happiness as punishment

День, когда мы переехали в Колумбию, был полон смешанных чувств. Деньги от продажи дома позволили нам оставить позади привычный мир и начать всё заново. Но когда мы подошли к этому дому, который выглядел как из глянцевого журнала, в моем сердце вспыхнула тревога. Это место напоминало мне о мечтах, которые я когда-то лелеял, но сейчас они казались далекими и недосягаемыми. Среди зелени газона, который был так же ухожен, я невольно вспомнил, как Нат, смеясь, гонял меня по такому же типу травы, когда узнал о моем страхе перед щекоткой. Смешанные чувства охватили меня: отвращение к тому, что эти воспоминания стали лишь призраками, и внутренняя печаль от того, что я скучал по Натаниэлю, нет это лишь иллюзия, я рад что ушёл и бросил его, я тоскую я по прошлому дому, не по этого гнусному предателю. Я пытался отбросить дурные мысли, погрузившись в окружающий мир. Но чем больше я старался, тем сильнее накатывала волна тоски. Мама постучала в дверь, но тишина, царившая вокруг, была удушающей. Спустя пять долгих минут, наполненных напряжением и ожиданием, дверь наконец открылась. На пороге стояла женщина с холодным взглядом. Я и Аарон обменялись недоуменными взглядами — кто она? — Что ты здесь делаешь? — произнесла она с явным недовольством, словно мы нарушили ее покой. — Да ладно! Я имею такие же права на этот дом, как и мой брат, Лютер! — ответила мама с отвращением в голосе. Я почувствовал, как в воздухе повисло напряжение. В этот момент к двери подошел мужчина — Лютер. Его взгляд скользнул по нам с каким-то странным отвращением, как будто он увидел нечто неприятное. — Проходите, — произнес он, и его голос был полон скрытой агрессии. Как только мы переступили порог, он громко закричал: — НИКОЛАС! Эта семейная привычка орать имена друг на друга с таким пренебрежением заставила меня поёжиться. Я закрыл уши от звука, который казался мне одновременно смешным и угнетающим. Аарон, уловив мой шёпот, издал тихий смешок, но его никто не услышал из-за громких шагов, доносящихся с верхнего этажа. Вскоре перед нами появился парень — он был похож на женщину, открывшую нам дверь, но в его глазах читалось негодование и даже некая осторожность. Эндрю заметил, что он выглядел старше нас на пару лет. — Это мой сын, Николас, — представил Лютер , но в его голосе слышалась нотка холодности. —Здравствуйте, — произнес Николас, слегка склонив голову в поклоне, его голос звучал с ноткой осторожности, словно он боялся нарушить хрупкую атмосферу. — Да, да, мы останемся здесь на неделю. Как только найду подходящий дом, так сразу и уедем, — ответила мама, помахав рукой с явным пренебрежением, будто отмахивалась от назойливой мухи. В её голосе слышалась усталость, а в глазах — тень раздражения. — Как скажешь. Николас, покажи Тильде и близнецам комнату, в которой они будут жить, — произнёс Лютер с холодным спокойствием и, не дождавшись ответа, исчез в коридоре, уводя за собой женщину с отстранённым выражением лица, словно она была частью этого дома, а не его обитательницей. Поднимаясь на второй этаж, я чувствовал себя как рыба на суше. Атмосфера здесь была натянутой, как струна, готовая лопнуть в любой момент. Вокруг витал какой-то невидимый дискомфорт, который заставлял меня нервничать. Вспомнив о доме Весни...., я почувствовал, как внутри меня закипает раздражение. Вот ведь придурок! Он смог завладеть не только моим вниманием, но и поселился где-то глубоко в моих мыслях, словно паразит. Если бы я только знал заранее, к чему всё это приведёт, я бы не раздумывая вмазал ему по его м̶и̶л̶о̶м̶у̶ отвратительному лицу и отправил в закат. Я мотнул головой и слегка ущипнул себя за руку — это было необходимо, чтобы понять: всё это происходит наяву. Решив осмотреться, я медленно шагал по коридору, прислушиваясь к шёпоту своих мыслей. Они были полны противоречий: страх смешивался с любопытством, а ненависть — с притяжением. Каждый шаг давался тяжело, словно я пробирался через