Омега, альфа, Тессеракт

Роджерс и в этом времени был контрол-фриком, не спешащим расслабляться и сдаваться на чужую милость. С ним было сложно поэтому, и просто тоже поэтому. Роджерс не обольщался. Старался не верить в долго и счастливо и в любовь с первого траха. Ему нужен был альфа — совершенно определенный, и он готов был его взять на своих условиях. Ну, это он так думал. На деле его вело от Брока, и он был не в восторге от этого. В отличие от его тела. Броку же Роджерс нравился на каком-то совершенно другом уровне. Его упрямство, характер, взгляды синих как небо глаз из-под вечно нахмуренных бровей. Сейчас он почти не вспоминал его Капитаном, не думал о том, как это все было бы с тем Роджерсом, уверенным в своей охуенности. О том Роджерсе Брок сейчас старался не думать. У него был этот. Тонкий, как бамбук, и такой же хлестко-прочный и живучий. Пахнущий так нежно и призывно, всем лучшим сразу: домом, невинностью, обещанием. Брок его хотел, хотя совершенно точно никогда не тащился по таким мужикам-омегам: мелким, субтильным. Ему казалось, что они капризны, как женщины, требовательны к ухаживаниям. Брок любил равноправных. Пусть омег, но мужиков. Веселых, знающих себе цену, которая никак не зависела от того, кто кому вставляет. Роджерс был другим, ни на кого не похожим. Природа обделила его красотой и здоровьем, но с лихвой отсыпала всего остального, что Брок так ценил в мужиках. Так что да, Роджерс ему нравился. — Ты как комок нервов, — усмехнулся Брок, прижав Роджерса к себе. Тот судорожно вздохнул и прикрыл глаза, как от боли, хотя Брок был уверен, что ему сейчас хорошо. Он знал, как ощущается это предвкушение на самом краю, за которым уже нет условностей и контроля, только голый инстинкт, который в вопросах физиологии не ошибается. — Не привык… вынуждать кого-то. Брок рассмеялся и уложил этого моралиста на самую середину довольно широкой кровати. — Ты же чувствуешь, что у меня стоит, верно? И нюх тебе явно не отшибло. Я собираюсь сделать тебе не просто хорошо, а охуенно. Вылизать тебя с головы до ног, ничего не пропуская, да, задницу тоже. Особенно ее. И потом я возьму тебя. По первости очень аккуратно, посмотрим, что там у нас к чему, верно? Но потом, когда ты разомлеешь от удовольствия, станешь нежно-податливым, жаждущим — только тогда я буду трахать тебя, не жалея. Пока ты не попросишь узел. И я дам его тебе. Может, не сразу, но ты кончишь на нем сегодня, и не раз. — Пока ты только болтаешь. — Делюсь планами. Пожрать не наготовлено, конечно, надо попросить мадам Розенфельд об одолжении. И послать мелкого Януша к Генри, сказать, чтобы меня не ждали. Но это все после. Сначала моя детка. Брок придавил Роджерса собой, не давая возмутиться «деткой», и тот мгновенно задохнулся, прижался, возбужденный, жадный, жарко оплел собой. Брок чувствовал, какой он горячий, уткнулся в его влажную шею, вдыхая запах, давя рык, рвущийся из глотки. Его детка. Упрямый, но вместе с тем такой хрупкий и уязвимый сейчас. Роджерс стукнул его по пояснице острыми пятками, понукая, и Брок рассмеялся. — Приготовься просить пощады, — посоветовал ему Брок и снова поцеловал, чувствуя, как остальной мир послушно уходит на второй, а то и на третий план. Брок вел губами по шее, такой тонкой, белой, и кожа под губами казалась нежной, как шелк. Откуда природа набрала столько контрастов? И почему сунула их в одного-единственного Роджерса? Того самого, который сейчас пытался не стонать, мужественно закусив губу. Что за человек, а? Брок собирался добиться от него стонов. Не будь он альфой. Роджерс сдался на моменте, когда Брок чуть сжал зубами розовый сосок, лаская второй пальцами. Застонал сладко, с обещанием, краснея от острых скул до этих самых сосков, снова закусывая губу. Господи, как же Броку нравился этот мурлычущий звук, горловой, нежный, с которым Роджерс… Стив выгибался навстречу, приподнимая бедра. Тонкие штаны мешали, но