Какая нить ведёт к тебе?

Следующим утром Дима возвращается в участок сразу после прогулки на яхте. С гигантским букетом, который поместится, разве что, в ведро, любая ваза будет маловата. И, вкупе со вчерашним происшествием, вызывает весьма неоднозначную реакцию со стороны коллег. Что удивительно, никто даже не спешит подколоть. Видимо, не придумали ещё, как именно подкалывать. А кто-то — каждый, кто ещё с момента получения первого букета с толикой неприязни — возможно, даже думал, что шутить над ним — то же, что и в грязи мараться. Точно не стоит. Такие ребята Дубину его недопарня из академии напоминали. Те самые воинствующие гомофобы, которые готовы двум парням, взявшимся за руку, носы квасить. Диме всегда казалось, что с ними что-то не так. Кто-то говорил, что это латентный гомосексуализм, но, разумеется, не всегда дело в этом. Возможно, ещё недавно он сказал бы, что просто сами эти люди плохие, но, наверное, рассуждать так было бы не совсем верно. Конечно, он доподлинно не знал отношения, к примеру, Игоря к таким вещам, но почти наверняка мог сказать, что с его стороны тоже заметил бы явное презрение, узнай он об их отношениях с Августом. И, учитывая, что прямо-таки скрывать эти отношения Дубин не планировал, было очевидно, что рано или поздно придётся столкнуться с его реакцией. Даже если эта перспектива несколько пугает. И вот, учитывая, что Гром тоже явно из осуждающих, но плохим человеком его считать нельзя, значит ли это, что Дмитрий ошибается? Не в вероятной реакции Игоря, а в том, кого можно считать хорошим человеком, а кого нет? В голове из-за этой навязчивой мысли сам собой возникал вопрос: мог ли Дубин самого себя считать хорошим? Хотелось бы верить, что да, но в последнее время этот вопрос возникал в голове слишком часто. Чаще, чем должен был возникать у хорошего человека. Слишком много неправильных поступков он совершал, чтобы продолжать считать себя таковым. Так что, возможно, это презрение во взгляде некоторых коллег было вполне обоснованным? Даже если возникало оно не как к человеку, который совершал объективно не самые лучшие поступки, а как к человеку, который влюблён. Даже если в кого-то своего же пола, что, увы, некоторые считали самой настоящей бедой и болезнью, которую нужно лечить. Впрочем, нет. Они всё равно осуждали его не за то, за что можно осуждать. Но в связи с этим возникал вопрос и очередная моральная дилемма: можно ли осуждать за это их самих? Засунуть свои рассуждения о добре и зле подальше и заняться работой с каждым разом кажется всё труднее. Дима понимает, что сейчас они крайне неуместны, но ничего не может с собой поделать. Потому что слишком много мыслей роится в голове, чтобы выгнать каждую. И, даже при условии, что он выгонит их, не факт, что не появится уйма новых, которые будут ещё труднее предыдущих. Кажется, он попал в какой-то замкнутый круг. Причём загнал себя туда сам, к своему же собственному стыду. Когда именно? Непонятно. Может, когда скрутил руки тому заключённому, может, когда в первый раз поехал к Августу, когда делать этого не стоило. Или же во второй, когда переспал с ним. А возможно, в тот момент, когда принял решение начать зарабатывать деньги, выкладывая свои фото и видео на порно-сайт, после занявшись веб-проституцией. Точки отсчёта могли быть разными, да. Но итог один — уйма вещей, которые предстоит обдумать и проанализировать, но позже. Отложить всё это в долгий ящик не удаётся, пока не происходит закономерное: ещё один взрыв. Теперь в Петергофе. Становится очевидным, что подрывник, кем бы он ни был, идёт по самым важным достопримечательностям города. Тем самым стремится не убить как можно больше народа, особенно учитывая, что ни в первом, ни во втором взрыве не было ни единой жертвы. Вместо этого он словно пытается унизить кого-то. Может, Грома, может, всю полицию. Узнать бы личность подрывника, можно было