заведующий отделением, не хочет отдавать такого ценного пациента. И, прежде чем закончить осмотр и уйти, когда Дмитрий уже оказывается в своей палате, ещё раз строго-настрого запрещает им спать вместе. Вероятно, после куда более длительного осмотра ван дер Хольта, говорит ему то же самое.  И, честное слово, когда Дима приходит к нему тем же вечером, он не планирует оставаться на ночь. Да и в целом, не знает, как начать этот разговор. Потому что все их конфликты кажутся делом далёкого прошлого. Которое произошло ещё до того, как начался самый настоящий апокалипсис, который унёс столько жизней, а также по кусочку от каждого из них. Дубин потерял своих близких людей, а Август потерял своё детище, над которым так долго работал, на которое так уповал. Считал, что сможет изменить мир, а вместо этого получил устройство, которое большую часть жизней и унесло. Даже если в самом деле это не было на его совести.  — Как ты? — аккуратно пытается подступиться Дима, устраиваясь с краю рядом с Августом, стараясь не задевать никакие провода, которые вчера тот и вовсе снял для удобства. Внимательно смотрит, пытается понять, как тот чувствует себя в самом деле. Тот поворачивается к нему лицом, и сам долго не отвечает — думает, что ответить? Или, возможно, сам пытается найти, что сказать.  — Может, сейчас не самый подходящий момент, но он никогда не будет подходящим, чтобы поговорить об этом, так что… — Дубин ощущает, как по спине пробегает волна мурашек. Понимает, что этот разговор важный, но впервые сам борется с этим иррациональным желанием сбежать вместо того, чтобы поговорить. Но сидит на месте, просто потому что сейчас это нужно его любимому человеку. — Я умудрился уже трижды потерять тебя за всё время, которое мы общаемся, mijn ziel. Знаю, что все три раза это была моя вина, но…  — Не говори так, пожалуйста, я не считаю… — прерывает его Дмитрий в ту же секунду. Правда, сам оказывается прерванным. Но даже не словами, а строгим взглядом, которому так трудно что-то противопоставить.  — Выслушай меня, пожалуйста, sunshine, — просит Август, и Дима кивает в ответ. Потому что не может не позволить ему высказаться, озвучить то, что его так тревожит. Тем более, очевидно, что тревожит их одно и то же. — Сначала я нарушил твои границы, потом сам позволил тебе уйти, а в третий раз нас чуть было не разлучили мои дроны. И это всё заставило меня убедиться в том, что я больше не хочу тебя потерять, Дима. Но, если мы оба этого не захотим, я сам с этим никогда не справлюсь.  — Я знаю, и тоже не хочу, чтобы мы когда-то друг друга потеряли, — Дубин ближе двигается, а тот не протестует нисколько, наоборот, приподнимается выше, чтобы их лица были на одном уровне, чтобы была возможность в глаза друг друга смотреть. — И в том, что произошло в последнем, нет никакой твоей вины, я не устану это повторять. А в остальном только отчасти. Потому что я и сам виноват не меньше. Мне с самого начала нужно было понять, что, если я люблю тебя, должен прилагать усилия к тому, чтобы строить наши отношения, а не пытаться уйти при первом удобном случае.  — Забавно, но практически то же самое мне сказал Отто, — ухмыляется Август и тянется к Диминому лицу свободной рукой, поглаживая его по щеке. — У меня никогда не было серьёзных отношений раньше, поэтому я понятия не имею, как их строить. И, скорее всего, ещё не раз буду ошибаться, хоть и постараюсь этого не делать. Не беги от меня, пожалуйста, дорогой. Даже когда я снова ошибусь.  — Не буду. И то, что я это делал… у меня ведь тоже раньше не было серьёзных отношений, поэтому будем учиться вместе, — шепчет в ответ Дима и чуть приподнимается, чтобы поцеловать Хольта, нежно, словно самый хрупкий в мире хрусталь, придерживая ладонью его лицо.  — Никогда бы не подумал, что мне достался такой неопытный щеночек, — почти игриво произносит Август, и Дубин может поклясться, что он лукавит, потому что неопытность его можно было увидеть невооружённым глазом. Особенно учитывая их первые встречи, и то, как Дима стеснялся и мялся, обсуждая всяческие способы доставить себе удовольствие.  — Ну, знаешь, когда девушка, которая мне понравилась, попыталась меня зарезать, я перестал пытаться, — посмеивается Дмитрий, и в подтверждение своим собственным словам, показывает шрам на животе, который ему когда-то оставила Лиля.  