Омега, альфа, Тессеракт

Роджерс отдавался с такой страстью, так искренне наслаждаясь всем, что мог ему дать первый в его жизни альфа, что если бы Брок уже не увяз в нем по уши, то он бы однозначно сделал это сейчас. Даже если бы не знал, в кого тот вымахает. А может, именно если бы не знал, то влюбился бы еще отчаяннее в омегу, перевернувшего для него все с ног на голову. — Еще, ну же, Брок. Я в тебя верю. Брок не мог не дать «еще», если в него так верят. И они заходили на новый круг, пока Роджерс блаженно не затихал минут на пять, продолжая вцепляться в Брока, тереться о плечо лицом, целовать и подставлять в ответ шею с меткой, чтобы Брок ее зализал. От этого Роджерс сладко сжимался на узле, заставляя Брока дуреть от желания куснуть его по новой. Ему даже удалось отправить соседского мальчишку с запиской к Генри и с рисунками Стива — в редакцию, мальчишка заработал несколько центов, а Брок — два спокойных (если с Роджерсом вообще было применимо это понятие) дня и ночь, их соединяющую.  Роджерс отпускал его только в туалет. Пожрать Брок приносил в постель, не всегда даже разогрев отбивные или котлеты, и они, кое-как поев, снова попадали в какой-то особенный мир. Брок никогда и ни с кем не чувствовал себя так, как эти дни с Роджерсом. Будто его когда-то по ошибке разлучили с ним, и теперь они всегда будут вместе.  У Брока были омеги в течке, и это всегда было чуть по-другому. Эгоцентризму альфы всегда льстило «особое» отношение к нему омеги в эти дни. Кто не любит чувствовать себя центром мира, ось которого проходит прямиком через член? Кого-то, может, и напрягало, но не Брока. Он купался в ощущении нужности и обожании, но с Роджерсом было чуть не так.  В данном случае это через Роджерса проходила земная ось, вокруг которой все вращалось. Брок, трахая его, жадно смотрел на выражение лица, на приоткрытые губы, ловя каждый отголосок его эмоций, и кайфовал отчасти именно от этого — от возможности дать, а не получить. И он готов был отдать всего себя по кусочку, заслонить ото всего мира, вылюбить до блаженной расслабленности, с которой Роджерс потом прижимался к нему, прикрыв глаза. Полностью помещавшийся в руках. Горячий, как лава.  Сложно было предположить в нем такую жадную темпераментность, неутомимость и требовательность, но тем не менее дела обстояли именно так — это Брок к концу второго дня ощущал себя затраханным. А Роджерс поднялся, потянулся всем телом и пошел на кухню варить кофе. Как был — голым.  До течки он все время будто кутался в часто безразмерные шмотки, будто стеснялся своей угловатой худобы, а теперь, когда Брок уже видел его всего, исцеловал и облизал с ног до головы, эта болезненная стеснительность в нем пропала.  — Сахар закончился, — крикнул с кухни Роджерс, и Брок улыбнулся. Не только в Роджерсе пропали невидимые стопоры, на которые он становился, Брок тоже будто вышел из душной комнаты в поле, которое всегда считал минным — он никогда ни с кем не жил, тем более не на своей территории, и с Роджерсом ощущал себя слоном в посудной лавке. Или когда в сапогах по эдельвейсам.  — Я покупал вчера, посмотри в кульке под столом.  — Да не... А, нашел.  — Слепыш, — фыркнул Брок и, поудобнее подмяв подушку, прикрыл глаза. Ему бы поспать хоть пару часов до вечера — деньги сами себя не заработают. — Я с печеньем буду, — громче произнес он.  — Вроде я тебе предлагаю, — ожидаемо ответил Роджерс. — О, жаркое осталось, будешь?  — Не скисло?  — Вроде нет.  — Как-то неубедительно звучит.  — О, ну конечно, — Роджерс погремел кастрюлей. — Тебе вечно все не так. Можно картошки пожарить. И даже с беконом.  — Я сейчас встану, — пообещал Брок и тут же уснул.  Роджерс разбудил его, когда все было уже готово. И даже хлеб был, и довольно свежий, жареные яйца, сосиска, бекон, лук — прямо в сковороде, обжаренные вместе с картошкой.  — Давай, поешь, — на Роджерсе уже была рубашка с домашними штанами, он явно выходил к кому-то из соседей за хлебом. В этом диком времени нормально было прийти к кому-то и сказать: дайте хлеба, соли, молока, два яйца. И тебе давали. Но потом так же могли завалиться к тебе. И попросить что угодно: сахар, соль, кусок мыла или первенца.  