бы понять его мотивы. Никто не говорит об этом прямо и вслух, но сильное напряжение снова повисает в воздухе. Наверное, каждый начинает думать о том, что сделал недостаточно, чтобы предотвратить эту ситуацию. Все они проштрафились, это факт, но больше всех места себе не находит Мария Андреевна. Это Дима видит невооружённым глазом. С самого первого дня с момента начала своей модернизации она присутствовала в отделе постоянно, но сегодня её стало чересчур много. Она постоянно разговаривала с кем-то по телефону, то уезжала, то возвращалась. Но, пожалуй, главным действующим лицом всё же в очередной раз оказался Игорь Гром. То, что он натворил, конечно, не вписывалось ни в какие понятия ни о достойном поведении сотрудника полиции, ни в даже элементарные человеческие нормы. Напился, устроил дебош в цирке. И даже Дубин, когда посмотрел те самые злосчастные видео из цирка и с вокзала, не мог понять, какая муха его укусила. В то, что Грому снесло крышу, естественно, Дима не верил, хотя, эта версия, в общем-то, ходила даже по участку. Никто здесь не рисковал скидывать её со счетов полностью, кроме него. Наверняка, таким образом он действовал не просто так. Возможно, это и правда была попытка предотвратить новый теракт или минимизировать его последствия, как он и говорил в цирке, прежде чем начал палить в воздух, конечно. Но только вот легче от этого ничуть не становилось. То, что он натворил, всё равно не вписывалось ни в какие рамки допустимого. Поэтому идеей фикс стало поговорить с ним. Дмитрий прекрасно понимал, что Игорь этого не захочет. Что сейчас по какой-то причине он в очередной раз пытается сделать вид, будто бы они и не друзья вовсе. Но теперь было особенно очевидно, что Грому просто необходим друг. Даже если он сам сомневался в том, что от друга этого будет хотя бы какая-то польза. Сам Дубин был вполне уверен в том, что помочь действительно сможет. Во всяком случае, однозначно не сделает хуже, потому что хуже уже просто некуда. После всего, что наворотил Игорь сегодня, не только общественность, но даже и собственные коллеги не отказались бы поднять его — одного из лучших представителей полиции — на вилы. Вот так, одна ошибка и героя начинают линчевать. Слишком уж по-книжному получается. Впрочем, отчего-то вместе с этим вспоминается та мысль, которую Архипова пронесла красной нитью через всю их беседу в столовой — на самом ли деле Гром герой? Диме до сих пор хотелось верить, что да. И он продолжит в это верить. Пока сам не встретится с другом. К слову, ждать приходится недолго. В участок Игорь врывается уже спустя несколько часов после второго взрыва. Потрёпанный, ещё не до конца протрезвевший, он пытается собраться и работать дальше. Даже несмотря на то, что буквально в течение этих самых часов из Грома уже делают козла отпущения. И Дубин даже не может винить этих людей. Ведь когда в городе происходит разруха, обращать внимание на реальные проблемы в виде произошедшего теракта, куда сложнее, чем развести смуту. Это Дмитрий уже видел год назад, и так же явно видит теперь. — Где эта… Архипова? — с каким-то пренебрежением задаёт вопрос Гром. Причём не кому-то конкретному, а в пустоту. Димино присутствие здесь будто бы даже не замечает и не смотрит в его сторону. Можно было бы сказать, что это чертовски неприятно и обидно, но ведь именно этого и требовалось ожидать. Хотя бы сколько-то взрослого поведения в подобной ситуации от Игоря никогда было не добиться. Отчего-то в голове снова возникает нежданная параллель с Августом. Тот тоже вполне мог бы делать вид, что не замечает его, лишь бы не разговаривать о реальных проблемах. Но ведь сейчас Дубин и не ждал подобного разговора. Простого «привет» было бы более чем достаточно. — Опоздал ты, Гром, — выкрикивает ему Костик спустя несколько секунд. Видимо, предварительно удостоверившись, что никто другой особенно не горит желанием