Бей, беги

Морозный воздух колол и клубился над головой, заставляя толстенные стекла очков покрыться белым налетом, из-за которого практически не было видно дороги. Но бежавшего путника это не останавливало, ведь убедить маму, что с ним все будет нормально в связи с последними событиями было практически невозможно. Он бежал уже почти час, а до заветной цели, до небольшого домика в самом центре деревни, оставалось ещё немало. Деревья, охваченные морозом, стояли неподвижно, как окаменевшие великаны, их ветви, усыпанные инеем, напоминали застывшие взмахи волшебной палочки. Всю дорогу он представлял, как будет объяснять новым товарищам, что на него нашло; придумывал аргументы, чтобы они точно решились помочь, но оказавшись в пяти минутах ходьбы от нужной ему калитки, слова будто испарились из головы. За то бешеный страх наоборот усилился, начало казаться, что они не успеют, не смогут помочь, защитить глупую новенькую, что вечно приклеивает к себе новые проблемы. Отца Даны он видел из окна своей комнаты. Грозный, устрашающий, полным ярости. Пинал свою дочь по всему двору, как игрушку, крича при этом такие слова, которые путник и представить себе не мог. Он был уверен, что девочка сейчас в опасности, и с каждым шагом его сердце билось все сильнее. Он просто обязан ей помочь, нужно было срочно что-то делать, иначе… Но что он мог сделать? Антон сейчас был один, но огонь появившейся в его душе: сжигал, ломал, не давал спокойно сидеть на месте, требовал действий. Поэтому как только во дворе новых соседей, мелькающие фигуры исчезли, он сорвался со второго этажа, нацепил верхнюю одежду и чуть ли не слезно умолял мать выпустить его на улицу, гарантируя, что останется в безопасности и не будет лезть в чащу даже на метр. Он споткнулся, упал в сугроб, и острые ветки елки вонзились ему в бок. Боль пронзила его, но он быстро поднялся, отряхнулся и побежал дальше. Теперь до домика оставалось совсем немного. Он уже видел дымок из трубы, который тонкой струйкой поднимался вверх, и его сердце забилось сильнее. Ещё немного, и он будет у друзей, которые помогут, точно помогут решить проблему, придумать план и вытянуть маленькую принцессу из лап огра. — Антошенька, куда же ты так опаздываешь? — Ласковый голосок раздался прямо над ухом, когда он был в пару шагов от калитки. — Не ко мне ли ты так прыгаешь зайчик, уже соскучился? Мальчик замер, сердце забилось в бешеном ритме. Перед ним снова появилась она — Лисица, что так юрко подкрадывается к нему и также незаметно исчезает без ведома. Место выделенное для глаз, сверкало темным в свете уличного фонаря, и он невольно уставился на них, не в силах отвести взгляд. — Нет, Алиса, — Антон пытался собраться с мыслями, но слова не шли. Он не знал, как ей объяснить, что ему нужна помощь, что Дана в опасности. Он просто смотрел на девочку в этом маскарадном костюме, надеясь, что она уже понимает. — Ты что-то хочешь сказать, милый? — спросила она, и её голос был спокойным и мягким, как снег, который покрывал все вокруг, но в тоже время холодным, отстраненным, будто бы под ее шубку запихнули микрофонную установку. Антон вдохнул глубоко и спросил: — Ты же знаешь, что происходит у Утесовых? Его новая знакомая немного улыбнулась и ответила: — Конечно знаю, милый. Я все вижу, все слышу. — Как? — Мальчик забылся от удивления. — Как вы это делаете? — Глупый что-ли? — Лиса даже не успела возмутится, как на пороге крыльца оказался Пятифанов, что-то крича своему новому другу. — Помни, зайчик, мы все знаем, все видим, все слышим. От нас не убежать. Петров почувствовал, как от страха у него пробежали мурашки по спине. Но не успев моргнуть, его подруга исчезла, будто растворилась в дымке морозного воздуха. — Тоха! — Крик повторился снова: по-живому ярко, заставляя вздрогнуть от неожиданности. — Ты чем там завис? Новенький очень аккуратно переступал через порог забора, все еще оглядываясь назад, надеясь, что он все-таки сможет разглядеть рыжий хвостик среди белоснежного покрова. Но лишь белые сугробы встречали его взгляд, а в воздухе стояла не только тишина, но и странное ощущение