О чём кричат Ара

      — Суки продажные, — заорал Валера.       Антон честно попытался придержать его клюв ладонями. Но когда Валера хотел говорить, какие-то там руки не могли его остановить, поэтому он продолжил свою обличающую речь:       — Страну развалили, людей обокрали, а сами, — и, многозначительно помолчав, радостно чирикнул, — ебантяи.       Вокруг сияли гирлянды вечерних огоньков Охотничьего ряда, смеясь, прогуливались мимо парочки подростков, и только радостно чирикающий маты Валера придавал обстановке нотку пикантности. Антону отчаянно хотелось провалиться под землю, но такой способностью он, к сожалению, не обладал.       — Это же Жако?       Антон скользнул глазами по подошедшей девушке. Он не обратил внимания на её внешность, но взгляд почему-то зацепился за блестящий синий браслет. Антон кивнул, бросил: «Ага, Жако», но мысленно познаниям девушки удивился. Обычно люди считают таких птиц серыми Ара, но это — всего лишь следствие эффекта Манделы, излишне уверенных комментаторов в интернете и всемирного заговора, потому что Ара серого цвета не существует. Хотя Антон не удивился бы, если по результатам ДНК-теста, Валера, чисто из вредности, оказался тем самым единственным в мире серым Ара.       — И часто он так… ругается?       — Часто, — выдыхает Антон, продолжая сверлить взглядом радостного попугая и свой главный позор по совместительству. — Он типа... Из плохой семьи.       За прошедшие недели с Валерой Антон проклял себя несколько сотен раз за то, что купился на его несчастные глаза в объявлении. К сожалению, за несчастными глазами не было видно, какой он матершинник — что менее опасно, и какой он критик действующей власти — что куда более опасно. Антон уже ловил на себе внимательные взгляды полицейских, патрулирующих Охотничий ряд. Когда их праздный интерес перерастёт в протокол об административном нарушении или во что ещё похлеще, было просто вопросом времени. И вопросом того, когда в своих изъяснениях Валера начнёт называть героев своих политических речей по фамилиях, а не «ебантяи».       — А эти двое из хороших семей?       Два других попугая жались друг к другу на жёрдочке, решив не вмешиваться в предвыборную кампанию Валеры на роль самого бесючего питомца.       Шекспир слушал увлеченно, иногда отвлекаясь, чтобы почистить свои серые пёрышки. Единственное, что Шекспира со своим буйным сородичем роднило: цвет перьев и наличие внушительного словарного запаса, в котором, впрочем не было ни одного мата.       Когда Антон принёс Валеру домой, Шекспир устроил ему такую взбучку, что перья взмывали ввысь вместе с чириканьем, а потом стремительно опускались прямо на кроссовки Антона, который пытался попугаев разнять. Принадлежность к одному виду — жако, сыграло злую шутку, и в сером комке из перьев не было понятно, где кончается Шекспир и начинается Валера. За процесс расцепления попугаев Антон тогда поплатился искусанными в кровь пальцами. Теперь же между Валерой и Шекспиром установился хрупкий мир, и Антон начинал беспокоиться, как бы Шекспир не пополнил свой литературный запас матами.       Рядом с Шекспиром на жёрдочке сидел другой попугай, в несколько раз крупнее их с Валерой. Но втянутая в плечи голова превратила того в сплошной ком красных перьев, будто на жёрдочке свернулся странной окраски кот. И только длинный голубой с красным хвост намекал на то, что внутри всё-таки попугай. И не просто какой-то попугай, а собирающий комплименты каждого решившегося подойти прохожего — красный ара. Но сейчас Люмос, главная любовь сердца Антона и гвоздь трюковой программы, не желал видеть не только своего непутёвого сородича, но и кого угодно вокруг. Антону такое настроение ой как отзывалось.       Их человеческо-попугайская семья стремительно скатывалась в неблагополучную. За день работы на улице удавалось выручить не больше пары тысяч, из-за того, что с детской аудиторией пришлось попрощаться из-за матов. А пойти работать на корпоративы, где платили кратно больше, казалось… мерзким. Когда Антон думал о выступлениях перед поддатой публикой, он вспоминал место, из которого забрал Валеру.       