с ним общаться. — Она уехала куда-то, а зачем она тебе? — Не твоё дело, — отмахивается Игорь, и здесь Дима уже не выдерживает, поднимается с места и идёт за ним, потому что смотреть как он так разговаривает с людьми, пусть даже из-за своих этих серьёзных тараканов в голове, совершенно не хочется. Тот норовит уйти поскорее, но Дубин вовремя его догоняет и останавливает прямо у двери. — Игорь, погоди, — просит он, хватаясь на чужое плечо. Держит не слишком крепко, будто бы давая возможность уйти. На деле же, просто не хочет слишком напугать собственным напором. — Может, тебе какая-то помощь нужна? — Я объяснил, что ли, хреново? — хрипло отзывается Гром, резко поворачиваясь к нему лицом и всё же скидывая руку с собственного плеча резким движением. Смотрит сумасшедше, но это на свой счёт Дмитрий не принимает, потому что пришёл Игорь равно с таким же взглядом. И, пускай, у него самого был ворох всяких проблем с собственной уверенностью, с моральными дилеммами, сном, паническими атаками, но всё это ничего общего не имело с тем, что было сейчас в голове Игоря. Его проблемы явно были посерьёзнее. Он буквально сгорал в этом всём и, что самое главное, загнал себя в такое состояние сам, когда вот так лихо отказался от помощи друзей и оттолкнул их, не позволив даже поддержать морально. — Тебе в это лезть нельзя. Ещё раз повторить? — Я понял, но, послушай, у меня есть зацепки, если ты сейчас успокоишься, мы можем решить всё постепенно, без нервов, без поспешных решений. Что ты хочешь сделать? — если честно, Дима даже не знает, откуда в нём берётся столько сил сейчас. Чтобы говорить спокойно, чтобы выглядеть совершенно уверенно и неуязвимо, пока его друг в таком состоянии. Оставаться стойким. Но ведь есть ради чего стараться. Кому будет лучше, если он покажет Грому собственную уязвимость в ответ на его уязвимость? — Постепенно? У меня нет времени на это! Я должен поговорить с Архиповой, она не подпишет этот контракт, — как заведённый продолжает Игорь, кажется, уже силясь уйти. Теперь Дубин в принципе перестаёт понимать, что сейчас происходит в его сознании. Архипова, контракт, очевидно, о внедрении дронов в работу полиции. Это всё суммарно не укладывается в голове. И отчего-то кажется, что не только в его голове, но и в голове самого Грома, который говорит всё это на голубом глазу. — При чём тут вообще… это? — Дмитрий очень хочет спросить про Августа, потому что, естественно, хочет узнать, что именно у Игоря на него есть, и почему тот так рьяно выступает против договора с ним. И всё же, Дима не выдаёт самого себя и не приплетает ван дер Хольта, чтобы лишний раз не бесить Грома ещё сильнее. — Да потому что этот клоун всё устроил, ты реально не понимаешь? Сначала взорвал всё, а теперь собирается загнать свои грёбаные дроны, я ему не позволю, — сквозь зубы добавляет Игорь, а у Дубина тем временем почва выходит из-под ног. С чего он вообще так решил? — У тебя есть какие-то доказательства? — больше всего на свете страшно получить положительный ответ. Дима ни на секунду не допускал этой мысли раньше, но понимал, что в глазах Грома это и правда может выглядеть подозрительно. Есть убрать из истории такую переменную, как их отношения, ради которых Август мог задержаться в Питере. Об этом ведь Игорь не знал. Но что, если Хольт остался не из-за этого? Или из-за этого, но всё же решил совместить приятное с полезным? — Будут, я решу этот вопрос, — сразу после этих слов Гром всё же выскакивает из помещения как ошпаренный, оставляя растерянного Дмитрия стоять прямо в дверях. Что же, во всяком случае, тот факт, что у Игоря нет доказательств, несколько успокаивает. Да, возможно, он не часто ошибался, но ведь такое происходило и раньше. Даже очень умный человек в любой момент мог оказаться не прав. В том числе и Гром, особенно с его упрямством, которое часто мешало посмотреть на вопрос под иным