Руки прошлого. Последняя игра

Листья шевелились едва-едва: дождь прошёл, оставшийся слабый ветерок смахивал только капли. Лесопосадка набиралась сил: весной её высадили по проекту озеленения нового частного сектора. План прироста благодаря погоде выполнялся гладко. Серебристая машина выехала на трассу, задев ветки раскидистого молодого клёна. Асфальт, чёрный, ещё пахнущий, скрипнул под колёсами и сохранил первый след спешки неизвестного автолюбителя. В сорока метрах от трассы жухлая трава зашевелилась без ветра. Комья влажной земли посыпались вниз, в незаметную сбоку расщелину, и за край её уцепилась из последних сил окровавленная жилистая рука.

***

- Не возись. - Сам не возись! - Кто спорит, тот пожрать готовит! Уступи одеяло. Я куплю нам ещё одно, только дай мне пять минут погреться. - Давай-ка я лучше сам. А одеяло оставлю себе из принципа. Закутавшись в спасительный кусок шерсти в хлопке, Марк устроился в ногах кровати и посмотрел на Питера с видом греческого полководца, пленившего варвара. Отопление отключили на сутки по непонятной причине, и всегда спящий в одних шортах агент здорово продрог за ночь. За почти год отношения эволюционировали до того уровня, когда уступить одеяло или последний кусочек чипсов, особенно по утрам, казалось попранием чести и достоинства, а плюхнуться на четвереньки и жадно засосать, без нежностей запуская руку в пах, под злосчастную резинку - обычным делом. В тот самый момент, когда одеяло готово было достаться полу и тапкам, в двери повернулся ключ. Пару раз стукнули по полу в прихожей ботинки на удобных маленьких каблуках, плюхнулась на тумбочку дамская сумка, донеслась какая-то фраза, но ни Марк, в чьей квартире они сегодня остались, ни Питер не услышали ни звука. -...и гадкий Джерри попался мне прямо на фесте! - вещали из коридора. - И с кем, где! С вонючей Флоренс в толчке для девчонок! Нет, это ли не подлость. Мы семь лет друг другу верили, три года были женаты, у Экомба не росла даже борода - как я могла вычислить козла? Блин. Чёрт-чёрт-чёрт. Я в совершенной прострации. Через неделю нас разведут, и я возьму и напьюсь в баре. Ты же меня заберёшь, если засижусь до ночи? Хотя что меня теперь напуга... Анжелина всегда знала, что может прийти сюда выспаться и выговориться. Неважно, ночевал любимый брат или сидел на дежурстве, ей всё равно было в его квартире уютно и спокойно. Вот и сейчас девушка без всякого подозрения заглянула в спальню — и едва успела сцапать ручку двери, чтобы не сесть на пол. - Ой. - Одеяло. Возьми, - только и выдавил Питер, не сразу соображая прикрыться хотя бы подушкой. - Здравствуйте. Братец беспомощно тормозил, сидя задом кверху. - Объяснишь? - Анжелина медленно перевела взгляд с брата на незнакомца и обратно. Ни ужаса, ни паники - лёгкое удивление. - Подожди на кухне, пожалуйста, - собственный голос показался Хоффману писком. Он только сейчас понял: Анжела, самый близкий человек, прекрасно знала, что с Темпер они расстались, но что он успел завести новый роман, ещё и не с женщиной, кажется, не пришлось к слову. За несколько месяцев. Спустя пять минут чайник пикнул и отключился. Все трое втыкали в чашки, как второклассники, пойманные родителями за курением. - Ну и событий у тебя в жизни, дорогой, - Анжела наконец обняла брата за плечо, и то ещё неловко. - У меня, как я уже говорила, только развод. В задницу, никаких больше мальчиков-плохишей. Хотя, получается, хороших мальчиков на свете осталось двое: ты и Мими. И то он повадился какать в сумку... - Это ничем не лучше изменяющего партнёра, - заметил Страм, не пытаясь оторвать взгляд от чая. - Мими не человек, - столько скепсиса от Марка можно было добиться только на вопрос о коллегах. - Он даже не собака, он насмешка селекции. Почему мы не взяли тебе сенбернара! - Сенбернар навалил бы такую кучу, что пригодилась бы сумка побольше, - невесело усмехнулась Энжи. - Не жизнь, а полное... - Пёс и некрупный? - возле головы Питера почти загорелась лампочка. - Чем пахнет в сумке? Едой, парфюмом, ещё чем-нибудь? - Я пролила туда туалетную воду позавчера, - Анжелина явно насторожилась. - Но разве она заставит шпица думать, что в сумке т-ту... - Нужно вылить несколько капель на пелёнку, если он в принципе имеет право гадить дома. Всего один раз. Он привыкнет и оставит сумку в покое, - от волнения пойманный любовник сделал слишком большой глоток обжигающего чая, но мужественно не подал виду. - Если в отходах нет ничего чужеродного, то... - У него дома два гавкающих ужаса, - Марк выразительно наступил Питеру на ногу, всем видом давая понять, что завтракать под беседы о говне ему не улыбается. – Надо же, сразу разговор завели. Да, сестрёнка, он тоже гоняет на байке, тоже любит музыку. Не нужно даже искать общие интересы, я всё расскажу сам и буду собираться на работу. - Ты наш общий интерес, - в голос отозвались милые не-противные-в-отличие-от-всех-в-мире два человека, и Марк подумал, что вполне справедливо будет купить одеяло самостоятельно. Этим двоим теперь было чем заняться. Лори