Возможно, очень странно, что, решив возобновить отношения, они пару часов обсуждают свои прошлые опыты, но это, как ни странно, даже оказывается забавным. Правда, Дубин к собственному ужасу убеждается в том, что все партнёры Августа оказываются исключительно сексуальными, и их насчитывается довольно много, так что собственная неопытность теперь кажется огромной проблемой, которую совершенно перекрывает обыкновенное:  — Я люблю тебя, — от ван дер Хольта. От которого становится разительно теплее и комфортнее. Так, будто бы его укутали в то самое одеяло, что осталось их ждать дома у Августа.  — Ik houd ook van jou, — шепчет Дима, скорее всего, со страшным акцентом и крайне коряво, но всё равно тем самым заставляет возлюбленного улыбнуться. И ради улыбки этой Дубин готов хоть весь нидерландский выучить, чтобы рядом с ним Август чувствовал себя как дома.  С учётом того, как уютно заканчивается их вечер, неудивительно, что они оба даже не замечают, как снова засыпают рядом. Обнаруживают это только с утра пораньше, когда слышат, как врач, в этот раз не пущенный охраной в палату, сокрушается снаружи. Приходится всё же впустить его и с виноватым видом направиться к себе.  Правда, после обхода и процедур Дима возвращается снова. Видит Хольта в не самом лучшем расположении духа. Спрашивает, что случилось, но Август молчит. Заставить его говорить Дмитрий не пытается, только спрашивает, уйти ему или остаться. Хольт просит остаться, и смотрит таким взглядом, будто бы один и вовсе пропадёт. Потому всё своё время, за исключением обходов врача, Дубин старается проводить именно в его палате. Не пытается разговорить, даёт ему время, позволяет рассказать, когда сам будет готов. Но далеко не отходит. Старается поддерживать, пускай даже просто своим нахождением рядом. Объятиями, поцелуями, тёплыми словами время от времени безо всякой причины.  Понимает, что иногда достаточно даже того, что тебе не всё равно, чтобы поддержать человека и отвлечь его от давящих мыслей. Потому Дима не уходит даже ближе к ночи. Потому что не хочет оставлять Августа засыпать одного, даже несмотря на то, что он настаивает — переживает, что это навредит рёбрам самого Дубина. А он и правда уходит, но только когда ван дер Хольт уже спит. Предварительно целует в лоб, словно ребёнка, невесомо гладит по волосам, одними губами шепчет, как сильно любит его и что они вместе со всем справятся. Даже если Август этого не слышит.  Так продолжается два дня. Хольт так и не прерывает своё молчание, не делится тем, что у него на душе. Пытается справиться со всем один, и это, если честно, с каждым днём тревожит всё больше. Настолько, что Дима чувствует, что в какой-то момент не выдержит, попытается вывести его на разговор. Пускай и понимает, что это может быть ошибкой, ведь это может стать ещё большим триггером для Августа. Узнаёт у Отто, и тот рассказывает, что ситуация с дронами вызвала серьёзный кризис в компании, многие партнёры отказываются от контрактов на поставки оружия. К счастью, они продолжают держаться на плаву, но это не заставляет Августа чувствовать себя менее виноватым.  Потому Дубин решает этим же вечером всё же аккуратно начать разговор с ним, но не успевает. Как раз сразу после вечернего обхода, но незадолго до ужина, в его палате, а возможно и вовсе на всём этаже вдруг пропадает электричество. Сверкает оно пару раз, прежде чем Дима слышит грохот из соседней палаты, так что тут же подрывается с места. Встречается взглядом с Отто, и слышит ответ, который звучит едва ли не как приговор:  — Mr. Holt had a conversation with his father. You need to know... they don't have a very close relationship, — они с Августом не обсуждали эту тему раньше, но Диме не нужны были слова, чтобы понять это. Хватало реакций Хольта в те моменты, когда он сам говорил о семье. Его желания говорить лишь о своей сестре Мико, но никак не о своём отце. Потому мысль о том, что это следствие разговора с ним, не удивляет, но ужасает. Ведь Дубин и представить себе не может, как столь близкий человек может довести собственного сына до такого состояния. Тем более, зная, что он лежит на больничной койке.  