углом. Наверное, именно поэтому Дима всё же планирует решать проблемы по мере их поступления. Особенно если дело касается Августа и его недоказанной причастности к терактам. Да и зачем ему было вступать в конфронтацию лично с Игорем? Нелепица какая-то. Сейчас для Дубина было важнее всего доказать причастность начальника тюрьмы ко всему происходящему, и менять свои планы он однозначно не собирался. Даже если после этого разговора в его голове была самая настоящая каша. Больше даже не из-за того, что Гром сказал. Скорее из-за того, как он выглядел, как вёл себя. Да, сейчас он и правда меньше всего смахивал на героя. Потому что даже герою нужна была поддержка и опора, от которой он решительно отказался, по какой-то необъяснимой причине решил, что справится сам, за что теперь расплачивался. И, возможно, Дима понял бы больше, объясни тот причину такого своего поведения, но привычки объясняться у него как не было, так и со временем совершенно точно не появилось. Как бы грустно это ни было. Особенно сейчас с учётом всего происходящего с ним. Это донельзя удручало. Видела бы это Юля, которая сейчас бросила все силы на поиски человека, на руке которого было то самое загадочное клеймо. Естественно, что бы там ни сказал Игорь, ни один из них не собирался бросать его с этой бедой наедине. Каждый из них пытался помочь по мере своих возможностей. И пока что у них обоих получалось. Во всяком случае, в последний раз, когда Дима разговаривал с Юлей, он пришёл именно к такому выводу, ведь она смогла найти того человека где-то в Карелии, так что сейчас она осталась без связи. Но в ней Дубин и без регулярных созвонов был уверен на все сто, и теперь планировал тоже не подкачать, равно как и она. Неловко признаваться, но беседу эту Дима репетировал заранее. Планировал её ход, пытался появиться как можно более эффектно, во-первых, потому что этот человек создавал впечатление того, на кого подобное действует, а во-вторых, потому что, чего греха таить, хотел выглядеть крутым полицейским. Правда, в конечном счёте всё пошло не по плану именно настолько, насколько в принципе могло. Всё закончилось очередным взрывом, после которого больше не нужны были прямые доказательства: косвенных улик вкупе с попыткой побега, а затем устранением начальника тюрьмы было более чем достаточно. Очевидно, тот бунт в тюрьме был устроен, чтобы отвлечь внимание от чего-то куда более важного. Чего именно, Дмитрий пока не понял, но был точно уверен в том, что это было как-то связано с той взрывчаткой, которую использовал Чумной Доктор. Потому что именно у неё был специфический и узнаваемый запах, который он почувствовал и здесь. Засесть в хранилище улик становится единственной логичной мыслью, и ни о чём другом, кроме этого Дима, разумеется, думать уже не может. Ни о том, что после того взрыва он попал на камеры репортёров и, кажется, даже дал комментарий, как очевидец взрыва, ни о носе, который ему разбил ныне почивший начальник тюрьмы, ни о подозрениях Игоря, которые сейчас были максимально далеко от реальности. Оружейный магнат не смог бы найти взрывчатку для своего наёмника? Да и в целом, отчего-то казалось, что, кто бы ни был этот подрывник, ему было максимально принципиально использовать именно эту взрывчатку. Настолько, что он залез в самый охраняемый отдел полиции во всём городе, предварительно провернув весьма умный манёвр отвлечения. Возможно, это был ещё один подражатель. Таких, даже несмотря на то, что Разумовский себя дискредитировал, было предостаточно. Правда, обычно это были абсолютные дилетанты, которые не могли похвастаться даже результатами, подобными тем, которых достиг тот самый поджигатель, дело которого Дима раскрыл с полгода назад. Но откуда тогда это клеймо у обыкновенного подражателя? Кем бы он ни был, он точно мог похвастаться идеальной физической подготовкой, ведь умудрился сломать Игорю руку, а Гром был