Все дороги ведут к тебе

С момента, как Се Лянь нашел Хуа Чэна после тридцати лет поисков, проходит ещё четыре года. Принц всё так же обучает юного Сань Лана, что с каждым годом становится всё более усердным учеником, иногда даёт ему маленькие поручения, которые мальчик выполняет с особенной тщательностью, чем вызывает у Се Ляня улыбку на лице. А ещё, конечно, учит его совершенствованию. Се Лянь сразу отказался от мысли обучить мальчика своему методу, вместо этого выбрав что-то более «свободное» и не требующее таких ограничений. В какой-то момент под видом очередного занятия Се Лянь сам начал постепенно практиковать новый путь совершенствования, придя к выводу, что прежний ему более не по душе. Так что, можно сказать, что они с Хуа Чэном занимались вместе. Мальчик оказался очень ответственным учеником, даже если у него не всё получалось и иногда не сразу. Конечно, это было нормально, — к тому же, он был ещё ребёнком, — но Хуа Чэн, казалось, хотел, чтобы всё было идеально, и расстраивался, когда что-то шло не так. Се Лянь был тронут таким отношением, хотя ему было до ужаса забавно наблюдать, как мальчик попросту засыпает во время долгой медитации и просыпается лишь после того, как падает и стукается телом о дощатый пол. По-настоящему уморительное зрелище. Хуа Чэн обычно сразу краснеет от собственной неуклюжести и дуется на Се Ляня за то, что он смеется над ним, но, тем не менее, никогда не обижается. Помимо совершенствования Се Лянь обучал его литературе и каллиграфии, благоразумно оставив более сложные темы вроде политики на потом. Он был искренне признателен, что Хуа Юн, мама Хуа Чэна, сочла его хорошим учителем и надежным человеком, которому она могла бы доверить своего сына. Без её дозволения Се Лянь бы не посмел приблизиться к ребёнку, терпеливо, хоть и с нарастающей болью в груди ожидая, когда он повзрослеет. Но женщина, кажется, была полностью довольна инициативой Се Ляня и тем, как тепло он относится к её сыну, списывая это на исключительное воспитание и профессию юноши, что, в прочем, тоже имело место быть. Однажды, когда Се Лянь проводил свадебную церемонию, он разрешил Хуа Чэну помогать, и мальчик оправдал все его ожидания, был очень собранным и ответственным. Однако в другой день на похоронную процессию Се Лянь запретил ему идти, и, к счастью, мальчик не особенно расстроился. Конечно, Хуа Чэн не каждый день проводил под присмотром Се Ляня. Иногда он помогал матери в мастерской, иногда бегал по городу, разнося готовые заказы и подшитые вещи по указанным адресам, а иногда просто в праздном удовольствии гулял по улицам, забавляясь с соседскими детьми. В такие моменты Се Ляню казалось, что он видит самого счастливого ребёнка на свете. Они носились по улицам, привлекая внимание своим звонким смехом, искусно лавировали между прохожих и торговцев, некоторые из которых лишь улыбались им вслед, качая головой, а кто-то не сдерживался от того, чтобы немного побранить неуёмную ребятню. Но им всё было нипочем: особенно бойкие мальчишки и девчонки не стеснялись показывать языки взрослым, что сделали им замечание, тут же уносясь прочь, только пятки сверкали. Се Лянь обыкновенно слегка менял внешность, — благо теперь духовных сил у него было в избытке, — чтобы слиться с местными и не быть узнанным одним конкретным ребёнком. Он принимал облик подростка, забираясь на крыши домов или ветви деревьев, оттуда наблюдая за бегающей повсюду детворой, или взрослого господина, что отдыхал под сенью деревьев и плотных навесов, что укрывали уличные забегаловки от яркого солнца. В один из таких дней, когда дети играли в салки, — Хуа Чэн буквально терроризировал ведущего, каждый раз убегая у него прямо из-под носа, — рядом с ничем не примечательным мужчиной сидели ещё двое, бросая редкие взгляды на бегающих по округе детей. Эти двое тоже выглядели довольно просто, отчего никто не мог бы узнать в троице известных Богов войны, что почтили своим визитом этот портовый