пустоты, как будто что-то просто исчезло, не оставив после себя никаких следов. — Матушка все-таки отпустила, или как? — Пятифанов усмехнулся, наблюдая за тем, как Антон в замешательстве переминается с ноги на ногу. — Я… — Антон запнулся, не зная, что ответить. Он был в полной растерянности, не понимая, как ему объяснить главарю, что нужна помощь. И не кому-нибудь, а Дане, с которой у Ромыча конфликт на конфликте без ясных на то причин. — Тох, яйца не жми, че уже случилось? — Ромка нахмурился, выпуская табачный дым прямо в лицо ботаника, от чего Петрову хотелось зажмурится и хорошенько прочихаться. Густой, едкий дым словно окутал его, проникая в ноздри и вызывая кашель. Антон отшатнулся, пытаясь укрыться от неприятного запаха, но Пятифанов стоял между ним и чистым воздухом. Он не отводил взгляда от Антона, словно жаждущий увидеть, как тот будет мучиться от неприятного запаха. — Отец Даны, — снова начал очкарик, хватая ртом воздух так, словно приступ удушья мучил его так же, как матушку: с болью сжимая горло, изрезая внутри легкие холодным воздухом, задыхаясь. — Он кажется совсем головой двинулся. — Ромыч, ты ше там? — Дверь открылась и крыльцо быстро осветилось теплым пламенем света из коридора. — О, Тоха! Бурят медленно вытянулся, все его лицо превратилось в огромную букву: «О», облезшие губы вытянулись, обнажая отсутствие передних зубов, тоненькие бровки поднялись до предельной точки лба, и глаза блестящие в темноте уставились прямо на новенького. — Че с неженкой? — Голос Пятифанова преобразился, почти зарычал, грохоча, как гром над землей. Стыд хватал его тоненькую душу, не красиво вышло перед девчонкой, но выражение лица изменилось в худшую сторону: скулы вытянулись, казалось стали острее, мелкие глазки забегали от сигареты, что он крепко держал между пальцами, почти ломая ее на пополам, до нового прибывшего мальчика. Антон зажмурился, уже не мог терпеть неприятный запах табака, который ему резко ударял в нос. Он чувствовал себя беспомощным и испуганным. Он не мог понять, что ему делать. — Он ее убьет, — прошептал сосед Даны, не решаясь поднять взгляд на Пятифанова. — Как черт злой вылетел во двор, кричал что-то, хватал ее. Он же зек, вдруг.? Мысль Петров договаривать не стал, боясь последствий от главаря, от которого ожидать можно было все, что угодно. Только нервно поднял взгляд на новых товарищей, что точно для него не лучшая компания была в этом захолустье. Они стояли перед ним словно непроницаемая стена: Пятифанов с безучастным лицом и Бурят, что не отводил от него своих глаз, огромных и темных, как бездна. В этих глазах не было ни сочувствия, ни сострадания, только холодное безразличие, которое еще больше усиливало чувство страха в душе Антона. — Уверен? — Грубый вопрос будто бы сам слетел с языка Ромки, слишком уж безжизненным он выглядел, взвешивая что-то в своей голове. — Видел собственными глазами. — Антон, словно загипнотизированный, невольно кивнул, подтверждая свои слова. Пятифанов замолк, его лицо стало непроницаемым. Он долго молчал, затем резко улыбнулся, но улыбка эта была не доброй, а скорее хищной, как у волка, готовящегося к атаке. Его губы растянулись в тонкой полоске, обнажая острые, как бритва, зубы. Глаза, обычно блестящие и живые, потускнели, стали холодными и пугающе спокойными. В них читалась неподдельная жестокость, и Антону стало не по себе. Казалось, в этом смехе было больше угрозы, чем в самых жестоких словах. — Ну и че встали? — Устрашающий ветер завыл вместе со словами Ромы, и в его голосе не было прежней грубости. Теперь он звучал спокойно, но с нескрываемой жестокостью. — Давай, Бяша хватай шматье, пошли девку вытаскивать будем. Антон замер. Он не мог понять, что происходит. Пятифанов в первый раз согласился помочь. Но его улыбка и блеск в глазах не давали Антону почувствовать себя в безопасности. — А как? — спросил он, уже не мог держать в себе вопросы. — Не волнуйся, — ответил Пятифанов. — Я все уже придумал. Пятифанов улыбнулся еще раз, и Антон почувствовал, что у него в животе появилась холодная и неприятная пустота.

Тоже время. Дом Утесовой.