очень хорош. Более того, что-то подсказывало, что этот человек напрямую связан с Сергеем. Потому Дубин остался перерывать вещи Разумовского, пытаясь понять, зачем ещё он мог приходить, кроме взрывчатого вещества. Это был далеко не первый и не последний раз, когда Дима проводил уже более суток на работе, но, тем не менее, впервые это происходило в тот момент, когда он был в отношениях. И, чёрт, кто бы мог подумать, что этот фактор окажется важным и даже ключевым. Потому что, забыв про всё на свете и полностью с головой погрузившись в работу, он ненароком и об Августе, который, очевидно, быстро узнал о его присутствии при последнем взрыве и, как оказалось, успел оборвать его телефон звонками и сообщениями, пока он сидел себе в подземном помещении, где как назло совсем не ловила связь. Этого он определённо не учёл, будучи полностью с головой погружённым в работу. — Дмитрий Евгеньевич, — голос начальника хранилища заставляет вздрогнуть. Хороший мужик, конечно, но, если честно, слишком часто отвлекает. Особенно учитывая, что сейчас, вроде как, двенадцатый час ночи. Неужели решил из солидарности с ним второй день подряд не вылезать из участка? Хотя, наверное, оказавшись на его месте, учитывая, что на него вполне могли повесить срок ценой лет в десять, Дима бы тоже старался изо всех сил отличиться в хорошем смысле. — Вам бы это, поспать, что ли. — Да нет, в порядке всё, я потом высплюсь, — Дубин осматривает свою вотчину и ещё раз головой отрицательно мотает в подтверждение собственных мыслей. Нет, сейчас пойти и поспать он точно не может. Потому что во всём этом потом вряд ли разберётся. — Вас там вообще-то... — договорить тот попросту не успевает, ведь входная дверь, которую он, судя по всему, непредусмотрительно не запер, вдруг открывается, заставляя Диму перевести взгляд наверх. Прищурившись от более яркого света за пределами хранилища, он видит того, кого здесь уж точно быть не может. И, если честно, это убеждает, что всё-таки ему и правда следует сходить отдохнуть. — Предложение правильное, но не в той форме сказанное. Ты сейчас пойдёшь и поспишь, — голос его галлюцинации в виде Августа, которая, судя по всему, всё же оказывается вполне себе реальной, звучит жёстко и безапелляционно. И, если обычно его акцент заводит, то сейчас он даже немного пугает. Появляется ощущение, что его прямо сейчас возьмут за ухо и вытащат отсюда насильно. — Что вы здесь делаете?! — восклицает начальник хранилища, явно опешивший от такой наглости. На что Август лишь кидает на него ровный взгляд. А Дима, явно заторможенный уже второй по счёту бессонной ночью без свежего воздуха и даже дневного света, не торопится как-то пытаться урегулировать ситуацию, потому что голова перестаёт работать ненадолго. — Я же сказал Вам ждать снаружи. Вам нельзя здесь находиться ни в коем случае. — Видишь, Дима. Мне нельзя здесь находиться, — тем не менее, вопреки собственным словам, которые звучат даже с некоторой насмешкой, причём злой насмешкой, если прислушаться, Хольт спускается, обходя мужчину, пока не подходит к сидящему на полу в центре помещения Дубину, протягивая ему руку. — Значит, этому, я уверен, прекрасному представителю закона, который, как я понимаю, понесёт за моё присутствие здесь ответственность, грозят неприятности, если я не выйду отсюда в ближайшее время, не так ли? Прямо Август, конечно, ничего не говорит, но его намёки едва ли можно назвать хотя бы сколько-то двусмысленными. Он явно едва ли не прямо толкует о том, что, если вдруг Дмитрий с ним не пойдёт, отсюда не выйдет никто, кроме, разве что, начальника хранилища, присутствие которого, кажется, сейчас перестаёт интересовать их обоих. — Хорошо, — тяжело вздыхает Дубин, протягивая руку Хольту и поднимаясь на ноги. Не упасть ему тоже позволяет Август, тут же ловя за талию, пока третий лишний делает вид, что ничего не замечает. За это Дима ему