Андеграунд

      В самом начале октября погода в Питере сделала то единственное, что умела делать в совершенстве: испоганилась. Великодушно погрев стылый Невский на прощание, солнце упаковало в чемоданы последних перелётных птиц, присело на дорожку где-то над Гатчиной и умотало отдыхать в Сочи до весны. На смену заступили взъерошенные галки, промозглый ветер и хмурые, набрякшие мёрзлым дождём тучи.       Олег, несмотря на это, был счастлив практически до безобразия. Повинуясь всемирному закону равновесия, атмосфера в заброшенной тридцатой становилась тем приятнее, чем гаже делалось на улицах.       Первые пару дней Серёжа словно побаивался там появляться, заходил по ночам, украдкой и ненадолго. Как однажды битая собака, подозрительно принюхивался к новой будке, осторожно трогал лапой: не обманут ли? не пнут ли с нагретого места? не выгонят обратно на улицу, стоит только привыкнуть и расслабиться?       Олег не мешал, не давил. Ждал.       Запасшись терпением, он с затаённым удовлетворением наблюдал, как с тонкого лица Серёжи Разумовского постепенно выцветает въевшаяся, казалось, намертво настороженность; отмечал про себя, как разглаживается недовольная складка меж вечно нахмуренных бровей; не мог сдержать улыбки при виде Серёжи, развалившегося с книжкой на пятнистом матрасе…       И очень, очень осторожно выбирал слова.       Время шло, тридцатая хорошела, на глазах обретая жилой вид. У кастелянши получилось стащить не только плоское узорчатое покрывало, но и подушку без наволочки. Пару дней спустя, до конца разобрав коробки, Олег откопал настольную лампу с перекрученным, облезшим проводом, и больше не надо было по ночам включать большой свет, рискуя быть обнаруженными с улицы. Найденной там же изолентой он как мог скрепил три стула в ряд, и теперь, взявшись за крайний и подставив их поперёк двери, можно было организовать что-то вроде засова.       В тот же день Серёжа перестал испуганно замирать за столом, услышав чьи-то шаги в коридоре, — а Олег мысленно поздравил себя с очередной победой.       Между ними установился шаткий, вежливый нейтралитет. Серёжа по-прежнему его сторонился, но с самим фактом Олегова присутствия смирился, как смиряются с поганой октябрьской погодой: ничего приятного, конечно, но стерпеть можно. Стараясь не навязываться, Олег частенько оставлял его в комнате одного. А даже когда сидел там с ним за компанию — лишний раз не трогал, занимался своими делами: потихоньку разобрал коробки, получше закрепил штору на двери, заклеил бумажным скотчем деревянные рамы, сквозь щели в которых ощутимо дуло…       В пятницу утром, зайдя в тридцатую и не застав там Серёжу, Олег заметил под лампой несколько листов бумаги, коробку гуаши и аккуратно сложенные карандаши. На пыльной батарее румянилась пара жёлтых носков. Скользнув взглядом по приклеенной над кроватью открытке — чёрно-белой репродукции «Митьков», — Олег расплылся в довольной улыбке.       Переезд состоялся.

*

      Чуть позже этим же днём, беспечно хлебая суп в школьной столовой, Олег лениво гонял туда-сюда уже сто раз передуманные мысли. И вдруг на одной из них, сам того не ожидая, споткнулся, забуксовал. С трудом удержавшись от того, чтобы хлопнуть себя по лбу и хотя бы по эху проверить, на месте ли мозг, Олег забегал взглядом по столовой.       Как же он раньше не додумался?! Столько дней потеряно впустую!       Только пару минут спустя, найдя что искал, он немного успокоился и вернулся к супу — но краем глаза продолжал следить за нужным ему мальчишкой. Ничего не заметивший Серёжа продолжал задумчиво хлюпать бульоном напротив и молча смотреть в окно. Олега это в кои-то веки совершенно устраивало.       Когда заинтересовавший его парень встал и, оставив посуду на столе, неспешно пошёл на выход, Олег тут же подорвался с места.       — Слушай, мне надо, я русичке обещал, вспомнил тут, отнесёшь за меня тарелку, лады? — сбивчиво попросил он Серёжу, закидывая на плечо рюкзак. Разумовский непонимающе нахмурился, но кивнул. Олег, впрочем, этого уже не видел: стараясь не терять из виду каштановый затылок, он протискивался через толпу к выходу из столовой.       Затылок и всё, что болталось под ним, он догнал у самого входа в мужской туалет. Оглянулся по сторонам, удостоверился, что за ним никто не смотрит, и решительно толкнул дверь.       — Эй.       Мальчик из столовой обернулся. Тёмные глаза нервно метнулись в одну сторону, в другую — словно он надеялся, что обращаются не к нему. Но кроме него в предбаннике за разумную жизнь могла считаться разве что колония плесени на половой тряпке в углу, а с ней беседовать у Олега сейчас настроения не было.       — Ты, ты. Разговор есть, давай, вперёд.       Почти без сопротивления затолкав мальчишку сперва в туалет, а затем и в ближайшую кабинку, Олег щёлкнул шпингалетом. Окинул парня взглядом, насмешливо сощурился:       — Чё бледный-то такой? Смотри, в обморок хлопаться тут особо некуда, будешь крайне некинематографично лежать поперёк унитаза.       Шутка самым возмутительным образом осталась неоценённой. Уткнувшись затравленным взглядом куда-то Олегу в пупок, парень обречённо спросил:       — Это… это тёмная, да?       Пока Олег озадаченно чесал макушку, перспектива и правда оказаться невольным свидетелем жарких объятий мальчика с унитазом стала ещё реальнее: судя по загнанному дыханию и побледневшему лицу, он планировал если не вырубиться, то как минимум сблевать на нервной почве. Слава богу, до Олега всё-таки успело дойти, в чём дело.       — «Тёмная»? А, блин, за это… — Он неопределённо покрутил рукой в воздухе, только сейчас сообразив, что локацию для разговора действительно выбрал не самую удачную. — Нет, ничего подобного.       Судя по жалобно сдвинутым бровям, ему не поверили.       — Да не тёмная это, заебал! Я просто хотел поговорить. Ты же Артур, да? Быков?       Мальчик осторожно кивнул.       Раздумывая, как бы завести этот непростой разговор, Олег прошёлся задумчивым взглядом по Артуру. Признаться честно, от единственного человека, сумевшего заинтересовать Разумовского, он ожидал чего-то большего. Олег не без гордости отметил, что почти на голову выше и немного шире в плечах, свысока осмотрел его лицо, округлое, мягкое и невыразительное, неожиданно даже для себя зацепился взглядом за чуть полноватые, чувственные губы…       Так, ясно.       А вот тёмные волосы и глаза его воодушевили: если у Серёжи был, что называется, типаж, то Олег в него вписывался прямо-таки с разбега.       — Ты хотел о чём-то?.. — устав ждать, робко напомнил Артур.       Олег досадливо встряхнулся, на миг отвёл взгляд. И, по обыкновению, решил говорить прямо, без обиняков:       — Да. Я хотел узнать у тебя про Серёжу Разумовского.       Красивые, даже на вид мягкие губы сложились в аккуратную «о». В беззащитных, влажных глазах с длинными, как у телёнка, ресницами мелькнул страх вперемешку с… облегчением?       — Я… я-я не… — запинаясь, проблеял Артур. — Это личное…       За стенкой хлопнула дверь, послышались приглушённые мальчишечьи голоса и журчание воды, бегущей из-под крана. Артур опасливо покосился на закрытый шпингалет, вскинул умоляющий взгляд на Олега.       — Может, не здесь? — шёпотом попросил он.       — Здесь, здесь. — Выпростав руку, Олег небрежно упёрся в стену, сбоку от головы Артура. Приблизил лицо к его — нервному, робкому — лицу. Артур вжался спиной в кафель, отвернулся, сколько позволяла теснота кабинки. С полминуты понаблюдав, как на его щеках и шее пятнами выступает румянец, Олег вполголоса протянул: — Мда-а. И чем же ты его заинтересовал, как зацепил? Уж явно не бравым духом, правильно?       Лёгкое оскорбление осталось без ответа. Сквозь интерес, который Олег поначалу испытывал к этому мальчику, всё явственнее проступало брезгливое удивление. Вот с этим Серёжа лобзался в туалете? Серьёзно?       За стенкой захохотали, снова хлопнула дверь, настала тишина. А Артур всё молчал, отведя взгляд, хотя к этому моменту покраснел уже весь, от ушей до ключиц. Олег тяжело вздохнул. Наклонился вбок, чтобы заглянуть ему в глаза:       — Так и будем стоять до второго пришествия, кибальчиш ёбаный? Или ты всё-таки что-нибудь скажешь?       — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — прошептал Артур, всё так же упорно отводя глаза. Смирившись с тем, что по-хорошему ответа не добьётся, а если и добьётся, то не запомнит ввиду наступившей к тому моменту старческой деменции, Олег вздохнул и принялся неторопливо закатывать рукава.

