Омега, альфа, Тессеракт

Спален в домике было две, как и ванных, но Брок, зная, что Роджерс не будет настаивать, пришел в его спальню сам. Просто натянул пижамные штаны, взял подушку и пришел.  Роджерс просматривал что-то на планшете и, казалось, удивился, увидев Брока.  — Я когда-то обещал спать в твоей постели. Не вижу смысла менять положение вещей.  Роджерс молча откинул одеяло и после смотрел, как Брок укладывается.  — Мне это напоминает анекдот, — устроившись, заметил Брок.  — Смешной?  — Не особо.  — Тогда не надо. В жизни и так хватает несмешных вещей, чтобы рассказывать еще и несмешные анекдоты.  — Ну вдруг только мне не смешно? Роджерс отложил на тумбочку планшет, погасил ночник со своей стороны и улегся лицом к Броку. Между ними было дюймов пятнадцать, и некоторое время они молча смотрели друг на друга в полумраке чужой спальни на берегу океана. Брок вспоминал их две крошечные комнатки в бараке и как он мыл Роджерса в большом корыте, а тот задыхался от желания, пылал каждую минуту, прижимаясь всем телом. Тогда все сложное казалось простым. Теперь все было с точностью до наоборот.  — Что сильнее — моя убийственная харизма или та жалкая химия, которой мы оба накачаны, пусть и в разной степени? — спросил у Роджерса Брок.  — Моя харизма не в счет? — поинтересовался Роджерс. — День, когда я перестану на нее вестись, прошу считать официальным днем моей смерти.  Роджерс фыркнул и сократил между ними расстояние до нуля.  Они целовались как в первый раз, которого по-настоящему у них и не было — так, чтобы с неизвестным результатом, на авось, но с надеждой на продолжение.  Роджерс никогда не отличался терпением, и когда он вжал Брока в себя, собственнически прихватив за задницу, Брок застонал, как хотел когда-то — не боясь показать слабость, выпасть из образа альфы, прикуривающего на фоне устроенного пожара. Он понял вдруг, что всегда сверялся с некоторым образом, в который вошел тогда, в сорок третьем, когда Роджерс был больным и слабым.  Защитника. Опоры. Стены, за которой не страшно. Решалы. Человека, способного нести ответственность за более слабого (как ему и положено природой) омегу.  В том сорок четвертом, из которого он вернулся сегодня, Роджерс тоже нуждался в нем, в его способности решать проблемы и брать на себя ответственность. Вести. Снять с плеч хотя бы часть груза.  Сейчас, в этом домике на две спальни они с Роджерсом были равны. Между ними не было неразрешимых проблем. Брок не был в гоне, а Роджерс — в течке, у них было что есть и где спать.  Они наконец-то могли быть вместе просто потому, что не хотели быть порознь.  Броку нравился запах Стива. Сейчас чуть приглушенный и в то же время — более зрелый, более близкий, что ли. В кои-то веки не стояла задача быстрее облегчить страдания или успеть до ночной смены. Потому что впереди ночь, день и так семь раз — целая неделя, самый длинный отпуск на памяти Брока.  — Ты надеешься перебить подавители? — с усмешкой спросил Роджерс, пока Брок выцеловывал на его шее узоры.  — Зачем? Не, ну то есть, если это случится, я, конечно, найду, как решить вопрос, но если нет... Мне слишком нравится целоваться и без возможности немедленно присунуть тебе, чтобы просто лечь спать.  — Я вообще мало сплю, — Роджерс обнял его и вдруг перетянул на себя, укладывая сверху. — И мне вдруг пришло в голову, что все разы, которые мы были вместе за исключением, пожалуй, последнего, все происходило или в темноте, или наспех, или я был так занят собственными ощущениями, часто болезненными, что практически не видел тебя. Буквально. Так, чтобы видеть именно тебя, а не твои функции, способные решить мои проблемы.  — Интересное название члена, — поддел Брок, и Роджерс, улыбнувшись, взлохматил ему волосы.  — Если бы в таких делах все можно было бы решить наличием члена, притом рандомного, все равно к кому приделанного, то жить было бы проще. Но и бессмысленнее. Взаимозаменяемость хороша только в сложной технике. И то, чем она сложнее, тем менее взаимозаменяемы ее части.   — Только тебе могла прийти в голову подобная метафора, — хмыкнул Брок. — Но я все равно собираюсь поцеловать тебя везде. Вообще везде, вне зависимости от того, способны мы как зубчатые колеса осуществить зацепление по идеальной эвольвенте или нет.  — С эвольвентой у нас определенные трудности, — заметил Роджерс. — Вернее, это у меня трудности, — подумав, поправился он, потому что да, Брок никогда не мог оставаться равнодушным к Роджерсу, на котором кроме шелковых пижамных штанов не было ровным счетом ничего.  — Мы что-нибудь придумаем, детка. Обещаю, как профессиональный решатель наших постельных проблем.  — Но первый раз проблема в недостатке, а не в избытке... желания их иметь, эти проблемы.  — Спорим, к утру ты будешь просить пощады?  — Я? Пощады? Да ты хоть знаешь, с кем связался? Я могу так весь день!  — Но сейчас ночь, — Брок куснул его за шею, безо всяких клыков и релизов, просто потому, что мог. — Дай мне попробовать тебя. Без тычков в спину и ударов острыми пятками по почкам.  — Я бил тебя по почкам?  — О, еще как, если я двигался недостаточно... правильно, не так, как было нужно одному требовательному маленькому засранцу.  — Никогда не считал себя требовательным, — отозвался Роджерс, ничего, похоже, не имевший против остальной части характеристики.  — Это большая ошибка, — усмехнулся Брок, целуя его пальцы, поглаживавшие по лицу. — Более требовательного омегу было бы сложно найти при всем желании.  — Да? — Роджерс задрал бровь, и Брок тут же ее поцеловал. — Мне казалось, я совсем в таких вещах не разбираюсь, а потому без особых запросов.  — Боюсь подумать, что такое запросы в твоем понимании. Сто раз за ночь? В такт с девятой симфонией Бетховена?  — Что? Ну не все так плохо. — Я не сказал, что это было плохо, — заверил его Брок. — Просто слухи о возможностях альф вне гона, которые до тебя дошли, наверняка сильно преувеличены.  — Вообще никогда не слышал никаких слухов. Просто был уверен, что если именно этот альфа спровоцировал мой организм на такие глупости, как попытки размножиться, то он даст мне все, что нужно. И он мне это дал. Ровно так и столько, сколько мне это было нужно. В каждый из раз, когда это требовалось.  — В этом времени, после разморозки, у тебя уже было?  — Откуда, по-твоему, у меня третья метка? — ухмыльнулся Роджерс и, не давая Броку ответить, перевернул их, легко подмяв большого и сильного альфу под себя, скользнул под одеяло и без лишних разговоров взял у Брока в рот.  И в этот момент Брок вдруг понял, что тот никогда, ни разу за то время, что они были вместе, так не делал. Вообще никогда. Это Брок обычно вылизывал его с ног до головы, если состояние и уровень нетерпения позволяли, но никогда наоборот.  От неожиданности и остроты впечатлений Брока выгнуло, он инстинктивно вцепился Роджерсу в волосы, но потом отпустил, изо всех сил пытаясь не быть с ним грубым, но Роджерс будто нарочно просунул ладони Броку под задницу и толкал его себе в рот, в горло, умудряясь сжимать губы на чувствительном кольце будущего узла и даже проводить по нему языком.  Из Брока будто живьем высекли искру, и он вспыхнул ярко, сорвался на крик, но потом прижал все-таки к лицу подушку. Но Роджерса такой расклад не устроил, а потому подушку он отобрал и сбросил на пол.  И правда, они не в сороковых, где со всех сторон за стенкой соседи. Их домик стоял на приличном расстоянии от ближайших строений, к тому же окна были закрыты.  — Хочу слышать тебя, — Роджерс неотвратимо навис сверху и до боли впился в губы, будто вся ярость от невозможности нормально заняться любовью клубилась в нем, до поры не находя другого выхода, кроме вот такой почти грубости, с которой он терзал любовника.  Роджерс сейчас был похож на альфу. Брок никогда не видел его таким — доминантно-требовательным, не податливо-принимающим и нуждающимся, а готовым взять свое едва ли не силой.  У Брока внутри перегорели к чертям все предохранители, отвечающие за распределение ролей. Если бы Роджерс сейчас захотел бы (и смог) его трахнуть, Брок вообще ничего не имел бы против.  