Сырой воздух, пропитанный давно сгнившей вонью от овощей, что тут держали, проникал в ноздри, вызывая приступ тошноты. Подземный холод хватал за подножья, заставлял дрожать всем телом так сильно, что девочка успела и забыть, что до сих пор находилась в верхней одежде и зимних валенках. Ее зубы стучали, словно молот по наковальне, а пальцы застыли и перестали чувствовать. Бушующий страх снова вошел на свое место, темнота вокруг казалась, что сгущалась, оживала, тянула к ней руки, прося о помощи в диких оскалах, готовые в любой момент сомкнуть свои зубы на ее тоненькой шеи. Лицо, плечи, руки, спина — все горело невыносимым жаром, там где он поспел касаться, где смог дотянуться, причинив новую боль и получив нескрываемое удовольствие. Девочка сжалась в комок, надеясь, что хоть так сможет согреться и скрыться от тьмы, что окружила ее со всех сторон. Она чувствовала, как холод проникает в нее, сковывая мышцы и остужая кровь. Дышать становилось все труднее, будто грудь заливали свинцом. Дана прижала руки к груди, стараясь сохранить последние осколки тепла. — Глупышка, ну зачем ты так противишься? — Донеслось откуда-то из непроглядного угла. — Почему ты так боишься? Мы же не хотим тебе вреда. Голос, что посмел снова обратится к ней всегда был одним: мелодичным и мягким, но всегда заставлял сжаться подальше, спрятать глаза, чтобы ее не заставляли смотреть на этого монстра. — Один уже у нас, а ты все брыкаешься! Сознание вспыхнуло, перед глазами возник образ такого же новенького, как и она. Поникший Петров с улыбкой на лице махал прямо перед ней, призывая подойти к себе, но девочка только сильнее прижалась к стене. Уже давно разваливающиеся стены, укрыли ее руки хорошей горсткой земли, от такого резкого движения. По ладоням поползли огромные черви, проникая под одежду, заставляя нервно дергаться от их прикосновений. Дана закрыла глаза, пытаясь отгородиться от этой жуткой реальности. Она чувствовала, как черви ползут по ее телу, проникая под кожу, оставляя после себя леденящий холод. Она чувствовала, как они извиваются внутри нее, вызывая острую, нестерпимую боль. — Почему ты боишься? — повторил голос, теперь звучащий еще ближе, прямо у ее уха. — Мы же хотим тебе помочь. Мы хотим сделать тебя такой, как мы. Дана вздрогнула и резко открыла глаза. Перед ней стояла фигура, очерченная тусклым светом, который падал с потолка. Фигура была высокой и худой; шубка свисающая с тоненьких плечей, будто бы держалась только на одних костях; рыжий хвост с вырванными пучками обмяк и больше не скакал, как в жутких снах, где звери приглашали ее танцевать, петь, а главное летать над облаками; и скрытое лицо под маской лисицы, из глаз которой выползала новая партия жирных червей с белым содержимом внутри. — Зачем вы мучаете меня? — Прошептала девочка, закрывая ладонями глаза. Пальцы судорожно дрожали, пока она массоривала лицо, чтобы избавится от картинки. — Мучаем? — Рычание, принадлежащему совсем другому существу, раздалось над ухом, опалило жарким дыханием мочку, покрыло густыми слюнями легкую курточку. Дана закричала, но ее крик потерялся в бездне подземелья. Ее окружил черный туман, заполненный шумом червей и шепотом голосов. Она закрыла глаза снова, уже не зная, где конец, а где начало. Твари пели вокруг нее свою песенку, хохотали, выли, кудахкали, заставляли еще больше испугаться. — Раз-два, прилети сова! — Заговорила лисичка, хватающая ее за руки, чтобы девочка взглянула на них. — Три-четыре-пять, время поиграть! — Заугакала сова, хлопоча крыльями прямо надо головой Даны. — Шесть да шесть, дыбом вольчья шерсть! — Схватив за щиколотку, прокусив насквозь кожу и мясо, прорычал волк. — Семь да семь, съем тебя я, съем! — Восемь-восемь, бьем копытом оземь! — Для медведя, для лисы — зайчик кушать принеси! Дана попыталась отбиться, но ее руки были слабы, тело не послушным. Ее удерживали невидимые силы, заставляя смотреть в лицо ужасу. Лисичка ухмылялась, выпустив из глаз новый поток червей. Они ползли по рукам Даны, проникая под кожу, заставляя ее тело дрожать от отвращения. Сова качала головой, ее желтые глаза блестели злобой. Волк рычал, его клыки были острыми, как ножи, и пахли гнилью. — Девять — девять, ежик спит, звезды в небе тихо бдят. — Защебетала лисичка, удерживая глаза Даны открытыми. — Смотри, что какой ты стала. Смотри, что мы сделали с тобой. Дана заставила себя взглянуть на свои руки. Они были покрыты червями. Черви ползали по ее коже, проникали под ногтевую пластину, и она чувствовала, как они забираются в нее, становясь частью ее тела. — Теперь ты одна из нас, — прошипел волк, вылизывая ее щеку своим грубым языком. — Ежик! Тяжелый удар, словно падение неживого, пронзил ее голову. В темноте, в которой она была уже не в силах различать контуры, упала маска. Не простая маска, а нечто иное, сотканное из тьмы и страха. Прорези, предназначенные для глаз — как две черные бездны, в которых растворялся свет, поглощая в себя душу любого кто удосужится посмотреть. Ее нос — не из глины, не из воска, а из блестящего черного камня, пронизанного тонкими, светящимися прожилками, напоминающими кровеносные сосуды. Он был заострен, как у настоящего ежа, и на его кончике блестела маленькая, красная капля, словно кровь. Рот маски был полуоткрыт, из него виднелись ряды острых зубов. Не из дерева, не из пластмассы, а из чистого чёрного оникса, отполированных до блеска. Они выглядели не как декорация, а как настоящие, готовые в любой момент впиться в плоть. Из маски, особенно под бородкой, сочился туманный дым, пахнущий сыростью, гнилью и чем-то еще, что не могло быть описано словами. И этот дым с каждой секундой становился гуще, темнее, заполняя воздух ужасом. Дана не могла отвести взгляд от маски. Она притягивала ее, манила в свою пустоту, в свою тьму. И в этой тьме она видела лишь одно: свою гибель.