После посещения той квартиры запах спирта так прочно въелся в худи Антона, что он смирился с невозможностью его отстирать. Перед глазами до сих пор стояла бросающая в дрожь картина: кухня шесть на шесть метров, заваленная пустыми бутылками, а в ней два собутыльника с такими же пустыми глазами. И Валера с выпавшими перьями, вжимающий голову в плечи, в страхе перед незнакомцем.       Теперь Валера растолстел, обзавёлся новыми перьями, но старой привычки материться не растерял, посыпая голову Антона пеплом и не оставляя ему выбора — всё-таки корпоративы. Выступление перед нетрезвой публикой казалось Антону конечной точкой, казалось тем, что навсегда похоронит любые его амбиции на что-то большее. На что-то большее, чем вызывать масляные улыбки людей с расфокусированными взглядами.       Но эта встреча с девушкой, после которой в памяти остался лишь переливающийся синим браслет, заставила его изменить своё мнение. Вечером, пересчитывая десятирублёвые бумажки, Антон наткнулся на визитку и почти бросил её в кучу с мусором. Подростки часто кидали в цилиндр фантики и рекламные бумажки. Но взгляд вдруг зацепился за золотые буквы, и Антон с удивлением прочёл: «Цирк на Цветном Бульваре», а чуть ниже приписка обычной ручкой: «Классные попугаи, приходи к нам! Если что, скажи, что от Лизы».       Антон тогда будто застыл во времени, чувствуя, как искра внутри превращается в пламя. Отпечатанное золотом название цирка было не просто словами, а надпись девушки не просто советом. Всё это стало призывом, на зов которого Антону очень хотелось ответить. Хотелось ступить на порог цирка, развести руки в стороны, и чтобы попугаи взмыли вверх, показывая свои лучшие трюки. Но тогда хороших трюков у него было. И большого опыта выступлений на публику тоже. И, зажимая между пальцев визитку, Антон нашёл в себе смелость признаться — это его мечта. И он будет идти к ней, даже если этот путь будет лежать через увеселение сотни нетрезвых лиц.       Но путь начался гораздо раньше — сначала Антону предстояло встретиться с лайками бывших одноклассников на его рекламном посте о выступлениях с попугаями. Он смотрел на всплывающие сбоку аватарки и переходил на профили троечников, которые теперь были директорами всяких крутых компаний. С каждым новым просмотренным профилем Антона затапливал стыд. В какой-то момент Антон увидел перед собой пугающую в своей реальности классную руководительницу — Галину Викторовну. Она нависала над ним, закрывая собой попугаев, и выговаривала: «А такой талантливый был мальчик, собирался в МГУ поступать». Антон тогда только готовился зло процедить ей что-то вроде: «Вы вообще-то меня клоуном называли», но Валера опережал его, выкрикивая «Пиздюк» и начиная кошмарить собратьев. Над квартирой поднимался гомон и крик, и Галина Викторовна, разочаровавшись в нём окончательно, исчезала. А Антон прикрикивал: «Отставить ебучий цирк!» и шёл разнимать попугаев, одновременно поглядывая на комментарии под постом.       Антон сильно нервничал, принимая решение взять Валеру на выступление. Пусть корпоративы были только переходным этапом на пути к мечте, он должен был заработать себе хорошую репутацию. Но Валера научился так мастерски перекидываться разноцветными кольцами с Люмосом, что продолжать держать его вдали от публики было бы преступлением.       Первый раз оказавшись в свете софитов, Валера забил крыльями и распушился. Попугай набрал в лёгкие воздух и радостно выкрикнул в полумрак зала: «Здарова, пиздюки!». Антоновы кончики ушей вспыхнули красным, он готов был бежать прочь в подсобку, которая стала его гримёркой, как вдруг… По залу прокатился раскатистый смех, а Антон, впервые за всё время с Валерой, смог выдохнуть.       