Какая нить ведёт к тебе?

Тем утром Дима, кажется, впервые за всё время своей службы в полиции опаздывает на работу. Потому что оказывается слишком уж трудно просто уехать и оставить Августа. Особенно после того, как тот доверяет ему столь тяжёлую для собственного восприятия вещь. Так что, как только Хольт заставляет свой позвоночник дать импульс по мышцам и хочет встать с постели, Дмитрий тянет его обратно на себя и снова обнимает. Вновь шепчет о том, какой он сильный. Август пытается ворчать, отговариваться, но ни разу даже не предпринимает малейшей попытки выбраться из его объятий. Отчего становится безумно приятно, ведь, очевидно, именно это ему и было необходимо сейчас. И, разумеется, не только сейчас, но и многим раньше. Особенно раньше, тогда, когда ему этого никто не дал.  Затем задерживает уже сам ван дер Хольт. Потому что заявляет, что не может отпустить Диму голодным. Даже несмотря на то, что он отговаривается, мол поест где-нибудь по пути на работу. Купит что-то из того, названия чего Августу доверия совершенно не внушают, так что он остаётся непреклонен в своём решении. Потому ехать приходится не в отдел, а сразу же в тюрьму, где он договорился о неофициальном допросе одного из преступников со своим знакомым, пока начальник — крайне занятное совпадение — уехал в отпуск на несколько дней. Сразу после того, как в его тюрьме произошло такое серьёзное ЧП.  Кирилл Евгеньевич или, как его кличут в тюрьме, Дядя, оказывается крайне несговорчивым. И, более того, пытается угрожать Диме, что оказывается крайне нелепым и совершенно неправильным решением с его стороны. Потому что Дубин тоже принимает, возможно, не самое верное, но очень эффективное решение — применить со своей стороны физическое воздействие. Даже если этот метод очень сильно ему претит.  Да, это и правда оказывается более чем эффективно, чего в общем-то и требовалось ожидать. Только почему после Дмитрий чувствует себя настолько паршиво? Так, будто бы в этой ситуации мог поступить иначе. И ведь наверняка мог бы. Но принял решение не искать способ. Сделать так, как будет проще и безопаснее именно для него. Не значит ли это, что он буквально сделал то, за что в прошлом осуждал Игоря? Причинил пусть и лёгкий, но всё же вред человеку, чтобы выбить из него показания. И ведь Гром бы наверняка гордился им после такого. Нахваливал бы, сказал бы какую-нибудь колкость, при этом выражая ею своё одобрение. Только вот нужно ли Диме это самое одобрение? Если честно, ни капельки. Он бы и без него обошёлся, если бы тогда поступил иначе. Нашёл бы из ситуации иной выход, который, к собственному стыду, искать не стал.  Начальник тюрьмы, с которым Дима теперь горит искренним желанием поговорить, возвращается из своего отпуска только через два дня. И эта новость заставляет задуматься о том, может ли этот отпуск быть попыткой отсидеться в стороне. И эти раздумья, пожалуй, приходят как раз вовремя, учитывая попытки его разума включиться в какой-то процесс самобичевания. К нему надо будет заявиться вечером, как только он вернётся, а, возможно, даже ближе к ночи. Причём прямо домой. Туда, где он уже не отвертится. В противном случае, если вдруг он успеет сходить на работу до этого момента, очевидно, у него уже появится информация, потому что, как оказалось, в этой тюрьме у её начальника были контакты отнюдь не только с подчинёнными.  До этого же момента следует пытаться найти новые зацепки. Потому что, хоть Дубину пока и не удавалось понять, как именно, но происшествие в тюрьме казалось взаимосвязанным с этими взрывами. И Дима был почти уверен в том, что, полностью включившись, сможет найти эту взаимосвязь. Главное очень хорошо постараться.  Пока что не получается. И к вечеру Дмитрий чувствует себя взвинченным. В этот раз без панических атак, но всё же. Да и, более того, в голове раз за разом возникает мысль о том, что он поступил неправильно на допросе. Допросе, который и законным-то назвать нельзя было. Потому что не было ни единого документа, который бы его разрешал. Что в общем-то тоже вписывалось в рамки того, что можно назвать полицейским беспределом.  