вязкую субстанцию неопределённости. Внутри меня бушевали эмоции. Я не понимал, что происходит, но ощущение надвигающейся бури не покидало меня. Я был на грани — между желанием убежать и стремлением остаться. Я снова мечтаю вернуться в Балтимором, к Нату. Да, он был предателем, но в то же время — самым милым, понимающим и заботливым человеком, которого я когда-либо знал. Время, которое я провёл с ним, было наполнено теплом и нежностью, и теперь, когда я оглядываюсь назад, мне так не хватает его успокаивающего взгляда и объятий, которые дарили мне ощущение безопасности. Если бы у меня была возможность снова встретиться с ним, я бы сделал всё, чтобы понять его. Я бы узнал правду о его поступках, о том, что заставило его предать меня. Если бы он действительно оказался предателем, я бы нашел способ простить его и попытаться понять его мотивы. А если бы он не был таким, каким я его представлял, я бы стоял перед ним на коленях, извиняясь до тех пор, пока в его глазах не появится та же нежность и тепло, что когда-то согревали мою душу. Но сейчас я возвращаюсь к реальности и чувствую, как внутри меня разгорается тоска и печаль. Как будто у меня на душе кошки скребут, а холод проникает в самую глубину. Даже самая теплая одежда не может укрыть от этого внутреннего холода. Я ощущаю, как напряжение сжимает моё сердце, и каждый вдох даётся с трудом. Мысли о Ниэле терзают меня, словно острые иглы, заставляя вспомнить все моменты счастья и боли. Мой разум заполняют образы: его улыбка, его голос, который звучал как музыка. Но вместе с этим приходит осознание потери — той бездны, которая образовалась между нами. Я не могу избавиться от чувства предательства и недоумения. Почему всё так сложилось? Почему именно сейчас? Каждая минута без него кажется вечностью. Я мечусь между надеждой и отчаянием, между желанием вернуть всё обратно и страхом того, что это невозможно. Внутри меня бушует буря эмоций: страх потерять его навсегда и глубокая печаль от того, что даже если он вернётся, всё уже будет не так, как прежде. Я хочу обратно к Ниэлю. Я хочу снова ощутить ту связь, которая когда-то нас объединяла. Но как же сложно найти путь к этому... Мои мысли, словно запутавшиеся нити, прервал неожиданный голос Николаса. Он открыл дверь и, с легкой улыбкой, произнес: — Это ваша комната. А ваша мадам прямо напротив. Если вам что-то понадобится, не стесняйтесь обращаться ко мне. И, кстати, зовите меня Никки — Николас звучит слишком формально и холодно. Я кивнул. Аарон, который стоял рядом, мягко подтолкнул меня в сторону комнаты. Я почувствовал, как его рука слегка дрожит, и это добавило напряжения в воздухе. Мы перешагнули порог, и я ощутил, как сердце забилось быстрее — не от волнения, а от предчувствия чего-то неприятного. Комната встретила нас тишиной, которая словно нависла над всем происходящим. Стены были окрашены в бледный голубой цвет, но в этом оттенке таился какой-то мрачный подтекст. Я огляделся, стараясь найти хоть что-то знакомое, но все казалось чуждым и пугающим. В углу стоял старинный шкаф, его двери чуть приоткрыты, как будто он ждал, чтобы кто-то заглянул внутрь и обнаружил давно забытые тайны. — Ты в порядке? — спросил Аарон, его голос звучал тревожно. Я заметил, как он нервно теребит край своей футболки, и это вызвало во мне желание успокоить его. Но как можно успокоить кого-то, если сам находишься на грани паники? — Да... всё нормально, — ответил я с натянутой улыбкой, хотя внутри меня бушевали смятение и страх. Мы оба понимали, что это место домом нам никогда не станет. Здесь витали воспоминания, полные боли и утрат. Аарон шагнул ко мне ближе, его глаза искали поддержки в моих. Я почувствовал его тепло рядом и вдруг осознал: несмотря на всю тревогу, именно он был моим якорем в этом море неопределенности, ведь кроме него у меня теперь больше никого нет. — Нам нужно быть осторожными, — произнес я тихо, и в этот момент в воздухе повисло напряжение. Словно кто-то невидимый