городок. — Он выглядит…по-другому, — неуверенно произносит Фэн Синь, глядя, как маленькая фигурка в красном искусно лавирует между людей и не даёт себя поймать. — Когда мы в последний раз его таким видели, он пытался нас побить. — Вас, а не нас, — с лёгкой смешинкой замечает Се Лянь, не видя, но чувствуя, как рядом Му Цин закатывает глаза. — Да-да, мы помним, что тебя-то он обожал, — ворчит Бог войны, неуверенно постукивая пальцами по деревянному столику, за которым все трое сидели. Ему, как и Фэн Синю, было невероятно странно видеть Хуа Чэна таким — маленьким, беззаботным и счастливым. Это не значит, что они желали ему зла, — не после того, что он сделал для Се Ляня, и того, как сам принц по нему скорбел, — просто это было так…непривычно. Этот Хуа Чэн выглядел так же, каким они его помнили ещё со времен СяньЛэ, но был гораздо более опрятным, в хорошей одежде, и, что самое главное, не был тощим, не боялся людей и не ненавидел весь мир за то, что когда-то плохо обошлись с ним. Ребёнок перед ним был жизнерадостным и веселым, с яркой улыбкой на тонких губах, звонким смехом и горящими от озорства глазами, не скрытыми за грязными бинтами. Это был другой Хуа Чэн, и они все это понимали, даже если видели очевидные сходства. Другая жизнь, другая судьба и воспоминания, но всё та же душа. И это было тем, за что Се Лянь цеплялся всеми силами. Однако, как он и предполагал, это не уберегло его от вопросов. — Се Лянь, ты не думаешь, что, может, лучше его…отпустить? — осторожно, боясь разозлить принца, произнес Му Цин, внимательно наблюдая за чужим выражением лица. — Я понимаю, ты скучаешь, но это не…это не твой Хуа Чэн. Он тебя не помнит и не знает по-настоящему, и у него теперь своя жизнь. Может, стоит двигаться дальше? Фэн Синь бросает на него возмущенный взгляд, что он вообще решил спрашивать такое, даже если сам думает точно так же, но Се Лянь, к удивлению обоих, не злится и лишь печально вздыхает. — Может, и стоит, — устало произносит Се Лянь, привлекая к себе внимание друзей. Сам же он смотрит только на одного человека. — Но я не могу. Не могу его снова бросить. Я люблю его, — тихо шепчет принц, поджимая губы, и боги не знают, что ответить на это. — Я знаю, что он меня никогда не вспомнит, но я не могу его отпустить, иначе почему нить не пропала? Почему она всё ещё ведёт к нему? — Се Лянь смаргивает подступившие слезы, опуская взгляд на тонкую красную нить на своем пальце, на свидетельство связи их душ, что тянется к мальчику, исчезая прямо рядом с ним, и до боли сжимает ладонь в кулак. — И что ты тогда будешь делать? Он же теперь человек. Се Лянь медлит, не зная, стоит ли так рано раскрывать им свой «план», но в итоге сдаётся. — Я учу его совершенствованию. — Ты что?! — ожидаемо вскрикивает Му Цин, которого тут же осаждает Фэн Синь, ведь бог войны привлекает к себе слишком много внимания. Мужчина успокаивается, шумно выдыхая. — Ты серьезно? — Да, — принц пожимает плечами. — Он сам захотел, когда я немного рассказал ему об этом. Я не стал отказывать. — Хочешь, чтобы он стал небожителем? Ты же понимаешь, что это не гарантирует того, что он вознесется? Се Лянь устало вздыхает. Он не хочет об этом думать. — Конечно знаю, но я не могу просто сидеть сложа руки и даже не попытаться, — он смотрит, как мальчик, наконец, догоняет запыхавшегося Хуа Чэна и касается его спины, с торжественной улыбкой передавая звание «во́ды» ему. Хуа Чэн фыркает, откидывая прилипшие ко лбу непослушные пряди, и ухмыляется, глядя, как его друзья разбегаются, давая им фору. Се Лянь с тяжелым сердцем понимает, как сильно эта усмешка напоминает ему его Хуа Чэна. Он вздыхает, поворачиваясь к замершим рядом Богам войны, и его голос становится серьёзней. — Не рассказывайте никому о том, что видели. Не стоит никому об этом знать, пока Сань Лан не подрастёт. — Да мы и не собирались, — пожимает плечами Фэн Синь, но тут же тушуется под чужим тяжелым взглядом. — Обещайте. Генералы