Брок этого не понимал, но тут магазины закрывались рано, а заработки у людей были непредсказуемыми, того они так и жили, практически общиной с частично совместным хозяйствованием.  Жадин и халявщиков, правда, из клуба выгоняли сразу, вынося приговор, который почти не подлежал обжалованию. Исключение делали только если у таких «не членов клуба» болели дети — тогда тарелку супа, например, или пару гренок приносили просто так, по-соседски.  Вот и им соседи натаскали воды к порогу и принесли дрова. Состояние болезненного омеги ни для кого не было секретом, и даже не Розенфельд наверняка был тому виной — просто новости тут передавались воздушно-капельным путем.  — От Большого Генри, — Роджерс перебросил Броку записку. — Мне не нравится то, во что он тебя втягивает. — Мне не пять лет, чтобы меня втягивать, детка, — Брок быстро пробежал глазами записку и, хмыкнув, кинул ее на стол. — Что плохого в работе докером? Ну, кроме того, что это не преподавание в университете, конечно? — Докером? — Роджерс задрал брови и посмотрел на Брока поверх чашки. — Я думал, это иначе называется. И платят за это меньше нескольких сотен за ночь.  — Конкретно сегодня это будут десять часов очень тяжелой работы за десятку, не переживай. Хотя я бы лучше за два часа заработал две сотни способом, который и без денег доставляет мне удовольствие. И в чем я действительно хорош.  — Слово «мафия» тебе о чем-нибудь говорит?  — Говорит, малыш. И если бы я был уверен, что застряну здесь хоть сколько-нибудь надолго, то я бы нашел что-то более постоянное и безопасное. Но я не хочу оставлять тебя без денег, мой альфа-инстинкт не позволяет мне даже думать об этом. Ну и сам, — остановил он готового возмутиться Роджерса, — люблю хорошо есть и жить в тепле. Поэтому так.  Роджерс смотрел на него с неудовольствием, и Брок чуял нутром слова, которые копились в нем. Он знал все то, что Роджерс хотел сказать ему, но пока не оформил это в условно-приличные выражения, такие, чтобы донести мысль и не вступить при этом в открытый конфликт с человеком, с которым трахаться хочется больше, чем ссориться.  Пусть и ради каких-то высоких моральных принципов и железобетонных убеждений.  Но это был Роджерс, который не умел лепить пластырь на огнестрел и всегда ковырялся в открытой ране, если от этого мог быть толк.  — Я не просил... — Тебе и не надо, — перебил его Брок. — Я это все из эгоизма, ты не при делах.  Роджерс хмурился, поджав губы, а потом выдохнул и принялся колотить ложкой по стакану, размешивая сахар в чае.  — Я тебе не мамочка, — верно определил он после довольно заметной паузы.  — Хочешь гробить свою жизнь — не смею тебе мешать.  Брок, фыркнув, принялся за еду. Не смеет мешать, как же. Зная Роджерса, можно было смело предположить, что решимости молчать у него хватит ненадолго. *** Роджерс изменился.  Вернее, несколько дней после окончания «особого периода» он еще пытался вести себя как раньше — Брок не настаивал на пересмотре их взаимодействия, зная, что тот терпеть не может давления со стороны и «альфячества». Но потом вечером он вдруг отобрал у Брока газету и уселся сверху. Внимательно глядя в глаза, расстегнул рубашку, погладил по животу и груди. Брок обнял его, целуя, и почувствовал, как Роджерс мгновенно расслабился, будто ему сложно было подойти сейчас и он опасался, что его оттолкнут.  — Это не была дружеская взаимопомощь, — в губы ему сказал Брок. — На тебе моя метка, какие еще поводы нужны, чтобы на законных основаниях владеть мной?  — Я тобой владею? — искренне удивился Роджерс.  — По мне это так и называется. Мы живем вместе, я тебя пометил и как приличный альфа приношу всех мамонтов, до которых могу дотянуться, именно тебе, а не кому-то другому.  — И именно поэтому после течки ты ни разу ко мне не прикоснулся.  — А вот это потому, что ты владеешь мной, а не наоборот, Роджерс. Ты терпеть не можешь, когда что-то происходит без твоего решения о том, как это все должно быть.  — А ты хорошо меня знаешь, да?  — Вообще не знаю, если ты о будущем. Сужу только по настоящему.  — Официально признаю твое право спать со мной в одной постели, мистер Рамлоу.  — Официально разрешаю тебе прыгать на моем члене семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки. Даже если я мертвый от усталости.  — Ну я же не идиот. Я постараюсь растянуть тебя на подольше, — Роджерс наконец-то улыбнулся и поцеловал его. У него была хорошая улыбка — ироничная, чуть насмешливая, но добрая. Светлая, как сам Роджерс, но Брок понял, что не видел ее там, в будущем.  Что он ничего вообще там, в будущем, не видел, и дело не только в Роджерсе. А и в приобретенном здесь умении получать удовольствие от самых простых вещей вроде теплой воды после тяжелого физического труда и отдыха после бессонной ночи. В тепле своего человека рядом. В возможности получать от секса не только сиюминутное удовольствие, а наслаждаться им по-настоящему, с тем, чье удовольствие тоже важно.  По-настоящему важно, а не «чтобы дали еще раз». Хотя «еще раз» Брок был как раз не против. С Роджерсом — да.  Тот его абсолютно не раздражал, что было просто гребаным чудом, потому что характерец у этого ирландского коротышки был говно, да и у Брока не сахар, как у всех уроженцев Сицилии, неважно, в каком году они там родились.  Роджерс был очень нежным в койке. Как только Брок во время течки сбил ему первый накал, когда жадность и желание получить свое, разогнанное гормонами, делали его почти грубым, он стал нежным, как крем в пирожном, которые так любил. Правда, ирландская прижимистость периодически брала в нем верх над пристрастием к сладкому, и тогда он ворчал на Брока за расточительство. Но съедал все принесенное до крошки — оставалось удивляться, куда это все девалось, потому что он по-прежнему был кожа и кости.  — Хочу медленно, — высказал пожелания Роджерс, и Брок, приподняв его задницу одной рукой, стащил с него штаны вместе с бельем. Погладил между ягодицами, и Роджерс со стоном обнял его за шею и запрокинул голову, будто специально выставляя метку. Брок в такие моменты будто растворялся в нем. Наверное, так и должно было быть при связях не на одну ночь — Брок понятия не имел, — но каждый раз это почти пугало его. Ненадолго. Стоило Роджерсу выгнуться, принимая его член, и можно было успокоить себя тем, что эта двинутость взаимна.  — Резинки, — прохрипел Брок, но Роджерс уже со стоном насадился на член и дернул бровями, мол, не мешай, зануда.  — Кончились. Как и течка, — не открывая глаз, ответил он. — Давай же, помоги мне. Неудобно.  Брок приподнял его над собой и, шире расставив ноги, двинул бедрами, загоняя член в стонущего любовника.  Роджерс поцеловал его, кусая за губу, и задвигался медленно и как-то чуть лениво, будто прислушиваясь к себе — нравится ему просто так, без гормональной бури, или нет. И, похоже, ему нравилось. Он стонал на каждом движении — длинно и нежно, и Брок вдруг подумал, как бы это было с тем, другим Роджерсом. Который точно не смог бы устать, да и вряд ли бы колебался, прежде чем оседлать принадлежавшего ему альфу.  Представить себе того Роджерса не отдающим приказы у Брока не получалось, как он ни старался, а потому он сосредоточился на настоящем.  — Неудобно, — снова пожаловался Роджерс, и Брок, подхватив его под задницу, понес на кровать, попутно выступив из собственных штанов, коварно расстегнутых Роджерсом и теперь упавших к лодыжкам.  Он положил добычу на высокую кровать, на самый край, и, стянув и с него штаны, продолжил начатое.  Роджерс стонал, расстегивая рубашку, выгибался с такой жадностью, что Брок готов был ему дать в этот момент что угодно — хоть голову дракона на золотом блюде, лишь бы тот с выражением страдания на лице продолжал мять свои розовые припухшие соски, прижимая к груди худые колени.  Он был готов и дальше вкалывать на пределе, лишь бы было вот так. С жарким сексом, сном с теплым Роджерсом (и его ледяными ногами), руганью за пирожные, взглядами соседей. И запахом. Теплым, вкусным запахом Роджерса, которым Брок, казалось, пропитался насквозь.  