С того выступления дела пошли в гору. В праздничные месяцы Антону даже приходилось тщательно составлял расписание, чтобы не переутомиться самому и не перегрузить попугаев. Валера, будучи уставшим, вспоминал все любимые матерные слова; Шекспир начинал по кругу цитировать любимое четверостишие («Ночь, улица, фонарь, аптека…»), а Люмос втягивал голову в шею, делая вид, что его не существует. Но, несмотря на этот успех, Антон так и не загорелся корпоративами.       Среди радостных улюлюканий и свистов всегда находились те, кто плевать хотел на его попугаев и выступления. Люди приходили общаться с людьми, и Антон был всего лишь гостем на празднике жизни. Может кому-то он и скрашивал вечер, но то было случайное совпадение, когда ему везло встретить настоящего зрителя, заинтересованного в нём, как в артисте, а не как в тамаде.       Поэтому Антон неизменно вспоминал незнакомку и блеск её браслета, который почему-то отпечатался в его памяти. Руки сами тянулись к визитке. Антон рассматривал карточку со всех сторон, пытаясь найти номер девушки, на который можно было бы написать хотя бы короткое «спасибо» или грустное, но полное надежды «я, кажется, ещё не готов», но на визитке номера не было. Была только короткая строчка ручкой, по которой он любовно скользил взглядом и откладывал карточку в сторону.       Прийти в цирк Антон решился только два года спустя.

***

      Лучи весеннего солнца грели, но не согревали. Погода заговаривала, нашёптывая свои мелодичные и обнадёживающее речи, но те всё оседали на шее холодом. Попугаи на плечах Антона сидели взъерошившись и пускали в плечи свои когти, которые кололись даже сквозь тёплую худи.       Краснота перьев скользнула перед глазами, и Люмос коснулся холодом своего клюва антоновой щеки. Та тут же пошла мурашками, и Антон поспешил отстраниться, зарывшись пальцами в мягкость перьев. Попугай звал его подняться скорее по ступенькам крыльца и войти в цирк. Но даже подгоняемым ворчанием попугаев, Антон никак не мог оторваться от цветастой афиши.       Взгляд Антона угодил в плен воздушных гимнастов, пойманных в объектив фотографа, и не мог оттуда вырваться. Под куполом цирка в воздухе застыла гимнастка, вытянув руки к следующему снаряду. Другой гимнаст протягивал ей руку, и между их пальцами оставались всего какие-то сантиметры. За блестящими костюмами и гримом было не разглядеть лиц артистов, а Антон всё равно пытался. Пытался угадать в их мимике волнение или страх, хотя знал, что всё закончится хорошо. Знал, что девушка схватится руками за снаряд, зрители заапплодируют, и время потечёт своим чередом. Но Антон, стоя на промозглом ветру с краснющим носом и ушами, не мог остановить своё сердце, трепещущее в волнении. И объяснить себе такой реакции никак не мог.       — Пиздюк, — чирикает Валера, но Антон даже не собирается на него ругаться.       Сам знает, чем чревато переохлаждение у попугаев, и как сложно найти нормального ветеринара, не говоря уже о стоимости лекарств. Поэтому всё-таки отрывает взгляд от афиши и шагает на цирковое крыльцо на предательски ватных ногах. Господи, ну как он собрался выступать в цирке, если даже по лестнице подняться не может? Но вопрос этот, на самом деле, уже перед ним не стоит.       Он уже пришёл в цирк, решив, что достаточно опытный, чтобы попробовать выступать там.       И уже решил, что хочет быть кем-то большим, чем тамадой для нетрезвой аудитории на корпоративах.       Два года назад в него уже поверила совершенно случайная девушка, и теперь он сам отчаянно старался поверить в себя.       Внутри не пахнет животными. Антон почему-то именно это предполагал и боялся. Что он шагнет внутрь и его собьёт запахом навоза и тесных клеток. Но перед ним вообще никаких клеток, а только широкий холл и хмуро глядящий из-под кустистых бровей охранник. Брови поднимаются вверх и опускаются, а потом щёлкает турникет, пропуская Антона внутрь. Попугаи работают лучше любого пропуска, но Антон всё равно поясняет:       — Я на собеседование.       — Прямо до лестницы и налево, — отмахивается охранник, утыкаясь в кроссворд.       Холл блестит чистотой и пахнет хлоркой. Светлое пространство, обрамлённое панорамными окнами в пол и пронзённое колоннами, пугает своей безлюдностью. Антон чувствует себя маленьким и, чтобы приободрить и себя, и притихших попугаев, выпрямляет спину.       «Всё нормально», — уговаривает он, когда эхо шагов возвращается обратно троекратно усиленным: «Не умер на ЕГЭ, значит и тут не умру». С завидной регулярностью вспоминаемая Антоном классная руководительница и экзамены, очевидно, свидетельствуют о том, что школьные годы нанесли ему серьёзную психическую травму. Но если ему сейчас откажут в приёме в цирк, может, получится заменить школьную травму на более серьёзную, взрослую, так сказать.       Дверь директора находится слева от лестницы, как охранник и говорил. Здесь Антона окутывает полумрак и отсутствие эха, и он пользуется этим, чтобы дать короткое наставление попугаям.       — Мы в цирке, — шепчет Антон, коротко поглаживая каждого по перьям, — и вы должны показать себя с лучшей стороны.       Валера смотрит на него очень внимательно, но этот проницательный взгляд не заставляет Антона ничего заподозрить. И очень зря. Потому что как только Антон открывает дверь с приветливым: «Добрый день, мы…», Валера перебивает его не менее приветливым и звонким:       — Ебучий цирк.       Пока Люмос обречённо скрипит своё любимое слово: «Беда», Антон густо краснеет. Эта краснота простирается далеко за пределы его лица, превращается в пар и застилает глаза. По-другому он не может объяснить, почему ему кажется, что мужчина за письменным столом раскатисто смеётся.       — Вы откуда такие? — выговаривает мужчина сквозь смех.       У Антона голова кружится, глаза мечутся по грамотам и фотографиям цирковых выступлений, развешанным по кабинету. Но он заставляет себя собраться и посмотреть в лицо своему страху и, заодно, директору.       — От Лизы, — вырывается у Антона, прежде чем он успевает подумать.       Директора, впрочем, ответ если и смущает, то он этого никак не показывает. Мужчина поднимается из-за стола, и Антон с удивлением замечает, какого тот низкого роста. И, тем не менее, внимательный взгляд чёрных глаз заставляет Антона почувствовать себя совсем маленьким. Даже не школьного возраста, а детсадовского. Несмотря на то, что мужчина, совершенно точно не собирается на него нападать или выговаривать, Антон замирает и отводит взгляд. Рассматривает тёмные вихры кудрей собеседника, и Шекспир, очевидно, смотрит туда же, потому что чирикает:       — Пушкин!       Контекст Антона: чирикает своё любимое универсальное слово, когда не находит других. Контекст директора: его сравнили с поэтом из-за наличия чёрных кудрей. Хотя сам Антон вообще до конца не верит, что у Пушкина были такие же кудри, и, что он и Дюма — разные люди.       — Сергей, — представляется мужчина, широко улыбаясь.       — Валера! — каркает причина антоновых красных ушей. — Шекспир и, — чириканье, — Люмос.       — Антон, — представляется сам парень, коротко цыкая на попугаев.       — Ну, пойдём, Антон.       Антон смиренно выходит в открытую дверь вслед за директором. Он представлял себе всё совсем не так, и теперь растерян тем, как наперекосяк всё идёт. Начиная с того, что Валера в его фантазиях послушно молчал, и заканчивая, что сначала они обсуждали с директором условия сотрудничества. Хотя бы график? Или зарплату?       А вместо этого Антон идёт за директором шаг в шаг, и светлый холл вдруг сменяется темнотой коридоров. И в этой темноте Антону слышатся смешки, но, когда он оборачивается, не видит сзади никого. Проход узкий — по обе стороны какие-то коробки и инвентарь, и Антон спохватывается, как бы попугаи не решили изучить его подробнее. Но те сидят смирно и даже не пискнут, смущённые сменой обстановки.       Когда Сергей подходит к одной из дверей, Антон успевает прочитать: «Репетиционный манеж». Это что, его сразу ведут смотреть на выступления? Или знакомить с коллегами? Или, более очевидный вариант, о котором Антон думает в последнюю очередь — ведут смотреть на его номера. Рюкзак со снаряжением оттягивает плечи, и Антон примеряется, куда бы его сбросить. Но дверь на манеж распахивается, и он в одно мгновенье забывает, всё что думал, примерялся сделать и даже почти забывает своё имя.       