переглядываются, решая не спорить с принцем, и почти хором отвечают: — Обещаем. Они расстаются чуть позже, когда Се Ляню необходимо вернуться к работе, и он провожает давних друзей, с мягкой, но немного печальной улыбкой благодаря их за визит. Он правда был рад их видеть, — в последний раз они пересекались тридцать лет назад, когда Се Лянь ушел в самоволку и попросил его не искать и не пытаться звать обратно на Небеса, — так что он испытал что-то вроде чувства ностальгии, когда снова встретился с ними. Но больше всего было приятно увидеть какое-никакое, но понимание. Он-то ожидал более бурных споров, но в этот раз боги были на удивление чуткими, словно боялись неаккуратным словом спугнуть Се Ляня, из-за чего он бы снова пропал на неизвестное количество времени. Однако, к скромной радости Се Ляня, всё обошлось. Он понимает их волнение, прекрасно понимает, равно как и то, что они, возможно, правы, что ему следует отпустить Хуа Чэна, но он просто не может. Это был первый раз за всю его ненормально долгую жизнь, когда он полюбил другого человека, полюбил так сильно, что задался целью найти его в другой жизни. И нашел ведь. Да, этот Хуа Чэн его не помнит и не испытывает к нему тех же чувств, что и демон, которого Се Лянь когда-то знал, но принц всё ещё любит его. Теперь как будто даже сильнее. И он не хочет его бросать. Что для Се Ляня теперь жизнь без него? Что ему делать, куда идти? Он больше не может и не хочет оставаться один. Он просто будет рядом и ничего не расскажет без крайней необходимости. Хуа Чэн не должен думать, что живет чужую жизнь, не должен думать, что не оправдывает чьих-то ожиданий, что разочаровывает Се Ляня своим поведением. Се Лянь никогда не разочаруется в нём, даже если его надежды не оправдаются и Хуа Чэн не вознесётся, оставаясь обычным человеком. Се Лянь и это примет, даже если понятия не имеет, как справится с ещё одной его смертью, и что будет делать дальше. Но это не имеет значение. Для него важно только счастье Хуа Чэна, его Сань Лана, и, если оно не с ним, то так тому и быть.

***

Зима в этом году выдалась особенно промозглой: часто шли дожди, в особенности та самая противная мелкая морось, про которую думаешь, что уж лучше бы начался ливень; ветер петлял меж узких улочек, создавая неприятные сквозняки, от которых хотелось поплотнее закутаться в плащ и спрятать шею за высоким воротником. В таком городе, как этот, снег был роскошью, радующей глаз так редко, что это можно было счесть за настоящий праздник, зато из-за непосредственной близости к морю здесь не утихали холодные ветра, так или иначе становясь причиной частых заболеваний. Местные более или менее привыкли к такому климату и умели с ним справляться, однако для приезжих это было настоящим испытанием. Се Лянь, хоть тоже считался за «приезжего», спокойно переносил сырые холодные зимы портового городка: принц обладал стойким иммунитетом и болел крайне редко, к тому же, сейчас его условия проживания были в разы лучше тех, с которыми ему приходилось мириться на протяжении восьми сотен лет, так что ему попросту не на что было жаловаться. Се Лянь, если честно, немного скучал по привычной ему зиме, с красивым медленным снегопадом и мерцающим под яркими лучами солнца белоснежным покровом, застилающим всё вокруг, поэтому здешние зимы его разочаровывали, но принц не собирался возмущаться или тем более переезжать по такой глупой причине. Хотя он всё ещё лелеял надежду как-нибудь показать Хуа Чэну настоящую зиму, красивую и холодную, такую, во время которой хотелось выйти на улицу и вдохнуть свежесть морозного воздуха, а не спрятать голову за капюшоном от пронизывающего ледяного ветра. Он уверен, что мальчику бы ужасно понравилось: Се Лянь представлял, как Сань Лан бегал бы по заметенным белым дорожкам, как снег мягко хрустел бы у него под сапожками, как мальчик лепил бы снеговика или попросту дурачился, играя в снежки со своими друзьями, а на его щёки ложился бы нежный морозный