погладила пальцем вклеенную фотографию Мими - чёрный померанский шпиц без левого глаза, ничего выдающегося, но надо ли собакам быть особенными, чтобы получить любовь и заботу. Чуть выше прилепили Гектора и Помпона на прогулке по парку - забавных, дружных, игривых и всё равно совсем для неё чужих... Девчонка не заметила, что за дверью Гордон не без труда разогнулся и сообщил Марку: - Читает. Не волнуйся, самого страшного в твоих записях больше нет. - Отложим вопрос, зачем ты вообще его хранил, - Хоффман поджал рот, но смотреть в щель между дверью и косяком не стал. - Вернёмся к оставленному. Оба замолчали, не зная, чем продолжить. - Ты же понимаешь, я не покидаю пригород уже много лет, нет смысла, - Гордон смотрел в другую сторону, на белую дверь, почти незаметную в стене. - Тем более, шестеро невинных не дадут потом врачу спокойно резать. Даже если он только преподаёт. И повод лишний раз тебя видеть я бы искать не стал. - Причин безоговорочно тебе верить у меня больше нет, - процедил Марк, - но деньги... Тогда выходит, что мы или всё уже знаем, или что-то важное не знает ни один из нас. Есть предположения, кто? - Ума не приложу. К слову, - доктор наконец прекратил сверлить глазами дверь и так посмотрел на Хоффмана, что тот ещё немного и сглотнул бы. – Лори здесь за информацией про… Неприятный гость только кивнул, не заставляя договаривать. - Не слишком рано? Нет, я вижу, что она не дурочка, но для психики это тяжкий груз, должно быть. Натворить дел со свалившейся информацией – наследственная черта... - Ты же понимаешь, что она может не успеть стать старше. В любой момент, - одними губами произнёс Хоффман. В комнате резко стало холоднее. Визит сестрички выбил его тогда из колеи. Они попрощались, Питер неловко сунул в марков портфель контейнер с печёной фасолью под домашним сырным соусом и смылся за два часа до работы. Нужно всего лишь успокоиться, говорил себе Хоффман, доедая последний стручок и не без злорадства поглядывая на Мэттьюза - тот уже три месяца жевал одну пиццу по четыре дня, поссорившись с супругой очень крупно, - и Ригга, который забыл обед Трейс дома и готовился к очередному шквалу негатива. За целый год оба из счастливых мужей ухитрились превратиться в приемлемые варианты кризисников среднего возраста. "Интересно, - Марк опустил хвостик в мусорку и от греха подальше убрал судок в стол, - у голубых эти малоприятные склоки вообще-то бывают?" Он с самого начала знал, что притираться придётся долго. Как человек непричастный (он так, по крайней мере, думал до) Марк представлял себе однополую пару стандартно: брутальный папаша и соплячок, заглядывающий папаше прямо в душу синими глазами из японских комиксов. Наверное, и его уже почти не скребло от мысли, с Джимом у Питера так и работало. Но холодным зимним днём Страм в буквальном смысле вытянул у судьбы его, взрослого мужика с принципами и своим взглядом на жизнь. И, видимо, обоим продолжало быть интересным такое испытание на прочность. Надо отдать должное, с заботой он не надоедал - сам плавал, сам понимал, что после работы Марк не хочет ничего кроме нескольких сотен калорий и четырёх-пяти часов забытья. Так было в самом начале: они поочередно, кто раньше окажется дома, готовили нехитрый ужин или заказывали, молча ели, по очереди мучили, настраивая, краны в ванной, и падали, часто даже по отдельности. Но если силы оставались, неизменен был ритуал, который Хоффман сам сформировал и уже за это не отказался бы от него никогда. Он проходил в ванную, дёргал синюю занавеску и клал руку на сильное загорелое плечо. Перебирал пальцами, сжимал, скользил по предплечью - и не уставал жалеть о случайной фразе в баре. Нет, Питеру шло, сука, быть живее всех живых. Дышать, багроветь и становиться горячим от его руки. Взрослые люди вырастают из детских вещей, не ощущений. Однако к более мускулистому и подтянутому Питеру не было зависти. Его тело не было интересно профессионально, а смириться с тем, что здесь иное желание рассмотреть, оказалось едва ли не самым трудным – тем не менее, Хоффман позволял себе его изучать, сперва напоминая мозгу: это же совсем как клиент отдела, только наоборот. Ничего такого. Я не гей, а вот мой партнёр - да. И он запомнил всё с закрытыми глазами: десяток шрамов по груди и спине, один в брови, незаметный, если только не отведёшь короткие волоски, гладя кожу, одно зажившее ранение огнестрельным оружием; пара родинок на плечах и несколько татуировок. Чёрные клетки кожи не казались чужеродными: непонятный округлый мотив на предплечье, три звена цепи над ахилкой и (он всегда медленно жмурился) двухголовая змея, хвост которой начинался из-под колена, а головы, забитая чёрным и пунктированная, дремали почти у внутренней стороны бедра. - Не трогай, - вдруг попросил Питер, кладя руку на пальцы Марка сверху. Он свёл брови почти в одну и поёжился - странное поведение для человека, секунду назад просившего не медлить. - Зачем только я согласился добавить эту башку. - Спать, да? - правильно понял Хоффман, сводя ноги. Ему