*

      Из школьного туалета он вышел минут через двадцать, раскрасневшийся, вспотевший, безнадёжно опоздавший на урок литературы — но довольный как слон. Наверное, прячься за углом идейный преемник Герасимова, сплетнями школа была бы обеспечена ещё на месяц вперёд — при том условии, что Олег бы не смог его догнать, разумеется.       Он вприпрыжку сбежал по лестнице, уже привычно прокрался на полусогнутых мимо стула с дремлющей вахтёршей и, закурив на крыльце школы, неторопливо побрёл к трансформаторной будке. Там потрепал за ухом бездомного хромого кобеля, лениво обнюхивавшего пузырящийся забор-сетку, дал потыкаться носом в пустую ладонь. Виновато развёл руками под укоряющим взглядом грустных собачьих глаз.       — Прости, брат, — неразборчиво из-за зажатой в углу рта сигареты пробормотал он, — самого бы кто накормил.       Присев на корточки рядом с поскучневшим псом и опёршись спиной на трансформаторную будку, Олег задумчиво уставился на редких пешеходов. Отсутствующий взгляд провожал то замурзанную тётку в безразмерной куртке и штопаных плотных колготках, с объёмистыми пакетами в аристократически дебелых руках; то стайку крикливых, громких первоклашек, размахивающих мешками со сменкой и пинающих туда-сюда смятую пластиковую бутылку; то красивую девушку, некрасиво вытиравшую слёзы и потёкшую тушь рукавом ветровки; то представителей местного бомонда — несвежего, но интеллигентного вида мужичков, которые, пряча трясущиеся руки в карманах, причудливыми, не поддающимися законам ни физики, ни логики зигзагами петляли по тротуару в направлении ближайшей рюмочной.       Олег не видел никого из них — хотя смотрел на каждого.       Благодаря Артуру Быкову на душе было необычайно легко. И даже не потому, что он узнал что-то принципиально новое, — чем-чем, а информацией Артур его как раз обделил. Зато эмоций и впечатлений отсыпал с лихвой!       Самое смешное, Олег ведь в самом деле не собирался устраивать никакую тёмную. Но только с заломанной за спину рукой, почти уткнувшись носом в грязный ободок унитаза, Артур соизволил прохныкать хоть что-то по делу. Например, что с Серёжей Разумовским они почти не общались, а после разошедшихся по школе слухов — не перекинулись даже словом. Чтобы вытянуть крайне содержательную информацию о том, как именно дело дошло до поцелуев, Олегу пришлось не только пригнуть Быкова ещё ближе к унитазу, но и показательно дёрнуть за верёвку слива, чтобы доморощенный партизан вместе с лицом освежил ещё и память. И даже так единственным, чего Олег от него добился, был панический взвизг: «Нам было любопытно!»       Оставшиеся десять минут Олег, надо признать, просто отводил душу. Оказывается, сам того не осознавая, всё это время он медленно закипал от злости — на Каца, на пацанов, на Разумовского, на себя, — пока не докипятился до такой кондиции, что им уже можно было отстирывать следы травы с джинсов. И вот она, эта злость, наконец нашла выход, с неожиданной готовностью выплеснулась наружу, горячим током ударила в голову. Заставляя Артура по памяти петь то «Холодную луну», то «Звёздочку» под угрозами провезти его мордой по неизвестной — но крайне неаппетитной — субстанции, размазанной по стенке каким-то вдохновенным местным кандинским, Олег отдыхал сердцем. Даже жалкое нытьё Артура его не раздражало, а приятно гладило по ушам. Наигравшись вдоволь, он наградил Быкова прощальным брезгливым пенделем, глумливо крикнул вслед:       — Чтоб молчал как рыба, пидор! — и, посмеиваясь, смотрел, как взъерошенный, с трудом сдерживающий слёзы Артур пулей вылетает из уборной. — Об губу свою трясущуюся смотри не споткнись!       Увидь его в этот момент Серёжа…       Стоило об этом подумать, и хорошее настроение пропало, как не было. Рассеянно глядя на грязного голубя, сердито плескавшегося в не менее грязной луже, Олег задумался.       Он уже многое понял о Серёже. Его не возьмёшь нахрапом, не зацепишь одной нагловатой улыбкой и дурным безрассудством; слабый, нежный и безвольный Артур Быков лишний раз это подтвердил. Врать ему без конца тоже было нельзя: долгие годы непрекращающейся травли обострили Серёжины чувства до такой степени, что он чуял угрозу, исходящую от Олега, как акула чует кровь. Его надо было ловить на всё то мягкое, наивно-доброе, до идиотизма светлое, чего в Олеге не наскреблось бы и с напёрсток, а самое главное — оно должно быть искренним. Может, когда-то давно Олег и правда был таким, каким сейчас усиленно пытался казаться Серёже, но как же давно это было…       Первая транзитка навсегда выбила из него наивную детскую плаксивость. Первый СРЦ — доверие к любым людям в системе, равно к детям и взрослым. Первый день в «Милосердии» лишил его зуба, двадцати рублей и желания вступаться за тех, кого бьют толпой. А первый и пока единственный ЦВИН крепко-накрепко зацементировал всё то — многое, — что успело сломаться в Олеге к тому моменту, как он в этом ЦВИНе оказался.       Да, он никогда не начинал травлю сам, желающих и без него хватало; никогда не участвовал в ней, просто потому что хотелось, или из скуки, от нечего делать. Идейные соображения, по которым травлю начинали другие, Олег зачастую находил дурацкими и до смешного надуманными. Он не видел большого смысла в том, чтобы бить лежачего, иногда даже сочувствовал людям вроде Артура — гадкой, брезгливой жалостью. И всё же… Он жил в детдоме. Он был частью детдомовской жизни. И правила её усвоил давно, принял без каких-либо сомнений и душевных метаний: либо ты бьёшь, либо тебя. Очень простой выбор, и Олег никогда не мог понять тех, кто выбрал не первое.       Если драка, злая шутка или жестокий розыгрыш могли что-то дать лично ему, сулили хоть сколько-нибудь ощутимую выгоду — Олег вписывался не моргнув и глазом и никогда об этом не жалел. Пока получалось стоять в стороне — он стоял, и в такие моменты он легко мог дать списать отчаявшемуся двоечнику бесплатно, перекинуться шуткой с забитым, затюканным очкариком из параллели, промолчать там, где мог бы запросто, одной издевательской шуткой, набить себе очко-другое репутации. Подыграть мальчишке, усиленно строящему из себя такого же крутого, как старший брат, гопника. Угостить булочкой беременную девочку. Но как только держаться в стороне становилось не в его интересах…       Так что бы подумал Серёжа Разумовский, если бы увидел Олега с Артуром в туалете? Что бы Серёжа Разумовский о нём понял? О, сомневаться не приходилось: он бы всё понял правильно.       Олег сделал то, что сделал, потому что Артур его раздражал: своей слабостью, своим пидорством, своими идиотскими оленьими глазами, но что важнее — тем, что подвернулся под руку, когда Олегу не на ком было выместить злость, и всё безропотно стерпел. Ему не надо было строить из себя чёрт знает кого, чтобы поцеловать Серёжу. Ему не приходилось делать над собой усилие, чтобы быть… таким. Беззлобным, мягким.       Хорошим.       А Олегу — приходилось: и врать, и переступать через себя, и строить план за планом, схему за схемой. Всё, чтобы казаться тем, кем он на самом деле не был.       И как, вот просто как прикажете ловить Серёжу Разумовского на это? Олег редко задумывался о таких вещах, но…       — Получается, я плохой человек, прикинь, — почти весело сказал он разлёгшемуся рядом псу — и только тогда с удивлением заметил, что уже довольно давно машинально гладит того по слипшейся на загривке шерсти. Вообще-то он как раз собирался вставать — жутко затекли ноги, — но ладонь уже так безвозвратно пропахла псиной, а кобель так явно закатил глаза от удовольствия, что Олег вздохнул и остался сидеть, расчёсывая пальцами колтуны на собачьей спине.