Брок не спешил их снимать. Он хотел его всего, но вместе с тем решил не спешить. Стив запустил пальцы в его волосы и перебирал их, бездумно, но не стремясь направить или причинить боль. И Брок скользнул ниже, к животу, провел влажную дорожку к пупку и по линии штанов. Роджерс сжал его голову, а потом со стоном отпустил, приподнимая бедра. Его член дергался, и Брок обхватил его губами через ткань. Стив неожиданно низко застонал, вжимая его лицом в пах, оттянул резинку штанов вниз, и Брок наконец взял у него в рот. Господи, его член был солоно-сладким, некрупным, ровным, настолько идеально подходящим именно Броку, что во рту скапливалась слюна, стоило выпустить из него это чудо. Брок стянул чертовы штаны с Роджерса полностью, и тот попытался свести колени, но потом в упор взглянул на Брока, с каким-то не до конца понятным вызовом, и перестал пытаться скрыть и без того очевидное возбуждение. Брок провел ладонями по внутренней шелковистости его бедер и, сунув ладони под задницу, максимально раскрыл его для себя, наслаждаясь смущением, которое его омега пытался скрыть. Его омега. Когда это стало возможным? Он и Роджерс. Впрочем, сейчас было не до этого. Роджерс стонал, краснея до слез, когда Брок, отсасывая ему, сунул во влажную, тесную, текущую задницу сразу два пальца. И почувствовал, как Роджерс сжался на них, вбирая глубже, как нетерпеливо задохнулся, сгибая колени, раскрываясь до предела. — Давай же, — хрипло приказал он. Брок сжал горло, проворачивая пальцы и давая понять, что командовать здесь не надо. Но когда это Роджерс понимал намеки? Он сжал шею Брока, надавил ему на затылок, подавая бедрами, как дикий жеребец. Бешеный темперамент наверняка мешал ему жить в таком слабом теле. Что ж, в реальности Брока он нашел, как это исправить. — Делай уже что-то, — простонал Роджерс, когда Брок перевернул его на живот и взялся за его задницу как следует. — Давай же, черт тебя де… ри… Да, Брок сунул в эту задницу язык. Пофиг, что он никогда так не делал даже с текущими омегами — крик Роджерса и прогиб его узкой поясницы, почти нечеловечески сильный, стоили этого. Отчего-то удовольствие этого омеги для Брока вдруг стало стоить всего, и он не спешил это как-то исправлять. Он подумает об этом позже, когда у него перестанет рвать крышу от крошки с командным характером, такого обманчиво-слабого и совершенно не по-омежьи авторитарного. Роджерс орал в подушку, подаваясь навстречу, тек так, что у Брока в голове клинило, и пах, как личная версия рая. — Ч-ш-ш, погоди, детка, — стоило накрыть его собой, как Роджерс тут же оглянулся через плечо и прижался задницей к члену, заскользил по всей длине, покрывая смазкой, так отчаянно пытаясь насадиться до самого узла, что возникали законные сомнения в том, кто кого будет тут трахать. — Так ты навредишь себе. — Я сейчас… тебе наврежу, — огрызнулся Роджерс, но сразу сладко застонал, распахивая мягкие губы навстречу, и Брок тут же все ему простил. Он входил предельно осторожно. Чертов допотопный презерватив мешал, жал и соскальзывал одновременно, но Брок толкался медленно, удерживая нетерпеливого Роджерса за бедро, и тот наконец подчинился. Сладко постанывая на каждом толчке, он прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям, и позволил Броку вести. Он был тесным настолько, что с Брока семь потов сошло, пока он протискивался в него, не желая сделать больно или хотя бы минимально неудобно. Роджерс со стоном выдыхал, все равно напряженный, готовый ко всему, и Брок, не удержавшись, прикусил его упрямый загривок. Роджерс пораженно охнул, приподнимая бедра, так правильно раскрываясь навстречу, что Брок как-то вдруг легко вошел до самого узла, хотя до этого отвоевывал каждую десятую дюйма. — Да, детка, — хрипло простонал Брок. — Какой ты горячий внутри, кто бы знал. А когда не напрягаешься где не надо — вообще кайф. Не вынимал бы. Ну же, будь умницей. Мой сладкий. Моя шелковая