наблюдал за нами из темноты. Аарон кивнул, и мы оба поняли: это только начало нашего пути в этом странном и пугающем месте. Первые несколько дней пребывания в этом странном доме были удивительно спокойными, хотя и не без своих нюансов. Мама уходила на долгие часы, оставляя нас одних, и это создавало атмосферу неопределенности. Лютер и его жена казались либо совершенно равнодушными к нашему существованию, либо пытались навязать свои правила, словно сектанты, проповедующие свою веру. Их холодные взгляды и настойчивые советы вызывали у меня внутреннее сопротивление и недовольство. Никки же оказался настоящим вихрем — гиперактивным, светлым, полным любопытства и, что уж скрывать, слишком громким, когда родители исчезали из поля зрения. Его энергия была заразительной, но иногда я чувствовал себя подавленной под напором его оптимизма. По ночам он приходил к нам, и мы стелили одеяла на полу, создавая уютный уголок для просмотра мультфильмов. В эти моменты время словно останавливалось. Мы смеялись, делились тайнами и чувствами, а потом засыпали почти в обнимку, как когда-то с Ниэлем — с тем самым Ниэлем, который оставил в наших сердцах глубокую рану. Но с каждым днем я все больше ощущал внутреннее смятение. Воспоминания о Нате не отпускали меня, они накатывались волнами, вызывая бурю эмоций. Я пыталсь отвлечься, но тень его отсутствия преследовали меня в каждом мгновении. Никки был хорошим кузеном, но его светлое присутствие лишь подчеркивало мою собственную тьму. Среди этой кажущейся идиллии нарастало напряжение: Лютер и его жена становились все более настойчивыми в своих попытках контролировать нас. Их правила казались абсурдными, но в то же время я чувствовал, как они постепенно затягивают петлю вокруг нашей свободы. Каждый их взгляд полон осуждения, каждое слово — намека на то, что мы не вписываемся в их идеальный мир. Я мечтал о том времени, когда мы были вместе с Натом, когда смех был искренним, а заботы — далекими. Теперь же каждое утро начиналось с тревоги: что еще они могут придумать? Как долго мы сможем скрываться под маской спокойствия? Эти мысли терзали меня, словно острые иглы. Как и обещала, мама нашла дом, в котором мы сможем жить на оставшиеся деньги с продажи нашего старого жилья. Но, глядя на неё, я с Аароном начали сомневаться: действительно ли эта женщина когда-то была нашей матерью? Раньше она была воплощением элегантности — её платья и легкие костюмы подчеркивали не только красоту, но и уверенность в себе. Её блонд искрился на солнце, словно золотые лучи, а черты лица были настолько очаровательными, что их можно было бы запечатлеть на холсте. От неё всегда исходил сладковатый аромат, который навевал воспоминания о летних днях и беззаботной юности. Этот запах занимал второе место в нашем сердце после аромата Натаниэля — его присутствие всегда окутывало меня мягким облаком, от которого хотелось просто потеряться в его объятиях и нюхать его бесконечно. Но сейчас всё изменилось. Мама, которую мы знали, словно растворилась в тени. Она стала похожа на женщину, которая забыла о себе, о своей жизни, о том, что значит быть женщиной. Её волосы больше не сверкали — они превратились в нечто грязное и тусклое, темно-серый комок, который лишь напоминал о былой красоте. Одежда, когда-то стильная и утонченная, теперь выглядела так, будто её носила безработная женщина из хрущоб. Мы наблюдали за ней с тревогой и недоумением: как могла жизнь так резко изменить человека? Внутри нас росло напряжение. Мы чувствовали, как что-то сломалось — связь между нами и мамой ослабела, как натянутая струна, готовая порваться. Мы задавались вопросами: где та женщина, которая вдохновляла нас своей силой и грацией? Почему она позволила себе стать тенью самой себя? Каждый день её состояние вызывало в нас всё больше волнений и страха за её будущее. Аарон шептал мне на ухо: «Что происходит? Почему она не борется?». И я не знал, что ответить. Мы оба чувствовали себя потерянными в этом