Наверное, именно поэтому решение поехать к Августу, пусть даже не самое правильное и здравое, приходит в голову само собой. Паршивая идея, но другой-то всё равно нет. Да и искать другую не хочется. Хочется снова уснуть рядом с Хольтом. Снова почувствовать тяжесть его тела на себе, его голову на груди, ощущать, как он обдаёт кожу горячим дыханием. Теперь это кажется ещё более неправильным, чем раньше. Разумеется, о том, может ли приехать, Дима вначале интересуется. И в этот раз Август уже непреклонно отвечает, что отправит за ним машину. Что же, этим вечером торопиться уже совершенно некуда. Потому что, несмотря на некоторые дозы самобичевания, чувствует он себя вполне спокойно.  Но, вопреки этому спокойствию, как ни странно, Хольт был нужен ему сейчас. Пускай, он не был способен решить проблему, но уж точно мог помочь отвлечься от неё. Потому что с ним Дмитрий и раньше отвлекался от своих проблем. Так что же мешает теперь? Кроме, конечно, очередной череды мыслей о том, что это неправильно. Что это выглядит так, будто бы он использует человека, от которого без ума. Но можно ли это назвать использованием, когда тот с энтузиазмом отзывается. Полный готовности помочь ему, подставить плечо, поддержать, быть рядом, успокоить. Аж тошно, чёрт возьми. Дико тошно, что они всё ещё не могут просто сесть и поговорить, как должны были сделать давно. Но сделают ли вообще? Чем больше он будет вечер за вечером приезжать туда, тем меньше шансов, очевидно, на это останется. И, ей-богу, Дима искренне ругает себя за то, что проявляет свою слабость воли и духа, но стоит машине подъехать к участку, как он тут же садится в неё, даже лишний раз не раздумывая о морали и правильности своих собственных действий. Снова.  В голове уже зреет вполне конкретный план, хоть где-то в глубине души Дубин надеется, что не сможет его реализовать. Не рискнёт или, возможно, спасёт тормозящее чувство стыда. Но сейчас ему просто необходимо отвлечься от роя мыслей в голове. О том, что он делает неправильно, о собственной эффективности. Самое главное, о том, что в какой-то момент он стал тем человеком, которого ещё совсем недавно осуждал бы. Не осуждал себя за видео на порно-сайте, не осуждал за то, что практиковал онлайн-секс за деньги, но за то, что в какой-то степени предал собственные принципы, осуждал.  Возможно, к этому всё вело и раньше, просто он сам не замечал. В смысле, он стал работать грубее с Игорем, который жил под девизом, гласившим, что цели всегда оправдывают средства. И до сих пор он точно знал, что это не так. Да, можно ударить в ответ, когда тебя попытались ударить первым. Но где та грань, через которую нельзя перешагнуть? Не перешагнул ли её Дима сегодня в тюрьме? Имел ли право причинять физические страдания с целью получить показания? Даже если в начале пытался работать посредством пряника, но получил на это весьма и весьма жёсткий ответ. Так что же в самом деле было правильным, а что не совсем? Какие собственные действия он всегда считал правильными, а они оказались не такими?  Все эти вопросы, окружившие его со всех сторон, бьют в голову сильнее даже самого крепкого алкоголя. Наверное, именно поэтому, когда его в очередной раз отводят к Августу, уже дожидающемуся его в гостиной, Дубин не даёт ему вставить даже слово. Вместо этого притягивает его лицо к себе за затылок, и целует. В этот раз совсем не так же нежно и вежливо, как в первый. Требовательно, жадно сминает его губы собственными, бесцеремонно врывается в его рот языком. И, как ни странно, мысли правда отступают. Это кажется хорошим знаком и едва ли не призывом к действию.  — Дорогой, я тоже очень рад тебя видеть, — ошарашенно и с сильным, но таким безумно сексуальным акцентом отзывается Хольт, чуть-чуть отстраняясь, но при этом придерживая его за талию. Так, будто бы боится, что Дима вдруг сам решит отступить. Ну уж нет, не решит. Уж точно не сейчас, пусть даже не надеется на это. — Но было бы неплохо, если бы объяснил, что здесь происходит.  — Не заставляй меня произносить это вслух, — бормочет Дмитрий в ответ, нервно сглатывая и пытаясь отдышаться. А Август смотрит так, как будто бы пытается найти в нём хотя бы намёк на то, что в действительности он этого не хочет. Но правда в том, что он хочет. Хочет его с того самого момента, как в первый раз услышал этот чёртов голос. Какая же разница, что именно заставило его наконец-то это признать? И, в подтверждение тому Дубин неловко потирается пахом прямо о его бедро.  — Малыш, я не притронусь к тебе, пока ты не объяснишь, что случилось, — отрицательно качает головой ван дер Хольт, вызывая искренне удивление. Дима ведь сам пришёл к нему, чтобы упростить всё донельзя, прямо так, как он хотел изначально, так почему же тогда он пытается всё усложнить теперь? — Всё в порядке, правда. Ничего не случилось, просто тяжёлый день, — почти непринуждённо пожимает плечами Дубин. И в общем-то даже говорит правду. Все эти мысли не требовали психоанализа. Уж точно не сейчас. Их нужно было как можно скорее выкинуть из головы, рядом с Августом это уже получилось, пусть даже и частично. И подтверждением тому было собственное возбуждение от одного поцелуя, как будто бы у какого-то подростка. — Пожалуйста, я очень хочу тебя.  Дима ни капельки не лжёт ему сейчас. И, очевидно, Хольт тоже видит это. Так же явно, как и он видит сомнения в этом взгляде. Становится ясно, что Август просто боится поступить неправильно. Не хочет, чтобы это даже на мгновение выглядело так же потребительски, как было в самом начале. Но ведь Дубин и сам знает, что это не так. Равно как и не менее хорошо знает, что это его идея. Потому сейчас стремится доказать это, снова вовлекая Хольта в поцелуй. И тот, кажется, уже не выдерживает. Не разрывая этого поцелуя, мягко подталкивает его к выходу, ведя спиной. А Дмитрий даже не протестует, просто позволяет себя вести уже в который раз.  Как только двери спальни захлопываются за ними, Дима тут же предпринимает попытку расстегнуть рубашку Августа, но тот быстро перехватывает его руку и крепко сжимает, уводя в сторону. От этого властного жеста ведёт. И Дубин даже жалеет, что не позвал его к себе, потому что в голову приходит мысль о том, как бы сейчас пригодился бы тот самый ошейник, что подарил Хольт.  — Тише, щеночек, не торопись, — довольно тянет Август, прямо в его губы и, чуть-чуть прикусив нижнюю, отстраняется. Выпускает его руку, но для того, чтобы сделать ровно то же самое, что не удалось сделать Диме, с его рубашкой. Благо, пуговица на ней оказываются крупнее, так что возится он не слишком долго.  — Это нечестно, если ты будешь в рубашке, а я без, — нервно посмеивается Дубин, ощущая, как мягкие подушечки прохладных пальцев скользят вдоль его груди, очерчивают пресс. И не сдерживается, опускает глаза, наблюдая за этим. Будто бы сопоставляя с тем, насколько руки ван дер Хольта похожи на те, которые он себе представлял. Чёрт, действительно похожи. Даже больше, чем можно себе представить. Или это просто игры разума — не суть, главное, что эти тонкие пальцы просто идеальны.  — Всё честно, поверь мне, Димочка, — снова мурлычет и улыбается так, будто бы кот, заполучивший мышь в свои лапы. Но не голодный кот, который тут же отгрызёт ей голову. Скорее тот самый сытый довольный котяра, который будет играть с ней, пока не выдохнется. И, боже, Дима определённо не против, чтобы с ним играли. Будто бы в подтверждение его мыслей, Август вдруг добавляет: — Ты не против, если я свяжу тебя? Слишком уж ты соблазнительно смотришься в верёвках, дорогой, хочу посмотреть, как это выглядит в реальности.  — Конечно… пожалуйста, — просит Дубин так, будто бы Август может вдруг отказаться от этой идеи. Потому что совершенно точно не хочется допустить такого варианта. Естественно, Дима хочет, чтобы это с ним сделал Хольт. Даже вопреки тому, что на щеках снова проступает румянец. В этот раз даже раньше, чем обычно во время их онлайн-встреч. — И как часто ты использовал верёвки? Или подготовил их для меня?  Чёрт, слишком щекотливая тема. Потому что Дима не хочет знать ответ на этот вопрос. Понимает, что до него у Хольта наверняка было множество партнёров, и это абсолютно нормально. Но не уверен, что хочет представлять, сколько ещё партнёров было после него. Дело даже не в ревности, а в мыслях о том, скольких Август, наверняка, мог сравнить с ним. И каков шанс, что в этом сравнении он мог победить? Правда, искать ответ на этот вопрос не приходится ни ему, ни самому ван дер Хольту. Потому что из выдвижного ящика стола он достаёт чёртовы тёмно-синие верёвки, заставляя Дубина на несколько мгновений умереть и ожить заново.  — Можешь не отвечать, — тут же добавляет он, всё же не выдерживая и садясь на кровать, потому что ноги ощущаются совсем ватными. Особенно в тот момент, когда Август одаривает его жадным взглядом. Чёрт, вот его Дима себе даже и представить не мог именно таким в те самые их встречи. От него, кажется, всё внутри замирает, а голова начинает идти кругом. А Хольт тем временем выглядит весьма серьёзным, присаживаясь на корточки между его ног.  — Сложи руки лодочкой, — приказывает он, и Дубин тут же повинуется, даже не задумываясь об этом. Оно происходит как-то само собой. Август же кивает и скользит пальцами по его запястьям, заставляя нервно сглотнуть. Лишь сейчас в голову приходит мысль о том, что раньше ведь его никто другой не связывал. — Умница. Если вдруг тебе будет хотя бы немного дискомфортно, пообещай, что сразу скажешь мне. Я серьёзно, без этого мы не начнём.  — Хорошо. Если вдруг что-то пойдёт не так я скажу тебе, — кажется, даже уже не до конца соображая, что происходит, отвечает Дмитрий. И лишь после этого Хольт начинает делать петлю за петлёй на его запястьях. Так красиво, что он даже невольно засматривается, потому что самостоятельно такое сделать просто невозможно. И невероятно приятно, потому что в процессе тот несколько раз тормозит, проверяет, не туго ли связал, приближается немного, обдаёт горячим дыханием. От этого внутри становится тепло.  — Хватит или ещё? — отвлекается от процесса Август, поднимая глаза на лицо Дубина, и лишь теперь становится заметно, насколько сильно он старается контролировать процесс. Не просто бездумно связывает его, а старается следить за ситуацией и постоянно удостоверяется в том, что ему действительно нормально, что он не упустил момент, когда стало дискомфортно, несмотря на данное обещание — Можешь связать до локтей? — отвечает Дима, тем самым показывая, что всё в полном порядке. И лишь теперь ван дер Хольт слегка отпускает себя, но всё ещё старается не затягивать слишком сильно. Петли делает не очень близко друг к другу, чтобы было видно и кожу тоже, а не только сплошные ряды верёвки. И это смотрится просто невероятно. Наверняка, за такие фотки на том самом сайте отвалили бы немало. Только, к счастью, Дубин не хочет показывать это никому, кроме Августа.  — Вот так? Тебе удобно? — интересуется он, доходя до локтей. И, возможно, даже слишком сильно беспокоится, но Дубин понимает, что на самом деле это нормально и, более того, именно так и должно быть. Потому кивает в ответ, и Август поднимается на ноги, надавливая пальцами на его подбородок, чтобы заставить посмотреть на себя снизу вверх. — Ты такой красивый, малыш. Я бы мог оставить тебя прямо так, и очень долго любоваться тобой. Даже не раздевая до конца. Хотя, тебе, наверное, очень тесно.  Хольт издаёт смешок, заставляя Диму шумно выдохнуть и чуть поёрзать на постели. То ли из-за его взгляда, то ли из-за слов, которые он произносит, то ли от его акцента, который становится ещё сильнее, когда он выдаёт все эти фразы. Или, возможно, только кажется ещё сильнее, но определённо сводит с ума. Конечно же, ему чертовски некомфортно сидеть в брюках сейчас. А тот ещё и издевается над ним. Чем заводит, между прочим, ещё сильнее. И по его взгляду прекрасно видно, что он это понимает лучше, чем кто-либо.  — Август, пожалуйста, — шепчет Дубин, не отрывая от него взгляда, такого же умоляющего, как и этот его шёпот. Но тот в ответ делает вид, будто бы и не слышит его толком. И становится очевидно, что Август хочет услышать больше конкретики, которая, как обычно, только сильнее вгоняет в краску. — Я хочу тебя. Увидеть, почувствовать… Впрочем, перспектива в действительности почувствовать его в себе, как те игрушки, определённо пока что пугает, но даже этого Дима искренне желает. Разве что, возможно, не прямо сейчас. К счастью, Хольт определённо не станет делать того, к чему он не готов, в этом Дима ни на секунду не сомневается.  — Хорошо, сладкий. Правила те же, что и раньше. Ты не можешь кончить, пока я тебе не разрешу, — Август снова звучит предельно довольно, его голос снова обволакивает этим своим спокойствием, а Дубин, напротив, чертовски нервничает. В тот их самый последний раз Хольт мучал его очень долго. Оставалось надеяться, что он не станет делать этого же снова. Но самым настоящим испытанием оказывается наблюдать за тем, как он сам снимает с себя рубашку, при этом не имея возможности коснуться. Как Дима и предполагал Август выглядит просто невероятно без лишней одежды. Правда, на рубашке он и останавливается. Оставляет её на спинке кресла, а сам снова лезет в тот ящик, доставая оттуда смазку и кидая её на постель, после чего командует: — Ложись и устраивайся поудобнее.  