красота. Гладенький везде. Хочу тебя. Хочу тебя, детка. Роджерс со стоном соскользнул с члена почти полностью и снова плавно вогнал его в себя. Брок видел, как пылают его ухо, щека и шея, как приливает кровь к приоткрытым губам, и касался — быстро, коротко, всех этих горячих мест, совершенно искренне сходя по нему с ума. По омеге, полностью поместившемуся под ним, одуряюще горячему, пахнущему счастьем. — Господи, детка, не могу больше. Жиломот ты, Стив. Роджерс сжал его в себе, хрипло дыша, не в силах огрызаться. И Брок отпустил себя, зная, что уже не навредит. Роджерс практически выл в подушку, яростно подмахивая, а Брок то целовал его, то кусал за шею и острые лопатки, тут же зализывая укусы. И вдруг почувствовал, как у него лезут клыки. Он ни разу в жизни не выпадал в альфа-релиз во время секса, только если дрался насмерть, и так было всего раз, когда он сцепился с толпой отморозков лет в двадцать. Но ни разу — с омегой. Не важно, в течке тот или нет. Брок всегда, всегда себя контролировал. Никого ни разу он еще не хотел настолько, чтобы заявить на него прав самым варварским и древним способом — поставив метку. Роджерс никак не помогал, так явно напрашиваясь на вязку, что у Брока отказывали последние тормоза. Хотелось зажать его так, чтобы не пикнул, вогнать в него одновременно узел и клыки, и кончать, кончать в его сладкой тесной заднице, рыча так, чтобы каждая сука в округе слышала, чей это омега. Они так не договаривались. Они вообще никак не договаривались, если уж начистоту, но зная Роджерса, смело можно предположить, что никакая метка чертового приблудного альфы ему нафиг не нужна. Кстати, была ли у того, суперсолдатского, Роджерса метка? Хрен его, если честно, знает, Брок его особо не рассматривал. Роджерс застонал особенно жадно, вжался в Брока, насадившись до корня, вогнав в свою полчаса назад девственную задницу и кольцо будущего узла, охрененно чувствительное сейчас, и у Брока поплыло перед глазами. — Хочу, — прохрипел Роджерс, кончая, так сладко сжимаясь внутри, что Брок дрогнул, всего на секунду замешкался, ослепленный кайфом, и чертов упрямец получил что хотел: узел набух мгновенно, Роджерс заныл, дернулся было, осознав, что не сожрет откушенное, но Брок крепко прижал его к матрасу. — Тихо, тихо, поздно метаться. Упрямец. Ох, ч-черт. Лежи, маленький. Не усложняй. Сучонок. Брок перевернул их набок, прижав Роджерса поперек живота, лаская его член, и тот крутил задницей, пытаясь устроиться удобнее, но узел внутри становился только больше, а терпение Брока истончалось, когда вкусная белая шея оказывалась удобно близко к его клыкам. Те сладко ныли, пульсируя в такт узлу, Роджерс все никак не мог устроиться и чуть повернул голову. Взгляд его слегка прояснился, когда он увидел красные глаза и клыки Брока, до этого прикидывавшегося плюшево-домашним. — Господи, что это? — хрипло, но с интересом спросил Роджерс. И надавил пальцем на клык. — С инстинктом самосохранения у тебя и в моем времени беда, — невнятно прорычал Брок, прикусывая его палец резцами, а потом втянул его в рот. Взгляд Роджерса снова поплыл, он сжался на члене, и Брок застонал, крепче прижав его к себе, будто хотел втиснуться еще глубже. — У тебя клыки, — выдохнул Роджерс и, по-омежьи гибко извернувшись, поцеловал Брока, а потом обхватил губами клык и обвел его кончиком языка. У Брока в голове будто светошумовую взорвали. Такой острой смеси удовольствия, желания вцепиться в горло, ревности, жадного ликования и выжигающего мозги кайфа он не испытывал ни разу в жизни. Он куснул Роджерса за губу, и та лопнула, как сочный плод, и Брок впился в нее, посасывая, слизывая кровь, урча, как зверь, рвущий добычу. Глупый Роджерс нет бы испугаться, тогда Брок, наверное, смог бы остановиться, удержавшись на самом краю. Но тот, наоборот, дернулся на узле, добавляя кайфа, застонал так умоляюще, так собственнически цапнул его в ответ, что у Брока