*

      Выходные в тридцатой прошли мирно. Серёжа по-прежнему был не в восторге от перспективы делить с Олегом секретную комнату, которая на выходных оказывалась в их распоряжении на весь день, а не только на вечер, но молчал. Об Артуре не спрашивал, из чего Олег сделал скромный вывод, что к унитазным пыткам у него прирождённый талант, и, довольный собой, с облегчением отодвинул размышления о собственной морально-этической импотенции в дальний ящик.       В понедельник после уроков он, развалившись на стуле и закинув ноги на угол стола, вполглаза читал библиотечного Гашека и исподтишка разглядывал Серёжу: тот тоже уткнулся носом в книгу, уютно устроившись на кровати и засунув между спиной и стенкой подушку.       Учитывая, что было уже тринадцатое число октября, Олегу пора было начинать предпринимать хоть что-то. Он то осторожничал и дул на воду, наученный горьким опытом первых дней, то отвлекался на дурацкие, пустопорожние размышления об Артуре Быкове — а отмеренное Богданом время меж тем утекало всё стремительнее. Надеяться, что Серёжа однажды споткнётся и упадёт Олегу между ног, увы, не приходилось.       А было бы так хорошо… Мысленно вздохнув, Олег сосредоточился.       — Что читаешь?       Серёжа кинул на него взгляд исподлобья, не то удивлённый, не то недовольный. Олег заметил, что его тонкие пальцы чуть сильнее сжались на краях обложки, словно после этого вопроса книжку вполне могли вырвать у него из рук.       Мысленно заскрипев зубами и обложив Богдана Каца матом вдоль, поперёк и сверху, Олег уже в который раз пожалел, что вообще когда-то научился складывать слова в предложения, и виновато поднял руки:       — Ладно-ладно, извини, не лезу.       Он смиренно уткнулся в свою книжку, делая вид, что продолжает читать. На самом деле он боковым зрением видел, что Разумовский так и продолжает молча на него смотреть. Ох и дорого Олег бы дал за возможность заглянуть в эту голову и понять, как там крутятся шестерёнки!..       Прошло не меньше десяти минут, Олег уже искренне увлёкся своей книгой, когда Серёжа вдруг тихо, будто нехотя, сказал:       — Андреева.       — М? — Олег вскинул голову, отвлёкшись от Швейка, которого как раз выгоняли из сумасшедшего дома за идиотизм.       — Я читаю Андреева, — со вздохом повторил Серёжа и даже приподнял книгу, чтобы стало видно название: лаконичное «Избранное», выведенное мелкими позолоченными буковками под именем автора.       Какая-то часть его решила — пускай так, через губу, пускай в мелочи — Олегу довериться. Это было хорошо.       Олег понятия не имел, кто такой Андреев. Это было плохо.       — Читал, читал, — задумчиво покивал он. — Отличный автор, очень… живо пишет. Слог…       — У него Иуда рыжий, — невпопад улыбнулся Серёжа, машинально подцепил пальцем свою рыжеватую прядь, заправил за ухо.       Ощутимо растерявшийся Олег на миг умолк.       — Э-э… что?       — У Андреева в «Иуде Искариоте» рыжий Иуда, — повторил Серёжа. И, будто специально для того, чтобы добить Олега окончательно, добавил: — Прикольно.       Олегу жутко хотелось, чтобы приехал какой-нибудь добрый дядя на крепком уазике, прицепил к Олеговой башке трос и резко дал газу, — кажется, это был единственный способ заставить его забарахлившие мозги снова завестись. Он хоть убей не понимал, что ему отвечать; простой диалог в первую же минуту, без единой к тому предпосылки, заложил бешеный ранверсман, ушёл в мёртвую петлю и, выписывая полубочки, усвистел куда-то в Буркина-Фасо.       — У Караваджо, Бассано и Тициана он брюнет, — задумчиво продолжал тем временем Серёжа, рассеянно перебирая пальцами по обложке. — У да Винчи… не помню. Вроде бы тоже. У Ге его никогда толком не видно — собственно, в этом и прелесть.       — Вообще-то… — начал было Олег, но договорить не успел.       — Ди Бондоне! — щёлкнув пальцами, удовлетворённо кивнул Серёжа. — Вот у него был рыжий.       — Вообще-то, — терпеливо повторил Олег, — вполне вписывается в общемировой исторический тренд. Рыжих считали вампирами когда-то, потом — колдунами и ведьмами. Укокошенного сельхозинвентарём пенсионера тоже на вас повесили — спасибо, что не Кеннеди. Вас вообще мало кто любил.       «И глядя на тебя — правильно делали», — ядовито подумал Олег.       — И глядя на тебя — сильно ошибались, — улыбнувшись, сказал Олег.       Явно удивлённый, Серёжа поджал губы. Т-твою мать, рано, рано, переборщил! Олег лихорадочно принялся соображать, как увести разговор куда-нибудь в сторону, и, не найдя ничего получше, призывно махнул книжкой у себя в руке:       — А хочешь, я расскажу, что читаю? — Серёжа без какого бы то ни было интереса пожал плечами, что Олег великодушно счёл знаком согласия. — Это Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка». Антивоенный роман, сатира про польского распиздяя. Читаешь — и прямо душу трогает, как всё знакомо, как всё абсурдно.       — О, — ответил Серёжа. И, очевидно, посчитав свой долг выполненным, а интеллектуальную беседу — официально завершённой, уткнулся обратно в свою книгу.       — Зря ты так, — почти искренне обиделся Олег. — Тебе бы понравилось: Гашек такой же желчный, как ты. Надо узнать, не был ли он рыжим.       — Ну, ты же не рыжий, — не отвлекаясь от чтения, пробормотал Серёжа. — Однако ж та ещё заноза в жопе.       — Спасибо, стараюсь, — смущённо признался Олег. Серёжа только фыркнул в ответ.       Гашека Олег читал ещё минут сорок — пока в книге не появился фельдкурат Отто Кац, своей фамилией напрочь отбивший желание продолжать. С трудом уговорив Серёжу махнуться книжками, Олег нашёл в сборнике Андреева повесть про Иуду Искариота, однако и её дочитать не смог: душевные метания Иуды, предавшего Иисуса, но при этом любившего его до безумия, по непонятной причине вызвали у Олега практически ощутимый приступ тошноты.       Вернув Андреева Серёже, который, кажется, уже успел проникнуться «Швейком» и теперь немного растерянно смотрел на обе книги, явно не в силах выбрать, Олег крайне не по-джентльменски бросил его разбираться с этой проблемой самостоятельно и ушёл спать в двадцать вторую.       И даже смог заснуть, пускай и под самое утро.