румянец. Конечно, это было своего рода несбыточной мечтой, потому что Се Лянь не мог никуда забрать чужого ребёнка, а предложить поехать куда-то с ним, чтобы просто посмотреть на снег, было бы странным предложением, на которое мать мальчика скорее всего посмотрела бы крайне скептически. Так что Се Ляню оставалось лишь лелеять этот образ в своей голове, за неимением возможности осуществить желаемое. Но в последние дни ему стало не до этого. С каждым днём он чувствовал всё сильнее нарастающую тревогу и собственное бессилие, каждый день без хороших новостей давил на него тяжеленным грузом, а в груди неприятно сковывало от дурного предчувствия. Всё началось с того, что Хуа Чэн не пришёл на занятия в назначенный час. Се Лянь удивился, но ничего не предпринял, поскольку подумал, что мальчик может быть занят где-то ещё или помогает матери, например. Один день пропуска не показался ему чем-то из ряда вон, однако, когда Хуа Чэн не появился ни на второй, ни на третий день, тогда Се Лянь начал волноваться. Он не мог просто заявиться к нему домой и спросить, не случилось ли чего, так что он решил пойти окольным путем, изменив свою внешность и зайдя в швейную мастерскую под видом покупателя. Слово за слово, и мастерицы, привлеченные привлекательной и располагающей к себе натурой Се Ляня, обмолвились, что их хозяйка серьёзно заболела и вот уже с неделю не встаёт с кровати. От этих новостей у принца больно кольнуло в сердце, а в груди поднялась тревога. Если Хуа Юн больна, значит, её сын сейчас с ней, и Се Ляню остаётся надеяться, что мальчик не заразится, а своевременное лечение сможет поставить женщину на ноги. Однако все его надежды меркнут, когда одним промозглым утром к нему на порог приходит Хуа Чэн, заходя тихо-тихо и, не обращая никакого внимания на замершего неподалёку Се Ляня, что в любой другой день сам мальчик расценил бы как вопиющее неуважение и бестактность, подходит к алтарю, впервые на памяти Се Ляня обессиленно падая на колени перед статуей Наследного принца, словно забывая о том, что его бог не терпел, чтобы люди ему кланялись. С губ Се Ляня срывается изумлённый вздох, и он уже порывается подойти к мальчику, что выглядит бледной тенью себя самого, и даже его красные одеяния как будто потускнели, как вдруг в его голове раздаётся тихий, хрупкий голос его всегда жизнерадостного Сань Лана, от которого у Се Ляня кровь стынет в жилах. Ваше Высочество, — надломленно произносит Хуа Чэн, и Се Лянь чувствует, как его сердце сковывает от пронзившей боли. — Я…прошу вас, помогите мне. Моя м-мама… — он тихо всхлипывает, и принц едва не воет от того, как слабо и измученно звучит его голос. — Моя мама очень больна. Она больше двух недель не встаёт с кровати, а вчера…вчера я видел, что она кашляет кровью. — Хуа Чэн больше не сдерживает слёз, что катятся по его бледным щекам, и его губы дрожат, когда он находит в себе силы заговорить снова. — Она…она пыталась не показывать мне этого, чтобы я не волновался, но как же… Я боюсь, — тихий всхлип. — Я боюсь, что мама, что она… — он запинается, прерываясь на очередной всхлип, и срывается на несдержанное рыдание. — Пожалуйста, помогите ей, Ваше Высочество, п-пожалуйста, сделайте что-нибудь, я не хочу, чтобы мама… — он боится, так боится произнести одно единственное слово, как будто, если он даст ему волю, то самое плохое неминуемо случится. — Прошу, Ваше Высочество, я больше никогда и ничего у вас не попрошу, мне ничего больше не нужно, просто помогите ей, пожалуйста. Последнее слово срывается с его губ совсем тихо, почти шепотом, и мальчик опускает голову, позволяя слезам течь по своим щекам, как вдруг подрывается с места, не глядя на застывшего неподалёку мужчину и выбегая из храма, оставляя дверь нараспашку. В храме становится оглушающе тихо, и Се Лянь слышит только гул собственной крови в ушах, а сердце словно пронзила сотня мечей. Но уж лучше бы это было так, чем слышать, как плачет мальчик и молит своего