вдруг захотелось накинуть что попадётся под руку и оставить Питера в одиночестве. - Спать, - Страм смотрел в стену и не расслаблял лицевых мышц. Напряжение нарастало, он прекрасно чувствовал это, но собирался - долго и (вообще не в его стиле) осторожно. - Это сделал Джим, - Марк уже успел расслабиться, даже начать погружаться в сон, когда Питер наконец решился. - И всю змею, и вторую голову. Нет, пошло оно. - Ты же не будешь кожу резать, - сонно пробормотал Марк. - Мне, мягко говоря, похуй. Экран чьего-то из них мобильника вспыхнул и погас - включилась блокировка. На миг Марку показалось уместным такое же изобретение для дерьмовых воспоминаний. Блокнул и не грызёшь себя ни за какой промах. - Мне нет, - эхом отозвался Питер. И на следующий день, исполняя ритуал, Марк увидел вместо рептилии широкий свежий рубец. Он не выдернул бы и волоса с себя ради кого-то кроме родственниц - и убрал руку. Злость и стыд, крутанувшиеся в мозге, только всё бы испортили. Раз из пяти им доставался общий выходной или хотя бы общая вечерняя смена. В первый же совместный отдых они покрыли друг друга блестящим знанием обсценной лексики, и, в общем, было неважно, кто кинул в телевизор пультом со всей силы. Важнее оказалось наткнуться на Питера, разгружавшего в коридоре новенький монитор, и попытаться спрятать приставку за спиной. Так хорошо не бывало. Никогда до Питера. Вместо бумаг, потихоньку сданных в отдел, полку заняли диски с играми. Разыграв третий "нид" на интерес, вырвиглазный шутер одновременно предложили на откуп, но после работы желаний было три: пожрать, поспать и выпить, перемежали набор только выходы за сигаретами или вяленым мясом. Насколько бы дегродным не было занятие - оно оставалось общим и оттого невероятно привлекательным. И ещё, неважно, выиграл твой персонаж или был жестоко расстрелян, если ты успел поцеловать первым, загораживая обзор, пропуская через пальцы волосы, расстёгивая рубашку – тебе одно очко. Только потом своё береги. После нескольких раз со счёта сбивались. Питер даже курил не как нормальные люди: пачки ему хватало на месяц-полтора, и это всегда была одна марка, крепкая, но не вонючая, дорогая и наличествующая не везде. Одну-две сигареты он брал в сумку, три хранил в бардачке, остаток жил в столе до лучших времен. С длинной сигаретой он заканчивал в семь затягов - "зачем ты это помнишь, болван", - запивал чем под руку попадется и опять на неделю забывал про сигареты вообще. На разбросанные по кухне и спальне марковы окурки только пожал плечами. Пару раз Хоффман видел Страма с коллегами и в первый раз даже глаза протёр. Надев костюм и вооружившись папкой с делами, этот человек менялся до неузнаваемости: в темнеющих глазах не отражалось ничего, весь прямой, как палка, постоянно за всем наблюдающий с высоты своих почти двух метров с должным... покровительством, что ли. Совсем как в день знакомства. Он мог, садясь в марков форд, ещё пять минут не двигаться и молчать, перезагружаясь, а потом повернуться и беспечно выдать: - Когда-нибудь долбоёбы кончатся. Но не сегодня. Давай за тёмным. И защитники города просто брали пиво в палатке. Просто оставляли костюмы до завтра. Просто занимались чем-то в нужную меру вместе. Никаких мистеров. Только "ах ты говнюк", "а ну дай сюда, орангутан", "задницу надеру, пончикоуничтожитель". Вообще без стереотипов. День просто обязан закончиться спокойно, думал Марк, подъезжая к дому, на этот раз не к своему. В широком гараже, кроме старого байка и питеровой тачки, стояло ещё одно авто, маленькое и не самое мощное. У Марка внутри что-то дёрнулось - так, как не металось никогда, но он только бросил в салоне перчатки и краем глаза убедился в наличии виски в бардачке. В кухне Питер сидел в компании женщины. Не коллеги - ни одной из его сотрудниц, а их, вот ирония, сидело в отделе трое, да ещё одну, по словам Страма, должны были скоро дать ему под крылышко, дама быть не могла. Ей, казалось, не больше пятидесяти пяти лет: высокая, стройная, у корней тёмных волос торчит седина. Нет, он бы запомнил, подумал Хоффман, и в следующий же миг портфель выпал из пальцев. Стукнул по полу контейнер. Блять, замечательно - она обернулась. - Этот, я так понимаю? - спокойный голос едва не заставил бедного копа встать по струнке. - Зайчик, ты просто не мог расстроить меня ещё сильнее. Двухметровый зайчик, в сложившейся ситуации больше похожий на ослика, сделал страшные глаза: извини, здесь я, служака с двадцатилетним стажем, могу только помолчать. - Понимаю, - леди поднялась и поцеловала Питера в макушку. - Вы, сэр, хотя бы работаете? – тут же с зоркостью, гражданским обычно не присущей, выцепила нашивку и ксиву под пальто и устало закрыла глаза. – Забудь. Сильнее у тебя получилось. Это ещё хуже, чем наркоман. Хотя, судя по комплекции, просто наркоман другого рода. Зная тебя, милый, ты эту манию ещё и поддерживаешь. - Мама, пожалуйста, - выдавил Питер. Кружка в его руках готова была треснуть. - Ни слова больше, - дама карикатурно "зипнула" губы и махнула всеми пальцами по