Руки прошлого. Последняя игра

- Надеюсь, в этот раз никто не передумает? – Гордон не перешагнул порог и вообще всем видом давал понять, что торопится. – Уже сейчас видно, они сильнее первого и проживут дольше. Может быть, всё сработает. Питер покачал головой, протянул руку. Хоффман заметил поджатый большим пальцем чек, аккуратно сложенный вчетверо. В горле заскребло, и он поскорее глотнул ещё кофе. - Держи нас в курсе. Может, всё-таки зайдёшь? - Нет, не сегодня. Нужно контролировать процесс каждую минуту. Черты доктора расслабились, он устало, но хитро заулыбался. Кофе моментально приобрёл привкус птичьего кала. Ничего, повторял себе Марк, сейчас он свалит, несколько секунд подождать, и до первых результатов (которые будут ли?) не придётся даже его голоса слышать. - Мы близки к сенсации в мире науки, - довольно протянул Гордон. – Ты войдёшь в историю, дружище. Люди на сто шагов отойдут от стереотипов, если всё получится. «Тебе ни к чему прогресс сам по себе, - уверял подсознание Хоффман, - ты просто зарабатываешь деньги на наивных. Шёл бы в альтернативную психотерапию, там ещё проще нажиться на чувствах. Нет, ничего не получится, и тогда ты больше никогда не приедешь в этот дом, так и знай. Довольно здесь одного говнюка. Когда больше, воздух загрязняется критически». Но Питер улыбался. В его взгляде было столько неприкрытого счастья. Хоффман вздохнул почти беззвучно (превосходные навыки старшего сына, главное, ни за что их, в случае чего, не передать), стиснул колени насколько получилось, скрестил лодыжки, как нервный школьник, не готовый к уроку. Дверь захлопнулась. Гектор, всё время сидевший настороженно, устроился в лежанке и прикрыл глаза. - Садись есть, иначе я всё уничтожу, - предупредил Марк. Питер отмахнулся, но сел, правда, ужин не тронул. – У тебя руки дрожат. Может, газировки вместо кофе? Хотя нет, от сахара ты вообще взорвёшься. Тебе сейчас даже воду налей, не успокоишься. - Так я и понял, что хочу попробовать с тобой, - неожиданно тихо ответил Страм; руки он убрал под столешницу, стиснул в замок так, что побелела кожа. – Прошло три года, а ты знаешь меня так же хорошо, как все давние знакомые. Чёрт, сколько теперь дел. Почему бы тебе наконец не перебраться сюда, а? Я видел, много места не займёшь. И так придётся выкидывать всё барахло, пыль копится, да и… - Нет, - ответил Марк и поспешно прочистил горло, - не сейчас. От тебя до работы ехать полтора часа. Хочу нормально спать, пока нас не стало больше. Там не получится. - Ты ведь прошёл через это, - вспомнил Питер. Нечаянно пнул ножку стола; зёрнышки в кофейной банке затряслись, зашуршали. – А мне ещё нужно подготовиться. Спорим, мы будем лучшими папашами? - Раз ты настроен серьёзно, - Хоффман подвинулся ближе, как бы ненароком касаясь коленом чужого, - давай сейчас и начнём. Поможем грёбаному алхимику с материальной стороной. Питер удачно начал расстёгивать рубашку внизу, когда к ним позвонили, и решил для друга не захлопываться. Жёсткие волоски на животе над ремнём словно немного выпрямились, стоило Марку упереться коленом повыше, в наполовину расстёгнутую ширинку. Молния в штанах была ещё новой и жёсткой, кожу царапнуло через двое брюк, и это лишь подхлестнуло: надо было немедленно обратить во благо эмоциональный взрыв безумно горячего человека. - Ведь что нужно, чтобы появился ребёнок? – вкрадчиво спросил Хоффман, двигаясь вместе со стулом вплотную. Выхватил из сцепки левую руку Страма, ледяную и ещё бледную. – Ну-ка говори. Питер замыкал, очевидно, не успел переключиться. Марк сжал его ладонь, провёл по середине большим пальцем, обнял другой рукой за спину. От крупной дрожи его тоже повело, но надо было держаться. - Папа берёт папу за задницу, - пальцы замерли в паре сантиметров от названного места, проникли под ремень. Нахер он так его затягивает? - Завешивает все окна, кладёт на простыни в крошках и собачьей шерсти… - Заебись, - ответил Страм почти ему в губы. Дышал он рвано, словно только что кончил. Марк повёл коленом вверх. Нет, ещё сухо. Ненадолго. - …и трахает пока не разломится спина, - рот касался рта, но Марк не целовал. Нельзя. Надо договорить, приказывал он себе. Перед глазами плыли пятна. – Потом наоборот. Гондоны в шкафу? «Некоторые ушли пять минут назад», - добавил он мысленно. Питер покачал головой, сглотнул, дрогнув горлом. - Вовремя кончились. Они нам и не нужны. Он потом подумает, насколько это всё ебануто, но необходимо ему, если останутся силы. Остатков концентрации хватило только чтобы не ударить слишком сильно спиной о стену человека, которого хотелось всем телом, да ещё заметить, что умницы-собаки убежали в коридор. «Вот и получил что хотел, - пронеслось в сознании. – Теперь ты мой навсегда, даже если передумаешь. Нет, этого не будет. Я тебе не позволю». Пальцы не попадали по кнопкам, когда он сам, выпроставшись из-под Питера, взял мобильник и проверил время. Три часа ночи. Гордон приходил в половине восьмого. Страм подтянулся, зашарил рукой по подоконнику. - Сигареты тоже кончились. Займи свою. - Нахуй пошёл занимать после такого, - искренне возмутился Хоффман. Вытянул со столика пачку, подпалил и позволил зажать уголком губы уже готовую. Питер затягивался быстро, закрывая глаза, но и до половины не докурил, закашлялся. - Вот говно в бумаге. Как ты это вообще во рту держишь. Лучше б я что другое взял. Он посмотрел озорно. Марк нарочито устало закатил глаза. - Нет, я пустой. И вставать через пару часов. - Точно, - флирт рассыпался, Питер смотрел теперь обеспокоенно, - ты даже не поел как следует. Лапша пропала, я сейчас сделаю что-нибудь ещё. Кофе? - Притормози, - Марк обнял его, заваливая назад, и глубоко вдохнул кровь, давшую в лицо, крепкий табак, еле живой аромат самшита и пихты. – Ты мне нужен здесь. А я тебе? Нужен, м? - Пошёл ты спрашивать после такого, - подколол Питер, выворачиваясь, чтобы обнять в ответ. Кажется, он имел в виду не испорченное навсегда постельное бельё. Хоффман давно сбился со счёта, какое уже.