Потому что наверху под куполом гимнаст. Или артист. Или акробат. Или Антон понятия не имеет, как назвать то, что он видит. Потому что видит он, как в рассыпчатом переливе блёсток человеческое тело изгибается совсем не как человеческое. Это тело раскачивается из стороны в сторону прямо под самым куполом.       Гимнаст отцепляется от трапеции, застывает в воздухе, и Антон задерживает дыхание. Блики солнца отражаются от костюма, пляшут по стенам, резью проходятся по глазам, а потом время вдруг отмирает. Гимнаст цепляется за другую трапецию, Сергей что-то кричит, кряхтят какие-то механизмы и снаряд опускается вниз. Гимнаст держится за него одной рукой, закручиваясь вокруг себя. Он встречается взглядом с Антоном всего на секунду, и только тогда Антон понимает, что всё это время не дышал.       В чувство его приводит громкое чириканье. Со своего плеча Валера тянется на другое, чтобы клюнуть Шекспира. Люмос переминается с лапки на лапку, бьёт крыльями и распушивает хвост, не давая потасовке начаться. Пока Валера ворчит что-то еле разборчиво, но совершенно точно нецензурное, Антону успевает вспомнить и своё имя и причину, почему он здесь вообще оказался.       — Выходи на манеж, показывай, чего умеешь, — кивает ему Сергей и уходит в сторону трибун.       С манежа на зрительские места уже стекаются артисты, прерывая свою репетицию. Только что в воздухе прямо на глазах Антона творилось настоящее искусство, а теперь его черёд показать свою небольшую магию.       Софит из-под потолка подсвечивает красный бархат манежа, и Антон аккуратно оглаживает его борт ладонью. Не решается шагнуть внутрь, а только опускает рюкзак со снарядами, присаживаясь рядом.       — Ты охуел?       Антон подпрыгивает и оборачивается. Взглядом встречается с холодными раздражёнными глазами. И только потом замечает блестящий костюм, спортивное телосложение и распушенные каштановые волосы. Гимнаст, который минуту назад был молчаливым и загадочным, теперь предстаёт перед ним раздражённым и вымотанным. Красивое, и правда, видится на расстояние, и пусть бы оно там и оставалось.       — Ва-алера-а, — вальяжно представляется один из попугаев, агрессией гимнаста покорённый. Антон в его предпочтениях и не сомневался.       Но знакомство с попугаем сердце гимнаста не растапливает, а с Антоном он, видимо, и подавно знакомиться не собирается.       — Нельзя спиной к манежу сидеть, — цедит он. — И обувь сними перед выходом.       Предъявив Антону за несоблюдение традиций, которые он бы хуй откуда узнал, гимнаст разворачивается и уходит в зрительный зал. Остаётся только надеяться, что он не фокусник по совместительству и не припрятал где-то в костюме помидоры, чтобы швыряться ими в Антона во время выступления. Но Валера не спешит разделить злость Антона, потому что, провожая взглядом гимнаста, с придыханием и восхищением шепчет: «Пиздюк какой».       Антон снимает обувь, оставляя её вне манежа и ступает внутрь почти на носочках. Тот ощущается под ступнями жёстким ворсом — прочным и поддерживающим даже в самых рисковых трюках. А что это, как не рисковый трюк — прийти в самый известный цирк просто по зову сердца, хоть и запущенного чужим росчерком на визитке.       Антон устанавливает жёрдочку для попугаев и раскладывает снаряды, то и дело поглядывая в зал. Конечно, Лиза может уже здесь не работать. Или работает, но сегодня не тренируется. И, если быть честным, Антон ведь кроме синего браслета ничего о ней не запомнил. Но не найдя её, он почему-то всё равно расстраивается. У кого-то плохой знак сидеть к манежу спиной, а у него — не найти Лизу в зрителях.       Попугаи хлопают крыльями, разогреваясь. Антон достаёт из рюкзака последние снаряды, надевает чёрный цилиндр, и пальцы вдруг начинают предательски дрожать. А дрожать им, ну, никак нельзя. Антон знает, что до настоящих артистов ему примерно столько же, сколько Валере до благопорядочного попугая. Знает, что их трюки, собирающие овации на корпоративах, могут не впечатлить искушённых артистов цирка. И знает, что этот раздражающий гимнаст абсолютно точно имеет право кинуть в него хоть помидором, хоть ботинком, хоть чем угодно другим.       