Войдя внутрь, Дима закрывает за собой дверь, чувствуя запах гари. То ли от, судя по всему, брошенного в стену, а теперь валяющегося на полу телефона, то ли от перегоревшего больничного оборудования. Сам же Август сидит на постели, свесив ноги, и переводит на него взгляд. Взгляд загнанного в угол зверя, которого сам Дмитрий приручить пытается. Руки к нему тянет, подходит ближе. И, как только замечает, что он не пытается препятствовать, садится рядом и обнимает. Хольт за него цепляется обеими руками, носом в плечо утыкается и вдруг сотрясается в рыданиях.  — Давай, мой хороший, поплачь, — шепчет Дубин, по волосам возлюбленного поглаживая, по спине, избегая, разве что, самого позвоночника. Не пытается заставить его прекратить. Нет, наоборот. Позволяет выплеснуть все эмоции, проплакать ровно столько, сколько необходимо. — Я с тобой, Ави. Рядом, и всегда буду. Ты такой молодец, очень сильный. Но даже сильным иногда нужно выплеснуть эмоции, верно? И я горжусь тобой… Вроде, шепчет какую-то бессмыслицу, но чувствует, что она помогает, потому что, во всяком случае, Август перестаёт так сильно трястись в его руках. Изредка Дима чувствует лёгкие удары током в разных местах, но даже не думает отстраняться. Позволяет любимому человеку прийти в себя настолько, насколько это возможно. Ждёт, пока тот отстранится сам и начнёт говорить:  — Я старался сделать всё возможное, чтобы вывести Holt Inc. на новый уровень. Эти дроны… они должны были стать частью нового мира, который я хотел создать. Мира, где безопасность смогут обеспечить не люди, а машины. Идеальные, лишённые человеческих слабостей и пороков. Они помогли бы компании избавиться от дурной славы. Она должна была начать работать публично. Не теми методами, которыми пользовался мой отец… — голос Хольта дрожит, но Дима наконец-то даёт ему высказаться. Лишних вопросов не задаёт. Тем более, что, исходя из некоторой информации, прочитанной в газетах, знает, какие именно это методы: создание искусственных военных конфликтов, снабжение оружием всех их сторон. — Это должно было остаться в прошлом, я хотел работать публично, и попробовал. Попробовал, и сам всё разрушил. Был слишком самонадеянным. Думал, что справлюсь. Теперь всё пропало. Всё, понимаешь? Кто захочет работать со мной после этого? А ты… почему ты вообще остаёшься со мной, если знаешь, что это всё моя вина? В том, что чуть не погиб ты, в том, что погибли твои друзья… я не понимаю…  — Ави, прошу, пожалуйста, посмотри на меня, — всё же прерывает его поток мысли, рискующий уйти в самобичевание, Дмитрий. С силой сжимает его плечи обеими руками, привлекая внимание к себе, и даже выходит. Тот поднимает глаза, заставляя Диму выдохнуть. Значит, слышит. Значит, реагирует. — Ты ни в чём не виноват, услышь меня, прошу. Взломаны были все системы, не только твои дроны. И ты не можешь нести ответственность за то, что произошло. МВД, ФСБ и ещё множество ведомств, которые позволили случиться этой ситуации — вот на ком лежит вина. Так что, если подумать, даже я виноват больше, чем ты. Но я трезво оцениваю ситуацию, и понимаю, что на самом деле это не так. Прошу, ты тоже подумай об этом. И ничего не пропало. Я, конечно, не знаю, как на самом деле это работает, но говорил с Юлей, и она сказала, что тебе просто нужно вести себя стойко в публичном поле. Отвечать на вопросы журналистов, идти с ними на контакт. Показать, что ты тоже скорбишь и осуждаешь действия Волкова. Но уж никак не винишь себя. И ты сам должен понять, что ни в чём не виноват, что ничего не потеряно. У тебя всё получится.  — Что?! — агрессивно выкрикивает Август, но тут же успокаивается. А во взгляде появляется вина за эту резкость, которой Дима, очевидно, не заслужил. Потому продолжает он уже разительно спокойнее: — Что у меня может получиться? Моё детище, главная и единственная моя разработка… теперь она никому не нужна. Разве что, террористам вроде Волкова.  — Это не так. Я уверен, что у тебя получится доработать дроны, сделать их более безопасными. Но даже если предположить, что это так. Есть ведь ещё так много всего, чем ты можешь заняться. С твоими деньгами, учёными, возможностью нанять новых учёных в конце концов. Ты сможешь найти что-то, что сделает твою компанию компанией будущего. Той, которая будет не разрушать, а созидать. А я буду рядом, и поддержу тебя во всём, обещаю, — шепчет Дмитрий, стирая слёзы с его щёк. А Хольт снова кладёт голову на его плечо, но теперь уже хотя бы дышит спокойнее.  