очереди. - Счастливого Рождества, Питти. Марк поспешно дистанцировался от двери, выпуская гостью, выждал три секунды и заглянул в кухню. Таким виноватым взглядом, как Питер сейчас, на него никогда никто не смотрел. - Блядский ци-ирк, - он уронил голову на руки. - Как же я хотел, чтобы ты пришёл попозже. Она никогда меня не поймёт. Я молился, чтобы ни тебе, ни мне не прилетело сумкой. Это убийственно. Хоффману вдруг стало смешно до жути, и он со всех сил сжал губы. В свете лампы коридора, похоже, это выглядело по-другому. - Прости, - повторил Питер. - Это за гранью моего влияния. На это невозможно было смотреть без смеха, особенно после противного рабочего дня. - Питти, блять. Страм кивнул, не сразу догоняя, поднял глаза - и они снова заржали вместе. Опять истерически. - Да, мы, похоже, оба забыли, - Хоффман потянулся к чайнику. - Сегодня праздник. На часах половина одиннадцатого. Просто спать или, по традиции, желудки набьём? - Сам чего хочешь? - Питер явно выдохнул только сейчас, хоть и улыбался как дебил уже несколько минут. - Моё единственное рождественское желание вряд ли сбудется в этом году и на моём веку вообще. - Это хреново, потому что другой подарок я тебе не приготовил, - сосредоточенно отозвался Марк, сбрасывая номер любимой пиццерии: конечно, не работали уже. – В полиции на Рождество обычно не меньше происшествий. У тебя, кстати, очень молодая матушка, вы выглядите как брат с сестрой. - Просто я приёмный, - беспечно отозвался Питер, и мобильник в марковой руке застыл на пути к уху. - Ты чего? Нет, всё хорошо, лучше мамы в моём детстве не могло быть никого. Биородителей, какие мне достались, я даже шефу не пожелаю. В тот день Виктория смотрела на него совсем по-другому. Конечно, не педик под сорокет, а всего лишь мальчик, похожий на ангела, светловолосый - он не запомнил, когда перецвёл, тощий, уже начавший расти - щёлкни, упадёт. Питер сидел на дерматиновой скамье возле кабинета и жевал булочку с сыром. Пустой сутки до того желудок бурчал в ответ, ноги успели замёрзнуть от сквозняка. Едва-едва начавшая полноценно работать, и так загруженная под завязку, а после твёрдого решения спасать мальчишку совершенно замотавшаяся, "ма-ма" медленно открыла дверь, и Питеру захотелось плакать от радости: всё стрёмное в жизни, кажется, кончилось с её появлением, становилось легче. Но она не поняла. - Что же ты, милый? - она встала перед скамейкой на колени и вдруг крепко-крепко стиснула в объятиях пацанёнка с холодными ладонями. - Теперь всё будет хорошо, слышишь? Зайчик, не плачь, зайчик... - ...зайчиком я оставался до старших классов, - Питер отодвинул остывший чай. - Ей было всего двадцать пять, мне семь. Я в свои двадцать пять, тридцать был куда большим трусом, наверное. Марк хотел кивнуть – голова так и осталась приподнятой. Он и сам видел, что прошлое Питеру досталось не радужное, но весь навоз сто процентов уже был перерыт в юности, зачем ещё раз надламывать корку. Сам расскажет подробнее, если захочет. Хоффман запоздало удивился, что готов выслушать. - Оставим откровения до будней, - подтвердил Питер, отправляя в раковину чашку. - Мой подарок приедет через полчаса. Как ты обычно отмечаешь Сочельник? - Как скажут остальные отмечатели, - Марк снова ощутил укол совести: позаботился же, заказал какую-то ерунду, неужели сложно было самому в календарь посмотреть. - Обычно желудок, печень и сонный мозг. А ты сидишь со своими девочками в отделении и сохнешь над газированным морсом с каплей спирта, да? - В нашем отделе ни иглы от ёлки не валялось, как-то не принято украшать и заводить стол – всех ждут дома, - Питер потянулся и начал расстёгивать рубашку. - Мой руки и ставь танки на двоих. Идея получше придёт в процессе. Как раз в этот момент в дверь ещё раз позвонили. На пороге стоял прелестный курьер лет семнадцати с огромной коробкой. - О, это тебе как раз, - Питер быстро рассчитался с парнем и чуть ли не вытолкал его за порог побыстрее. - Чем запивать будешь - чаем или Джеком? Хоффман распустил ленту и фыркнул: на золотистой глазури маленького торта в готовности к прыжку стоял жирный серый кот в полицейской фуражке. Нацеливался он на самый настоящий клубничный пончик с посыпкой, соблазнительно улёгшийся с краю. "Ведь кого угодно урыл бы за такое издевательство, - напомнил он себе, - а сейчас как будто не неприятно". Краем глаза он заметил, что Страм свою рубашку уже куда-то дел, и идея хоть какого-то ответа стукнула в череп изнутри. Он облизнулся – не потому что торт пах лимоном и рикоттой – и хрипло попросил: - Падай на кровать, сейчас же. Ты выглядишь перепахавшим. - Мне неохота, извини, - Питер зевнул и свёл лопатки вместе. - Или ты о чём? - Я никогда в жизни не разминал кусок камня, - почти по слогам отозвался Хоффман, не отрывая от него взгляда. – Мясо твоё починю, иначе завтра согнёшься, как почтенный старец. Он говорил это и уже знал, что через две минуты массажа до красного следа укусит сильное плечо. Впервые Марк готов был признать, что его сводит с ума запах этого человека.