***

Лори сидела на балкончике, уложив голову на руки. Очередная банка «пеппера», открытая и забытая, безнадёжно нагрелась, хотя наступила прохладная ночь, и выпустила газ. Хоффман наблюдал за девушкой из-за стекла, не понимая, почему не решается подойти. - Мне нужно работать, - словно вообще ничего не произошло, заметил доктор. – Оставайся здесь, не строй из себя перепуганного. Если она сейчас прыгнет оттуда, я тебе этого не прощу. - Какой же ты гондон, - не выдержал Марк. – Смешно? Ты только что сломал ребёнка. Посмотри, два часа не разгибается. - Не я придумал всё рассказать, - Гордон и бровью не повёл. – Она столько лет жила без этой информации счастливо. Давай, сам приводи в порядок. Забыл, что это ты механик, а я хирург? То-то же. Меня ждёт много дел, справляйся сам. Дверь в лабораторию закрылась, пряча зелёный свет. Вроде всегда красный говорит «стой», такой – иди, можно, безопасно. Или Хоффман сам за столько лет не сумел стереть ассоциацию с коридорами мясокомбината? - Он точно нашёл бы слова получше, - собирая ладони домиком, Марк выдохнул в них. – Или я тебя переоценил, малявка? Хотя кто теперь кроме меня. Была не была. Лори не повернулась, когда скрипнула дверь. Хоффман аккуратно забрал ненужную банку и сел с краю диванчика. Не слишком близко. - Ты как? - Дышу, - безразлично ответила девчонка. – Охреневаю от этого. Пожалуйста, скажи, что вы надо мной подшутили. Любая версия. Парочка маргиналов подбросила меня под дверь. Спасли из горящего дома, услышали вопли в мусорке и достали. Нашли в капусте. - Перевести на идиомы моей родины, так капусты вокруг тебя было действительно несколько полей, - скорее для собственного спокойствия заметил Марк. – Нет, я не буду тебе больше врать. Гордон рассказал всё как есть. - В день нашей встречи я был бухой и храбро бросился под колёса, - Лори высунула наружу кончика языка. – Ты спрашивал меня, кто такой, но я, не в силах понять вопроса, всё думал, как ты хорош собой, за что судьбой это мне даётся… - Не похоже на американских авторов, - удивился Марк. – Увлекаешься зарубежной литературой? - Сама придумала, - Лори улыбнулась неуверенно, совсем по-детски. – Я писала стихи, когда была маленькая? - До пяти лет нет, - покачал головой Хоффман. Лори подобралась, выпрямилась и осознанно ли, нет, подвинулась к нему ближе. – Зарисовывала всё на свете, что видела, то на бумагу. Питер сказал, что рассердится, если я выброшу хоть одну картину, а я и не думал. - Зачем ты на это пошёл? – девчонка вскинула подбородок и посмотрела ему в глаза цепко, не отвернуться. – Я кое-какие выводы сделала по дневнику. В каждой парочке есть газ и тормоз. Вот папа был не то что газ, а световой луч. Ты, выходит, его притормаживал. Назвать меня была его идея. До вырванных страниц написано, что, похоже… синтезировать тоже он захотел. Тебе я была нужна? Только честно, меня сейчас вообще ничего не расстроит. Подумай, что скажешь. - Я постоянно, чёрт возьми, думал об этом, - он оскалился левым краем рта. – Каждый день. Лоренсин, большую часть своей жизни я хотел только жрать, спать и справедливости. Сперва согласился обходиться периодически без третьего, затем без второго. И только твой отец натолкнул меня на мысль… - Высшего качества ирония, - перебила Лори, поджимая рот. – Не юли. - Я его любил, девочка, - ответил Марк. – Скорее всего, очень нездорово, как и он меня. Когда в тебе шевелится к человеку хоть что-нибудь не негативное, со временем начинает хотеться сделать ему хорошо. В первый раз я его с ребёнком послал. Потом подумал: почему? Точно ли мне не понравится? Твой отец был лучшим мужчиной в мире, он выбрал меня, разве не стоило в ответ выбрать его? - И потом убить, - горько подытожила… дочка, закрываясь локтями. Полметра расстояния между ними вернулись на место. – Я, конечно, сейчас чуть-чуть потерялась, но есть в нашей общей судьбе факты похуже моего прямого родства с Франкенштейном. - Да и родня пострашнее, - саркастично согласился Хоффман. – Ты вообще-то неплохо держишься. Унаследовала от Страма весь его пыл – я был уверен, что начнётся истерика. - Перевари не плескаясь, останешься жив, - Лори поискала на столе газировку, не найдя, впрочем, не расстроилась. – Я и так умею. Теперь понимаю, почему. И почему выше и шире всех девчонок в классе, заметно так, и некоторых мальчиков, кто не качается. Почему сильная, почему растяжения быстро проходили, даже серьёзные. Шрамы, вон, за пару дней как годовые стали. Нет, это меня не смущает. У нас учится дочка главного городского судьи, два выкормыша крупных семейных фирм, один даже с мозгами. Кое-кто неплохо блог ведёт. Джереми Дженкинса мать продавливает после школы устроиться в дядькину страховую компанию на мягчайших условиях с крутой зарплатой, наследные акции на себя переоформить, но честнее него человека не найти, не хочет наживаться на людях, хрен чего она добьётся. Короче, таких людей в мире хватает, даже в моём кругу, а я сама прямо как из комикса. Если так подумать, одна на планете. - Кстати, уже нет, - в дверях показался Гордон. Марк немедленно поморщился, Лори фыркнула в кулак. – Шесть лет назад появился мальчик, он сейчас живёт за океаном. Но ты всё ещё первая. Отошла от первых впечатлений? - Я далека от науки, наверное, поэтому да, - Лори потёрла предплечья: осознала, что становится холодно. – Это биологи, уверенные в своих знаниях, попадали бы от удивления, а для меня не такое уж попрание мировых правил. Может быть - значит, произошло. Пока не могу осознать. Какая-то у меня голова, что всё жуткое проглатываю легко. Понимаю: неправильно, не так. И пофигу. Иногда накрывает попозже. Вот бы обошлось. А этот мальчик, он здоров, полноценен? - Периодически его родители пишут мне, - пожал плечами доктор, - проблем с развитием нет. - И будут ещё мутанты? - Пока я жив и в здравом уме, останавливаться не планирую, - самодовольно ответил Гордон. – И не стоит так называть своё существование, девочка. На правах создателя я решил назвать конкретно это явление «менборн» – разумеется, в честь двойного отцовства каждого удачного эксперимента. Не задавай больше вопросов, хорошо? Разложи по местам предыдущие ответы. Лори поднялась, потянулась, опасно наклонилась к оградке балкона, не без хулиганской радости замечая, как тотчас же горделивое выражение лица дока сменилось плохо скрываемой паникой. - Да не бойтесь, я помню правило: ценить жизнь. Что бы Крамер сказал людям вроде меня? В качестве прививки от экзистенциального кризиса использую более материальные данные. Пойду дальше почитаю. Ой, кое-что всё же спрошу. Бабушка в курсе, что я и твоя дочь тоже? Блин. Вот чего она мне запрещала губы даже блеском подводить. Тебе, мол, без того природа отвалила, вульгарно будет. И собственный рот так вниз уголками - фью-ю-ю. А я за всю жизнь их только вареньем перемазывала или сливками. Не вижу смысла рисовать на лице лицо. - Что ты, - ответил Марк. Он едва не пнул банку. Гордон становился всё больше похож на салат цветом лица. – Сама подумай, каково в её возрасте было бы это воспринимать. Она и без менборнов нашла повод закатить скандал, когда про тебя узнала. Как-нибудь расскажу. Иди лучше спать, почитаешь завтра. - Упс, - Лори надула губы. – Всё ещё нет причин слушаться! И исчезла в квартире, прикрыв бережно дверь. Гордон глубоко вздохнул: - С этим нужно ко врачу. Не ко мне. Ты, думаю, понял. - Если попросит, у меня несколько проверенных терапевтов в телефонной книге, - Хоффман проводил девочку взглядом, прикрыл глаза. – Правда, есть вещи, за которые не расплатиться. Тебе тоже, не забыл? - Главное, не забудь о своём долге мне, - Лоуренс нехорошо улыбнулся. – Через пару дней срок выходит.