Но когда Сергей кричит: «Свет!», всё вокруг перестаёт иметь значение. С тихим шуршанием на окна наползают шторы, и в этом звуке Антон концентрирует всё своё внимание. Он прибавляет громкость на телефоне на максимум и включает трек. За ритмичной музыкой пропадают любопытствующие зрители, строгий директор и доставучий гимнаст. На всём свете остаётся только Антон и три его верных попугая.       Когда Антон вскидывает руки, попугаи взмывают вверх один за одним. Их перья переливаются в свете софитов, а шуршание крыльев — самый чудесный звук на свете. Антон подкидывает три кольца, и Шекспир с Валерой вцепляются каждый в своё, удерживая их лапками.       Но Люмос уворачивается от кольца, продолжая набирать высоту. Он расправляет в стороны свои большие красные крылья и оказывается прямо под самым куполом. Антон следит за ним, затаив дыхание, но ничего ему не командует. Он должен быть растерян, и надеется, что со стороны так и выглядит, на деле же в его глазах восхищение.       Люмос складывает крылья и пикирует вниз. Он закручивается вокруг себя, летит прямо на Антона, и тот притворно закрывается руками. Но в самый последний момент, прямо над головой Антона, Люмос расправляет крылья и вцепляется когтями в цилиндр. Под улюлюканье зала он снова устремляется вверх, делая круг над зрителями и демонстрируя свою добычу.       Антон свистит, указывая рукой в сторону преступника, и два других попугая пускаются в погоню. Они выпускают из лап кольца, и Антон ловит их, перекладывая в разные руки. Он разводит руки в стороны и машет ими, будто подавая сигнал, куда загонять преступника. И его верные помощники гонят Люмоса прямо на него.       Взмахи крыльев Люмоса совпадают с музыкальным ритмом. Попугай приближается словно в замедленной съёмке, и Антон отсчитывает секунды, боясь пропустить момент. А потом Люмос размыкает лапы, выпуская цилиндр, и время запускается на перемотке. Антон подкидывает кольца вверх, и Люмос пролетает сквозь них, срывая овации.       Пока Люмос с попугаями делают ещё один пролёт над зрителями, Антон сглатывает ком в горле. Внимание зала уже завоёвано, а самый сложный трюк выполнен. Железный жгут, в который были сплетены нервы внутри, ослабляется.       Антон подкидывает вверх теннисные мячики, и попугаи один за одним ловят их. Играючи они перекидывают их друг другу, и тут нужно минимальное участие Антона. Он сопровождает их полёт взмахами, свистит, обозначая смену мячиков на кольца и обратно, а, на самом деле, прислушивается к реакции зала. Тот уже поутих, не кричит так яростно и громко, и Антон понимает — пора переходить к следующему номеру.       Он дважды свистит, и попугаи одновременно выпускают мячики из лап. Те падают на манеж, отпружинивая и укатываясь в разные стороны, но Антон не обращает на это внимания. Он вскидывает руки вверх, призывая попугаев вернуться к нему, но… Возвращается только Люмос. Два других попугая кружат прямо над его головой, распушив перья и чирикая.       — Получишь! — кричит Валера.       — Дуэль, — безапелляционно отвечает Шекспир.       Но дуэли не случается. Случается серый комок перьев, цепляющиеся друг за друга попугаи и громко хлопающие крылья. Антон негодует, кричит что-то неразборчивое и эмоциональное, на самом деле высматривая, как бы театральная драка не переросла в настоящую. Когда Валера начинает уж слишком активно клацать клювом около Шекспира, Антон подкидывает Люмоса, призывая его разнять хулиганов.       Красный Ара взмывает вверх, делая вокруг своих собратьев круг, будто примеряется. Его перья отливают алым под софитами, он гордо запрокидывает голову, и из его клюва вырывается крик. Пронзительный и протяжный, совсем не такой мелодичный, какие бывают у Ара. Этот крик делает круг по арене, вызывая мурашки у каждого зрителя и заставляя любые перешептывания стихнуть. И даже музыка будто стыдливо юркает обратно в динамик, затихая.       