Дима, чувствуя, что кризис миновал, аккуратно укладывает Августа обратно на постель, ложится рядом и позволяет уткнуться носом в его ключицу, поглаживая по волосам. Продолжает шептать, как сильно любит его, обещает, что всё непременно будет в порядке. В тот вечер они снова нарушают запрет врача на совместный сон.  Ещё несколько дней спустя Хольт начинает потихоньку возвращаться к работе, пускай даже лежит при этом на больничной койке. Общается со своими пресс-атташе, встречается с партнёрами онлайн, даже так же по видеосвязи даёт пару интервью. А Дубин всё ещё старается быть рядом с ним, хоть и видит, что ему становится легче. Причём не только морально, но и физически тоже. Врач даже отключает все аппараты и капельницы, но всё ещё запрещает им спать в одной постели из-за Диминых рёбер — изверг.  Свой уже двенадцатый день в больнице Дубин по обыкновению проводит у Августа. То есть, как обычно, возвращается в свою палату во время процедур, а затем снова приходит к Хольту и находится рядом. Не обязательно разговаривает с ним, подбадривает, обсуждает какие-то темы. Просто находится поблизости, потому что видит: тот чувствует себя комфортнее таким образом. Может, так всего лишь кажется, но Дмитрий замечает это даже в мелочах: в том, что его возлюбленный перестаёт нервничать, когда обсуждает очередные рабочие вопросы, что его позвоночник уже не искрит, когда он видит упоминания модернизации полиции, признанной кровавой и провальной. А ещё, что кажется наибольшей победой, он уже не смотрит на самого Дубина с каким-то совершенно безмерным чувством вины во взгляде.  Когда Юля звонит и говорит о том, что они скоро зайдут, Дима слегка напрягается, потому что конкретики об этих самых «их» Пчёлкина не предоставляет. Тем не менее возвращаться в свою палату не спешит, даже несмотря на то, что вполне себе догадывается о том, кто именно придёт помимо Юли. Потому, учитывая состояние Августа в последнее время, решает уточнить, будет ли ему комфортно принять гостей.  — Тут звонила Юля, — начинает разговор Дмитрий, пока что только аккуратно привлекая внимание Хольта, явно занятого работой за ноутбуком. Тот от экрана даже не отвлекается, но кивает — дескать, внимательно слушает. Потому ничего не остаётся, кроме как продолжить: — Она планирует зайти сегодня.  — Хорошо, — тут же отзывается Август, и даже, кажется самую малость оживляется. Ещё бы, ведь они с Пчёлкиной довольно быстро нашли общий язык, что даже не удивительно. Всё это время она заходила в больницу если не каждый день, то через день, и каждый раз общалась с Хольтом ничуть не меньше, чем с самим Дубиным. — Ты же знаешь, я только за.  В начале Диме совершенно не нравилось, как они обсуждали какие-то забавные ситуации, связанные с ним, вроде момента, когда Гром запер его в гараже Фёдора Ивановича, но он быстро с этим смирился. Да и как не смириться, если это было частью того процесса, который помогал ранам Августа затянуться. Заставлял улыбаться, смеяться. Кроме того, заодно он узнавал Дмитрия лучше, а это, вроде как, важно для отношений.  — Дело в том, что, скорее всего, она будет не одна, — немного подумав, добавляет Дубин. Потому что юлить нет никакого смысла. И делать это можно до тех пор, когда Юля всё же придёт, но это не будет иметь никакого смысла, когда она всё же появится. — Она не сказала этого прямо, но, боюсь, что с ней придёт Игорь.  Нелюбовь к Грому у Августа Дима заметил практически сразу, стоило тому на полигоне высказаться о дронах. Отчего-то казалось, что неприязнь могла зародиться ещё раньше, когда Игорь даже не знал о существовании Хольта, а после, когда они оба друг о друге узнали, она стала более чем взаимной. Потому сейчас увидеть на его лице её отголоски было более чем ожидаемо. Возможно, чтобы показать, насколько она сильна, Август даже отвлекается от созерцания чего-то на экране и переводит взгляд на Дмитрия. — Зачем, чтобы испортить настроение? — забавно, что голос ван дер Хольта в этот момент становится более ровным, но при этом очень хорошо слышится сильный акцент. Такой, какой бывает только в те моменты, когда он волнуется. Потому Дубин поднимается с кресла, в котором примостился с книжкой, и усаживается рядом, прислонившись плечом к плечу Августа.  — Всё будет в порядке, искорка. Если он будет тебе докучать, мы с ним выйдем. Просто, думаю, нам и правда надо поговорить, особенно если он к этому уже готов, — подробностей о том, какой конфликт произошёл у них с Игорем, Дима не озвучивал и даже не планировал этого делать, чтобы не заставлять любимого человека волноваться ещё сильнее, но не слишком скрывал тот факт, что они находятся в состоянии ссоры. Да и из контекста разговоров с Юлей это вполне можно было понять.  — Неважно, будет ли он докучать мне, sunshine. Я не хочу, чтобы ты трепал себе нервы этим разговором, — Август убирает ноутбук с собственных коленей и приобнимает Дмитрия, притягивая его ближе к себе. В макушку целует, а ведь Дубин даже поспорить не может. Сказать, что этого не произойдёт, потому что знает наверняка: Грому будет легче лёгкого снова вывести его на эмоции.  — Думаю, что, если бы он снова хотел поссориться, скорее всего не пошёл бы сюда, так что, надеюсь, всё будет в порядке, — пожимает плечами он, но звучит не слишком уверенно. Зато к Хольту ближе жмётся и от этого становится комфортнее. Да, в последние дни куда больше поддержки требовалось Августу, но оттого было даже более ценно, что даже в такой тяжёлый момент он готов дать её в ответ.  — В любом случае, я буду рядом с тобой, — отзывается ван дер Хольт, будто бы косвенно подтверждая его мысли о поддержке. Потому Дима не сдерживает улыбки и поднимает голову, чтобы буквально на несколько секунд коснуться губами губ Августа. Не предусмотрев при этом, что Юлино «скоро» значит в буквальном смысле «уже прямо сейчас». Естественно, как только дверь открывается, на всякий случай Дубин тут же отстраняется, а вот Хольт будто бы специально не выпускает его из объятий ещё несколько секунд. Когда Юля, Игорь и с ними ещё Фёдор Иванович, которого буквально позавчера самого выписали из больницы. Как ни странно, он реагирует более чем спокойно, разве что, отводит взгляд куда-то в сторону, делая вид, что ничего не заметил. Пчёлкина тем временем только улыбается и преграждает путь Грому, который не просто норовит сбежать, но и всем своим видом показывает, насколько на всё это не хочет смотреть.  — Да ну нахер, — кидает он себе под нос, и Дима поднимается с постели, хотя так и подмывает обнять Августа снова. Почему-то Игорь совершенно не стесняется, когда целует Юлю прямо у него на глазах, не заботится о том, хочет ли он или же кто-то другой на это смотреть. Так почему же Дмитрий должен подстраиваться? Потому что Гром его друг? Почему-то это не стало веской причиной, чтобы не называть его — Диму — пидором буквально пару недель назад.  — Игорё-ёк! — вдруг совершенно неожиданно вступает Фёдор Иванович, строго зыркая на Игоря, и тут даже Дубин на несколько секунд оказывается в состоянии дезориентации, не понимая, что здесь вообще происходит. Ещё бы, ведь принятия от Прокопенко, как от человека совсем другой формации, он совсем не ожидал. Надеялся лишь, что тот не будет столь же категоричен, как Гром, но уж точно не думал, что станет вправлять оному мозги.  И, судя по всему, разговор и впрямь был серьёзным как с Фёдором Ивановичем, так и с Юлей, ведь, когда Игорь пятится к ней в поисках поддержки, получает, кажется, ещё более строгий взгляд, чем за несколько секунд до этого. Затем смотрит на Августа, поджимая губы, и в этот момент, Дима хоть и не видит своего возлюбленного, готов биться об заклад, что тот ликует. Может, не показывает этого очень уж прямо, но взглядом однозначно. Потому, наверное, в голову Дубина приходит мысль о том, что, будь на его месте кто-то другой, возможно, Гром смог бы относиться спокойнее к этому всему, ведь это наверняка был бы кто-то, кого он не переваривает куда меньше.  — Короче, не прав я был, вспылил, — вдруг начинает Игорь, и вот эти слова, кажется, подвергают в шок всех присутствующих, включая Юлю, которая наверняка чуть ли не репетировала с ним эту речь и, вероятно, убирала из неё поток новых случайных обидных выражений. — Я не должен был говорить тебе то, что сказал. И мне плевать, с кем ты спишь. Ладно, не совсем плевать, но, если тебе хорошо с этим…  — С Августом, — встревает Пчёлкина, обходя с другой стороны кровать Хольта и кладя руку на его плечо, будто бы в качестве моральной поддержки, потому что треск позвоночника явно выдаёт, что сложившаяся ситуация совершенно ему не нравится.  — Да, в общем, с Августом, я не буду тебе мешать, ты всё равно будешь моим другом, — в подтверждение своих слов он протягивает Диме руку, а он, в свою очередь, кидает взгляд на Августа и, сам от себя не ожидая, отрицательно качает головой. Сам не понимает, что творит, знает, что лучше принять то, что есть, чем поссориться ещё больше, но понимает, что, если сейчас не попытается отстоять не только самого себя, но и своего партнёра, он так и продолжит к нему относиться.  — Думаю, что тебе нужно извиниться не только передо мной, но и перед Августом, — отчеканивает Дубин, и в палате повисает тишина, потому что услышать от него эти слова было ещё более неожиданно, чем в принципе то, что Игорь решится извиниться. Хотя бы перед самим Димой.  — Да какого… — выплёвывает Гром, и, кинув строгий взгляд на Юлю, которая, вероятно, и была изначальным инициатором этого разговора, выходит из палаты, громко хлопая дверью.  — Я поговорю с ним, — уже порывается выйти Пчёлкина, глядя на эту чёртову дверь обречённым взглядом. Потому что понимает, что только у неё есть шанс успокоить Игоря сейчас, когда он в очередной раз решил встать в позу. Только вот Дима в ответ на её жертвенность только отрицательно головой качает.  — Нет, я сам. Нам надо поговорить наедине, — отрезает он, кинув взгляд на Августа. Тот спорить не пытается, только чуть заметно улыбается в качестве эмоциональной поддержки. Лишь Юля едва не порывается остановить его, но после лишь кивает в ответ. Потому что, конечно, Дубин никогда не был столь же импульсивным, как его друг, но решительности ему уж точно было не занимать.  Покинув палату, Дмитрий кидает взгляд на Игоря, терроризирующего несчастную кнопку вызова лифта. Наплевав на строгие взгляды (и не только взгляды, иногда замечания тоже) от работников больницы. Но, кажется, ни на что из этого ни малейшего внимания не обращает. Только ругает лифт, который всё никак не едет.  — Sir, is everything okay? If you need help… — вдруг бросает один из охранников, которого Дубин, к слову, уже несколько раз просил называть его просто Дмитрием, потому что иначе звучит как-то чересчур официально. Впрочем, ничего не остаётся, кроме как смириться с этим. То, что он теперь партнёр Августа, так или иначе внесёт в жизнь свои коррективы. Оставалось надеяться, что в отношениях с другом коррективы будут не слишком существенными.  — No, it's okay, — звучать непринуждённо всё же не выходит, но Дима правда пытается вести себя как можно более спокойно. Не ради охраны, а потому что в их разговоре хотя бы кто-то из них двоих должен занять позицию взрослого, но это точно будет не Игорь, которого Дубин как раз окликает, направляясь к нему не слишком быстрым шагом.  — Что ещё? — рявкает он, даже минимально не пытаясь говорить спокойно, даже несмотря на то, что Дмитрий конфликт не начинал. Пускай, даже решил не уступать в этот один единственный раз, потому что это действительно было важно в данный момент. — Хочешь заставить меня долбиться в дёсны с твоим электровеником?  — Нет, хочу, чтобы мы поговорили, Игорь. Я уже понял, тебе всё это не нравится, тебе это противно, но, если ты считаешь меня своим другом, может, хотя бы выслушаешь? — Дима пытается звучать как можно более твёрдо и уверенно, всем своим видом показывает, что эти игоревы заскоки его мало волнуют. И тот, немного подумав, всё же кивает, неожиданно для Дубина и, возможно, для самого себя тоже. Направляется за ним уже в его палату, где они могут спокойно поговорить наедине.  — Козырно ты тут устроился, надо отдать твоему этому должное. Бабок он на тебя не жалеет, — с явным пренебрежением произносит Гром, усаживаясь в мягкое кресло. Дмитрий шумно выдыхает, но не комментирует это никак. Понимает, что ни к чему, кроме ещё одного скандала это их не приведёт и привести не может.  — Игорь, я понимаю, что ты хочешь помириться со мной, и я это ценю, но если ты планируешь просто продолжать относиться к моему… — тормозит. Усаживается в кресло напротив Грома, пытаясь при этом подобрать какое-то слово, которое не вызовет очередную неоднозначную реакцию, а потом понимает, что это не имеет никакого смысла — всё равно вызовет, — к моему партнёру, как будто бы он твой главный враг, хотя, напомню, он ничего плохого тебе не сделал, мы не сможем просто продолжать дружить как ни в чём не бывало, понимаешь?  — Я думал, что мы оба не слишком любим всяких подобных индюков. Так что же изменилось теперь, а? — почти обиженно отзывается Игорь, сложив руки на груди. Наверное, будь здесь какой-нибудь психолог, сказал бы, что он таким образом пытается закрыться или защититься, но Дима всё так же предпочитал думать, что он просто в позу встал из-за личной неприязни к его партнёру. — Я просто не понимаю. Как у вас вообще так быстро всё получилось? Чем он тебя ещё мог привлечь кроме того, что у него куча денег? Он же просто самовлюблённый напыщенный мудак.  — А тебе никогда в жизни не приходила в голову, что ты можешь ошибаться в людях? Во мне ведь когда-то ошибся. И не единожды, — скорее всего, эти слова по больному бьют, ведь тот даже в лице меняется, совершенно теряя свою ярость. И Дубин даже понимает, из-за чего. Гром ведь тоже долгое время думал, что Дима мёртв. Вероятно, даже дольше, чем Август. И, наверняка, за это время успел пожалеть о том, что сомневался в нём когда-то, не верил, не хотел сближаться. Наверное, обычно такие мысли и приходят в голову, когда теряешь кого-то очень близкого. И Игорь почти потерял. — И в нём тоже ошибаешься. Мы познакомились с ним задолго до того, как он приехал сюда. Это было после поимки Разумовского. Он поддержал меня в тяжёлый период моей жизни. Я даже спать нормально не мог, меня мучали кошмары, панические атаки. А потом появился он, и мне стало лучше. Нет, не так. Я рассказал ему обо всём, и он помог мне, сделал так, чтобы стало лучше. И приехал он сюда не только ради дронов, ради меня тоже. Потому что правда хотел быть со мной. Я тоже хотел, но сомневался. Знаешь, что он сделал с этим? Развеял все мои сомнения, был рядом, когда это требовалось, поддерживал, внушал мне уверенность. И, само собой, он никогда не был заодно с Волковым, потому что подвергать меня опасности не хотел. Из-за этого же не сказал, что отправил за ним своих людей. А когда подумал, что меня убили, сам разбираться пошёл. Думаешь, так себя ведут напыщенные мудаки?  Гром не отвечает. Видимо, переваривает всё сказанное. Глаза опускает, и Дубину даже кажется, что всё-таки испытывает какое-то чувство вины. Может, не в отношении Августа, но всё же, это уже какой-никакой хороший знак. Особенно после того, как ещё несколькими минутами ранее жутко разозлился на обыкновенную просьбу извиниться перед ван дер Хольтом, который этих самых извинений заслуживал.  — Почему ты не рассказывал никогда? Что у тебя эти проблемы были? — вопрос Игоря, если честно, в тупик загоняет. Потому что Дима искренне не представляет, что ответить. Не хотел, чтобы о нём волновались? Боялся, что Гром не воспримет это, как реальную проблему. — У меня тоже кошмары бывают. С отцом связанные, а теперь ещё и… ну, с этим всем. Думаешь, я тебя не понял бы? Я бы понял, Димка. Может, не поддержал бы тебя как эт… как Август, но всё равно попытался бы помочь.  — Я и ему тоже рассказывать не хотел. Знаешь… да ты, наверняка, знаешь, потому что своими проблемами тоже ни с кем не делишься. Когда доверить это кому-то боишься, заставлять кого-то о себе переживать, думать, что ты слабый, — пожимает плечами Дубин, и теперь уже сам глаза опускает. В своей слабости Хольту признаться уже давно проблемой не было. А вот Игорю — в сотню раз труднее. Вдруг снова решит, что он не справится с чем-то.  — Ты-то слабый? Димон, ты головой ударился что ли? Я никого такого же сильного как ты никогда не встречал. Я в этих всех соплях не силён, но, блин… я тебе свою жизнь доверить могу, и ни на секунду даже сомневаться не буду, — Гром с места поднимается, но только для того, чтобы подойти к нему и по плечу потрепать. А Дима и слова-то вымолвить не может, услышав эти слова от человека, от которого никогда в жизни не ожидал их услышать. Но от человека, из уст которого они были так неимоверно важны. — Давай так, ты мне о том, что там у тебя на душе, рассказывать будешь. И я тоже постараюсь.  И, в знак заключения договорённости, Игорь снова здоровую руку тянет. Только вот теперь у Димы нет ни единой причины отказаться её жать. Как не пожать, когда человек, который для тебя так неимоверно важен, наконец-то идёт тебе навстречу, а не только ждёт, когда ты сам до него дойдёшь. А то и вовсе просто убегает от тебя. Подскакивает с места. Слишком быстро. Так, что даже морщится немного, а Гром его за локоть поддерживает. В том числе поэтому рукопожатия так и не происходит, ведь уже мгновение спустя Дубин так же порывисто его обнимает, шумно выдохнув. Игорь не сопротивляется — напротив, обнимает в ответ, но осторожно, чтобы дискомфорта не причинить.  — Ну чё, пойдём к твоему этому Сентябрю? — таки прерывает сентиментальный момент он, заставляя Диму вполне себе искренне засмеяться, даже несмотря на то, что шутка совершенно несмешная, и отстраниться. — Не, погоди, я угадаю… Май? Январь?  Легонько его плечом толкает, Дмитрий всё же к двери направляется. И чувствует себя так, будто бы гигантский груз с плеч упал. Такой тяжёлый, что не продохнуть. Кажется, с плеч Грома такой же падает. Тот и правда чувствует себя увереннее, идёт прямее. А в палате они и вовсе совершенно неожиданную картину застают: Юля сидит в кресле с одной стороны от кровати, Фёдор Иванович с другой, и вещает явно заинтересованному Августу, устроившемуся в полусидячем положении, историю:  — … и ведь ему уже тысячу раз сказали, что бесполезное дело с этими холодильниками, и того не стоит. А он нет, не успокоился, пока не нашёл их и заодно начальника склада, который сам же себя и ограбил. Ну, думаю, вот это наш человек — ищейка, самая настоящая! — и ещё с такой гордостью рассказывает, будто бы собственного сына нахваливает. Или же в очередной раз сосватать пытается, что было бы даже ещё забавнее, но вместе с тем и приятнее. Потому что так Дубин точно уверен будет, что Прокопенко, в действительности за столь короткий срок ставший вторым отцом, его принимает в полной мере. — О, явились! Нормально же всё? А то… смотрите мне.  Фёдор Иванович пальцем грозит. Скорее не Диме, а Игорю. А затем поднимается на ноги, чтобы тоже к Дубину подойти и обнять его тоже, ведь при встрече они так и не успели толком поздороваться. Правда, объятия недолго продолжаются, ведь все дружно тут же разворачиваются к другой, куда более интересной картине: Гром останавливается у кровати Августа. А тот на него с явным недоверием смотрит. Разве что искры не пускает. В прямом смысле этого слова.  — В общем, у нас с тобой изначально вообще не заладилось, и в этом есть моя вина, я понимаю. Ты, по-видимому, не такой уж и плохой, если мой лучший друг в тебе что-то нашёл, а его мнению я доверяю, так что, давай уже покончим с этим, — может, как извинения это не звучит, да и Игорь со скрипом свою вину признаёт, но руку снова первым тянет. И, кажется, все присутствующие невольно дыхание задерживают, чтобы понять, чем вся эта эпопея закончится. Выдыхают, когда Август пожимает её и кивает.  — Если Дима считает тебя своим другом, ты тоже не так уж и плох, потому что его мнению я тоже доверяю, — соглашается он, кивнув. А Дима смотрит, и поверить не может, что это действительно происходит.  Понимает, естественно, что Гром из-за этого гомофобом быть не перестал, что они с Хольтом вряд ли когда-то станут близкими друзьями, но это и не так уж и важно. Самое главное, что Игорь принимает его, что близкие люди — стая — наконец-то рядом. И, кажется, для полного счастья, разве что, мамы с Верой не хватает. Но и это они обязательно наверстают. А пока что можно совсем немного расслабиться. И Дима расслабляется, правда. Проводит время со своей семьёй. Слушает истории Прокопенко, который, прежде чем попрощаться, практически угрожающе бросает:  — Как только из больницы выходите, на ужин к нам, оба. А потом на дачу, картошка сама себя не посадит, — Дубин вместе с Юлей хохотать начинают, даже не сговариваясь. Оба представляют Августа в одном из его сшитых на заказ костюмов, копающим лунки под картошку. Впрочем, если подумать, Дима не отказался бы увидеть его в таком неожиданном амплуа, только вот он вряд ли на такое согласится.  А когда все уходят, Дмитрий, как обычно, вопреки наказам врачей, устраивается рядом с Августом, предварительно убрав его ноутбук на тумбочку — хватит работы на сегодня. Ему, конечно, предстоит много всего сделать, чтобы доказать самому себе, отцу, а вместе с ним и всему миру, как много он может сделать, чтобы превратить его во что-то, о чём ранее и мечтать не могли: безопасное, комфортное место будущего. И будущее это обязательно наступит с его лёгкой руки, в этом Дима ничуть не сомневается. Как и в том, что, стоя на пороге этого самого будущего, будет держать его руку так же крепко, как в эту самую секунду.