***

На пирсе не оказалось ни одного мальчишки, и он топал домой, привязав сандалии к поясу, прямо по горячему свежему асфальту. Кружили над головой крикливые чайки, волны успокаивали противную обиду на белобрысого соседа, который не упустил десять минут назад очередной возможности посмеяться над неславянской внешностью и даже что-то про газовые печи ляпнуть - ни намёка на мозг! Вопреки ожиданиям, мама не готовила полдник. Маленькая, пухлая, а в последнее время отчего-то ещё потолстевшая, она всегда за полчаса до трёх начинала размешивать творожок, резать фрукты, печь мягкие вафли прямо в саду под гибискусами. В тени подросшей бесплодной хурмы простые блюда казались всегда сказочно вкусными - особенно сейчас, в середине июня, пока жара не начала загонять всех обратно в дома. Но именно сегодня почему-то не пахло ни вафлями, ни кашей. Мама стояла посередине кухни и держалась за голову. Будучи сама всю жизнь в медицине, она ею часто болела - но после работы, не в выходной. Перед нею стоял молодой высокий незнакомец в тельняшке и потёртых брюках с тёмными волосами, пышными усищами, заползавшими на виски, и какими-то хитрыми глазёнками. Человек казался неприятным, но мама с ним разговаривала, попытку выгнать ещё припомнили бы полотенцем по затылку. - Димитрис, - имя выстрелило в горячем влажном воздухе, - есть у тебя хоть немножко сердца? Самая малость? - Дело не в сердце, а в служебном положении, - незнакомец развернулся боком к наблюдателю, являя загорелый крупный нос. Марк поймал себя на том, что трогает собственный, сравнивая. – Одного ребёнка документ вывезти позволяет, второй в наши планы не входил. Я не смогу ничего сделать без вреда своей карьере. В конце концов, я нашёл человека, который поможет тебе на пересадке всё оформить. Адрес лежит на кухонном столе. Денег он не попросит, но я сказал, что ты готова на многое вместо них... - И для того ты считаешь себя христианином? - от маминых слов во рту стало горько, будто он глотнул морской воды. - Судно уходит в августе, а я не каланиха, чтобы задержать вот это - она неаккуратно хлопнула по цветастому халату под грудью, - хотя бы до твоей родины. - Как христианин я тебя и трогать не должен был, - отчеканил противный гость. – Распоряжайся свидетельством как умеешь. Мне здесь даже задерживаться долго нельзя, иначе на судне будут вопросы. Всё складывается как нельзя лучше, правда же? Ты хотела ехать. Я нет. А это – случайность. Уверен, ты разберёшься с проблемами. Мама хотела что-то ответить, но так и осталась с открытым ртом. Марк едва успел юркнуть в куст – невысокий, серенький и пока ещё тощий, он свободно там терялся, - и, выходя, Димитрис не заметил его. Мама, держась почему-то за стену, села на лавочке под окном и жалобно заплакала. В домике кроме них жили ещё три семьи. Жила и четвёртая, но недолго: их пропустили в очереди на квартиру на материке. Соседка сказала маме что-то про подходящую фамилию, и они обе вздохнули. Марк ещё ничего не понимал, но на всякий случай скорчил забавную грустную мину, и все постепенно заулыбались назад. На Полуострове в целом жилось неплохо – говорили, потому что далеко от столицы. Несмотря на это, мама всё равно не чувствовала себя в покое. Она оглядывалась, если собиралась помолиться на ночь, никогда не покупала в дом ничего лишнего и каждый день совала сыну тайно, без записи взятые в библиотеке английские книжки. Дома и между собой они общались на государственном языке и английском пополам. Другие языки и диалекты, коих на Полуострове было полным-полно, мама учить не запрещала, но и не поощряла, и когда Марк набрался смелости и спросил, почему, мама опять оглянулась и приложила ладонь к губам: - Там, куда мы поедем, тебе они не понадобятся. Садись за книгу. О Димитрисе сынок спросить побоялся. Полдник они ели молча – даже про запачканную майку мама ничего не сказала, всё время хваталась то за голову, то за живот, а потом вдруг простонала: - Выдался денёк! Сегодня ночью, может быть, меня не будет дома. Как сделаешь упражнение из книжки, ложись спать. - Ты заболела? - участливо поинтересовался сын. - Со дня на день вылечусь, - она попыталась выдавить улыбку, но получилась гримаса. Ночью мама, стеная и хватаясь за все привинченные предметы, спустилась к соседке. Марк не спал, но боялся пошевелиться под одеялом, пока маму втроём с соседкиными сыновьями усаживали в машину скорой помощи, не сразу смог уснуть и когда звуки стихли. Лишь утром его разбудил тонкий писклявый плач прямо под ухом. В корзине для белья лежал крохотный сморщенный младенец. Он дёргал ручками и вякал что-то на своём, детском. Снизу раздался плеск воды и шлепок - мама повесила на верёвку детские ползунки с огромной чернильной печатью на предполагаемом пузе. Руки её были от воды красными, волосы сбились, но мама выглядела такой довольной, что мгновенно забылись и страх, и растерянность от встречи с усатым моряком. Мама обернулась, взъерошила рассыпанные по плечам русые с рыжинкой кудри и взмахнула руками: - Это же надо! - её голос звучал невероятно весело. – Натуральный воробушек, сонный и лохматый! А между тем, тебе бы поскорее проснуться. У тебя теперь есть сестричка. Да, там, наверху, - она всегда отвечала на ещё не заданный вопрос