*

      — Что читаешь?       Серёжа вздрогнул, в последний момент отдёрнул ноги со стула, на который тут же плюхнулся Олег, и недоверчиво покосился на протянутый ему стакан с чаем из столовой. В отличие от вчера, рефлекторный страх после этого вопроса мелькнул и сразу пропал, почти не царапнув Олега.       — Так это что, — с ехидцей ухмыльнулся Серёжа, — ежедневный опрос? Не помню, чтобы на него соглашался, прошу отменить подписку.       — Подписка не может быть отменена в соответствии с дополнительными условиями договора, прописанными нонпарелем на сорок первой странице, между абзацами пять и шесть, — улыбаясь от уха до уха, бодро ответил Олег. — Также уведомляем вас, что в соответствии с пунктом девятнадцать «ы» при подписании вы продали нашей фирме свой левый тапок, своего первенца и свою душу. Взамен вот, — Олег всё-таки впихнул столовский стакан Серёже, — чаёчек.       Оказывается, когда не скалился, а улыбался, Серёжа Разумовский был почти похож на приятного человека.       — «Нонпарель»? — спросил он, баюкая в пальцах стакан, но так и не отхлебнул. — Это что?       — Шрифт такой. Вроде мелкий.       — Откуда ты это знаешь?       — А, — отмахнулся Олег, — я много всякой херни знаю. Жалко только, не знаю, зачем я её знаю. А ты как будто удивлён, — язвительно добавил он.       — Учитывая, что ты свалился мне на голову из двадцать второй, — я поражён, что ты знаешь хотя бы алфавит. Я-то думал, Митяй одним своим присутствием ту́пит всё живое, у него интеллектуальная гравитация — как у Юпитера.       «Ох, знал бы ты, кто именно придумал этот спор», — злорадно подумал Олег, но вслух ничего, разумеется, не сказал, только красноречиво закатил глаза.       — Так что читаешь? — спросил он, поудобнее устроившись на стуле.       — Да не то чтобы читаю — так, смотрю. — Серёжа одной рукой — вторая была занята стаканом — неловко перевернул лежавшую у него на коленях книжку. С мелованных страниц на Олега тут же выпрыгнула цветастая мешанина красок: книжка оказалась альбомом с репродукциями. Правда, Олегу было совершенно непонятно, зачем кому-то вздумалось переводить бумагу на такую безвкусицу. Над растянутым по всей странице малиново-зелёным квадратом, в котором не прослеживалось и следа авторской мысли, было отпечатано название: «Этюд к языку вертикалей».       «Пиздец», — уныло подумал Олег.       — Ва-ау, — весьма убедительно изображая восхищение, протянул он. — Как… концептуально.       Серёжа несмело улыбнулся и, кажется, хотел что-то ответить — но Олег уже успел решить, что подробного рассказа о философии орфизма его неокрепшая детская психика не выдержит.       — И откуда у тебя такая прелесть? — Чуть более нахально, чем следовало, он подцепил книгу, глянул на обложку — да, совершенно целая, новенькая. — Она ж дорогущая, наверное.       — А я её украл, — совершенно обыденно, просто признался Серёжа. С видимым удовольствием понаблюдал за лицом Олега, к которому, кажется, вот-вот должны были привезти автобус китайских туристов, чтобы они сфотографировались на фоне самой идиотской рожи Петроградского района. — Что, не ожидал?       — Мягко говоря.       — Да я верну, — отмахнулся Серёжа. Задумчиво посмотрел на обложку, почесал нос. — Наверное. Я подумаю.       — Ещё лучше! Вернёт он… Слушай! — не выдержал наконец Олег, ткнул пальцем в так и не тронутый чай. — Ты пить будешь, нет? Я его на фига сюда тащил и даже героически ни разу в него не плюнул?       Серёжа в ответ скривился:       — Я не люблю наш чай, слишком сладко. Ощущение такое, будто тётя Люба уже десять лет ведёт двойную жизнь и втайне работает на Буша, претворяя в жизнь его коварный долгоиграющий план по сокращению числа российских сирот посредством диабета.       Безуспешно давя смех — от одной мысли о тёте Любе, в тёмных очках и облегающем спандексном костюме подсыпающей по ночам сахар в чайники, хотелось хрюкнуть, — Олег лаконично велел:       — Пей, — и принялся с удовольствием наблюдать, как вытягивается Серёжино лицо, после того как он всё-таки послушался и неохотно отхлебнул.       — Обалдеть! — Разумовский неверяще посмотрел на него, облизнулся, ещё раз приложился к стакану. — Обалдеть, он почти не сладкий! Как ты это сделал?       — Разумеется, на связке сосисок спустился с крыши к кухонному окну и, прикрываясь от града котлет крышкой от кастрюли, выкрал стакан. — Олег секунду понаблюдал за Серёжиным лицом, фыркнул. — Ну как-как, тупо поговорил с тёть Любой, Серёж, как ещё-то? Ты как будто вообще не из детдома, ей-богу. Позорище: книги крадёшь, хотя мог бы бесплатно, за красивые глаза получать, чаю себе нормального выпросить не можешь…       — Эй, — между двумя глотками вяло огрызнулся Серёжа, — не надо преувеличивать. Так мне и отдали на халяву дорогущий альбом, ага, как же.       — Понятно, — кивнул Олег и, нетерпеливо хлопнув себя по коленям, поднялся со стула. — Давай допивай быстрее и пошли.       — Куда это?       — Учить тебя быть сиротой, — охотно ответил Олег и, без спроса забрав с Серёжиных коленей книгу, помахал ею у рыжего перед носом. — Ты себе таких за день можешь чемодан наковырять. Допивай уже, пойдём тебя ликбезить.       И ведь уговорил! Честное слово, порой Олег себя не то что любил, а прямо-таки обожал — и сегодня, определённо, заслуженно.