бога о выздоровлении матери, слышать, как сильно боится его маленький Сань Лан, что его мать умрёт из-за поразившей её болезни. В последний раз он чувствовал похожую боль, когда Хуа Чэн рассыпался бабочками на его глазах, а ещё раньше — когда изчез У Мин, растерзанный сотней злых душ. А сейчас он едва может стоять на ногах, что так и грозятся подкоситься, когда он думает о том, как больно и страшно его Сань Лану, как он не хочет оставаться один и терять свою семью, и как обращается к последнему, кто может ему хоть как-то помочь, общается к своему богу, умоляя помочь, спасти его мать, как всегда пренебрегает собой, заявляя, что никогда больше ничего не попросит, не представляя, что для Увенчанного цветами Наследного принца нет человека, важнее его — маленького мальчика из портового городка, что так ярко улыбается и звонко смеётся, такого доброго и бескорыстного, с широкой и самой красивой душой, прекрасной, как маленький цветок. И у Се Ляня нет никакого иного выбора, кроме как помочь Хуа Чэну всем, чем он только сможет. Он обязан исполнить молитву своего самого преданного верующего. Поэтому он делает первое, что приходит ему в голову, прикладывая два пальца к виску. — Му Цин? Мне нужна твоя помощь. Этой же ночью они стоят у дома Хуа Чэна, сокрытые в тени деревьев и спрятавшейся за облаками луной, и неслышно проникают внутрь, довольно быстро находя комнату хозяйки. Сейчас, в неясном пламени свечей, она выглядела ещё более худой и хрупкой, а тёмные круги под глазами только сильнее подчеркивали нездоровую бледность лица. Женщина казалась слишком маленькой на большой кровати, и у Се Ляня болезненно сжалось сердце, стоило ему подумать о том, что Хуа Чэн наблюдал, как с каждым днём его мать угасает всё больше. — Ваше Высочество, проверьте, не заразился ли от неё мальчик, — ровный голос Му Цина вырывает его из мыслей, и Се Лянь какое-то время наблюдает, как другой бог подносит пальцы к виску женщины, накладывая на неё сонное заклинание, чтобы она не проснулась во время лечения, и отрешенно кивает, разворачиваясь и выходя за дверь. Се Лянь без труда находит комнату Хуа Чэна и, осторожно ступая, чтобы не разбудить и так уставшего мальчика, подходит к его кровати, с болью в сердце глядя, как тот свернулся клубочком, сжимая в тонких пальцах одеяло, а между бровей, даже во сне, пролегка складка. Принц хмурится и протягивает руку, чтобы разгладить напряженное выражение на лице мальчика, и одновременно с этим проделывает ту же манипуляцию, что и Му Цин, с едва заметным облегчением замечая, как Хуа Чэн расслабляется, отпуская многострадальное одеяло. Се Лянь проверяет его на наличие болезни или хотя бы малейшего недомогания, но ребёнок оказывается на удивление здоров, и хотя бы тут принц может выдохнуть, даже если душу раздирает никуда не девшаяся вина. Да, он привёл Му Цина, который, обладая всё же бо́льшими познаниями в медицине, чем обычный человек, и имеющий доступ к более редким лекарствам, может вылечить болезнь матери мальчика, но он сделал это слишком поздно. Стоило прийти и проверить всё раньше, стоило догадаться, что что-то не так, но Се Лянь этого не сделал. Вместо этого он допустил, чтобы женщина мучилась на несколько дней дольше, а её сын, его драгоценный Сань Лан, переживал ещё сильнее, срываясь на рыдания во время молитвы. Сейчас уже поздно думать, что было бы, если бы Се Лянь озаботился этим чуть раньше: всё, что сейчас важно — это скорое выздоровление Хуа Юн, и Хуа Чэн, который не останется один, без матери, что в нём души не чает. Се Ляню так, так стыдно, и он хочет принести мальчику тысячу извинений, но знает, что Хуа Чэн попросту не поймет, за что его учителю стоит просить у него прощения, так что Се Лянь делает единственное, что в его силах: он оставляет маленький белый цветок у подушки мальчика, давая понять, что молитва Хуа Чэна была услышана. Он выходит из комнаты так же бесшумно и сталкивается в коридоре с Му Цином, что ждёт