вперёд. - Возьми корзину, только бережно, и иди в кухню. После завтрака я тебя научу, как ухаживать за маленькой – мне самой и работать надо будет. Да не стой же, не хлопай ушами! Не выспался, да? Мальчик действительно замкнул, но не от недосыпа. Улица ещё не всему его научила, однако паззл в голове сложился сам: мама, неизвестный и какие-то просьбы про детей, голосящее пополнение в семье. Ему вновь стало страшно. - Мам, - Марк прокашлялся на совсем сухое горло, - а вчера кто приходил такой чёрный? Я в кустах был, ты не думай... Мама только горько вздохнула и закусила полную губу. Она бы точно рассердилась за подслушивание, но сын так посерел от её недовольства, что злость будто пропала. В конце концов, подумалось Шошанне, в чём он виноват? В том, что ему семь через пару месяцев? Перебросив чистое вафельное полотенце через плечо, мама обняла Марка - стиснула пухлыми руками со всех сил, но не больно, а очень-очень ласково - и щёлкнула по носу: - Человек кривого выпуска. Греческий крендель. Он тебя напугал? Марк тоже поджал губы и кивнул несколько раз, как болванчик с прилавка в восточном крыле на рынке. - И зря. Господи, какой же ты ещё дурачок... Тебе с ним в одном поле срать не пристало! Иди же уже есть и не думай ни о чём, пока я добрая. Кто же откажется от только сваренной каши с молоком и свежих черешен, особенно если ужина толком не было? В дверях он обернулся: - Мы же уедем, да, мам? И маленькая? И этот поедет? Он сказал, что не хотел, если я правильно перевёл. Шошанна посмотрела на него как на котёнка, испортившего сандалеты, но спохватилась и, словно стирая хмурость, смахнула со лба пот: - Уедем, уедем. А про "этого" думать забудь, раз не хочет, значит, пусть сидит один, как сыч. В другой раз расскажу. Надо до молочной кухни сходить не забыть. До самого августа мама даже не вспоминала о существовании грека "кривого выпуска". Она успела съездить по всем инстанциям, привезла какие-то документы на малышку и настрого запретила всем называть дочку Гелькой, только Анжелой. Теперь она уходила на дежурства, как прежде, на всю ночь, оставив сыну ценные указания, и Марк обнаружил, что насмешки соседских пацанов его не беспокоят - как-то очень быстро Анжелина стала роднее, чем даже всегда подкармливаемые им коты. Не было трудно ни вытереть её, ни сунуть бутылочку, ни под присмотром мамы или соседки остричь крошечные ноготки. Он никогда ни одной куклы, ни одного мишки не просил у мамы, честно обходился камушками и альбомом для рисования, поэтому сейчас маленькая девочка была для него интересным обучающим пособием, а не обузой. Только одно смущало каждый раз, когда он всматривался в её черты. От мамы Анжеле достались фамильные губы – и всё. Смоляные волосёнки, огромные карие глаза, золотистая кожа были не их, не хоффмановские. Прилепи усы – получится жуткая греческая рожа, которая ему успела пару раз присниться. Но Анжела не говорила гадким голосом, от неё не пахло куревом, и ассоциация рассосалась через несколько старательных попыток её забыть. Наступил август, потом подошла его середина. На Полуострове было дождливо, туристы с пляжа ссыпались в ресторанчики и полукрытые балаганы. Ровесники бегали за новыми тетрадями и ручками, а ему всё не велели собираться в долгожданную школу – двухэтажный, к сентябрю выкрашенный в свежий зелёный цвет домик прямо за рынком. Что-то должно было произойти со дня на день, но Марк терпеливо ждал, только заранее достал одеяльце из комода, чтобы не замёрзла крохотная сестра. Мама стряхнула зонт, бросила смятую мокрую косынку прямо на подоконник, не повесила сушиться, как всегда, и торопливо похлопала его по плечу: - Собирай свой рюкзачок. Сегодня ночью едем.

***

На кораблике пахло бечёвкой и крепким табаком. Мама протолкнула его к крытой палубе и сунула новенькую кошачью корзинку: - Не бегай мне тут! Сиди между тётями, пока не доплывём. - А ты? - А мне не нашлось кресла. Ничего, помокну немного, впервой, что ли? На пересадке кто-то выйдет, я место и займу, - она ободряюще улыбнулась. – Ты держись и смотри уж не спи пару часов. Устанешь, поставь на пол. Бережно! Шошанна никому бы не призналась, как ей страшно самой. Она понимала, что никогда уже своего домика не увидит, что через двое суток её и детей ждёт совсем другой мир – другое общество, другие порядки, даже улыбки совсем другие. Но что и когда доставалось их народу легко? И пусть в корзинке на байковом одеяле лежит не кошка, а дочь, на которую нет документов для пересечения границы! По крайней мере, она родила своих детей в больнице с коллегами, с присмотром, с горячими обедами. Не то что в поезде где-то на территории Польши, как пришлось её матушке, когда они с отцом спешно уезжали раз и навсегда тоже в неизвестность. Шошанна сейчас плыла подальше от нищеты, родители - от ужасающих концентрационок. Всё познаётся в сравнении. Семьдесят второй год, в конце-то концов! Пусть говорят сколько угодно, что им нигде никогда не будет места – она ещё покажет каждому болтуну! А "этот"... бог ему судья. Может, и лучше, что навсегда исчез. С этими мыслями она клюнула сына в щёку и, толкаясь, пошла на открытую палубу. Гремело так, что закладывало уши, под совершенно сырую блузку прокрадывался холод. Ничего, ничего...