*

      Опытным взглядом перебрав выстроившихся вдоль дороги торгашей, Олег уверенно ткнул пальцем в дородную тётку, стоявшую к ним с Серёжей ближе всех.       — Эта.       Вообще-то Олегу было без разницы, в кого тыкать. Но, во-первых, авторитетом в Серёжиных глазах разбрасываться было глупо, а во-вторых, случись чего — драпать в эту сторону будет быстрее и удобнее всего.       Бледное Серёжино лицо, и без того выражавшее крайнюю степень страдания, презрело лимиты анатомии и скривилось ещё сильнее.       — Понятия не имею, зачем вообще тебя послушал, — пробубнил он себе под нос, неуверенно оглядывая выбранную Олегом жертву. Пальцы правой руки нервно пощипывали уже покрасневшую кожу на запястье левой. — Бред какой-то. Полный. Нет, всё, я пошёл.       Серёжа развернулся, но Олег со вздохом подхватил его под локоть, дёрнул на себя и с энергией бульдозера потащил назад, к выставленным вдоль тротуара раскладным столам, на которых громоздились горы вязаных носков, деревянных фигурок, мягких игрушек и потрёпанных книг.       — Хорош трусить, задрал, — вместо напутствия шепнул он Серёже и, не обращая внимания на вялые отбрыкивания, пихнул в спину. Отошёл чуть вбок, принялся с нарочитым интересом рассматривать и вертеть в руках старые, советские ещё керамические статуэтки.       Серёжа, медленно пунцовеющий, держащийся исключительно на живительной силе ослиного упрямства, уткнулся в разложенные по столешнице книги. Тётка за прилавком, жевавшая беззубым ртом папиросу, подозрительно косилась на Олега и на Серёжу почти не смотрела. Олег безмятежно улыбался. В спину ему то и дело нечаянно врезались прохожие, пытавшиеся разминуться друг с другом на узком тротуаре.       — П-простите, — наконец выдавил Серёжа, по цвету лица и шеи уже напоминавший болеющий краснухой помидор, и протянул тётке какую-то из книжек. — Сколько?       Тётка, с явной неохотой оторвав недоверчивый взгляд от Олега, посмотрела на Серёжу, на книжку у него в руке, снова на Серёжу.       — Сзади написано.       — А.       Серёжа открыл книгу, невидящим взглядом изучил нахзац.       — Это же из серии «Литературные памятники»?       — Я-то откуда знаю? — искренне удивилась тётка. — Наверно, спереди написано.       — А.       Олег и сам не понимал, каким чудом до сих пор не сполз под прилавок от смеха.       — Я понимаю, что серия редкая, но всё-таки дороговато как-то, — помолчав, сказал Серёжа. Неумелый, неловкий — да, но твою мать, его упрямством можно было только восхититься!       — Не хошь — не бери, — философски пожала плечами тётка.       — Я… может, мы как-нибудь договоримся? — с изяществом косолапого слона подобравшись наконец к сути дела, спросил Серёжа. И, зарывая себя окончательно, зачем-то добавил: — Я из «Радуги».       Он бы ещё паспорт показал. И корочку: «Заслуженный беспризорник России».       Конечно, Олег мог бы вечность наблюдать, как Серёжа Разумовский позорится, и ему бы никогда не надоело. Но по лицу Серёжи, тут же исказившемуся в уродливой гримасе злости на самого себя, было видно: он понял, что всё испортил, ещё секунда — и он, развернувшись, просто-напросто сбежит.       — Серёж, ну чего ты к тётеньке пристал? — Приобняв его за плечо одной рукой — и тем самым крепко удерживая на месте, — Олег виновато улыбнулся продавщице, с усилием выдернул из окоченевших пальцев Разумовского книгу. — Извините, пожалуйста. Наша мама часто роняла его мимо кроватки.       Сбоку донеслось злобное сопение, но Олег был занят и не обратил никакого внимания.       — Ой, смотри, Серёж! — радостно воскликнул он и схватил первую попавшуюся книгу. — У батьки же точь-в-точь такая была, самая любимая его книжка, помнишь?       Серёжа послушно посмотрел. С округлившимися глазами повернулся обратно к Олегу, одними губами спросил: «Ты идиот?»       Как оказалось, Олег держал в руке «Эммануэль». Хм, и правда идиот — пересидел с Серёжей в одной комнате, что ли?..       Торопливо вернув порнографический роман на место, Олег вновь одарил ничего не понимающую тётку обезоруживающе очаровательной улыбкой:       — Вы нас извините, правда. Мы из «Радуги», детдома, совсем недавно всё это случилось… Я-то ничего, а вот Серый… — Олег умиленно потрепал Серёжу по рыжим вихрам, рискуя лишиться руки, — но Разумовский ограничился убийственным взглядом, которые Олега, прошедшего школу имени Швеца, давно уже не брали. — Дома, пока родители были живы, у нас большая библиотека была, теперь так непривычно без неё, вы не представляете. Ой, — спохватился Олег, — простите! Что я вас отвлекаю?       — Да не отвлекаете… — растерянно заметила торговка, явно пытаясь переварить всю вываленную на неё информацию. Олег, всё так же придерживая Серёжу за плечи, медленно попятился назад, не прекращая светить улыбкой.       — Да ну, бросьте, неудобно как-то. Мы к вам в другой раз зайдём, когда нам в детдоме денежек выдадут. Отлóжите ту, что брат смотрел, из «Литературных памятников»?       — Да, — неуверенно ответила тётка, провожая их заметно смягчившимся взглядом. Когда они были уже далеко, спохватилась, несмело улыбнулась: — Заходите, ребята!       — Спасибо! — издалека крикнул Олег, помахал ей на прощание.       Стоило им скрыться за углом, Серёжа взбешённым котом вывернулся из-под его руки — да Олег и не держал. Какое-то время они шли в сторону «Радуги» молча, пока Разумовский наконец не осмелел обратно.       — Ну и что это было? — недовольно покосившись на Олега, поинтересовался он. — Столько гонору было! Я думал, мы оттуда без бесплатной книги не уйдём.       — После того, как филигранно ты всё запорол? — фыркнул Олег. — Не, это уж в другой раз. Барбюса она отложит, дальше клянчить будешь сам. И вообще, — не дав Разумовскому испортить его замечательное настроение, продолжил Олег, — какого хрена ты там перед ней блеял и краснел? Ты же у нас такой языкастый, такой остроумный, тебя хлебом не корми — дай только повыделываться!       — Ну так мне с ней не поругаться надо было, а подружиться, — едко огрызнулся Серёжа, недовольно сунул руки в карманы. Неужели правда расстроился? — Это два разных вида красноречия.       Кто бы спорил. Точно не Олег.       В конце квартала уже показался серый, безрадостный массив «Радуги», когда Серёжа, надувшись, неуверенно покосился на Олега, дёрнул локтями — будто крепче сжал спрятанные в карманах кулаки. Олег сделал вид, что не заметил. Пострадав молча ещё с десяток метров, Серёжа всё-таки подал голос:       — Ну и сильно… сильно я всё запорол? Прям совсем ужас, да?       «Ужас — это у Кинга и Кубрика, — подумал Олег. — А у тебя — полный пиздец».       Переведя взгляд на Серёжу — добела закушенная губа, остатки румянца на щеках, делано прямая спина, — Олег вздохнул. Пожал плечами:       — Да нормально. Видал и хуже.       Серёжа презрительно фыркнул носом и отвернулся. Не поверил. И правильно сделал.       Сдерживая смех, Олег сунул руку под куртку, за пояс джинсов. Несильно толкнул Серёжу в бок.       — На. В качестве утешения.       Разумовский с искренним недоумением взял протянутую ему Олегом фигурку: кривой керамический медведь в керамической шляпе, раззявив пасть, согнулся над пустой керамической корзинкой. Наверное, туда полагалось складывать ключи или монетки — у них с Серёжей не водилось ни того ни другого, но у Олега не было времени выбирать, что стащить.       — А… — нахмурившись, начал было Разумовский, но Олег его опередил, отмахнулся:       — Да не будет она на нас думать, забей. Кто ж, после того как стырит что-то, обратно добровольно вернётся — как мы за Барбюсом? Только дурак.       Закусив улыбку, Серёжа опустил взгляд на медведя.       — Урод какой, а, — проведя пальцем по востроносой керамической морде, тихо сказал он. И ещё тише, на грани слышимости, добавил: — Спасибо.       Олег самодовольно ухмыльнулся.