***

- Зачем такая огромная? Что, будет два ребёнка по цене одного? – Хоффман провёл рукой по свежему, ещё пахнущему покрытием боку деревянной кроватки. - Нет, Ларри писал, что остальные остановились в развитии, - Страм разом невинно и безжалостно испортил шутку. В его руках топорщились несколько плоских мягких подушек. Даже широкого крепкого хвата Питера не хватало, чтоб какая-то не грозила выскочить то и дело. – Это сразу лет до пяти. Качество позволяет. Ты только посмотри, кроме бортов влезет ещё так много всего: детская ортопедичка под голову, под ножки, игрушки, пледы… - Он ещё не существует, - насмехаться по-настоящему не хотелось. Марк вспомнил свою детскую кровать с подушкой-треугольником на советский манер и потёр под носом. – Ты не спешишь? Раньше середины октября сюда некого укладывать. - Когда всё готово заранее – спокойнее. Задёрни полог, чтобы не летела пыль. - Я тоже знаю, о чём нужно позаботиться заранее, - кивнул Хоффман. – Как его зовут? - Посмотри фирму на этикетке, - Питер был совершенно серьёзен. За последние дни он ни разу не спал больше пяти часов подряд: улаживал все бумажные дела на работе, то и дело отыскивал в интернете новые детские сайты. Как ни пытался Марк его убедить, что большая часть теории не пригодится вообще – не выходило, обстоятельный и дотошный человек-по-ту-сторону-кровати всегда готовился на сто два процента к любым событиям в жизни. - Ребёнка, - мягко добавил Хоффман. – Мы так и не обсудили. Нет, дома он всё равно будет «эй, малявка», «смотри, он опять» и «не лезь туда, дружок». Но документы я должен подготовить заранее. - Даже несмотря на то что усыновляю я? - Именно поэтому. Оба помолчали. Стало неловко. - Ничего с этим не поделать, - вздохнул Страм. Одна из подушек провалилась сквозь прутья, хлопнула его по ботинку. – Гордон поставил такое условие, а так как вдвоём записаться в свидетельство без брака нельзя… эй, не думай, они примут закон, и права уравняются. - Чёрт возьми, я просто думаю над именем, - Хоффман очень постарался сделать вид, что настроен скептически. – Мне же легче. Надумаю сбежать из страны, просто возьму билет на самолёт. - Я тебя не отпускал, - Питер легонько толкнул его плечом. – Что-нибудь простое, но без «джи» и «джей», хорошо? Идиоты вокруг постоянно путают имена, которые начинаются с этих букв. И не Ричард. В академии парня с этим именем даже преподаватели называли чайным пакетиком. - Не членом? Вполне культурные люди, - поразился Марк. – Какое ни дай, причину дразнить всё равно найдут. Минуту, Анжелина тут приносила… В прошлый раз сестра, заглянув к ним, очень удивилась, почему в спальню нельзя, попила чай, рассказала, что едет на выставку в Филадельфию – пока не участвовать, в будущем году точно позовут! – и забыла толстый журнал для девушек в коридоре. На двадцать шестой странице редакторы разместили типичную статейку с самыми популярными именами для мальчиков и девочек в прошлом году, на двадцать седьмой – с редкими, но, по их мнению, превосходными. - Не возражаешь? – Хоффман уронил журнал в кроватку, открывая на нужной странице почти сразу. – Отметём и частые, и непривычные. Из оставшихся выбирать будет проще. Хреново быть одним из пяти Уиллов или Майков в классе, а Фердинандом ещё хуже… - То есть, ты решил, что я заранее его ненави… постой, - Питер зажал станицу пальцем. – Саймон. Что думаешь? Так зовут автора статьи. Посмотри, попало это имя в какой-то из двух списков? - Нет, - Марк внимательно просмотрел оба, даже на кровать сел, чтобы ничего не упустить. – Мужик даже в конце второй статьи сыронизировал над собой, мол, не из толпы, но и не уникум. - Оно к обеим фамилиям как сырный соус… ко всему, кроме пончиков, - от волнения Питер чуть не выдернул страницу. Можно понять, находка и впрямь неплохая и сразу. – И, кажется, из древнееврейского. Понравится твоей маме! - Я не думал ей рассказывать, что завожу ребёнка с мужчиной, - помедлив, покачал головой Марк. – Как ты себе это представляешь? Написал несколько слов о тебе вообще, ответа нет до сих пор. Похоже, она не хочет ни врать, ни обижать. Не поможет никакое имя, чтобы немного исправить ситуацию. О чём ты вообще думаешь? Выбираем мы с тобой, не кто-то ещё. Тебя устраивает? Только сейчас он понял: про маму Питер попытался пошутить. Он заметно помрачнел. Сегодня юмор подводил обоих, это точно. - Если не переводится как «задница» или «унитаз», то меня да, - Хоффман убрал журнал и от греха подальше стряхнул на пол пыль со столика. – Или мы увидим его и поймём, кто он такой. - А документы? Оформим по факту? - Это моя забота. Вид вечно ответственного Страма, который выдыхает и расслабляет плечи, грел что-то внутри.