Даже если бы тот был альфой, хотя Брок после двух неудачных экспериментов зарекся связываться с существами своего пола, как с мужчинами, так и с женщинами — удовольствия от них оказывалось значительно меньше, чем можно было ожидать.  Но Роджерс жег собой, как живым, теплым огнем, и Брок, почти слетев с катушек и позабыв обо всем на свете, трахал его в рот, не в силах смотреть на эти растянутые вокруг его члена губы и глаза — темные, пьяные.  Это было кайфом в чистом виде — там, в прошлом, он будто боялся сломать своего уязвимого омегу, а потому не позволял себе лишнего. Сначала из-за хрупкости здоровья досывороточного Роджерса, а потом... Потом Роджерс перестал быть хрупким только снаружи, но остался отчаянно нуждающимся в альфе внутри.  Как бы двусмысленно это ни звучало.  Теперь же Брок нуждался в нем, как ни в чем и никогда, по коже одна за другой катились горячие волны, это было странно, особенно с учетом фармы, выравнивающей фон, но черт с ним, с фоном, лишь бы Роджерс... — Черт, черт, детка, сожми там, где... Черт, да, господи-боже!  Где Роджерс научился творить такое своим блядским ртом — об этом Брок подумает как-нибудь потом, не тогда, когда кончает ему в горячий рот и воет от остроты чувств в узле, накрепко сжатом огромной ладонью.  Роджерс его целовал, он был вкусным все равно, несмотря ни на что, и так верно сжимал ладонь, так классно ее поворачивал, подстегивая кайф, что Брок в какое-то мгновение думал, что у него остановится сердце, но Роджерс его целовал, и Брок просто не имел права умереть.  — Кажется, у нас проблемы, — прохрипел Брок, когда член и не подумал падать, даже когда узел сильно уменьшился.  — Да? А по мне, так они как раз решились, — Роджерс прижал его ладонь к своему члену, прямо через тонкую ткань штанов. Тот был вполне себе живым и даже твердым. Не таким, чтобы от живота не отогнуть, но прогресс явно был.  — Твои стоны настоящий афродизиак, — на ухо Броку признался Роджерс. — Ни разу не слышал, чтобы ты был таким... громким.  — Ты ни разу не делал со мной ничего подобного. Только я с тобой.  — Я исправлюсь, — Роджерс длинно лизнул его шею, словно зализывал метки, которых, конечно, у Брока не было. Во всяком случае, пока. — Сыворотка решила, что тебе надо потрахаться? — Брок стянул с него штаны и полюбовался все увереннее себя чувствующим членом Роджерса.  — Странно, что вообще удалось подобрать подавители, сыворотка обычно выжигает все лишнее и мешающее нормально функционировать. Алкоголь, наркотики, обезболивающие — все сгорает максимум за пару часов. Так что да, похоже на то, что решила.  Волна жара снова прокатилась по спине, и Брок невольно выгнулся от возбуждения, и эта странность, конечно, не укрылась от Роджерса.  — Что-то не так?  — Я странно себя чувствую. Будто муравьи под шкурой африканские красные. И жарко.  Роджерс, поднявшись, открыл окно и включил ночник со стороны Брока. А потом развернул к свету его лицо.  — Похоже, по поводу того, что я буду просить пощады, ты не шутил, — совершенно серьезно заметил он. — Когда у тебя последний раз был гон?  — Никогда. У меня с подросткового возраста был очень ровный фон, пока я в тебя не влетел. — Именно был. Потому что ты на меня сейчас смотришь совершенно красными глазами. Клыки тоже чуть увеличены, но пока не так заметно. И ты горячий. Не в смысле... хотя и в переносном смысле тоже, — Роджерс фыркнул и налил Броку воды из графина. — Но реально температура подскочила. И наверное, именно поэтому мое тело тоже реагирует, несмотря на подавители.  Брок притянул его к себе за бедра, жадно потерся лицом о пах, страстно желая острее ощутить его запах, и почувствовал, что сознание будто раздвоилось. Одной частью, видимо, более рациональной, он будто со стороны оценивал происходящее, а вот вторую медленно, но уверенно заволакивало красным.  Это было как бешенство, как ярость или неистовство, только ощущалось иначе. Его омега, его сладкая добыча был самым вкусным и желанным существом на земле.  — Мне так плохо, что аж хорошо, — невнятно сообщил Роджерсу Брок, потому что клыки все-таки вылезли, как им было положено.  — Я с тобой, — просто сказал Роджерс и вжал Брока лицом в свой твердый живот.