*

      Закусив колпачок ручки, Олег тяжело вздохнул — четвёртый раз за последние пять минут. Серёжа вскинул на него взгляд от «Швейка», но ничего не сказал — четвёртый раз за последние пять минут.       Они сидели в тридцатой: Серёжа на кровати, с книжкой в руках, Олег — за столом рядом, обложившись учебниками и тетрадками. Они только-только вернулись из школы, даже на обед ещё не ходили. Было скучно и муторно, мысли у Олега в голове текли лениво, с неохотой. Он ещё раз попробовал сосредоточиться на учебнике перед собой.       «Какой объём оксида углерода (II) потребуется для восстановления железа из 2,32 т магнитного железняка, содержащего…»       Олег лениво черканул в тетради «Дано», переписал условия, задумчиво постучал ручкой по листу, учебнику, столу, керамическому медвежьему носу…       — Не трогай, — недовольно скривился Серёжа сбоку. Смотрит всё-таки, слушает — это хорошо. Олег послушно оставил уродского медведя, теперь стоявшего под лампой, в покое.       — Может, поможешь? — как бы нехотя спросил он, вздохнув в пятый раз — и в пятый раз не дождавшись закономерного вопроса.       Серёжа дочитал страницу и только после этого поднял голову. На лице у него было написано безразличие, но Олег уже довольно неплохо умел определять, когда оно напускное, а когда искреннее, — по крайней мере, промахивался не чаще трёх раз из пяти. И сейчас больше склонялся к напускному.       — Что, прости?       — Поможешь разобраться с химией, говорю? — терпеливо повторил Олег. Подумал и добавил, сложив брови домиком: — Пожалуйста?       Серёжины губы дрогнули — как будто ответ хотел сорваться машинально, привычно: «А может, тебе ещё песню спеть и гопак станцевать?» Но он пересилил себя, промолчал. На долю секунды метнулся взглядом к дурацкому медведю. Поджал губы.       Скоро с ним станет совсем скучно, последний спортивный интерес потеряется: Олег уже играл на Серёже, как на хорошо настроенной гитаре. Иногда по-прежнему сбивался, мазал медиатором мимо струн — но по сравнению с собой прошлым, который пытался выбить из упрямого инструмента хоть звук, лупя по струнам хоккейной клюшкой…       — Один раз, — вздохнув, согласился Серёжа. Отложил книгу, переполз по кровати чуть ближе. — Показывай, что там у тебя.       Олег придвинул к нему учебник, ткнул ручкой в задачу. Серёжа прочитал, тут же глянул на номер страницы, на Олега — почти растерянно:       — Мы до этого ещё не дошли. Это уже железо, мы сейчас проходим алюминий.       Олег пожал плечами:       — Я знаю. Ушёл чуток вперёд. Лучше сейчас сделаю, пока время есть, потом балду пинать буду.       Не говорить же ему, что занять Серёжу химией надо было как можно основательнее, чтобы сам разбирался, с Олегом вместе, а не просто быстро набросал решение в тетради и протянул ему: скатывай?       — Так ты поможешь?       — Не знаю, мне тогда надо самому главу прочитать. — Серёжа стащил учебник со стола себе на колени, вгляделся внимательнее. — Щас, пять минут.       Подперев рукой голову, Олег принялся ждать. От нечего делать посмотрел на собственное отражение в оконном стекле: морда довольная, взгляд наглющий — блин, Олег и не догадывался, что у него такое лицо, когда что-то получается. На паутинке, протянувшейся между щелью в раме и подоконником, стоически болтался на сквозняке паук. Олег его видел, когда убирал комнату, но сдувать не стал: пожалел. Надо имя ему дать, наверное, раз он тут прописался. Медведя Серёжа наверняка уже как-нибудь назвал, Олег бы руку на отсечение дал.       Вслед за мыслью взгляд сам собой соскочил на него. Разумовский бегал глазами по строчкам в учебнике, то и дело беззвучно шевеля губами. Холодный солнечный свет, тусклым и пыльным лучом пробивавшийся в тридцатую над заложенным в окна картоном, игривым зайчиком светился в его волосах, щупал нос, заставлял легонько щурить левый глаз.       Пацан как пацан. Если б не говённый характер и… ну, ориентация, никто б его не трогал: не за что. Олег бы скорее поверил, что дразнить будут Саню Лысого с его заячьей губой, или Митяя, веснушчатого как-то совсем уж до безобразия, а не как Серёжа — в самый раз. Тупо не повезло, получается… да и защитить было некому.       Бывает.       Колупая заусенец на большом пальце, Олег прекратил рассматривать Серёжу и уставился в потолок.       Минут через пять Серёжа придвинулся обратно, положил учебник на край стола. Попросил листик и ручку, накорябал своё «Дано» — к удивлению Олега, почерком ещё более поганым, чего у него самого. Олегов просто слегка заваливался влево, а Серёжин при этом ещё и слипался, как переваренные макаронины, — хотя Олег почему-то ждал аккуратных букв с вензелями, ну, или хотя бы разборчивых ровных строчек. Вместо этого торопливо расписываемое — пока мысль не ускользнула — Серёжей «Дано» выглядело так, будто буквы с цифрами решили затусить по случаю встречи и устроили безобразную пьянку, к утру попадав кто где.       Закончив с «Дано» и «Найти», Серёжа на миг завис взглядом в пространстве, но почти сразу принялся строчить решение. Молча. Кажется, он не собирался делиться с Олегом мыслями в процессе — жаль, но у Олега были другие планы.       — С чего начинаем-то? — придвинувшись чуть ближе, спросил он, с искренним интересом заглянул в тетрадь. — С массы примеси?       — Массы породы без примеси, — не отвлекаясь от письма, качнул головой Серёжа.       «Вообще логично», — подумал Олег.       — Ну допустим, — сказал он.       — Больше не с чего, не тупи.       Олег не ответил, продолжая внимательно следить за цифрами, буквами и скобками, неровным рядом выходившими из-под руки Серёжи. Сверился с учебником, ткнул пальцем в тетрадку:       — Тут не ноль пять, а ноль ноль пять. Пять процентов же, не пятьдесят.       На слово ему Серёжа, конечно, не поверил — сам полез носом в учебник. Недовольно хмыкнул:       — Да, ты прав, — и вписал недостающий ноль.       Склонившись над одним углом стола — Серёжа с кровати, Олег со стула, — совместными усилиями они быстро расписали уравнение реакции, вывели объём оксида углерода, минут пять проспорили насчёт массы железа — в итоге Серёжа оказался прав, но так увлёкся задачей, что даже позлорадствовать по этому поводу забыл, только ухмыльнулся довольно.       — Всё, — отложив ручку, он подтолкнул тетрадь к Олегу. — Можешь списывать.       — Спасибо, о великий. — Олег шутливо стукнулся лбом о стол, изображая земной поклон, широко улыбнулся. — Спасибо, о мудрейший, да будут благословенны дни твои в сим месте сиром, да не будет забрана последняя сосиска в тесте пред тобой в столовой…       — Заткнись, — изо всех сил сдерживая дурацкую улыбку, отмахнулся Серёжа.       — …да не будет вонюч соседский ботинок у ложа твоего в ночи…       — Олег!       — …да будет скуп на пиздюля Пётр Иваныч на вечернем обходе, да будет… нет, всё, выдохся. — Олег с улыбкой подтянул к себе тетрадь, чуть серьёзнее добавил: — Спасибо.       «Пожалуйста» Серёжа зажал, конечно, — из вредности. Но Олег знал, что всё сделал правильно: до самого обеда, на который они пошли вместе, Серёжа выглядел так, словно Олег в одной с ним комнате его почти не раздражал.