***

Спать хотелось страшно. Марк только запомнил, что милая туристка пригласила их к себе в машину, когда мама решила узнать, где остановка нужного им транспорта, дала бутылочку воды им, детям, что он в первую очередь напоил сестрёнку, а сам сделал три глотка и задремал, уронив на обивку голову. И запах моря, и белизна домиков около побережья, и какие-то симпатичные парки - всё осталось в памяти лишь понемногу. Мама почти вытащила его на себе у домика с голубой крышей, по-английски поблагодарила водительницу и постучала в дверь условным стуком. Послышались тяжёлые шаги. Сон будто рукой сняло: мальчик снова вспомнил жуткого грека, нависшего над мамой и хмурого, и внутри похолодело. Открыл дверь совершенно другой местный – худенький, морщинистый от солнца и лет, улыбчивый, белозубый и бритый, гладкий, как арбуз. - Проходите, проходите, - он болтал на своём языке, который Марк понимал плохо, поэтому насторожился и прижал переноску покрепче. – Свежего молока маленьким путешественникам? Не стойте в прихожей, проходите! Милый, - он перешёл на очень невнятный английский, - не сиди букой. Я буду так добр и тебя не слопаю. Я не употребляю мяса, ха-ха! Мама жестом велела сыну отвернуться и сама заговорила по-гречески. Сколько наречий мира она знает сама, думалось мальчишке, возможно, около десятка. Марк пытался избавиться от тревоги, заставить себя смотреть в окно на разноцветные улицы, на пёстрый рынок через десяток домов, на чайку, сидящую с рыбой в клюве под крышей дома. Даже такой весёлый, хозяин квартиры ему совершенно не казался приличным человеком. Мама говорила довольно ровно, но вдруг её голос дрогнул. Стало ещё жарче и неудобнее в пропотевшей рубашке, Анжела тоже будто переняла напряжение брата и хлюпнула носом. - Дорогая, я не бываю долог, мне шестьдесят пять лет, - внезапно греческая речь стала ему понятна. – Вы же ну совсем не собираетесь оставаться в Старом Свете... да, может, ещё и захотите? Я приятный вдовец... - Неудивительно, - мама явно сжала зубы. – Суки все последние, что вы, что ваш дорогой младший братец. Ваш Бог вас накажет. - А у нас с вами один Бог, если, конечно, вы не из аль-тер-на-тивных течений, - старик повернулся к Марку, раскрывая оскал, и тому впервые в жизни захотелось высадить человеку все до одного зубы, такие чистые и крепкие. - Он большой молодец! Он вас, грешную, простит! Возьми-ка со стола пару монет, умничка, и выбери себе на рынке мороженого. Там столько всего интересного! - Не бери, - резко перебила мама, не двигаясь с места. – Не смей трогать. Открой мою сумку, возьми из запасного кармана. На рынке должны поменять по хорошему курсу. Полчаса погуляй... пожалуйста, - последнее слово она вытолкнула изо рта, кажется, вместе с остатком самообладания. – Возьми сестру и смотри не заблудись! Иди, иди ради бога! Он, конечно, не взял ни одного цента из маминого кошелька. Просто, как будто шёл болтаться на свою набережную, перевязал крест-накрест мягкую ткань бледно-зеленого цвета на животе, усадил Анжелу и, совсем разбитый, побрёл на улицу. Мгновенно цвета перестали быть яркими и праздничными, проявилась гниль из труб и подворотен, не вынюханная ранее. Не оборачиваясь, едва поднимая ноги, мальчик шёл куда глаза глядят и старательно пытался затянуть назад набежавшие на веки солёные капли. Мысль, что маме кто-то хамит, а у него нет сил и даже права помешать, сжирала душу заживо. Кого можно попросить об утешении? Весь мир, чужой и незнакомый, казалось, уставился на него: что будешь делать? - Эй! – бодрый женский голос выдернул его из тоски, и Марк понял, что оказался на рынке: под крышей палатки стояла румяная смуглая тётенька в фартуке. – Что ты тут один? Потерялся? Дорогу назад он, конечно, помнил, о чём и сообщил, но таким потерянным внутри ему быть ещё не приходилось. - Наверняка знатно нашалил, - решила торговка, приманивая его в тень. - Ну-ка возьми, не то перегреешься. В её руке оказалась стеклянная бутылка с пряно пахнущей белой жидкостью. Моргнув, мальчик разобрал надпись на прилавке – йогурт. Скорее всего, какой-то местный рецепт. Аромат был такой манящий... - Какие деньги, ради Бога? Бери так! – отмахнулась женщина, когда Марк показал пустую ладошку. – Ступай во-он туда, там мой сват даст тебе ещё фруктов. Подумай хорошенько над своим поведением и никогда больше не обижай маму! Понял? То-то же, понял! Про фрукты он разобрал гораздо позже, вспоминая этот день на новом месте, но полушутливый приказ не обижать маму впечатался крепко уже тогда. Марк уселся на разрушенную стенку, болтал ногами, с удовольствием пил из бутылочки, разложил старый найденный в кармане кораблик из "Труда", чтобы вытереть сестре подбородок – ей йогурт по вкусу не пришёлся – и дал себе обещание никогда-никогда не говорить с мамой о том, что сегодня с ними случилось. И про Димитриса. И про свою удушающую тоску… Солнце в тени не пекло так сильно, люди сновали туда-сюда, кричали птицы, и ему стало почти совсем хорошо.

