Бей, беги

В глубине двора они наконец-то обнаружили укрытие — уютную лавочку, что стала небольшим островком, среди зимнего хаоса. Темные бревна, с которых медленно сходила оставшаяся зеленая краска, будто бы вообще не тронули хлопья вьюги. Все вокруг было усыпано по добрую часть щиколотки снегом, блестящим и искрящим под вышедшими лучиками тусклого солнца. Все, кроме лавочки, на которую Дана уселась, обхватив колени. Она молча смотрела вдаль, пытаясь скрыть душащие мысли ужаса, что не переставали возвращаться в ее голову с момента переезда: неосознанный страх к этой деревеньки и всем жильцам стал ее вечным проводником, не прекращающий искать подвох ко всему, что движется и не движется. Новые товарищи сели рядом и, словно чтоб нарушить тишину, тихо начали свистеть мелодию. Звуки природы соединились воедино с тем шелестом, что создавали гопники. Казалось, что прямо сейчас героиня сидела не на улице среди компании хулиганов, а снова оказалась в детстве под присмотром мамы. До первого побега, до первого появившегося страха, до сих пор держащий ее в тяжелой узде. Ненадолго закрыв глаза, она будто чувствовала кожей обстановку старенькой, но любимой квартиры, что всегда была усыпанна старыми книгам, статуэтками и прочими ересями для дома. Холодные прикосновения ветра, стали родными руками матери, чьих касаний девочке так давно не хватало. А музыкальное сопровождение — колыбелью, в которой она могла бы уснуть и забыть о всех страхах и обидах. В этой колыбельной звучала тихая песня мамы и щебетание птиц за окном, и дуновение весеннего ветра. Девочка услышала в ней обещания безопасности, тепла и любви. Дана, наконец, позволила себе расслабиться. Тяжесть, давившая на ее плечи, словно тающий снег, медленно растворялась, забывалась и уходила без возвращения. Мелодия проникала в самое сердце, согревая его изнутри, все было так реально, что Утесова ощутила тепло не только в груди, но и в замерзших пальцах, и даже на кончике носа, покрасневшем от холода. Зажмурилась, чтобы продлить фантазию ее бредовой головы, лишь бы не возвращаться в пустую и одинокую реальность. Казалось, что этот свист и натиск природы стали ответами на ее молчаливую тоску, на внутреннее желание маленькой девочки найти утешение в этом суровом мире. Но реальность жестко вернула ее назад. Она открыла глаза, и снова увидела снег, и гопников, и холодный вечер. — Че киснешь, мелкая? — Бурят легко подтолкнул плечом, чтобы она обратила наконец на них внимание, не скрывая любопытного взгляда с ее персоны. Новенькая вздрогнула, от неожиданности выронив только, что купленную пачку сиг. Морозный воздух тут же подхватил сладостный аромат вишневой отравы, которую она всегда предпочитала, не тревожась, что за ярым запахом ягоды кто-то учует вонь табака. Сигареты упали на снег, пачка раскрылась, и несколько сигарет рассыпались, как мертвые жуки. — Сука, — Дана попыталась поднять их, но еще больше рассыпала. Неумело скрытый смешок раздался со стороны главаря их мини банды, в ответ Утесова только косо блеснула глазками, заметив как спокойно он относится ко всему, что происходит на улицах этой деревеньки. Разложившись на пол скамейки, мальчишку не пугал ни холод, что медленно пробирался под его неплотно застегнутую куртейку; ни съехавшая на бок шапка, не могла потревожить его внутренний покой; ни стоны и звериный рев, что Дана слышала в лесной чаще. Словно наевшийся кот, развалился под последними лучиками, уходящего солнышка и тихо прыскал себе под нос. — Че зыркаешь, Неженка? — Пятифанов снова оскалился, напоминая девочке, что он далеко не такой безобидный котенок, который мог ей показаться, а самый настоящий волчара, умело показывающий свою силу при таких же, как он. — Любуюсь, или против? — Хотелось