***

Ночные звонки Хоффмана не настораживали и даже не раздражали: для полиции ночь очень часто не время отдыха. Но перед этим вызовом, уже пропущенным, набирали, оказывается, ещё два раза. Мобильник Страма засветился с тумбочки тремя короткими сигналами. Ему тоже звонили? Кто? Хоффман прищурился от слишком яркого экрана, но не успел рассмотреть абонента. Рингтон заголосил на всю комнату вновь. Питер завозился во сне, пробубнил что-то и свернулся в кучку, не хуже Гектора с Помпоном в холодные дни. Нервный сон, если что, поднимется быстро. Марк молча принял вызов, потёр веки: глаза заслезились, как при долгой простуде. - Наконец-то, - прошептал, скорее даже, прошипел из динамика Гордон. – Говорю с тобой только потому что Питер не отвечает. - Он предал вашу дружбу, решив поспать в четыре часа утра, это да, - съязвил Хоффман. – Какого чёрта тебе нужно? - Вам пора приезжать. - Не понимаю. - Это я уже мало что понимаю, - невозмутимый обычно доктор рассвирепел. – Потому что не спал пятьдесят четыре часа. С меня хватит, передаю эту муку тем, кто подписывался. Разбуди Питера, возьмите всё нужное. Ребёнок вдохнул. Сон смыло как прокисший суп в слив. Хоффман сел на кровати прямо, запоздало понял, что вцепился зубами в собственный палец и вот-вот прокусит. Гавкнул из коридора Помпон, возвращая Марка в реальность поскорее. Не такой уж бесполезный кусок ваты. - Вопли радости оставьте друг другу, - Гордон тоже приуспокоился. Прокашлялся отчего-то. – Чем скорее прибудете, тем лучше, мне в клинику к десяти. Экран погас. Хоффман потянулся за сорочкой, которую неизменно надевал под рубашки в важных случаях. Кровать заскрипела. Помпон залился непрерывным лаем. Всего этого Марк будто не слышал, в сознании всё место заняли слова доктора. «Вдохнул», - повторил себе Хоффман, выглядывая в коридор. Сорочка виднелась в окне стиральной машинки. Пришлось наплевать и достать из шкафа старую футболку с фестиваля, заботливо привезённую сестрой, ещё свежую, не успевшую размякнуть, принять форму тела, и новенький спортивный костюм, непонятно зачем купленный, упакованный, словно только из магазина. Свалились страмовы джинсы с настоящей металлической цепью на жопе; цепь загрохотала о ножку кроватки. Марк в голос выругался, придерживая у колен свои штаны. Питер продолжал себе спать. Пришлось взять его за плечи, встряхнуть, выдержать баланс между «не слышно никому» и «проснётся весь жилой комплекс». - Подъём, папаша. Маленький умница успел заебать твоего Ларри. Питер хлопал глазами, как старинная кукла. Марк тяжело вздохнул и добавил: - Тогда я беру ключи от твоей тачки. Посидишь разок на пассажирском. Давай, вот твои трусы. Можешь, в принципе, поехать без них – ребёнок у тебя уже есть, здоровой жопы хватит для семейного счастья.