Роджерс задышал чаще, по-прежнему не касаясь члена, обхватил себя под коленями (хотя неделю назад умер бы от смущения) и вдруг открыл глаза, уставившись прямо на Брока поплывшим затуманенным взглядом. Он покусывал нижнюю губу, и Брок, не выдержав, наклонился и окончательно сложил его пополам, целуя. Ноги Роджерса сами оказались у Брока на предплечьях, Брок лизнул метку — раз, другой, третий, и Роджерс закричал, притягивая его сначала за шею, а потом — за задницу, заставляя замереть.  — Ч-ш-ш, — Брок чуть отодвинулся, не давая этой жадной заднице заполучить узел. — Да погоди ты, не хватало, чтобы ты... Роджерс сжался внутри, лишая Брока последних сил к сопротивлению — чертов омега вил из него веревки, — но в этот раз Брок устоял. Потому что интернет был полон страшных картинок и рассказов о разошедшихся на узле омегах. Медицина тут и так оставляла желать лучшего — если понадобится помощь хирурга, будет вообще конец света, Брок себе не простит.  — Ну дай, — приказал Роджер и заныл одновременно от удовольствия и невозможности получить желаемое.  — Нет.  — Ну Брок, ну дет... ка... Боже, еще так... вот здесь... Брок прикусил его метку — без клыков, но чувствительно, и Роджерс кончил, утянув за собой и Брока.  Узел пришлось сжать ладонью, и это было совсем не то же самое, что тесной задницей лучшего на свете омеги, но тоже доставило.  — Ты залетишь, — отдышавшись, заметил Брок. — И мне придется нарушить течение времени, потому что я не смогу тебя оставить.  — У меня в будущем есть дети? — Брок не видел лица Роджерса, потому что по-прежнему целовал его в метку, но чувствовал, что тот улыбается.  — Понятия не имею. Мы вежливо здороваемся и говорим строго по делу.  — Представляю, как я мысленно тебя при этом раздеваю. Вспоминая шрам на плече и волосатые сиськи. Брок рассмеялся и все-таки посмотрел на Роджерса.  — Я сейчас прямо надеюсь, что это так, а не иначе.  — Не сомневайся даже. Я мысленно тебя раздеваю каждый раз, как ты попадаешься мне на глаза.  У него был сладкий рот некурящего человека (лечебные сигареты не в счет, у них был довольно приятный вкус), и Брок насладился им сполна, прежде чем расстыковаться с его прекрасной задницей.  — Если это и так, то ты ни разу мне даже не намекнул о том, что желаешь видеть меня без одежды, — ответил Брок, протягивая Роджерсу носовой платок.  — Как ты себе это представляешь? Рамлоу, зайдите ко мне. Зашли? А теперь раздевайтесь? — Роджерс очень похоже нахмурился, напоминая себя-Кэпа, и Брок снова его поцеловал.  — Ну, как-то иначе, нет? Издалека? — Рамлоу, давайте выпьем кофе сегодня вечером у меня. Кстати, наденьте трусы поприличнее?  Брок его обожал — на Библии бы поклялся в этом, хотя никогда не верил в наличие каких-то высших сил. Ну, тех, которые не Тессеракт и не Тор с его братцем, конечно.  — На самом деле, — Роджерс снова погладил уже натянувшего штаны Брока по груди, — я думаю, что тот я хотел, чтобы все было по-правильному. В нужной последовательности. Сначала ты упал мне на голову, а потом через годы я стал твоим начальником. А не наоборот. Кстати, ты не похож на представителя ни одной из профессий, в которых я мог бы добиться повышения и стать начальником.  — Ты просто пока плохо себя знаешь, — заверил его Брок, помогая ему сесть и подавая штаны. — На ужин жареная курица.  — Курица на бульон, — тут же включил ирландца Роджерс. — А из того, что не на бульон, сделаем котлеты. А шкуру нафаршируем. — Чем?  — Увидишь.  Натянув штаны, Роджерс поднялся и потянулся, как тощий дворовый кот, и Брок поймал его, чтобы потискать.  — Ты рискуешь остаться без ужина, — заметил Роджерс, и тут часть стены их небольшой спальни пропала, сменившись ослепительно-голубым светом, и у Брока оборвалось внутри что-то жизненно важное. Например, сердце. Потому что из света как ангел возмездия вышагнул настоящий Роджерс, тот, который семь футов ростом и целый Капитан Америка.