Повторять дважды Дмитрию не приходится, он тут же скидывает с себя обувь и немного неуклюже укладывается, не отрывая взгляда от Хольта, который себя ждать тоже не заставляет и вскоре нависает над ним, поднимая его руки над головой и в очередной раз целуя, одновременно с этим расстёгивая ремень и ширинку на брюках.  — Знаешь, сколько раз я прикидывал, как будет приятно тебя целовать, — шепчет Август в его губы, а после опускается к шее. Но к огромному сожалению Дубина, не задерживается на ней слишком долго, почти сразу сползает ниже. А его руки тем временем стягивают с него брюки вместе с бельём. Хольту приходится даже отстраниться, чтобы снять их до конца, убрав в сторону, но затем он устраивается меж Диминых ног. — И почти так же часто я хотел проверить, какой ты на вкус.  — Август, — едва ли не выстанывает Дубин, чуть-чуть приподнимая бёдра, намекая на то, что уже просто не может терпеть. Потому что эти речи, да и вид просто сводит его с ума. Особенно когда Август смотрит снизу вверх. Совершенно не скрывая, как сильно упивается своей властью. — Прошу…  — Ну уж нет, малыш, — Хольт шлёпает его по бедру, заставляя вздрогнуть. Не от боли, но от неожиданности. От шлепка этого по телу расходится приятное тепло и, чёрт, что бы Дима ни сделал для этого, с удовольствием бы повторил, чтобы Август снова шлёпнул его. — Лежи смирно, иначе тебе, как плохому мальчику, очень долго терпеть.  — Прости, я больше не буду, — тут же отзывается Дмитрий, и ван дер Хольта, кажется, более чем устраивает этот ответ, потому что он довольно улыбается и, не отрывая от него взгляда, наносит обильное количество смазки на руку и скользит рукой вдоль члена, останавливаясь у основания, чтобы широко скользнуть языком по головке и тут же отстраниться, будто бы запоминая вкус.  Лежать смирно оказывается куда труднее, чем Дима мог подумать в самом начале. Теперь это ощущается как отдельный вид пытки. Но Август всё же сжаливается и решает её облегчить, потому что его губы вдруг плотно сжимаются чуть ниже головки, и он впускает член в рот, позволяя ему упереться во внутреннюю сторону щеки. Стон сдержать не представляется возможным.  Но даже это оказывается только цветочками в сравнении с тем, что Хольт вытворяет с ним дальше. Особенно когда берёт до основания, позволив горлу сжаться и даже задержавшись в таком положении на несколько секунд. В этот момент, ей-богу, Дубин еле сдерживается, чтобы не кончить, будто бы какой-то подросток. Но Август ловит этот момент и как раз вовремя отстраняется. Заставляя Диму снова дёрнуться навстречу горячему рту и припухшим губам, за что он получает ещё один шлепок.  — Я же сказал тебе вести себя хорошо, — чуть охрипшим голосом произносит ван дер Хольт, но Дима уже ничего не отвечает. Даже не может подобрать слова, потому что в голове остаётся только какая-то непонятная каша. А перед глазами плывёт. Да, определённо никакие мастурбаторы не могли сравниться с тем, что с ним вытворяет Август.  Хольт это, к слову, только подтверждает, несколько раз доводя Дубина до предоргазменного состояния, но каждый раз останавливаясь в самый неподходящий момент. Он не может сказать точно, сколько времени проходит, но кажется, что эта пытка длится целую вечность. Ровно до того момента, как Дима, слышит, как звякает пряжка ремня и Август тоже приспускает свои брюки с бельём, нависая над ним снова и обхватывая оба члена рукой.  — Ты молодец, дорогой, я горжусь тобой, — шепчет он, оставляя беспорядочные поцелуи на лице окончательно доведённого до исступления Дмитрия, принимаясь не слишком торопливо ласкать оба их члена. Дмитрий выгибается, будто бы пытаясь всем телом прильнуть к Августу, насколько вообще сейчас хватает сил. Пальцами ног сжимает одеяло, силясь держаться из последних сил, не кончить слишком быстро. Дубин пытается посмотреть на него, разобрать хоть что-то из его следующих слов, но не получается. Уши будто бы закладывает, а перед глазами встаёт пелена.  Зато этот приказ он слышит совершенно отчётливо: — Кончай, малыш, можно.  И, естественно, Дима кончает сразу же, с протяжным стоном, подаваясь навстречу Августу. Тот изливается вместе с ним и, кажется, что в этот момент свет пару раз мигает. Впрочем, утверждать это Дубин не может, потому что лишается возможности ориентироваться в пространстве. Ничего не соображает он и в тот момент, когда ван дер Хольт аккуратно вытирает его влажными салфетками, после развязывает его руки, разминает их, покрывает поцелуями запястья, а затем укрывает его всё тем же мягким словно облако одеялом.  — Иди сюда, щеночек, — Август притягивает его к себе, гладит по волосам, будто бы в попытках привести в себя, а Дима ощущает, что, пожалуй, как ни парадоксально, впервые за этот чёртов вечер действительно в себе. В отличие от того, что было, когда он сюда приехал. Чем он вообще думал? Чем руководствовался? — Как ты себя чувствуешь? Расскажешь, что случилось? Как он себя чувствует? Безумно странно. Потому что попытки вызвать собственные угрызения совести ничем хорошим не заканчиваются. То есть, с какой стороны посмотреть. Вероятно, именно хорошо они и заканчиваются, ведь вызвать эти самые угрызения совести так и не выходит. Потому что Дубин чувствует себя слишком хорошо, чтобы этого стыдиться. И понимает же, что это правильно, что именно так и должно быть. Но в то же время крупицы совести напоминают, что его поступок ужасен. По отношению к самому себе и к Августу. Наверное, именно поэтому он не находит ничего лучше, чем просто уйти. Сбежать, как это обычно делают в фильмах, где герои встретились на одну ночь. — Всё хорошо, — забавно, но он будто бы противоречит собственным же словам, потому что тут же спешит выбраться из объятий Августа и вылезти из-под одеяла. И совершает основную ошибку: кидает на Хольта взгляд, замечая его растерянность. Смотреть на неё почти физически больно. И Диме становится не по себе. Потому что он и объяснить-то толком не может, что происходит. Не только ему, но и самому себе не может. — Прости, я должен идти.  Должен? Почему он выбирает именно это слово? Хотя, на самом деле, прекрасно понимает, что как раз именно это последнее, что он сейчас должен делать. Насколько же всё было бы проще, если бы в один из их предыдущих разговоров, им бы всё же удалось расставить все эти пресловутые точки над «i». Выяснили бы, в каком статусе их отношения. Тогда хотя бы было понятно, что именно сейчас произошло. Это был секс между людьми, между которыми что-то есть? Или это был просто секс без обязательств? Смешно, но было бы даже стократ проще, если бы это был тот самый секс, за который тебе платят. Потому что тогда был бы понятен какой-то порядок действий после него.  Сейчас же Дубин не понимает совершенно ничего. Точно так же, как и, в сущности, сам Август. Только знает, что их обоих друг к другу тянет. И этого было бы более чем достаточно, если бы они познакомились совсем недавно. Встретились бы в каком-то баре, выпили, оказались здесь. Да, это тоже было бы своего рода подвешенное состояние, но в этот момент их точно ничего не связывало бы. Сейчас связывает. Слишком крепко, чтобы не совершать таких глупых и необдуманных поступков, как немногим ранее. Но даже бывшими, которые не могут отпустить друг друга, они называться не могут. Потому что у них в итоге даже не было возможности попробовать. А была ли такая возможность теперь? Или же он всё-таки потерял её, когда, не задумываясь о возможных последствиях, ехал сюда, чтобы просто сбросить напряжение. И это ведь так сильно на него не похоже. Настолько, что он сам себя ни капли не узнаёт. И ван дер Хольт, кажется, тоже не до конца понимает, кто этот человек.  — Дима, брось, ты же не станешь сбегать после секса? — пока Дмитрий стыдливо и суетливо собирает вещи, Август поднимается с постели, накидывая халат и останавливаясь в дверях, будто бы это должно как-то его остановить. Хотя, они оба отлично знают, что, если вдруг он в действительности примет решение уйти, Хольт не станет задерживать против его воли. Проблема только в том, что Август, наверняка, понимает, что он и уходить-то не желает вовсе. — Я не понимаю, нам было хорошо, так в чём же тогда проблема?  — Неужели не понимаешь? — выдыхает Дубин, будто бы его заставляют объяснять какую-то совершенно очевидную вещь. Или же всё дело в том, что о произошедшем событии совсем не хочется говорить, каким бы невероятным оно ни было. Потому что ван дер Хольт может решить, что он готов к повторению, а это совершенно точно не так. Не готов, даже когда (определённо не если — когда) очень сильно захочется. — Я не должен был позволять себе эту слабость, Август. Это было очень неправильно с моей стороны. И, обещаю, что этого больше не повторится, извини.  