новом мире, где мама больше не была нашей опорой. Каждое утро мы просыпались с надеждой увидеть её прежней, но вместо этого снова сталкивались с этой угасшей фигурой, которая когда-то была нашим светом. За день до нашего уезда, когда я вернулся домой раньше Аарона, который отправился в библиотеку, я столкнулся с ужасной сценой. Лютер, с красным от ярости лицом, кричал и размахивал руками так близко к Никки, что тот, казалось, вот-вот расплачется от страха. Я схватил лежащий рядом ботинок и, не раздумывая, подбежал со спины к Лютеру и бросил его в голову. В тот момент всё внутри меня сжалось от волнения и гнева. Я встал перед Никки, который смотрел на меня с ужасом и недоумением, словно искал в моих глазах поддержку. — Ты что себе позволяешь, щенок? — рявкнул Лютер. — Я всегда знал, что ты стремный, особенно со своей верой. Но разве Бог не учит нас любить ближнего своего? — произнес я хмуро, стараясь подавить мрачные воспоминания об отце Ниэля, которые вновь всплыли в сознании. — Николас своим поведением оскверняет Бога! — продолжал настаивать Лютер, его слова были полны ненависти и осуждения. — О чем ты говоришь? Он не сделал ничего плохого! — попытался возразить я, чувствуя, как адреналин бурлит в венах. — Он поцеловался с парнем! Это оскверняет нашу веру и само существование Бога! — с каждым словом Лютер становился всё более раздраженным, его лицо исказилось от ярости. Я понимал, что Никки нуждается в поддержке, и старался не выдавать своего удивления этой новостью. — Это его выбор! Если он любит парня, так пусть любит! Если он с ним счастлив — это главное! — произнес я, стараясь говорить уверенно и спокойно. — Как ты смеешь?! — крикнул Лютер, занеся руку для удара. Я не шевельнулся от угрозы, в то время как Никки чуть не потерял сознание от страха. Внутри меня бушевали эмоции: гнев на Лютера за его жестокость и страх за Никки. — Я всегда считал тебя худшим дядей на свете! И дядей я тебя вообще никогда не считал! — с этими словами я схватил Никки за руку и, полон решимости, увел его из дома. За спиной раздался крик Лютера: — Николас больше не мой сын! Слова Лютера резали воздух, как нож. Я чувствовал, как сердце Никки бьется в унисон с моим собственным — полным страха и отчаяния. Мы выбежали на улицу, где холодный ветер обжигал наши лица. Я не знал, что делать дальше, но одно было ясно: мы должны были уйти от этого ада. Внутри меня бушевали смятение и гнев — как можно было так легко отвергнуть собственного сына? Но сейчас важнее было другое: мне нужно было защитить Никки, дать ему понять, что он не одинок. Выйдя из дома, я будто сам вышел из себя. Свежий воздух, проникающий в лёгкие, не мог унять волну тревоги, которая накатывала на меня волнами. Никки, мой многострадальный кузен, все время оглядывался, словно боялся, что отцовский призрак выскочит из-за угла, чтобы продолжить свою бесконечную лекцию о Божьей обиде. В его глазах таилась бездна страха, и я не мог не заметить, как он сжимает целюсть или хватался за свои волосы, сразу же их отпуская, словно пытаясь удержать внутри себя всю ту бурлящую реку эмоций, которая вот-вот вырвется из берегов. Каждый наш шаг отдавался в моем сердце тяжёлым грузом. Внутренний голос кричал: "Как же помочь ему?" Я торопился в магазин, искал отвлечение. Мысли кружились в голове неумолимо. В магазине я поспешил к салфеткам, ведь знал: если Никки не успокоит свои слезы, он затопит улицы крокодилими слезами. Найдя нужный товар, я вдруг вспомнил о мороженом. Стресс требует компенсации, и что может быть лучше сладкого утешения? Я взял несколько упаковок, ведь заедать переживания - это мой маленький ритуал. Расплатившись на кассе, я вернулся к Никки и передал ему салфетки. Его лицо немного осветилось, но в глазах по-прежнему читалось смятение. Мы направились в тихое местечко парка, который находился всего в нескольких шагах от магазина. Я чувствовал, как напряжение нарастает в воздухе, словно перед грозой. Садясь на скамейку