назло ему добавить прозвище, что так и скакало на языке, как чертик. Сдерживать, которого становилось все труднее, когда Рома выпускал свой характер, точно ядовитому скорпиону выпуская струю из жала совсем по чуть-чуть, чтобы за жертвой куда интереснее было наблюдать. — Совет хочешь? — Мальчик, не скрывая удовольствия от ее реакции, специально сел поближе, запечатляя в своей фантазии каждую эмоцию новенькой. — Не рыпайся лишний раз, и трогать тебя никто не будет. Дана почувствовала, как внутри нее закипает гнев. Она никогда не любила, когда ею помыкали, и эта деревня не стала исключением. Ей не нравилась его уверенность в безнаказанности, его легкая наглость. Ей хотелось ему сказать что-то острое, что-то, что заставило бы его замолчать. — Как с Бабурином было? — Взвинчилась девушка, не скрывая холода ни в голосе, ни в темном омуте глаз. — Вы же знали, что он пропал, да? Поэтому в грудь бились за друзей, чтобы перед ментом не стала пиздеть про вас, так Пятифанов? Рома, не ожидавший такого резкого ответа, почувствовал, как внутри него вспыхнула не только раздражение, но и скрытый страх. Страх за какого-никакого, но друга. Страх за первого пацана, что тоже исчез. Страх за то, что они с Бяшей сотворили, а теперь сидят и молча ждут, когда настанет их черед отвечать. — Ты что, теперь за него переживаешь? — Пятифанов спросил грозно, пытаясь сдержать раздражение и уже позабыв о детской шалости, с которой начал. Бурят решил отмолчаться, ведь девка, хоть и казалось глупой Роме — била точно по их целям. Но кто из них стал бы такое признавать? То-то же, согласиться, что Дана единственная кто могла бы спалить их о драке, пустив с цепи Тихонового, который и так обещал, что свернет парням шеи за их проделки — была бы самая большая глупость. Ведь они пацаны улицы, они не должны нихуя боятся: ни Тихонова, что всегда кидал на них долгие взгляды, часто ловля их на всякой херне; ни какой-то там девчонки, даже если она дочь зека; ни уж тем более суеты в лесу, что всегда норовила раскрыть свою пасть и поглотить их за остальными жертвами. — Не зачем мне беспокоится за свинопаса, — ответила Дана, мотнув головой и возвращаясь к своему занятию, пачка ведь так и осталась лежать на земле. — Я просто интересуюсь вашими целями. Не верится мне, что так просто решили в друзей играть, после двух скандалов. Она встала так быстро, что никто из парней так и не успел сообразить, что ей ответить. Метнула взгляд сначала на главаря, что за своей непроницаемой маской скрывал правду — вот только что-то шелохнулось сейчас, затем на его дружка шипилявого, что от стыда покрылся румянцем даже на торчащих под шапкой мочках ушей и шеи. — Ясно, все с вами, — цокнув на последок, хотя хотелось вылить весь скопившейся мат на затворках сознания за такие безжалостные игры и за наплевательское отношение к ее чувствам, она просто развернулась и ушла. Дана медленно брела по узкой тропинке, ведущей к их дому. Ноги ее были словно ватные, невольно оттягивала момент возвращения в дом, где ее ждала гнетущая атмосфера, пропитанная холодом и мрачными тайнами. Думать о случившемся не хотелось, как и бороться с чувством опасности, когда она проходила слишком близко к чаще. Все еще казалось, что кто-то следит, провожает ее до калитки и ждет, когда в свои владения выйдет луна, а в комнате девочки погаснет наконец свет, чтобы влезть в сны, спутать их жуткими картинками, мучить, пока она не проснется от дикого ужаса и собственного крика. Не успела хлопнуть калитка за спиной, как ее отец вышел навстречу. Высокий и широкоплечий мужчина, с пугающе изрезанным морщинами лицом, которое украшали два холодных озера пустоты, вместо глаз. Отец Даны, словно тень, вырос из полумрака, его руки, грубые и мощные, как ветви