***

Лоуренс выглядел так плохо, что приподнятое настроение вскочило до потолка: помятый, с огромными синяками под глазами, заросший так, что было видно на подбородке белую щетину, растрёпанный – видела бы, право, эти лохмы Виктория! Он кивнул гостям на дверь ванной, поморщился всем лицом, впервые за всё знакомство Марка с ним не от презрения, и простуженно просипел: - Плаценту и околоплодную оболочку я уничтожу. Следите, чтобы пару месяцев ребёнок не плевался, не испражнялся и тем более не царапался нигде кроме дома. Сердечный ритм был повышен за пять минут до приезда, терморегуляция не устоялась. В любую свободную минуту один из вас должен держать ребёнка на руках, если это невозможно, кладите специальные грелки и найдите имитатор сердцебиения как можно скорее. Через пять-шесть недель всё придёт, по расчётам, в норму. - Имитаторы есть в ветаптеках, - Питер сжимал-разжимал край целлофановой упаковки выписочного конверта, но вынимать не спешил. – Сердцебиение крупных щенков в том же диапазоне, что и детское… - Только не вздумай класть в лежанку! – почти взмолился Гордон. – В каком состоянии иммунитет, я примерно понимаю, но аллергии ещё не определяли. Ближе к полугоду пришлю вам специалиста, до того к собакам не пускать. Он приоткрыл дверь в комнату, где скрывалось оборудование для… Хоффман так и не подобрал нормального названия всей этой биологической дикости, и на пороге обернулся. Марк прикусил щёку, как в давней юности при внезапном, необъяснимом страхе: взгляд Лоуренса ему совершенно не нравился. - О, точно. Кое-что в процессе развития пошло не так, забыл сказать. - Всё лечится и корректируется, - перебил Питер; он подался вперёд корпусом, качнулся туда-сюда: ноги не слушались, должно быть. - Коррекций пола я не одобряю, так и знай, - усмехнулся Гордон. – Сейчас всё увидите. Достань шапочку, она вот-вот выпадет, и дай мне вашу букетную обёртку. Господи, тут ползунки с отверстием. Что ж, зато она не перегреется. Он наклонился за дверью, бережно поднял на руки кого-то крошечного и плачущего. Сердце застучало быстрее, Марк на ощупь отыскал запястье Питера, тронул жилку: тоже. Пришлось отпустить – им обоим сразу протянули ни много ни мало тройную порцию сахарной ваты. Хоффман осторожно взял, отвернул край. На него уставились два огромных тёмных глаза. Ребёнок поджал подбородок, всхлипнул и затих. - Все организмы до того формировали мужские половые признаки, - доктор перехватил одеяло у Марка и отдёрнул в сторону. – Когда подошло время, я подумал сперва, не разовьётся ли синдром Свайера, но до первых менструаций его было не диагностировать. Максимум чем грозило это отклонение – бесплодием и непропорциональным развитием тела… - Он…а не будет мучиться болями каждую секунду жизни? – перебил его Хоффман. Половина терминов пролетела мимо, тревога осталась позади, ещё в машине, нечем было переживать. - Сейчас, вон, помалкивает. - Скорее всего, она здорова полностью, - покачал головой Гордон. – Хромосомный набор в порядке, соответствует половым признакам. Полноценный женский, чего, по моим наблюдениям, у такого организма быть не могло. Питер молчал. Покрепче взял конверт, невесомо коснулся костяшками пальцев мягкой, как десертный сыр, щеки, наверняка розовой. При таком освещении все четверо выглядели серыми. - Само твоё существование невозможно, - проговорил он умиротворённо как никогда. – И наплевать, вот ведь ты, есть. Поехали домой, крошка. Уставший Гордон был собою вполне доволен. Перехватывая его взгляд, Марк ухмыльнулся едва заметно, покрепче прижал к себе Питера вместе с младенцем. Не только ради единения, разумеется. Доктор не дурак, впитает. В сентябре, хоть и в самом конце, двадцать шестого, светлело достаточно рано. До дома они доехали, когда звёзды уже погасли, около шести утра. - Чудо какое-то, что сегодня у меня выходной, - Питер вылез из-за руля, смахнул какие-то крошки с приборки – наружу, прочь из салона. – Попробую взять и завтра. Вот дерьмо, отпуск я запрашивал к ноябрю, придётся что-нибудь придумывать. Ты как? Марк задремал на заднем сидении в неудобной позе: правой рукой придерживал люльку-переноску, даже во сне крепко, не разжать. Совсем не похоже на человека, просто пошедшего на компромисс. Девочка спокойно спала, пуская губами мутные пузыри. - Я никогда не женюсь, мам, - усмехнулся Страм. – Но вот тебе внучка. Я в полном порядке. - Почти, - подал голос Хоффман, щурясь от сна. – Есть вот одна деталь: у тебя дочь, Питер. Это меняет наше будущее в корне. Ну-ка, иди сюда… Он вылез ногами вперёд, собирая боком с машины грязь, выругался. Непонятное личико ребёнка теперь выглядело так, будто услышанное её очень позабавило. Одной рукой Хоффман сцапал полупустую сумку от детских вещей, другой люльку, и так мастерски, будто проделывал это каждый день жизни. - Девочка, - повторил Марк, на всякий случай поворачивая переноску к Питеру лицом. – Когда в доме маленькая девочка, покой даже не снится. Спать вообще перестаёшь. После первых же шагов, в первом коллективе её нужно научить защищаться – и не слушать педагогов, которые назовут её невоспитанной за удар в ответ на удар. Она может захотеть наряжаться, в твоём портфеле все документы перемажутся блёстками, потому что ты не устоишь и купишь ей двадцать банок – или не захотеть и плакать тебе же в плечо, что другие девочки не понимают её, сторонятся. Девочки любят всё то же, что мальчики, но занятий по борьбе в нашем районе для девчонок может не быть, и ты после работы будешь стоять в пробке в Бронкс, чтобы забрать её оттуда. После одиннадцати лет тебе придётся постоянно держать в сумке чистые трусы, прокладки, анестетики, каждый день без исключений. Каждый первый мужик будет считать, что имеет право как минимум оценить её внешность; если отпустишь на тусовку, рискуешь больше никогда не увидеть, если не отпустишь – тоже, хоть и по разным причинам. Ах да, как только ей исполнится три года, придётся учить мыться самостоятельно, чтоб не привить никаких девиаций. Если она решит пошутить, что ты не её отец, когда вас остановят мои коллеги, никто не посмотрит на ксиву – а если её реально похитит чужой, вынудит назвать его папашей, то отпустят без слов, придурков хватает. И, наконец… - Ты давно не был так откровенен, - перебил Питер; он подошёл вплотную, крепко обнял Марка вместе с дочерью. – Пиздец. Мне очень жаль, что ты узнал это всё так рано. Ещё и отвечал, верно? - Моя сестра раз за разом выбирает мудаков, - Хоффман со злостью посмотрел куда-то в асфальт. – И больше не слушает моих доводов. Вот бы малявка унаследовала твою гомосексуальность, а? Впрочем, мерзких женщин в мире хватает. - Мы это разделим, - серьёзно пообещал Страм, перехватывая его взгляд своим. – Все трудности. Ты буквально каждый час мне говоришь: «расслабься», «отпусти». Теперь это я тебя прошу вдохнуть поглубже. Девочка наморщила нос, втянула свежий осенний воздух и чихнула. Марк нервозно заулыбался. - Как бы ни ударило по голове, - Питер протёр крохотные ноздри фалангой пальца, - ты больше никогда не останешься наедине с проблемами. Я не позволю тебе всё на себя взвалить. Или умру. Порой такие черты характера Страма напрягали и заставляли чесаться, но сейчас, видят все высшие силы, Хоффману были очень нужны эти слова.

