Судьба сводит нас вместе

Кирю навис над очередным хулиганом, который решил, что отличной идеей будет зажать рослого мужчину в переулке и, вытащив заточку, потребовать его вывернуть карманы. Сейчас неудачливый грабитель валялся на земле, и на его щеке расцветал кровоподтёк от недавнего знакомства с кулаком Кирю. «Ну и почему же ты остановился?» Кирю шумно выдохнул, пытаясь выгнать навязчивые — как будто чужие — мысли, которые снова вспыхнули в его голове. «Достаточно, — подумал он. — Он и так уже напуган до смерти». «Ты слишком мягок, сли-ишком», — протянул «голос», и Кирю бросило в холодный пот. Слова его не задели, но вот то, что могло последовать после, заставило сжать кулаки в бессильном осознании, что того, кто существует только в его голове, не остановить, дав как следует по морде. «Нет. С него достаточно. Сейчас мы просто уйдём», — почти медитативно, убеждая себя — не себя — повторил Кирю и всё равно ощутил, что реальность отодвигается, а «голос» уже не просто отдаётся в его мыслях, но и говорит его связками, растягивая губы в отвратительной ухмылке: — Ты так и не научился тому, как до́лжно поступать с отбросами. Так что позволь мне помочь. Мир перед глазами расплылся, звуки заглохли, и Кирю накрыла чернота. А когда он снова пришёл в себя, первое, что почувствовал — боль в костяшках пальцев. Глянул на них — перепачканы в крови. А на едва дышащее, хрипящее и кашляющее кровью тело перед собой сил смотреть уже не осталось: Кирю резко развернулся и вышел на главную улицу. «Зачем, зачем ты это сделал?» — он был близок к тому, чтобы закричать — но смысл кричать на самого себя? «Ради тебя. Я всё делаю ради тебя». Этот ответ не менялся уже долгие месяцы. Все вспышки агрессии «голос» оправдывал благими намерениями. А Кирю после таких срывов было мерзко смотреть на себя в зеркало. Он уже был у психолога. Врач сказал, что Кирю должен принять эту сторону личности, этот пугающий иррациональный ид, потому что это такая же часть его, как и рассудительное эго. Но Кирю отвращала даже одна мысль о том, чтобы вот с «этим» иметь что-то общее. И потому лечение никуда не продвигалось, а «голос» возвращался в самые неподходящие — или же как нельзя подходящие — моменты. «Ты не можешь просто забыть обо мне, — шептал он в ночи, когда Кирю проваливался в сон. — Я — это тоже ты. Свободный ты. Ты, умеющий ценить себя. Любить себя». «Ты мне не нужен». «Ещё как нужен! Раз уж ты себя не ценишь и не любишь, позволь хоть мне ценить и любить тебя». Эти слова звучали так странно — и между тем так искренне, без какого-либо притворства. Разве можно притворяться внутри собственной головы? Разве можно было сомневаться в этих словах после того, что «голос» порой вытворял с Кирю, когда тот оставался один? «Сколько ты не был с женщиной? Год? Два?» — с ласковым ехидством спрашивал он, будто бы сам не знал. Тело вновь словно не принадлежало Кирю, его — чужие — пальцы проводили по его — чужим — приоткрытым губам и скользили ниже, ныряя под рубашку, а вторая рука тянулась к ширинке брюк. Он откидывал голову назад и прикрывал глаза, позволяя тому, что происходило, происходить — потому что на самом деле Кирю и самому этого хотелось. И это было самое ужасное. Под опущенными веками мелькали картинки, как будто пошло ухмыляющийся кинооператор наре́зал с десяток фильмов для взрослых и склеил в одну ленту. Кружева, не скрывающие соблазнительные изгибы тела. Сетка колготок стриптизёрши, которая, выгибаясь, обвивала пилон в страстном танце. Маняще покачивающиеся бёдра, оголённые плечи… и почему-то сильные мужские руки, заключающие в объятия. Кирю даже не задумывался, почему «голос» выбирал именно эти моменты и почему все из них, даже самые дикие, так возбуждали его. Волна неправильных, но абсолютно восхитительных чувств и ощущений накрывала его, прогоняя все прочие мысли. Когда же всё заканчивалось, Кирю оставалось лишь благодарить «голос», но не столько за эти постыдные минуты, сколько за то, что до сих пор тот был так тактичен, что не устроил ничего подобного на публике и не втягивал в эти грязные игры посторонних. И, конечно же, снова ненавидел его за внезапное вторжение в личное пространство. Но больше всего Кирю ненавидел себя — за то, что в глубине души чувствовал облегчение каждый раз, когда «голос» возвращался. На него, на самую тёмную и порочную часть себя так легко можно было переложить ответственность за любое «непозволительное» действо. «Голос» и вправду любил его. И в том, что он принимал эту любовь, Кирю ещё долго будет себя попусту упрекать. Но никогда не решится оттолкнуть свою слегка безумную половину по-настоящему.