*

      Вечером того же дня, оставив Серёжу в тридцатой, Олег ушёл с богдановскими в город. Вообще-то он старался с ними не пересекаться, особенно на людях, особенно при Серёже — но переехать с концами в тридцатую не мог, а вынужденное соседство так или иначе накладывало на него определённые обязательства. Если Серёжа узнает — Олег придумает, как объясниться; и, скорее всего, даже врать придётся совсем чуть-чуть.       К тому же, что скрывать, это было дико приятно: опять свободно материться, хоть немного расслабиться, не следя за каждым словом, и, самое главное, загадочно молчать в ответ на все расспросы пацанов о его успехах с Разумовским, видя при этом тень недовольства на лице Богдана.       На Нарвскую они всей гурьбой — даже Дура вписался, что бывало редко, — приехали к десяти вечера. До двух часов ночи шатались по дворам, распугивая с детских площадок одиноких мам и лениво потягивая ларёчное пиво, от которого спиртом несло похлеще, чем от Петра Ивановича, — а это уже тянуло на рекорд Гиннесса. К недавно закрывшемуся заводу на Ивана Черных они подтянулись, когда тягучая октябрьская ночь подползала к трём часам.       Стараясь не шуметь, перелезли через ограждение. Под ногой Митяя тут же захрустело разбитое стекло, кусками валявшееся на асфальте.       — Ёб твою мать, темно, как в жопе! — злобно рыкнул он, тряся кроссовкой.       Богдан шикнул на него, но без особого усердия: он уже вовсю ковырял ногой обрезки тросов и кабелей, валявшихся у входа в бывший цех, ища куски покрупнее. Оставив с ним Митяя, пацаны один за другим прошмыгнули в тёмное, стылое здание. Олег шёл последним, худо-бедно освещая себе дорогу слабеньким брелоком-фонариком.       Лысый с Чехом свернули налево, осматривать цех, а Длинный с Коротким — к лестницам на второй этаж. Дуре с Олегом достались наименее рыбные места: раздевалки, столовая, комната отдыха.       Хотя если знать, где искать…       Упёршись плечом в старый обесточенный холодильник в углу столовой, Олег принялся отталкивать его от стены. Прохрипел стоящему неподалёку Дуре:       — Да помоги, твою ж!..       Дура подошёл, без интереса покосился на холодильник, уже покрасневшего от натуги Олега.       — С ума сошёл, что ли? Как мы его через забор потянем? Он же тяжеленный.       — Так а на хуй он нам нужен-то? — Крякнув, Олег сдвинул холодильник ещё немного. Упёрся спиной в стену, ногами доделал остальное. Тяжело дыша, опустился на корточки у задней панели. — Тут обмотка медная, в моторе тоже меди до пизды. Алюминий ещё, если повезёт…       Отпустив Дуру в свободное плавание по этажу, Олег зажал в сгибе локтя нос и рот и принялся аккуратно, лишнего не трогая, разбирать панель. Насмерть он фреоном не отравится, конечно, но помещение было закрытое, лучше не рисковать. Вскоре, впрочем, выяснилось, что в холодильнике его не осталось вовсе: видимо, сломался слишком давно.       Наковыряв в пустой рюкзак как можно больше ценных деталей и запихав туда же компрессор, который ещё предстояло разобрать, вместе с алюминиевым испарителем — вот тебе и урок по химии, хе, — Олег оставил выпотрошенный труп холодильника в покое.       Дура нашёлся в раздевалке, уже с набитым под завязку рюкзаком и дверцей от шкафчика в руках.       — Сама отвалилась, одна. — Тихонько вздохнув, он с видимым сожалением покачал на петлях вторую такую же, пока державшуюся на месте. — Жалко, отрывать их громко, так бы неплохо вышло…       Предложить ему всё-таки попробовать Олег не успел.       Со второго этажа раздался такой грохот, что у Олега заложило уши. В ночной тишине бахнуло особенно сильно; здание как будто вздрогнуло, покачнулось — но это, скорее всего, Олегу так показалось с перепугу.       Забыв про Дуру, он развернулся и, пригибаясь, вдоль окон побежал к лестнице. Там столкнулся с Богданом и тяжело дышавшим Митяем — они лишь покачали головами в ответ на его вопросительный взгляд. Сами не знали.       Олег взлетел по лестнице наверх, на мгновение потерялся в пространстве, пытаясь в темноте сообразить, с какой стороны грохнуло. По всему выходило, что ближе к ним с Дурой, раз ни Чех, ни Лысый на шум не прибежали.       В правильности своей догадки Олег убедился почти сразу, когда откуда-то спереди до него донёсся приглушённый голос Длинного.       — …лолетний! Ты чё, блядь, совсем дебил?! — рявкнул Андрей, тряхнул брата за плечи. Саня был бледный как смерть и смотрел на Андрея широко распахнутыми глазами, в которых не было ни единой мысли, только ужас. — Хуйло ты недолугое, долбоёб, а если б на тебя рухнуло?!       Коридор, в котором они стояли, был весь в клубах белой пыли, взвесью оседавшей на пол, стены, брошенные рюкзаки. Андрей до последнего не слышал шагов Олега у себя за спиной, отреагировал только на руку, положенную на плечо, — развернулся, мазнул по Олегу взглядом, испуганным едва ли не сильнее, чем у Сани. Вряд ли вообще понял, кто перед ним, повернулся к брату.       — Тебя поперёк пизды рожали, что ли, Сань?! — прикрикнул он, опять тряхнул Короткого так, что у того голова мотнулась, как у задушенного курёнка.       — Андрюх, потише, — попытался образумить его Олег, — тебя в Саратове слышно.       — Ты совсем, Саня?!       — Андрей! — Олег дёрнул его за рукав, вдруг понял: вряд ли он вообще что-то слышит. Если на первом этаже так грохнуло, что уши заложило, то здесь…       — Я п-просто, — запинаясь, залепетал Саня, — ув-видел: штырь т-т-торчит. Из ст-стены. П-пот-потянул, а он с… с-со стеной… н-на мен-ня…       Саня расплакался — тонко, как котёнок, совсем-совсем по-детски. Андрей, тяжело дыша, притянул его к себе, перевёл бешеные глаза на Олега:       — Я клянусь, я его сам ко всем хуям убью. Что в башке, а?       