старого дуба, скользнули ей на плечи. Холод от его прикосновения пронзил ее до костей, заставив содрогнуться. Дана попыталась высвободиться, но его хватка стала железной, сковывающей ее движения. — Ты опоздала, — прохрипел он, и голос его, хриплый и шероховатый, как скрип старой двери, разнесся по вечернему воздуху. Он был словно частью этого сурового мира, неспособный к состраданию и теплу. Дернулась в последний раз и оцепенела, забывая, как дышать от пристального взгляда. Воспоминания о том, когда папаша был последний в таком полутрезвом состоянии и чем это закончилось для девочки, взорвались вспышками фейерверка, который она смогла увидеть один раз в своей жизни, но забыть яркие цвета на фоне ночи, усыпанного блеклыми точками, было практически невозможно, как и выдержать взгляд единственного родителя. — Ты опоздала, — повторил он, приблизившись к лицу, и Дана почувствовала, как его дыхание, тяжелое и влажное, опалило ее щеку. Запах перегара, смешанный с запахом сырой земли, ударил в нос, вызывая спазм в горле. — Еще и курила, сука малолетняя! Рев зверя, кажется слышали сейчас даже соседи, когда его мозолиста ладонь схватила ее за подбородок, заставляя смотреть ему прямо в глаза, не заботясь, что на лице останутся синяки. Дана почувствовала, как ее лицо горит от стыда и страха, и ее тело задрожало от ужаса. — Не надо, — прошептала она, сознание опалило новое воспоминание, когда отец нашел у нее пачку сигарет, но ее голос был едва слышен, как шепот ветра в листве. Она боялась не только его гнева, но и того, что он может увидеть в ее глазах, в ее душе. Он медленно отпустил дочку, и его пустые глаза, словно две бездонные пропасти, впились в ее. Дана не могла отвести взгляд, как загипнотизированная. Она невольно отступила назад — но это единственное на что девочка смогла решиться -, ощущая, как сердце бешено колотится в груди. Она не могла говорить, не могла противостоять ему. Ей хотелось бежать, спрятаться, но она знала, что это не поможет. Он найдет ее, он все равно сделает ей больно. — Шуруй в дом, — в его голосе звучала угроза, от которой у нее бежали мурашки по коже. — Побазарить надо! Девочка кивнула, не в силах произнести ни слова. Ноги подкосились, и ее лицо почти столкнулось с колючим снегом, но отец схватил ее за руку, сжав её с нечеловеческой силой. Вскрикнула от боли — неосознанно, несумев удержать в глотке, но он только еще сильнее сжал маленькие пальчики, заставляя ее снова смотреть в его глаза, полные злобы и ненависти, заткнуться, чтобы не дай Бог не услышали соседи и не повысовывались, чтобы помешать такому дикому воспитанию. — Прикинь, петух ментовский к нам в дом пожаловал, — продолжил отец уже шепотом, его голос стал еще более угрожающим. — Тебя спрашивал. Что ты им наплела, а? Дана почувствовала, как ее сердце замерло, хотела кричать, но не могла сразу ответить. Слова застряли у нее в горле, словно комок льда. Она смотрела на мужчину, что вводил в ее дикий ужас, на мужчину, которого она до сих пор осмеливалась называть «отцом», на его красное от дешевого вина лицо, на блестящие от злости глаза. — Я… я ничего не говорила, — пролепетала она: заикаясь и хватая воздух, наконец пытаясь высвободить руку из железной хватки. — Пиздишь, как дышишь! — Рявкнул он, еще сильнее сжимая. — Думаешь, я не знаю, что ты там в школе болтаешь? Решила папашу своего сдать? Дана почувствовала, как паника охватывает ее. Она не понимала, о чем говорит этот алкаш, но знала, что ситуация становится все опаснее с каждой секундой. — Папа, пожалуйста, — прошептала она, — я правда ничего не говорила. Я не знаю, о чем ты… — Пошли в дом, — не слушал он, таща Дану за собой. — Мы это обсудим. И молись, чтобы я поверил твоим оправданиям. Дверь за спиной хлопнула