***

Погода не подвела: в день, когда им позвонили из регистрационного отдела, солнце светило вовсю. Питер так старался уместить, не помять и, чего доброго, не порвать несколько бесценных документов, что забыл в кабинете детскую сумку и свою кепку. Марк, на всякий случай перехватив переноску под дно, ждал его на улице. На табло кофейного киоска его номер был всего третьим в очереди, новый рабочий день начинался только через полсуток, сестра ещё утром пообещала приехать в выходные на ужин – всё складывалось как нельзя лучше. На скамейку рядом с ним, придерживая беременный живот, села молодая женщина. Хоффман подвинулся было, но Лори вдруг захныкала, завозилась, изо всех сил отворачивая головку. - О нет, - знакомым голосом расстроилась женщина, - я не хотела напугать тебя, красавчик. Простите, сэр, это недоразу… Марк? Она села лицом, и Хоффман окончательно убедился, что видит Анну. Ни сожаления, ни чего-то ностальгического в сердце не промелькнуло при виде когда-то дорогого человека. Или показалось? Много лет назад показалось, что он любил? - Подумать только, - Темпер кисло улыбнулась и отсела на самый край. – Кто та женщина, что сумела меня переупрямить? А может, это всё-таки твой племянник? Не надо рыдать, детка, я тебя не украду. Хоффман хотел придумать какой-нибудь остроумный ответ. Засомневался: можно ли шутить, когда будущей матери стоять тяжело? К счастью, его поспешно обняли сзади и поцеловали в затылок; обычно Марк вздрагивал от таких внезапных проявлений любви, но сейчас было как нельзя кстати. - Привет, - Питер вручил ему стаканчик, ещё горячий, плотно прикрытый, и заботливо стряхнул с воротника прилипший листочек. – Не замёрзли? Поедем домой или в парк? Дождь отменяется до завтрашнего утра, подсмотрел по телевизору охранника. Мисс, всё хорошо, вам нужна помощь? Лицо Темпер стоило не меньше десятилетних страмовских накоплений, которые месяц назад улетели Гордону. Она поспешно поднялась, обнимая живот, попятилась назад. Мэтт подоспел с двумя порциями чая, но Анна сграбастала его руку и потащила прочь. Щёки заболели, так сильно Хоффман сдерживал гадкую-прегадкую улыбку. - Чего она? – не понял Страм. Он как раз проверил дочери лоб и подбородок, сунул руку под крохотную попу. – Странная. Лоренсин от её вида даже навалила. Подожди, тут есть туалет, я переодену и… - Я сам, - Марк покрепче прижал к себе переноску. – Это и мой ребёнок, дорогой. Беременных вообще сложно понять, не загоняйся.

***

Лори сидела над дневником, но не вчитывалась – не получалось, буквы скакали перед глазами, вместо слов собираясь в непонятную вязь. Казалось бы, получила все ответы, мозг должен был перестать разрываться, но единственный вопрос напрягал едва ли не больше кучи предыдущих. - Почему так? – печально протянула девчонка. – Может, лучше никого не любить, если это перерастает в ненависть или жёсткое безразличие потом? Интересно, я думаю как трусиха или как бракованный гибрид? Надо завтра ещё поговорить с Гордоном. Знали ли сотрудники его клиник, догадываются ли студенты, с кем каждый день общаются? А что устроили бы религиозные лидеры, узнай о менборнах! Запрыгали бы как лягушки на гриле! Великий хаос в целом мире. Раз меня посвятили в это всё, значит, лучше пока ни с кем не делиться. И перед Даэ теперь неловко как-то. И что он там говорил про Крамера и туалет, в который попал, думал, из-за меня? Не-ет, ещё копать и копать. Правда, высплюсь получше, соберу всё в кучу и… Мысли угасали. Спустя мгновение Лори уснула прямо сидя. Дневник выскользнул из руки и целомудренно захлопнулся.