искренне благодарен, равно как и за то, что не смотрит на него с тем самым давящим презрением. — Пойдём. Ван дер Хольт так и не отпускает его, пока они не выходят из участка и не садятся в машину. Благо, ночь, и, кроме дежурных, там никого и не было. Не чтобы заметить их, потому что, судя по всему, ещё со вчерашнего (или позавчерашнего) утра их отношения здесь — секрет полишинеля. Сейчас Дима волновался скорее о том, что кто-то мог увидеть, как посторонний заходит в хранилище, но теперь было стойкое ощущение, что подрывнику даже не требовалось устраивать тот явно дорогостоящий отвлекающий манёвр в тюрьме, потому что головотяпство некоторых сотрудников тоже очень неплохо работало. И только лишь теперь Дубину вдруг скопом начинают приходить те самые уведомления, которые он так и не увидел, пока возился с вещдоками по делу Разумовского. Десяток пропущенных, затем куча смс-сообщений разной степени обеспокоенности. Теперь становится очевидно, почему Август так злился, когда зашёл в хранилище. Или, возможно, даже не столько злился, сколько был кошмарно взволнован. И, вероятно, именно поэтому не обронил ни слова даже теперь, когда они остались наедине в машине. — Прости, пожалуйста, — прерывает молчание Дима, опуская глаза. Он так сильно боялся того, что Август не будет готов к нормальным здоровым отношениям, что даже не заметил, насколько сам к ним не готов. Не в своём обычном состоянии, но когда зарывается в работу с головой, оказывается, может забыть о чём-то предельно важном. — Там не было связи, и я не знал, что ты так переживаешь, но понимаю, что это меня не оправдывает, я должен был предупредить тебя… Весьма нескладная и сбивчивая попытка хотя бы немного объясниться прерывается самим Хольтом. Он крепко сжимает Димину руку снова и поворачивает его к себе, оставляя несколько поцелуев на его лице. И теперь становится ещё более стыдно, потому что, пускай только в полумраке, но Дубин видит его лицо вблизи. Его глаза, переполненные волнением и ещё чем-то, не разобрать. Его взъерошенные, совершенно неуложенные волосы и усталый вид. Кажется, всё это время Август не спал вместе с ним, иначе как объяснить его такое состояние? — Не стоит, Sunshine, не сейчас, — отрицательно качает головой он, прижимаясь собственным лбом к его лбу и прикрывая глаза. Его усталый выдох звучит как ножом по сердцу. Что же, кажется, и впредь Диме придётся учиться учитывать тот факт, что он не один, что у него есть человек, который за него так сильно переживает. Помимо мамы и сестры, которым он, к собственному стыду, вчера отписался, что в порядке. — Просто я очень волновался за тебя. Ты не отвечал, и я не знал, что думать. Днём поехал в отдел, но мне сказали, что тебя там не было. Видимо, потому что ты пришёл ещё ночью. Я не выдержал, и всё же выяснил твой адрес, но дома тебя тоже не было. Только вечером я попросил своих сотрудников посмотреть камеры, установленные напротив участка, и выяснил, что ты вошёл, но так и не вышел. Я так рад, что ты в порядке. Я… очень переживал. И, пожалуй, в этой ситуации Дима уже не может осуждать его за это нарушение личных границ. Потому что, оказавшись в подобной ситуации, он бы и сам поступил точно так же. Не смог бы иначе. Перерыл бы все возможные зацепки, чтобы найти Августа и убедиться, что он в порядке. Здесь речь шла о безопасности, а не какой-то личной прихоти. Так что в том, что Хольту пришлось всем этим заниматься, был виноват он сам. Только вот отчего-то в воздухе всё равно словно зависает невысказанная попытка попросить прощения со стороны Августа. Но за что? Если он чувствует себя виноватым, то почему? — Август, я обещаю, что такого больше не повторится. И, если вдруг я снова пропаду на работе или ещё где-то, то обязательно буду говорить тебе об этом, чтобы не заставлять тебя так сильно нервничать, — отзывается Дмитрий, сжимая чужую руку в ответ. Вот это