Нет, естественно, Дима не исключал повторения в принципе. Напротив, планировал, что рано или поздно оно произойдёт. Но только не в момент, когда между ними так много непонятного. Сейчас это совершенно глупо и неправильно. И ещё более неправильно заставлять Хольта рассчитывать, что ему и правда удастся отвертеться от предстоящей беседы. Потому что ему это было бы легче. Чего греха таить, им обоим так было бы стократ легче, но только на какой-то краткосрочный момент, а затем всё могло сломаться и испортиться просто из-за какого-то отсутствия желания говорить. Этот камень преткновения так и оставался самым основным между ними и, очевидно, не мог никуда деться.  — Вот как, значит, лейтенант Дубин, — он обходит его со спины и снова говорит своим этим обволакивающим голосом, заставляющим конечности становиться неимоверно тяжёлыми. Кажется, будто бы и руку поднять возможности нет. А уж тем более продолжить пытаться застегнуть рубашку. Нет, это без шансов, потому что руки начинают чуть-чуть дрожать, когда Август опускается к его уху. И не пытается сделать что-то, только обходит, играется словно самый настоящий хищный зверь. — Вы просто использовали меня ради удовлетворения собственных потребностей?  — Нет! — тут же восклицает Дима, поворачиваясь к Хольту лицом. И даже практически искренне возмущается, даже несмотря на то, что прекрасно осознаёт, что Август просто играет с ним таким образом, а не пытается действительно обвинить в попытке использовать его. — Я бы ни за что так не сделал, и ты это прекрасно знаешь. Просто я не должен был давать тебе надежду, что всё разрешится именно таким образом. Но с тобой я совершенно не могу рассуждать адекватно, Поэтому нам не следует видеться, пока ты не будешь готов обсудить наши отношения.  Собрав волю в кулак, Дубин и правда силится уйти, хоть это и оказывается безмерно трудно. Потому что кажется, словно он сейчас и правда просто сбегает после секса, как будто бы они познакомились в клубе по пьяни. Даже если очевидно, что всё совсем не так, это внутреннее ощущение никак не покидает, потому Дима ещё раз убеждается, что не следовало давать волю своим собственным чувствам и желаниям. Это было очень незрелое решение с его стороны.  — Дим, не уходи, пожалуйста, — Август ловит его за руку, когда он уже силится подойти к двери, и ловит за руку, крепко сжимая её в собственной. И Дмитрий снова ощущает лёгкий импульс между их сцеплёнными ладонями, заставляющий шумно выдохнуть. Потому что он слишком уж приятный. Удивительно приятный. Из-за этого, наверное, так трудно оказывается даже попытаться подобрать слова, найти причину, по которой ему действительно следует уйти сейчас. Будто бы на самом деле и не следует вовсе. — Ты прав. Ты полностью прав. Мне бы тоже не хотелось, чтобы всё закончилось как в прошлый раз. И, если ты считаешь, что нам нужно поговорить, чтобы этого не произошло, то давай поговорим. Пожалуйста.  Дубин заглядывает в его глаза и нервно сглатывает. Потому что возникает стойкое ощущение, будто бы Хольт полагает, что если вдруг сейчас он уйдёт, то больше не вернётся, хоть и мысль об этом кажется совершенно абсурдной. Во всяком случае, самому Диме. Сил уйти насовсем теперь уже точно не хватит. Да и тогда, когда он удалил свой профиль с того самого треклятого порно-сайта, тоже не было, если подумать. Им скорее двигал тот чёртов страх быть пойманным. Даже если на тот момент об этом уже было крайне странно и глупо беспокоиться.  — Если ты хочешь сделать это просто чтобы я не уходил, не стоит, я… — Дмитрий тормозит на полуслове, чувствуя себя полным идиотом из-за этого. И что же сделает он? Останется здесь? Нет, это будет очень глупым решением. Вернётся позже? Тоже звучит далеко не умно. И что же тогда он сделает?  — Я правда не хочу, чтобы ты уходил, но дело же не только в этом, — окончательно повернув его лицом к себе, Август сжимает его плечи обеими руками, при этом сохраняя дистанцию. Дистанцию, которая кажется очень и очень странной и глупой, учитывая то, что между ними было ещё немногим ранее. Но сокращать её Дубин не торопится. — Я искал тебя так долго не ради того, чтобы из-за собственного упрямства и глупости потерять возможность быть с тобой, sunshine. И дело не в том, что я хочу сказать то, что ты хочешь услышать. Я хочу сказать то, что должен сказать, чтобы не упустить эту возможность. В тот момент, когда я решил грубо вмешаться в твою жизнь вместо того, чтобы спросить, хочешь ли ты, чтобы я был её частью. я был не прав. Это было ужасным решением с моей стороны. И мне повезло, что ты в принципе всё ещё готов и хочешь выслушать меня.  — Всё не так… — выпаливает Дима прежде чем успевает обдумать его слова и прийти к выводу, что во многом Август вполне справедлив по отношению к себе сейчас. Поэтому едва ли его слова были правдивыми. Только вот видеть этот стыдливый взгляд было слишком невыносимо, чтобы не попытаться пойти на попятную, не разделить его вину. Но глаза он не отводит ни на секунду, потому что по какой-то причине в этой ситуации зрительный контакт кажется неимоверно важным. Даже если объяснить этот феномен Дубин не может. — В смысле, это и правда было не совсем правильно с твоей стороны. Я не знал, как к этому относиться, и выбрал наиболее безопасный вариант. То есть, мне казалось, что он наиболее безопасный. Теперь уже совсем не кажется. И это тоже было неправильно и незрело с моей стороны. Я должен был просто хотя бы попытаться поговорить с тобой. Может, тогда всё сложилось бы совершенно иначе.  — Мне никогда не приходилось вести такие разговоры. Если честно, я даже извиняться не умею, но очень дорожу тем, что между нами есть. И тем, что может получиться, тоже дорожу, поэтому такого не повторится больше, — Август всё говорит, а Дима верит. Потому что просто не может не верить. Не верить его глазам, в которых невооружённым глазом можно заметить вину. Не верить словам, которые ему пришлось так неимоверно долго обдумывать и ещё дольше решаться произнести. — Может, начнём это всё сначала? Только в этот раз по-настоящему.  — Вау, — только и выдаёт на выдохе Дубин, а воздух в лёгких будто бы испаряется, так что приходится снова глубоко вдохнуть. Благо, это даже удивительно легко получается, как ни странно. И Дмитрию приходится снять его руки со своих плеч, чтобы крепко сжать обе его ладони. — Я уже и не надеялся, что ты решишься на это. Спасибо. Правда, спасибо. И я уж точно не надеялся, что ты предложишь мне нечто подобное. Конечно, я бы очень сильно хотел попробовать начать всё с тобой чистого листа.  Да, Дима прекрасно понимает, что от ошибок, совершённых ими, на этом чистом листе не избавиться. Потому что они всё равно отпечаток на прошлой странице оставили. Но действительно ли это имеет значение, когда они готовы учиться на своих ошибках. А для этого память о них уж точно следует сохранить, а не попытаться стереть и сделать вид, будто бы до этого они и знакомы-то не были.  — Тогда, возможно, ты согласишься сходить со мной на свидание? Мне кажется, что мы упустили очень много всего, когда узнавали друг друга получше, — вдруг предлагает ван дер Хольт, и это звучит по-настоящему невероятно. Потому что ничего милого ему раньше никогда и близко не говорили. А вот Август говорит. Ведёт себя так, будто бы и не помнит, с чего именно началось их общение, раз уж они решили начать писать свою историю по-новому. — Как ты смотришь на это, дорогой?  — Хорошо, давай попробуем сходить на свидание, — вновь совершенно не задумываясь соглашается Дима. Потому что не может найти ни единого повода отказаться больше. А даже если бы их было какое-то неимоверное количество, всё равно бы не отказался. Возможно, эта попытка построить отношения и ни к чему не приведёт, но они хотя бы попробуют по-настоящему правильно, а именно это, пожалуй, самое главное. — Но только обычное свидание. Вроде прогулки, кино, кафе. Без чего-то слишком впечатляющего, ладно?  — Ты связываешь мне руки, щеночек, кто бы мог подумать, — весело посмеивается Хольт, хотя на его лице можно заметить лёгкое недоумение. Наверняка как раз потому что он мало себе представляет, как выглядит это самое обычное свидание. Интересно, а были ли у него когда-нибудь эти самые простые свидания? Во всяком случае, Дубин уж точно не мог ответить с полной уверенностью. Потому что даже и не был уверен, были ли у Августа в принципе отношения. Настоящие, а не для близости. Тем удивительнее, если откровенно, Дмитрию было то, что выбрал ван дер Хольт именно его. И выбрал как будто бы вовсе лишний раз не задумываясь. — Но, уверен, мы что-нибудь придумаем.  Конечно же, придумают. Теперь в этом Дима ничуть не сомневался. Потому что все те сомнения, которые одолевали его с того самого момента, когда он увидел Августа на полигоне, вдруг исчезают. Потому что теперь он может позволить себе не сомневаться. Ни в Хольте, ни в самом себе. Очевидно, они оба знают, чего хотят, и теперь это уже не догадки и не его надежды, а реальность. Даже если для того, чтобы к ней прийти, потребовалось набить пару-тройку шишек.