Серые попугаи, пристыженные Люмосом, пикируют вниз под его внимательным взглядом. Они приземляются на манеж, неуклюже шлёпая каждый в сторону своего теннисного мячика. Люмос, напоследок ещё раз взмахнув крыльями, возвращается Антону на плечо, а музыка такт за тактом снова возвращается в манеж.       Антон берёт в руки гимнастический мяч и позволяет Люмосу крепко уцепиться за него когтями. Тот медленно переступает лапками в темп музыке, а Антон крутит шар, опуская его, пока тот не касается манежа. Валера и Шекспир катают теннисные мячики друг другу, а вокруг них на своём шаре выписывает круги Люмос. Антон, всплеснув руками в удивлении, вышагивает то с одной стороны, то с другой, чтобы зрители с любой стороны смогли увидеть происходящее.       Их трюки — это совсем не много. Их хватало на корпоративах, чтобы развлечь поддатую публику, но для настоящих выступлений им нужна хореография или больше попугаев для зрелищности. Антон всегда так считал. Но теперь, когда попугаи синхронно перекувыркиваются на манеже, а зрители, трезвые и искушённые, смеются, он вдруг понимает: похоже, этого достаточно, чтобы сделать кого-то счастливым.       Когда музыка заканчивает, зал разражается овациями. Мышцы дрожат в возбуждении, и Антон только и может, что улыбаться изо всех сил и кланяться в разные стороны. После он усаживает попугаев на металлическое кольцо, сквозь которое всего несколько секунд назад они вместе пролетали. Те тоже взволнованы, и Антон пытается унять собственный мандраж внутри, чтобы успокоить их. Но овации всё ещё в его голове, крови и сердце, и он только нервно поглаживает своих звёздочек-попугаев по крыльям.       Мимо него проходят зрители — по-свойски хлопают его по плечам, кто-то даже целует в щёку, а он смущённо натягивает кроссовки и отчаянно хочет сбежать за кулисы. Но бежать нельзя, нужно быть достаточно смелым, чтобы услышать вердикт.       — Ну как он, а! — размашисто хлопает его по плечу Сергей. — Скажи же, восторг, а?       Первые несколько секунд Антон не понимает, к кому директор обращается, а потом видит гимнаста. Выражение лица у того после выступления стало ещё мрачнее чем до. Аллергия у него на попугаев, что ли.       — Нормально, — сквозь зубы шипит гимнаст, оставаясь поодаль.       — Ну, а если нормально, — игнорирует его ядовитый тон директор, — то Антон, знакомься, это твой новый партнёр по выступлению. Арсений.       «Арсений. Какое хитровыебанное имя», — думает Антон. И только потом спохватывается уже вслух:       — Какой… партнёр?       — Надёжный, какой ещё! — не теряет оптимизма Сергей. — Представляешь, гимнаст, да ещё с попугаями.       — Нет, — чеканит Арсений.       — В смысле? — растерянно тянет Антон.       Он никогда не выступал с кем-то. Его партнёры — три попугая, и то, что происходит на выступлениях — их маленькое таинство. Антон знал, когда шёл в цирк, что придётся идти на компромиссы, но не ожидал, что на такие… враждебно настроенные компромиссы.       — Давайте не кипятиться, — уловив напряжение, предлагает Сергей, — Антон, у тебя отличный номер, но… Слишком короткий. Нужно ещё как минимум пять минут для включения в программу, а поставить их за несколько месяцев мы не успеем. Но у Арсения сейчас тоже не полноценный номер, и…       — И давно я стал неполноценным? — шипит этот самый Арсений.       — Не ты, а твой номер, — поправляет директор.       — Серёжа, иди… — только сильнее распаляется Арсений и, выдержав паузу, заканчивает. — Иди и отдай мальчика тому, кто его сюда привёл.       Мало того, что Арсений с самого начала решил попрекать его знанием якобы-важных традиций. Мало того, что он, по всей видимости, единственный, кому не понравился номер. Так теперь Арсений ещё и будет говорить о нём в таком детско-указательном ключе.       — Я сам пришёл, — вступается Антон, но, поймав внимательный взгляд директора, всё-таки уточняет, — ну, почти сам… от Лизы.       