правильно, да. Это он сейчас должен извиняться, пытаться загладить свою вину. Он ещё обязательно придумает, как её загладить, но только позже. Когда выспится, а потом закончит со всеми делами. Когда взрывы прекратятся, и всё пойдёт своим чередом, без всех этих сумасшедших событий. Хольт же тем временем будто бы и не слышит его, продолжает как заведённый целовать его лицо, отстраняясь лишь в тот момент, когда Дима шипит от прикосновения к разбитому вчера носу. Пустяк, не сломал, да и ладно, но приятного в самом деле оказывается мало. — Боже, я обещал защищать тебя, но не защитил ни от этого чёртового взрыва, ни от разбитого носа, — шепчет он, и от его слов становится немного не по себе. Звучит так, будто бы он мог повлиять хотя бы на какое-то из этих событий. Это ведь была не его вина, не его ответственность, и он точно был не виноват в том, что Дима по долгу службы просто не мог не попадать в опасные ситуации. — Кто это сделал? — Тот, кто это сделал, уже мёртв, — Дубин издаёт смешок, потому что звучит это так, будто бы он сам приложил к этому руку и грохнул несчастного человека за то, что он разбил ему нос. Конечно же, не так. Хотя ситуация действительно весьма неоднозначная. — В смысле, когда начальник тюрьмы пытался сбежать, он хорошенько приложил меня дверью, а потом сел в машину и взорвался. От последнего слова Августа аж передёргивает на мгновение. И теперь Дмитрий ещё более ясно и явно осознаёт, что ни в коем случае больше не пропадёт вот так. Даже если совершенно случайно из-за пропавшей на телефоне связи. Что, если Хольт думал, что ему и вовсе навредил этот взрыв? — Но со мной всё в порядке, правда. Тем более, что даже если бы какие-то осколки прилетели, на мне бронежилет, — пожимает плечами Дима и прикладывает чужую руку к своей груди, чтобы тот почувствовал, что он ничуть не голословен, и под одеждой действительно скрывается дополнительное средство безопасности. Да, неудобно, но, как оказалось, весьма себе полезно. — То, что тебе в принципе приходится его носить — ужасно, — тяжело вздыхает Август, и Дубин понимает, что легче ему от этого не становится. Что, в общем-то вполне логично, потому что это значит, что он подвергает себя опасности и, более того, даже знает об этом, пытаясь эту опасность хотя бы частично нивелировать. — И не слишком полезно для здоровья, я думаю. Напомни мне подарить тебе один из моих дронов. Они уж точно будут защищать тебя эффективнее, чем бронежилет. — От всего меня не смогут защитить ни дроны, ни бронежилет, так что одной подстраховки в виде него будет достаточно, — отзывается Дима, понимая, что это будет не самым верным решением. Хотя бы с точки зрения справедливости, потому что будет неправильно, если один из дронов, необходимых для того, чтобы защищать город, будет летать за ним и следить, чтобы он не попал в опасность. Даже если это и будет дополнительный дрон, не имеющий отношения к тем, которые будут куплены для нужд МВД. — Кстати, как твоя встреча с Марией? — Всё отлично, сделка состоялась, — без особого восторга отвечает Хольт, будто бы и вовсе не хочет об этом говорить. Странно даже, ведь эти дроны — его детище. Удивляет отсутствие желания похвастаться, как он всё же умудрился продать их. Хотя, это Дубин мог понять. Ведь его успех был связан больше не с его гениальным ведением сделки, а с тем, что город оказался под угрозой, которую могли помочь отразить его дроны. В голову снова приходят слова Игоря о том, что Август причастен ко всему этому, но Дмитрий пытается отогнать их от себя. Потому что по одной проблеме за раз, а предыдущая всё ещё не решена. Он до сих пор не понимает, какое Разумовский, который провёл всё это время в лечебнице, причём буквально за решёткой, имел ко всему этому отношение. Или, во всяком случае, кем он являлся тому, кто всё это натворил, кем бы ни был этот человек. Забавно, но думать о причастности Хольта