И опять, уже второй раз за пять минут, Олег не успел ответить: с улицы донёсся резкий, громкий свист Богдана, а почти сразу за ним — мужской голос, зарядивший в ночь такой бодрый залп отборной матерщины, что в других обстоятельствах Олег бы плюнул и пошёл брать у мужика автограф.       Нервно облизнув губы, он покосился на мигом затихшего Короткого, опять резко сбледнувшего Длинного. Действовать надо было быстро.       — Я вниз, вы сзади. Когда ломанётся за мной — выбегайте и через забор, где заходили. Понял?       Времени удостовериться, что его услышали, у Олега не было. Оставалось надеяться, что в крайнем случае Длинный и сам сообразит, что делать.       Подлетев к лестнице, Олег скатился по ступенькам, едва успел вывернуться из-под рук охранника — сухопарого мужика в свитере и спецовке, — скакнул в правый, знакомый коридор. Оступился в раздевалке, споткнувшись о перевёрнутую скамейку, чуть ногу себе не сломал, но, прихрамывая, добежал до конца крыла. Там, понадеявшись, что и Длинный с братом, и Чех с Лысым — если вдруг с их стороны выхода не было — успели смыться, поиграл с охранником в догонялки ещё немного, обогатил свой лексикон и, поднырнув под его захват, вывалился обратно в коридор.       Путь обратно дался ему нелегко: в боку кололо, ушибленная нога болела адски, рюкзак потяжелел, по ощущениям, раз в сто. А у ограждения его, как оказалось, ждал сюрприз — правда, за такие сюрпризы впору было писать жалобу в ООН на собственного ангела-хранителя.       Охранников было двое. И второй как раз пытался схватить за ногу Длинного, уже почти перелезшего через ограждение. Остальных пацанов видно не было — да и Длинный в следующий миг скрылся за забором.       Олег затормозил так резко, что хрястнулся задницей об асфальт, по инерции проехался вперёд, сдирая джинсы и кожу на ягодицах.       В ЦВИН не хотелось. Очень не хотелось.       И Серёжа вряд ли будет носить ему передачки…       Зло, упрямо стиснув зубы, Олег вскочил и ломанулся вдоль забора, пытаясь на бегу, в темноте, смаргивая пот с ресниц, найти хоть какое-то место пониже, на которое мог бы запрыгнуть. Слыша за спиной двух охранников, он пронёсся вдоль всего здания завода, от одного края до другого. Уже в углу участка остановился, заметался из стороны в сторону, застонал в голос от злости и разочарования: ничего, ни одной лазейки. Если только пытаться провернуть тот же трюк, что в столовой, проскочить мимо и бежать обратно — но что-то Олег сомневался, что, во-первых, это сработает сразу с двумя и, во-вторых, что сможет подтянуться наверх самостоятельно после такого марафона. Так и повиснет снулой рыбой на заборе, вот мужики поржут, пока снимать будут…       — Руку.       Машинально подняв голову на спокойный голос Дуры, Олег с тупым недоумением уставился на оседлавшего забор Кондрашова.       — Ну? — так деловито, словно они в очереди в толчок стояли, спросил Кондрашов. Тряхнул протянутой ладонью.       Олег отмер. Одним мазком вытер потные руки о штаны, взял небольшой разбег и, подпрыгнув, вцепился в ладонь Дуры. Тот сразу потащил его наверх, пыхтя от напряжения, и Олег в последний момент, едва не сломав пяткой нос добежавшему до забора мужику, уселся на ограждение верхом. Тяжело дыша, показал второму охраннику средний палец, первому — большой (господи, как же красиво он матерился!) и спрыгнул по другую сторону.       

*

      До пункта приёмки на Розенштейна они шли вдвоём с Дурой, окольными путями. Вёл Кондрашов, Олег же всю дорогу пытался отдышаться, успокоить дико колотящееся сердце, морщился, когда наступал на больную ногу.       — Спасибо, — немного очухавшись, сказал он. — Спасибо, что вытащил.       Кондрашов только пожал плечами, даже не улыбнулся.       Прихрамывая, Олег полез в карман, вынул пачку «Явы», подкурил себе и Лёше. Тяжёлое, хриплое дыхание потихоньку выравнивалось, влажный питерский воздух вместе с дымом наполнял грудь мокрым теплом, бил в голову, пьянил.       Блин, или в холодильнике всё-таки был фреон?       — Как у тебя с Разумовским-то? — не глядя на него, спросил Лёша.       Точно был.       — Нормально, — удивлённо покосившись на Кондрашова, ответил Олег. — Работаю.       — Понятно.       Они перешли пустую дорогу, нырнули между домами. Под подошвами кроссовок захлюпала «вечная» лужа, знавшая ещё деда Олега и по молодости жавшая ногу его прадеду.       — И тебе его не жалко?       Олег не выдержал и уже в открытую обратил на Дуру недоумённый взгляд. На лице Кондрашова не было никаких эмоций, кроме искреннего, но слабовыраженного любопытства.       Это он что… просто разговор поддержать пытается?       — Кого не жалко? — тупо переспросил Олег.       — Разумовского.       Отведя взгляд, Олег сунул руки в карманы куртки. Помолчал немного. А в самом деле — не жалко?       — Не знаю, — наконец сказал он. — Не знаю. Да и какая разница? От того, что я его пожалею, Богдан от него отцепится, что ли? Или Митяй с Лысым? Остальные? Ну, не я с ним сделаю… это — так другой кто-нибудь сделает. И что мне с того?       — Тоже верно, — кивнул Лёша и замолчал.       Надеясь, что больше этот странный человек не захочет вести с ним никаких бесед «из вежливости», Олег выкинул окурок. Передёрнул плечами, поднял стоймя воротник и сунул руки в карманы ещё глубже: ему вдруг стало очень, очень, очень холодно.       И тошно от самого себя.