И случается… что-то. Так же, как во время выступления за долю секунды Антон улавливает, что какой-то из попугаев решит смухлевать. Так же, как за мгновение понимает, кто именно разодрал в клочья обивку стула. Так же и сейчас он сходу понимает, что атмосфера меняется.       Ещё мгновение назад нападавший Арсений вдруг теряется. Не принимается передразнивать Антона тем, что даже прийти сюда сам он не додумался. Не выкидывает очередную язвительную реплику. А только смотрит тяжёлым нечитаемым взглядом, а потом переводит его на Сергея. Тот растерянно разводит руки в стороны, совсем сбивая с толку Антона.       И Антону бы промолчать. Увести разговор в другую сторону или попытаться найти компромисс насчёт своего выступления. Но, наверное, всё-таки они похожи с Валерой больше, чем Антон думает. Потому что он точно знает, что лучше бы ему промолчать, но не может удержаться от вопроса.       — А где, кстати, Лиза?       Арсений возвращает на него взгляд, и тот из растерянного становится злым. Он делает шаг вперёд, и Антону вдруг отчётливо кажется, он его ударит. Антон, конечно, не сильно преуспевал в дворовых драках, но уж этого утончённого гимнаста одолеет. Вот только тот не лезет в драку, а вдруг предлагает:       — А пойдём, покажу.       — Арсений, — выдыхает Серёжа.       — Он сам попросил, — рычит тот и вдруг хватает Антона за руку.       Антон руку тут же выдёргивает, но Арсений это никак не комментирует, только шипит: «За мной». С такой интонацией его с равной вероятностью могут привести как на стрелку за гаражи, так и на плаху. Но Антон всё равно идёт, движимый то ли любопытством, то ли нежеланием пасовать. Только кидает попугаям напоследок: «Ждите», и те, заслышав знакомую команду, в кои-то веки решают не перечить.       Арсений ведёт его тёмными коридорами. Они казались угрожающими в тишине, а уж теперь, в искрящем напряжении, совсем пугают. Антон думает, что если рискнёт что-то спросить у Арсения, то спровоцирует того, и никто его в этих тёмных коридорах не найдёт. Поэтому, только когда впереди вдруг снова показывается светлый холл, Антон чуть расслабляется. Но расслабляется всего на секунду, потому что Арсений быстрым шагом пересекает холл по диагонали и замирает напротив какого-то стеклянного куба.       — Вот, — отступает он в сторону.       Когда Антон проходил холл с попугаями, он был слишком занят тем, как бы не рухнуть на подкосившихся ногах, но даже так — странно, что он не заметил эту конструкцию. Между деревянных лавок и монументальных колон куб смотрится чужеродно, и тем волнительнее подходить ближе, чтобы рассмотреть, что внутри.       Сначала Антон видит фотографию, и его накрывает дежавю. Он старается разглядеть лицо воздушной гимнастки так же, как старался несколько часов назад. Девушка парит в воздухе, протягивает руки к трапеции, вот только… «Так и не сможет ухватиться», — понимает Антон, когда переводит взгляд ниже на памятную табличку.       Там, коротко и хлёстко: «В память Лизе Гончаровой». А рядом с табличкой, разбивая сердце Антона пополам, — синий браслет. Единственное, что он запомнил после их встречи. Камушки переливаются на свету, отражая солнечные лучики, которые лизиных рук больше никогда не коснутся.       Антон не может отвести взгляд от стенда. Весь огромный холл и пространство вдруг сжимается до одной точки — до даты гибели девушки чуть больше двух лет назад. Может всего несколько недель или дней после их единственной встречи. Она вручила ему визитку, не зная, что та станет знаком, который он так долго ждал, а потом погибла. Может, даже на манеже. Может, даже прямо рядом с Арсением.       — Я... не знал, — лепечет Антон, потому что больше сказать и нечего.       — Я и не делал никаких ставок на твои умственные способности, — только цедит Арсений и уходит прочь.       В затихающем эхе шагов Антон чувствует стыд, вину и обиду. Он встречал Лизу всего единожды и не может претендовать даже на звание знакомого. И, тем страннее, что сильнее всех перечисленных чувств — боль, разъедающая внутренности кислотой.