сейчас было бы так же эгоистично, как и не думать о ней вовсе. Потому что, если Дима об этом думает, отвлекается от более насущных вопросов, которые ему необходимо решить, потому что, очевидно, что никто другой даже не попытается этим заняться. Сочтут недостаточно важным, как сочли попытку побега из тюрьмы. С другой же стороны, если Дима просто оставит эту мысль, сделает это во имя того, чтобы не разрывать их отношения, потому что, если Август и правда причастен к этому, им в любом случае придётся разойтись. Очередная моральная дилемма после кучи бессонных часов. Чертовски не вовремя. Хольт будто бы в корень зрит, пытаясь избавить его ото всех этих мыслей. Потому что как можно на них зацикливаться, когда он, сразу по прибытии, отводит его в ванную, сам раздевает, усаживает в ванну. И в этом нет ни капли чего-то пошлого или двусмысленного. Август сам мылит его голову, проходится по телу мягкой губкой с гелем для душа. И смотрит с такой нежностью, что Дима попросту поверить не может, что кто-то способен так к нему относиться. Потому что во всех его отношениях раньше он редко получал от кого-то заботу. Как правило, заботился сам. И о Хольте тоже был готов, правда. Но от того было не менее приятно, что эта готовность более чем взаимна. — Я люблю тебя, — сонно бормочет Дубин, когда Август уже кутает его в полотенце, даже раньше, чем успевает сообразить, что именно сказал. Они ещё не говорили об этом друг другу и не факт, что это в самом деле был подходящий момент. Но назад слова всё равно не вернёшь. Потому что Хольт их уже услышал. Дима знает это наверняка, судя по тому, какой треск раздался от его позвоночника. Может, внешне он этого не показал, но весьма эмоционально воспринял эти слова. Если честно, больше всего на свете Дмитрий боялся не услышать совсем никакого ответа на свои слова. Это даже хуже, чем отсутствие взаимности. Потому что молчание — это то же безразличие. Но, не услышав ответа от Августа, он удивительным образом не ощущает себя хуже. И даже не потому что у него нет сил из-за этого расстраиваться. Просто потому что, если бы Хольт его не любил, не переживал бы так, не заботился бы. Он ведь и так сделал предостаточно, чтобы свои чувства показать. Поступками, действиями. Не просто словами, которые всегда проигрывали на фоне того, что человек делал. Пока Хольт готовится ко сну, Дима всеми силами пытается не уснуть. Что оказывается весьма трудной задачей, потому что, ей-богу, кровать Августа — самое удобное место, где он когда-либо спал. Хотя, этот рейтинг был весьма условным, потому что на второе место переместилась казённая скрипучая койка в академии. Потому что после кросса в кучу километров она казалась просто райским местом. Но эта постель действительно была райской. И удивительным образом становилась ещё лучше, как только на ней появлялся ещё и ван дер Хольт. — Спокойной ночи, — шепчет Дубин, устраивая голову на его груди. Из всех его подушек, в том числе и импровизированных, эта тоже занимает первое место, причём с гигантским отрывом. А затем Август начинает гладить его по волосам, и всё. Дима готов умереть прямо здесь на месте, потому что как будто бы и лучше уже не будет. Вопреки всему происходящему, он нашёл свою тихую гавань, своё счастье. За что даже немного стыдно, будто бы он не имеет права на это самое счастье, когда всё вокруг рушится. Но он имеет. Кто угодно имеет в любой момент своей жизни. — Я тебя тоже люблю, mijn leven, — наконец-то отвечает Хольт, но к этому моменту Дмитрий уже даже не может точно разобрать, происходит это наяву или всё же во сне. Потому что сам проваливается в полудрёму так быстро, как только может. Потому что снова ощущает себя рядом с любимым человеком спокойно. Спокойнее, чем с кем-либо. А затем всё же окончательно проваливается в сон и уже никак не может услышать короткое, но такое чертовски важное: — Обещаю, я всё исправлю.