***

-...как мы прилетели, как мама нашла место в больнице и комнату от специальной организации, я не помню, - Хоффман отставил пустую бутылку к ведру. Они уже успели выпить половину ящика газировки, и теперь нужно было думать, где в семь утра взять в машину новый освежитель. – Но мороженого с тех пор почти не ел. Даже здесь, когда мама в первый раз получила премию и притащила целое ведро, всё поделил на две части, не на три. Не полезло. - Чёрт, если бы я знал, взял бы позавчера что-то вместо сорбета на сладкое, - Питер явно был под впечатлением от рассказа. – Ты из вежливости ведь ел? Сообщай в другой раз. - Знаешь, - новая бутылка щёлкнула крышкой, - когда мы его с тобой ели, я как-то забыл. Не думал про тот день. Агент готов был поклясться: ни у одного из любовников, произносивших три заезженных слова, неважно, в постели или по телефону дежурно, это не звучало так искренне, как сейчас признался ему Хоффман.

***

Лори сама не заметила, как уголки её губ поползли вверх. Ей казалась жутко болезненной фраза Марка про "до Пилы", и сейчас, отслеживая быстро записанные воспоминания, девочка начинала наконец понимать грани этой боли. Сперва неловкая, потом ставшая, очевидно, в радость забота друг о друге так трогала, так впечатляла - как можно было поверить этим страницам, зная конец сказки? Голова загудела. Лори перелистнула страницу и решила, что на ней пока и остановится: нужно было ещё дать глазам отдохнуть. Но, как это всегда бывает в играх, так не думал материал. Запись за одно из первых чисел января первого года сообщала: "После работы случайно встретил Анну в кофейне. Поговорили, никто не сжимал зубы. Её мечта не сдвинулась с места, но кто знает, вдруг шанс есть – она попала замуж. Чёрт, даже мне что-то от судьбы досталось, правда, с ноги, но под такое и жопу не жаль подставить. Её Мэтт, без личной неприязни, какой-то сопляк, раньше она таких не видела выше подошвы. Не всем достаются (я этим теперь горжусь?) такие, как мне... Надо выпить. Чувствую, я ещё не раз буду тратить время на пустые размышления. Питер приезжает в десять. Сегодня он, кажется, без тачки, значит, ещё опоздает…". Лори почувствовала, как что-то провалилось внутри. Она захлопнула тетрадь, выдернула планшет, снова открыла страницу Анны в сети и загрузила фото с ребёнком. Конечно, ему здесь месяца три, ничего не разобрать! Страницы Джекки не существовало. Мэтт всё ещё был перечёркнут, аккаунт Анны - заброшен. И ни одного следа никого из семьи... Лори сжала пальцы в замок, выдохнула и резко распахнула дверь. Адреналин бился в крови даже сильнее, чем когда она впервые училась пересекать препятствия и проезжать трамплины на мотоцикле. - Хоффман! - Он спит, - спокойно сообщили ей из угла. Гордон снова сидел у себя за столом и рассматривал какие-то рентгены. – Ночь за рулём и до этого ещё одна ночь в поисках нужного плохо способствуют сохранению бодрости. Мне совершенно всё равно, но, может, не стоит сейчас его дёргать? Марк действительно крепко беззвучно спал на том самом диване, на который Лори несколько часов назад и упала, теряя сознание. Что же, подумалось ей, в этой цепи все звенья сомкнуты... - Можешь спросить меня, - как-то слишком приветливо звучал его голос, подозрительно участливо, что ли. – Не думаю, что речь пойдёт о механизмах. Ими занимался как раз кто угодно кроме меня. - О механизмах, но человеческих взаимодействий, - кивнула Лори, останавливаясь у стола. – Скажите, пожалуйста, м-мистер... - Просто док, - разрешил Гордон, - тебе можно. Не вздумай меня бояться, пожалуйста. Я никогда не позволял себе испытывать несовершеннолетних, если это важно. - Вы действительно были знакомы с моим отцом и его семьёй? Как давно? – выпалила девочка. Ей захотелось слиться со стеной, когда хирург поднял глаза. Красивые, интересного цвета, но будто опустошённые. Выдутое стекло. Он вроде бы почти улыбался, только взгляд ничего не выражал. - В восемьдесят восьмом году мисс Вайс, твоя бабушка, пришла ко мне на приём ещё в старую клинику, - он похлопал по стулу рядом с собой. – Не стесняйся, сядь, ты пока не стабилизировалась и можешь опять потерять сознание. Как ты понимаешь, её привёл сын... - почему-то он прервался и молчал несколько секунд. – Одна из немногих историй, где у твоих родственников всё закончилось хорошо: опухоль оказалась совершенно безвредной. Но твой отец выразил мне большую благодарность, а в моём окружении не появилось на тот момент серьёзных людей, с кем можно было не только о серьёзном поговорить, я ещё не оброс связями... в общем, с тех пор мы стали кем-то вроде приятелей. Оба постоянно заняты, уже успевшие устать. Люди на подобном неплохо сходятся. Собственно, и этого – он махнул в сторону Марка, - Питер выбрал по тому же принципу. Впрочем, ты, наверное, уже дочитала до их знакомства? Лезть не в своё дело у вас тоже общая черта. Лори почувствовала, как щёки краснеют. В самом-то деле... Хотя, кажется, он не осуждал, и момент показался подходящим. - Если всё это время вы были на короткой ноге, - она подбирала слова, пытаясь не нахамить весьма солидному собеседнику, - то наверняка вам известен ответ на мой главный вопрос. Не буду ходить вокруг... Гордон наклонил голову, слушая, и в его взгляде будто бы появился интерес. - Моя биологическая мать – Анна Темпер?