***

Мама забилась в угол кровати, прикрыв ноги старым одеялом, вытертым и жёстким. Поздний вечер лез в окно, но она не включила потолочную лампу, мерцала вместо неё маленькая, тусклая настольная на высоком ящике – он, кажется, целую вечность стоял здесь, заменяя прикроватный столик, вечно закиданный сигаретными коробочками, крышками и липкими обёртками от непонятного вещества; их трогать не разрешали – мама просила жалобно, отец кричал так, что уши закладывало. Мальчик знал, что придёт домой раньше отца, и заулыбался этой мысли. Несколько минут тишины и спокойствия стоили дня кропотливой работы. Ему едва исполнилось семь лет, учиться отец не отпустил, проворчал – нечего. Когда его не было дома, мама иногда разрешала взять с полки в общем коридоре книгу или журнал, но в целом была согласна: читать научился, до сотни сочтёт не сбиваясь, пока хватит. Ей самой обычно не хотелось даже смотреть картинки в газетных статьях. Или пьяная, или за работой, или, напевая нечистым высоким голосом, моет полы у себя или у соседей. Или спит, но не высыпается… Последние три дня мальчик ни разу не видел при маме даже банки с пивом и гордился собой: попросил в этот раз достаточно убедительно. Учится. Он набрал побольше воздуха в грудь, подошёл к кровати и помахал рукой прямо у неё перед глазами. - Эй, привет. Я тебе что-то принёс. - Если опять крысу, кинь в окно, - мама бессильно рассмеялась. – Какой ж ты говнюшонок, взял слово, что не буду пить целую неделю, приходится держать. Вот помру трезвой, что ты будешь делать? Жалеть мамочку? - Любить, - мальчик нашёл её ладони, все исцарапанные, натруженные, с больными грибком короткими ногтями, и бережно пожал. – Чтобы ты не грустила, я купил тебе цветок. Леди нужно подарить цветы, когда ей тяжело. Как на твоей картинке почти. На единственной полке в комнате, кое-как прибитой, ютились горшки, пустые или с засохшими растениями. Чтобы не было так уныло, мама потихоньку вырезала из соседского журнала фотографию причудливых синих, лиловых, чернильных цветов, целое поле, и примостила так, чтоб не сдувало ветром. Мама любила, как могла и умела, наводить в доме красоту и порядок, поэтому, конечно, расцвела, когда мальчик передал ей такой же цветок в горшке. Только жёлтый. - Господи боже, - её тонкие губы приоткрылись, словно воздуха не хватало. – Маленький, да где же ты взял деньги? Папаша ведь тебе задаст, если не выложишь ему пятнадцать долларов сегодня. Мне тебя защищать нечем. Такой едкой дрянью мыла всю неделю, вилку не подержать, чтоб не трескалась кожа. И слабая я стала, как без… - А меня и не надо защищать, - радостно перебил сын. – Я сегодня убегу к хозяину пекарни, там вычищу полки, расставлю мышеловки и буду спать. И завтра принесу тебе слойку со шпинатом, как ты любишь, он обещал, что оставит, и деньги тоже, все тридцать. Ты за это продержись неделю до конца. Я каждый день буду тебе помогать, только не пей водку. Хорошо? Обещаешь? Женщина безмолвно прижала мальчика к груди. Закрыла глаза, пытаясь загнать обратно под веки набежавшие слёзы. Руки её дрожали, острые ключицы наверняка больно впились ему в плечики – сын тихонько втянул сквозь зубы воздух. Мама отпустила его, потёрла предплечья. Совсем замёрз. Надо собраться с силами, взять ещё работы и раздобыть ему хорошую куртку. - Обещаю, маленький, - она старалась говорить как можно серьёзнее и спокойнее. – А ты мне обещай, что не станешь больше ничего таскать. Если заработаешь больше папашиной таксы, чего-нибудь себе вкусного купи. Лучше бы даже отложить… - Фред найдёт, - сокрушённо напомнил мальчик. - Он тебе отец. Зачем по имени? - Какой отец? – мальчишка вспыхнул. Синие глаза его потемнели. – Который лупит тебя, вопит, ширяется и под себя писает? Какой отец? Ты мне говорила, так только детям можно! - Какой богом дан, - мама шумно сглотнула, вдохнула поглубже раз, другой. – Он ведь, когда пьян или под ханкой, и есть совсем как новорожденный. Это ты у меня большой, умный, добрый – понимаешь? Твоему отцу уж не объяснишь, он всё, пропадает, сынок. Никогда в жизни, слышишь, маленький? Ни травки, ни таблеток, ни смесей. Ничего не пробуй. Человек перестаёт быть собою, как покурит в первый раз. Водка хотя бы греет. И разве я, как пила, хоть раз тебя обидела? - Нет, - мальчик смотрел в пол. Он знал, к чему приведёт разговор. Мама никогда не слушала его доводов, может, наивных, но от всей души. Её сердце слишком глубоко закопалось в бутылочные крышки. Наверное, потому что приходилось думать ещё и о нём. Взрослые всегда говорят: в детей жизнь утекает. И мамина жизнь была вся в нём. Поэтому чего спорить? Мало ей горестей? - Вот и, - она не договорила, вместо слов ласково потрепала его пониже шеи. Как могла, как сил хватало. – Спасибо тебе, хороший. Больше ничего не дари. Умойся и иди ко мне, спать. Поздно. Может, он ещё и не придёт сегодня, на улице свалится, и мы хорошо посидим, тихонько. Соседи сказали, целый пакет бухла вз… По коридору загремели тяжёлые шаги. Мальчик сжался, отступил: с половины шага различал, мама ли идёт, отец, добрый булочник из пекарни через два дома отсюда, кто-то из соседских пацанов с сигаретой во рту – эти крались на цыпочках, побаиваясь получить на орехи от родителей. Тоже курящих. В их доме все курили. Выходит, нет справедливости для слабых. Он, ребёнок, недавно узнал, что существует где-то далеко от их квартиры совсем