с такой силой, что казалось прямо сейчас выпадет с петель. Тяжелый звук захлопнувшейся двери эхом отозвался в груди Даны. Она почувствовала, как ее сердце сжалось от страха перед тем, что ждало ее внутри. Воздух в доме казался тяжелым и душным, пропитанным запахом алкоголя и застарелого гнева. Отец, не выпуская ее руку из своей железной хватки, потащил Дану в гостиную. Его глаза, налитые кровью, буравили ее, словно пытаясь проникнуть в самые потаенные уголки ее души. Дана чувствовала, как ее ноги подкашиваются от страха, но она упорно пыталась сохранять спокойствие. Ей было страшно, но она не хотела показывать ему свою слабость. Они оказались в гостиной, и Дана невольно вздрогнула, увидев её состояние. Диван, когда-то мягкий и уютный на старых фотографиях, что ей удалось откопать на чердаке, теперь был завален пустыми бутылками от вина, окурками и грязным бельем. Старый ковёр был изъеден молью, а на стенах были размазаны пятна от пролитой краски. Отец отпустил ее руку и бросил её на диван, словно мешок с картошкой. — Ну, ка, — мужчина склонился над самым лицом девочки, заглядывая в ее бегающие зрачки. — Расскажи-ка мне историю за этого мусора петушинного, на батька свое подала, да? Опять в детдом захотела или в дурку? — У нас же дети пропадают, вот и Бабурин исчез тоже, — контролировать голос стало еще сложнее, чем дыхание. Дана сглотнула, пытаясь подавить подступающие слезы. — Спрашивали не знаю ли я что, мы же поругались тогда. Отец резко выпрямился, его лицо исказилось от ярости. Кулаки сжались так сильно, что побелели костяшки. — Прирезала пацана значит, а теперь строишь из себя фраейра на берегу, еще и впариваешь мне муфту какую-то! — болтал отец, слова вылетали из его рта, словно ядовитые стрелы. Он стоял над ней, громадный и страшный, словно темная грозовая туча, готовая обрушиться на нее всей своей яростью. Дана сглотнула, чувствуя, как ее горло пересохло. Она хотела кричать, хотела закрыться от него, но ее тело парализовало от страха. — Нет, — прошептала она, ее голос дрожал, словно осиновый лист на ветру. — Я не трогала его после коридора, мы даже не пересекались. — А кто тогда? — прорычал он, точно дикому зверю, что мелькают в ее голове как только она закрывает глаза. Медведь в человеческом обличии, одеть на него маску, что из ярких снов кружили тогда перед лицом и разницы не почувствуешь. — В лесу заблудился — это хочешь сказать? — Он заскрежетал зубами, словно хотел разорвать ее на куски. — Я не знаю, — зашептала девушка, хныча себе под нос. — Нужно было больше мутузить тебя было, выросла бы телкой нормальной! — Хватило одного замаха, чтобы напугать, и она как мелкий зверек врезалась спиной, жмурясь от возможного удара. — На нарах захотела побывать, так я тебе устрою добродушный прием. — Он отошел от нее на шаг, но его глаза не отрывались от нее. Он был готов наброситься на нее в любой момент. Как только мужчина отошел хотя бы на шаг, Дане пришла в голову мысль бежать, прятаться и готовиться самой бить. Вот только времени, чтобы решится на такой бунт было катастрофически мало, а то и во все не было. Она чувствовала себя как мышь, загнанная в угол. — Встала! — Голос, что так легко мог ввести девушку в ступор, снова разрегся, наводя новый дикий ужас. — Встала, я сказал! Снова схватил, потянув в коридор. Дана почувствовала, как ее сердце бешено колотится в груди. Она знала, что должна что-то сделать, но страх парализовал ее. Отец тащил ее по коридору, его хватка была железной, а шаги — тяжелыми и решительными. Когда именно за спиной хлопнула деревянная дверь, а перед глазами показалась маленькая лестница, а впереди только темнота — девочка так и не поняла. Но знала точно, теперь в ближайшее пару часов ей пришлось бы сидеть в подвале.