его, прислонившись к косяку. — Как она? — Я дал ей снадобье, к утру очаг болезни полностью исчезнет, — шепчет Бог войны, и Се Лянь облеченно выдыхает. — Ей понадобится ещё пара дней на восстановление, но её жизни больше ничего не угрожает. К горлу подступает несдержанный вздох, и Се Лянь позволяет себе улыбнуться, с благодарностью глядя на старого друга. — Спасибо тебе, Му Цин, — так же тихо произносит принц, кладя руку на чужое плечо, и мужчина коротко кивает. — Что с мальчиком? — Он здоров, я не заметил присутствия болезни. Му Цин поражённо усмехается. — Пф, даже сейчас чертовски везучий, — Се Лянь почти уверен, что небожитель вновь закатил глаза в своей излюбленной манере, но он не возражает. В конце концов, именно Му Цин спас мать Хуа Чэна, и принц теперь у него в долгу, даже если сам бог отказывается это признавать. Они выходят на улицу, холодный ветер треплет их волосы и режет щеки. Му Цин вздрагивает, не привыкнув к такому климату, и, немного помедлив, достаёт какой-то бутылёк, протягивая его принцу. — На, возьми. Если ей станет хуже или Хуа Чэн вдруг всё-таки заболеет, дай им это. Се Лянь с благодарностью принимает лекарство и прячет его в рукав, не зная, как ответить на чужую доброту. — Я знаю, что ты и Фэн Синь не одобряете моё присутствие в жизни Хуа Чэна, но я… — он на мгновение замолкает, словно не знает, стоит ли посвящать в это другого человека, но в итоге решает, что нет ничего такого, если он скажет что-то немного личное тому, кто только что спас жизнь Хуа Юн. — Я просто не мог допустить, чтобы Сань Лан снова потерял родителей и семью, понимаешь? Я не хочу, чтобы он вновь оставался один, да ещё в таком юном возрасте. Он не заслуживает этого. Его собеседник какое-то время молчит, прежде чем ответить, и его слова кажутся Се Ляню куда более сдержанными и взвешенными, чем обычно. — Я понимаю, Ваше Высочество. Вы дорожите им, и это…это не плохо. Я помню, что он для вас сделал, и знаю, что вы его любите. Это нормально — заботится о тех, кто тебе дорог. То, что говорит Му Цин, настолько на него не похоже, что Се Лянь совершенно некультурно пялится на него, едва не открыв рот от удивления и слегка смущая небожителя такой реакцией. Но Му Цин не лжет. Какую бы неприязнь он ни питал к Хуа Чэну, как к демону, он в состоянии оценить важность его поступка и его отношение к Се Ляню, даже если на протяжении долгого времени упорно отказывался это признавать. К тому же, сейчас перед ним лишь невинный ребёнок, едва ли по-настоящему имеющий отношение к тому, через что они прошли, и Му Цину не за что ненавидеть мальчика или относиться к нему плохо. И он видит, как больно Его Высочеству, как трепетно он относится к этой версии Хуа Чэна и как беспокоится о нем. Поэтому всё, что было в силах Му Цина, когда Се Лянь со слезами на глазах обратился к нему за помощью, — прийти на его зов и излечить женщину, что на самом деле находилась на пороге смерти. Сам Се Лянь этого, кажется, не понял, но Му Цин осознал это с пугающей точностью, когда заметил, насколько у матери Хуа Чэна слабое дыхание и как тяжело ей давался каждый вздох. Не исключено, что она не дожила бы до утра или, в лучшем случае, продержалась бы ещё день или два исключительно на чистой силе воли и нежелании оставлять своего сына одного. Но он не сказал об этом Се Ляню, не хотел его пугать и лишний раз заставлять чувствовать себя виноватым, что пришёл слишком поздно и едва не опоздал. Му Цин не говорит ему ничего из этого, когда прощается с принцем у его храма, оставляя Се Ляня в бессонном одиночестве дожидаться рассвета, что обещает принести ему благие вести. Но ничего не происходит ни на следующее утро, ни днём, и Се Лянь начинает немного паниковать. Либо ничего не получилось, и Хуа Юн не стало лучше, либо же всё сработало, и Хуа Чэн просто проводит весь день рядом с матерью, радуясь её неожиданному выздоровлению. Принц изводит себя мыслями весь день, не зная, куда податься, всё валится у него из