упала шторка. Вот он удерживает Роджерса, чтобы тот не тревожил сцепку, а вот сам трахает его, насколько позволяет узел, глубже врываясь в его размягченное розовое нутро, снова кончая глубоко в нем, и пьет, пьет его сладкую кровь из прокушенной шеи. А Роджерс бьется под ним, снова кончая, орет в голос, брыкается, подмахивая, и это кайф-кайф-кайф, животное, незамутненное удовольствие, счастье полного обладания другим человеком, омегой, который теперь полностью и до самой смерти только его. — Господи, — без голоса выдохнул Роджерс, когда Брок смог наконец от него оторваться и принялся нежно зализывать свою метку, которая теперь будет держать их обоих крепче, чем любая бумажка из мэрии. — Ты настоящее животное. Брок не привык жалеть, а потому, когда узел опал, отпустил Роджерса, и тот, приложив к заднице полотенце, тут же развернулся к нему лицом. — И что теперь? — спокойно спросил он. Брок ждал скандала и обвинений, но, видимо, он действительно плохо знал омегу, которого только что сделал своим навсегда. — Или в твоем времени принято… — В моем времени меток почти не ставят. Не все верят в долго и счастливо, детка. Никто не верит, по сути. Роджерс смотрел на него серьезно, пока Брок стягивал чертов почти соскользнувший презерватив — отыскивал малейшие признаки сожалений, но чего не было, того не было, он мог искать хоть до следующего утра. — И ты… — Ни разу не выпускал клыки во время секса, Стив. И ни разу не вязал, едва вставив. Не иначе твоя убойная харизма разжижила мне мозг. — Жалеешь? — Не-а. Ты теперь мой, и это навсегда. — Что будем делать? — А ты? — Брок притянул его к себе, обнимая, и вдруг понял, как правильно это все ощущается — шум улицы за окном, крик молочника, разговоры прохожих, визги детей. И Роджерс, горячий, гладкий, вкусно пахнущий Роджерс в его объятиях. — Ты — жалеешь? — Дай-ка подумать, — в шею ему произнес Роджерс. — Я, омега, одной ногой в могиле, от любой простуды пытающийся загнуться, отхватил себе альфу, на которого на улице оглядываются. Да еще во время войны. Конечно, жалею. Но не об этом. — Я не о том, как это со стороны, а как для тебя. — Мне двадцать пять, Брок. И это моя первая течка, которой не было бы, не появись здесь ты. Да я тебя захотел, едва увидел. От тебя так пахло, что я из соседнего квартала бы услышал, наверное. — Метка — это навсегда. — Придется тебе лизать задницу начальству в прямом, а не в переносном смысле, — хмыкнул Роджерс. — Я хоть не сильно старый там? — С пивом потянешь, — хмыкнул Брок, и Роджерс ткнул его кулаком в бок. — Я серьезно. Чего смеешься? Ты пометил омегу, который тебя старше… на сколько, кстати? — Лет на шестьдесят, думаю. Роджерс медленно отодвинулся и посмотрел на Брока. — Врешь, — с нажимом, но без должной уверенности произнес он. — Мне… лет девяносто пять? Ты уверен? — Абсолютно. — И… — И первое, что я сделаю, если вернусь, — Брок провел по чуть затянувшейся ране от зубов у него на шее, — это обновлю свою метку. — Когда, — поправил его Роджерс. — Когда, а не если. Я знаю себя достаточно хорошо, чтобы предположить, что достану своего альфу из-под земли. Вот уж точно. Роджерс действительно знал себя очень хорошо. — Но пока этого не произошло, — Брок провел по члену Роджерса снизу вверх, отчего тот прикрыл глаза и длинно выдохнул, — может, продолжим? Без узла, а то перед Розенфельдом будет неудобно. И с чертовой резинкой. — Что-то она не выглядит достаточно надежным методом контрацепции, — скептически заметил Роджерс. — Если ты залетишь, то я никуда не пойду, даже если меня отсюда под дулами автоматов придут забирать. — Я справлюсь, — заверил его Роджерс. — Я уже справился, если там, в будущем, в свои девяносто пять еще вызываю у тебя желание обновить метку. Если бы он только знал, этот крошка, сколько всего ему еще предстоит пережить, он бы, возможно, не был бы так уверен в том, что справится. Вот уж правда, что иногда лучше не знать.