под раскидистыми деревьями, я заметил, как Никки нервно теребит край своей футболки. "Что происходит в твоей голове?" - хотел спросить я, но слова застряли в горле. Вместо этого я просто протянул ему мороженое, надеясь, что сладость поможет ему хоть немного отвлечься от терзаний. Но в этот момент тишина парка казалась удушающей. Вокруг нас царила идиллия - птички щебетали, ветер шептал нежные слова, а солнце ласково грело наши лица. Но внутри меня бушевал ураган эмоций: страх за Никки, беспокойство о том, как помочь ему справиться с этим грузом, который он несет на своих плечах. Я чувствовал себя беспомощным наблюдателем за его внутренней борьбой. Я хотел кричать, бежать, укрыться от этого безумия, хотел вернуться в Балтимор, к Ниэлю. Он бы подсказал что делать или же успокоил своей мягкой улыбкой или теплыми обьятиями и нежными поцелуями в макушку. Но все, что я мог сделать, - это сидеть рядом и молиться, чтобы мороженое хоть немного ослабило его страдания. — Что случилось? — спросил я, медленно потягивая мороженое, наслаждаясь его сладким вкусом, который, казалось, мог затмить все горести. — Ты же слышал моего отца, — произнес Никки, вытирая лицо салфетками, как будто пытался стереть с него все переживания. Его голос дрожал от эмоций, и я почувствовал, как в груди у меня зашевелились беспокойные чувства. Я откинулся на скамейку, глядя на ясное небо, без единого облачка. Погода была идеальной — словно сама природа пыталась отвлечь меня от мрачных мыслей. Это напоминало мне о теплой улыбке Ниэля, способной одним своим присутствием поднять настроение. Его глаза были почти такого же цвета, как и небо, но гораздо более глубокими, как океан, полный тайн и неизведанных глубин. Я помотал головой, пытаясь прогнать мысли о нем и зажевывая большой кусок мороженого, чтобы унять боль, которая каждый раз накатывала при воспоминании о нашем расставании. Может быть, не стоило так резко поступать? Может, стоило просто выслушать его? Но страх и гордость сковывали меня. Никки прервал мои размышления, его голос наполнился страстью: — Я был в школе, когда началась неделя обмена учениками. Я попал в этот список и поехал в соседнюю школу, которая находилась в другом городе. Там у меня был куратор — парень моего же возраста, который просто взял меня под свое крыло и помогал с каждой просьбой. Он был невероятно красив: его загорелая кожа и светлые волосы сверкали на солнце. Спустя пару дней мы узнали друг о друге больше, чем многие пары, которые находятся в браке больше пяти лет. Никки замер на мгновение, его глаза блестели от воспоминаний, и я чувствовал, как его эмоции захлестывают его. — В один из дней после школы он отвел меня на утес. Это место было просто завораживающим: природа вокруг была настолько прекрасна, что казалось, будто я попал в сказку. И он на фоне всего этого выглядел как бог. После месяца ухаживаний, когда наши чувства разгорелись до предела, мы наконец начали целоваться. Его прикосновения дарили мне такие эмоции, что казалось, будто весь мир вокруг замирает. Я чувствовал себя живым, как никогда прежде. Он вздохнул, и я заметил, как его лицо потемнело от воспоминаний — словно облака затянули его внутренний горизонт. — Но сегодня днем мой отец узнал о нашем романе... И ты сам знаешь, что произошло дальше. — А как его зовут? — спросил я, хотя внутри меня уже зарождалась тревога. То, что описывал Никки, было удивительно похоже на то, как я ощущал себя с Ниэлем. — Эрик. Эрик Клозе. Мы видимся каждую неделю, — произнес Никки с мечтательным взглядом, словно сам не верил в то счастье, которое нашел. В его голосе звучала нотка надежды и нежности, но также и страх потери. Прошла минута молчания. Я почувствовал, как напряжение в воздухе стало почти осязаемым. Вдруг Никки с лукавой улыбкой подмигнул мне: — Во время рассказа я заметил твою реакцию... Неужели у моего маленького кузена тоже есть любимый мальчик? Сердце забилось быстрее. Волнение смешивалось с тревогой...