рук, так что Се Лянь бросает попытки заняться чем-то полезным, садясь на ступени храма и пытаясь немного помедитировать, чтобы хоть немного успокоить разум и чувства. И, когда Се Лянь уже не ждёт, и когда солнце постепенно начинает скрываться за горизонтом, он слышит чей-то быстрый бег и шумное дыхание. Се Лянь едва успевает открыть глаза, как на него налетают с бешеной скоростью, повалив на дощатый пол, и Се Лянь инстинктивно обнимает врезавшегося в него мальчика, чувствуя, как камень падает с души. — Гэгэ! Она…она здорова! — едва ли не кричит Хуа Чэн, а в его глазах стоят слёзы, но они не имеют ничего общего с теми, что срывались с его глаз в приступе отчаянной молитвы. — Моя мама… Он исцелил её! Он… — его речь слегка сумбурна, но Се Лянь совершенно не винит его, чувствуя бесконечное счастье от радости мальчика. — Я-я тогда молился Его Высочеству, чтобы он спас её, и он меня услышал! Вот, смотри! — мальчик раскрывает ладонь, и Се Лянь видит цветок, что сам оставил этой ночью у его подушки. — Он был у нас дома и вылечил маму, гэгэ, представляешь, он… Хуа Чэн запинается, начиная плакать, и Се Лянь тут же обнимает его крепче, поглаживая по голове и сам едва сдерживая слёзы. — Тише, малыш, всё хорошо, тише, — мягко успокаивает его Се Лянь, надеясь, что его голос не звучит слишком надломленно. — Ты молодец, Сань Лан, ты спас свою маму. Се Лянь твёрдо убеждён в этом, ведь, если бы он тогда не пришёл в храм и не молился о выздоровлении матери, Се Лянь бы и не узнал, что всё так плохо. Однако мальчик яростно качает головой. — Нет, я тут не причем. Это всё Его Высочество! — Хуа Чэн очень настойчив в своём заявлении, и это вызывает на лице принца ностальгическую улыбку. — Но ведь это ты его попросил. Ты молился ему и он помог, разве не так было? — мягко увещевает его Се Лянь, и, хоть Хуа Чэн, кажется, и не совсем согласен с его словами, он тщательно их обдумывает и в итоге кивает. — Видишь, я же говорю. Без тебя Его Высочество не узнал бы, что твоя мама болеет, и не смог бы ей помочь. Твоей матери очень повезло, что у неё такой хороший сын. Он беззастенчиво хвалит мальчика, и его сердце поёт, когда он видит, как на прелестном личике расцветает робкий румянец. Се Лянь поднимает руку, стирая дорожки слёз с чужих щек, и не отказывает себе в удовольствии поцеловать ребёнка в лоб в качестве утешения, на что Хуа Чэн тихонько смеётся. Он не очень понимает, как от благодарности принцу они перешли к тому, что хвалят теперь его самого, но…он понимает, что не сильно-то и против. Какая разница, главное, что его мать жива и почти полностью здорова. — Спасибо, гэгэ. Брови Се Ляня удивлённо приподнимаются. — За что? — Не знаю, — беспечно пожимает плечами мальчик. — Просто, за всё. Се Лянь понимающе улыбается и треплет ребёнка по голове, с огромным облегчением видя, как вся тревога и боль ушли с лица Хуа Чэна, оставив только чистую радость. Хотя принцу всё равно немного совестно, что все лавры достались ему, хотя именно Му Цин вылечил мать мальчика, но он не может рассказать об этом, не раскрыв при этом свою личность. Так что он просто решает ещё раз поблагодарить старого друга позже, когда увидится с ним. — Беги домой, Сань Лан, побудь с матерью, — с улыбкой произносит Се Лянь, раскрывая объятия и давая мальчику встать. — А как же наши занятия? Я ведь и так много пропустил. Ах, такой ответственный, как всегда. Се Лянь едва может что-то поделать с тем, как ноет его сердце, но это приятная боль. Это его любовь к этому человеку, к его душе, пока ещё юной, но принц снова и снова видит в ней отголоски того Хуа Чэна, которого он знал и помнил. — Ничего страшного, побудь пока с матерью, это важнее. Как она полностью выздоровеет, так и приходи, хорошо? Глаза мальчика сияют благодарностью, и он быстро-быстро кивает, в конце концов прощаясь и убегая обратно домой. Се Лянь смотрит ему вслед и в очередной раз с ошеломляющей ясностью понимает, что ни за что не сможет отпустить его.