другой мир. Там не били, разговаривали вежливо, как в книгах, слушали, а не прогоняли прочь. Там рассказывали о захватывающих приключениях и не смеялись, когда из открытого от удивления рта свешивалась тонкая слюнка. Там пахло птицей в специях, особой, настоящей кентуккийской, и колючей приторной газировкой. А страхом никогда. Мальчик вспомнил, как коснулся этого мира пару раз, передёрнулся весь. Не от холода. В первый раз в жизни он был по-настоящему зол, почти яростен, что слышит шаги Фреда, придурка и торчка, смелого против едва живой мамы, презирающего своего ребёнка – «это от меня-то, сука, родился белый как птичье говно, шею бы тебе свернуть, блядь переломанная!», но боящегося до обоссанных штанов, всегда отстирываемых мамой опухшими и синими от ударов отца руками, полиции или членов уличных банд. Ненависть жгла его крохотную душу. Дети боятся таких чувств, запрещают себе – этот бояться устал, мотнул головой и уверенно шагнул к двери. Фред как раз зашкрябал ключом мимо замка, не попал раз, другой, прорычал: - Эйприл, сука, открывай! Вышибу! - Не надо, - попросил мальчик, оборачиваясь к матери. – Не пускай его. Я сейчас нож найду в столе, успею, сразу он не выбьет. Сиди, не отпирай. - Нет, дурачок, – мама побледнела. – В шкаф, давай, и тихонько, не то услышит. - Не полезу! – сын покачал головой. Светлые вихры вздыбились, он напоминал теперь загнанного птенца или драного уличного щенка, такой же тощий и отчаянный. Фред долбанул в хлипкую дверь ещё раз, теперь ботинком. Косяки жалобно заскрипели. Мама прикрыла руками рот, кашляя. По пальцам потекла кровь. Мальчик порылся в кухонном столе, вытащил огромный тупой нож для всего сразу, для хлеба, для картошки, для редко бывающего дома мяса. - Верно, не надо. В окно, сынок, вниз. Фонари опять не зажгли… - Не будешь пускать? – пристально глядя ей в глаза, спросил сын. - Ни за что. Брось нож. Слышал меня? Бросай и прочь отсюда! - Я слышу, что вы там оба! - надрывался за дверью Фред. - Сейчас обоих научу, как прятаться от папаши! У-у, суки! Чего только не умеет человек, вынужденный прятаться, готовый затаить дыхание и слиться со стеной каждую секунду! Ловко цепляясь за подоконник, мальчик встал на карниз предыдущего этажа, расставил руки, балансируя, как цирковой артист, и прищурился. Отлично, вон внизу грузовик с мусорными мешками. Оттуда в пересохшую, покрытую первым снегом клумбу, на землю и к телефону. Судя по звукам, Фред всё-таки снёс проклятую дверь. Мама закричала жалобно и высоко, наверняка отскочила от него. Глухой удар, за ним тонкий скулящий вой придали мальчишке ещё решимости. Полицию, сейчас же вызывать полицию. Так кричать, чтоб не посмели не приехать в этот раз. Или… Он вспомнил, пока летел вниз, пока ветер свистел в ушах: кое для кого несложно услышать его и без крика. Сказала же ему в тот раз: не верещи, не суетись, говори спокойно, так ведут диалог умные, добрые мальчики. И правда всё поняла, ответила хорошо, не чтоб отстал. А ещё у неё был настоящий пистолет. Мальчик добрался до автомата. Повторил про себя наизусть выученный номер, чтоб не ошибиться, бросил монетку, последнюю из заработанных, покрутил диск – пальцы затвердели от холода, не сгибались толком. Гудок, ещё гудок. Должна взять. Такие люди по вечерам обычно дома. - Вайс. По какому вопросу? Умный, добрый, послушный ребёнок помнил: не кричать. Но как же было страшно… - Он её бьёт, - проговорил мальчик, сглатывая слёзы. Вторая створка распахнулась, выпал и разбился о ледяную землю горшок с крохотным жёлтым ирисом. От осколков зарябило в глазах, боль вытолкнула ещё слёзы, душащие, что голос осип. Фред высунулся из окна, конечно, разглядел его и свирепо наморщил без того жуткую, грубую рожу. Впрочем, ужасу некуда было расти; мальчик, пересилив себя, вдохнул вместе с соплями панику. – Он убивает маму! Пожалуйста, помогите, вы ведь обещали! Пожалуйста! - Ах ты щенок! – рявкнул Фред. В окно он бы не полез, швырнуть было больше нечем. Понимая, что не достанет мальчишку быстро, отец побагровел от злости, ударил в стену с такой силой, что, кажется, рама задрожала. – Я тебя сейчас, сучонок! Подстилыш! Это ещё не самые крепкие слова, помнил сын, не обидно. Он юркнул в щель между домами, поджался, выдохнул медленно и обессиленно прислонился к стене где почище. Как не стыдно? Мама там совсем одна! Он же обещал её защитить! Вот бы Фред вывалился через подоконник или хоть решил спуститься по лестнице за ним? Лаз для него узок – потащится, застрянет. Мама успеет убежать. Но отец всё не показывался ни в окне, ни на улице, и прежняя решимость отчего-то не возвращалась. Мальчик схватил себя за плечи, вцепился ногтями в тонкую майку – так, чтобы чувствовать боль. Глупый трус! Подбери насморк, ругал он себя, и вылезай! Говнюк! Подлый, жалкий говнюк! Самооскорбления не помогали, лишь ещё сильней растравили душу. Мальчик вздохнул рвано, обнял себя, погладил царапины дрожащими пальцами – мама всегда так делала, если отец до него всё же добирался и тоже задавал трёпку без всяких причин. Во двор, скрипнув колёсами, въехал автомобиль. С пассажирского сиденья показался край знакомой коричневой куртки из настоящей кожи. Вот так куртка: и пахнет вкусно, и цвет чудесный, как молочный шоколад. Можно ли быть трусом перед леди в такой куртке?! Мысль подхлестнула его под тощую задницу, и мальчик, пыхтя, пачкаясь, потихоньку полез наружу.