Исправляя встречу, покрывая руку

Однажды, он пытался убежать. Что ж, убежать не совсем правильное слово. Эта способность, как и многие другие, была оторвана от него в тот момент, когда в его голову вошел гвоздь. Любые виды движений ему тяжело давались. Они ощущались больше как попытки организовать мобилизацию армии, чем простые сокращения мышц. Осознавал ли кто-нибудь как много мыслей уходило на каждое малейшее движения наших тел? Но ему необходимо было сбежать. Даже не смотря на гвоздь в его голове и Жое, связывающую его руки, безусловно, если он сможет хотя бы покинуть это место, рано или поздно, найдется кто-то согласный ему помочь. Он добрался до двери, но с засовом было сложно справится без рук. Он только-только смог его открыть, но споткнулся и вывалился из дверного проема наружу, когда дверь распахнулась под его весом. И в этот момент проснулся Человек и обнаружил, что его больше нет с ним в одной кровати. Он ударил Се Ляня по голове металлическим чайником. Половина его зрения покинула его, и острая жгучая боль вспыхнула между кровавой раной у него в виске и гвоздем в затылке. Он помнит металлический вкус у себя во рту, пока его голова истекала кровью и то, как его потащили назад в избушку. Он корчился, даже не до конца уверенный в том было ли это актом сопротивления или же это был сбой в его сознании, отчаянно пытающийся найти отдушину для той агонии в которой он находился, но у Человека на этот счет было свое мнение. Руки схватили его плечи, прижимая его спину к полу, и лицо колебаниями появлялось и исчезало в разрозненном и наполовину пропавшем зрении, которое сейчас формировало мир Се Ляня. Его ноги были вывернуты так, чтобы они находились вокруг бедер Человека, и его самого отбрасывало назад. Человек даже не был возбужден, он был в слишком разгневанном для этого состояния, но он оставил одну из рук на плече Се Ляня и другой потянулся к ране на его виске, зарываясь пальцами в свежую кровь. Он использовал ее, чтобы привести себя в затвердевшее состояние, и Се Ляню не оставалось ничего, кроме как лежать там, в почти бесчувственном состоянии ко всему, кроме отвращения. Он не делал ничего. Просто лежал там, пока из его головы лилась теплая кровь и рука держала его за плечо, пока вторая рука направляла смазанный кровью стержень из плоти внутрь него. Он просто лежал, пока его голова истекала кровью и рука держала его за плечо. Он просто лежал, пока его голова истекала кровь и рука держала его за плечо, только в этот раз он не собирался просто лежать. Его голова болела, он был оглушен, но его руки скользили по мокрому полу, что означало что они больше не были связаны и его ноги дергались с большей легкость, чем он привык. Человек говорил что-то над его головой и руки на его плечах усиливали свою хватку, пытаясь утянуть его вверх, но в этот раз Се Лянь перешел к действиям. Он ударил по нему ногами со всей силой, которая у него была. Прозвучало слышимое уфф и внезапно руки исчезли. Се Лянь отчаянно пытался привести себя в сидячее положение, и тут было нечто белое летающего перед его лицом, от чего он пытался отмахнуться. Он весь дрожал и в его рту собирался металлический вкус (наполненный желчью, нап…) и он не мог видеть из одного из глаз, потому что кровь застилала эту сторону его лица, и … И он не был в избушке. Вес на его теле был не от одеяний, наполовину скинутых с его тела, но от полотенца, которое по всей видимости, было наполовину обернуто вокруг него перед тем, как он пришел в себя. Он был в ванной комнате. Тут пахло цветами и маслами, но эти запахи теперь были слишком сильными, слишком оглушающими, и он хотел просто свернуться в клубок, закрыть рот и закрыть глаза. Лишь бы спастись от бабочек, которые метались перед его глазами и пытались приземлиться на него. Он не хотел, чтобы он его трогали, он не хотел, чтобы хоть что-то его трогало! “Прекратите!” - сказал он. Он прокричал это. Его голос срывался, но все было слишком, и он был так растерян и все вокруг выглядело неправильно, пахло неправильно, пыталось его коснуться, коснуться его оголенной кожи, и он продолжал истекать кровью. Бабочки пропали. Он дрожал на полу. Когда стало так холодно? Ничего больше не двигалось. Больше не было никаких звуков. Он не мог сказать сколько времени прошло. Оно ощущалось растянутым и таким медленным. И становилось еще более неловким с каждой секундой, когда к нему начало возвращаться осознание происходящего. Осознание того, что он больше не был в той избушке, и что он был очень далеко от Человека. “Сань Лан?” - сказал он в конечном итоге, потому что теперь он знал кому эти руки должны были принадлежать. Мысль от том, что Сань Лан хватает его так, пока он голый и без сознания на полу, почти заставляла скрутится все внутри него. Он должно быть упал? Он был бы распластан на полу и в полной доступности и…и конечно же, это было не то, что пытался сделать Сань Лан. Его руки были на плечах Се Ляня, чтобы поднять его с земли. Он обернул полотенце вокруг него. Укрывая его, защищая его. “Я тут, Господин,” - послышался безропотный голос откуда-то из-за его спины. “Прошу прощения. Вы в порядке? Хотите, чтобы этот человек вас покинул?” Се Лянь не знал плакать ему или смеяться. Вместо этого, он заставил себя усесться и плотнее обернул большое полотенце вокруг себя. Сань Лан лежал полностью расстелившийся на полу куда очевидно его оттолкнул Се Лянь. Он выглядел запыхавшимся, но в основном раскаивающимся и даже не желающим двигаться с того места, куда его бросили. Он не мог сказать было ли это актом почтения или беспокойство о том, чтобы не напугать Се Ляня в более буйственное состояние. “Тебе не нужно извиняться,” - сказал Се Лянь, и он почти верил в произнесенное. “Ты услышал, что я упал и пришел чтобы помочь, не так ли?” “...Да.” “Я должно быть ударился головой. Я не знал, что происходило…и слишком остро отреагировал.” “Вы действительно ударились головой,” - подтвердил Сань Лан, пристально наблюдая за ним со своего положения на полу. “Я думаю, что так же ударил Сань Лана,” - добавил он, застенчивым и раскаявшемся тоном. “Вина лежит на этом человеке, за то, что он схватил, не спрашивая разрешения. Вы не должны мирится с чьим-либо присутствием если оно нежеланно.” Это, разумеется, было почему Сань Лан давал ему так много возможностей избавиться от него. Вместо того, чтобы ими воспользоваться, Се Лянь сказал: “Не мог бы ты помочь мне подняться? Я не уверен, что могу сделать это сам, без того, чтобы упасть назад. Я и так уже заставил себя выглядеть как полный дурак.” “Господин никогда бы не выглядел дураком,” - предано провозгласил Сань Лан, пока он аккуратно направлялся к Се Ляню, чтобы исполнить его просьбу. “Даже после того, как я пришел в бессознательное состояние после того, как поскользнулся в ванне и ударил благородного человека, который пришел из другой комнаты только для того, чтобы помочь?” - спросил Се Лянь. По его коже пошли легкие мурашки от прикосновения, но помогало то, что Сань Лань не хватался за него так резко в этот раз. Он лишь вытянул руку вперед и дождался пока Се Лянь сам за нее возьмется. “Проявление боевых искусств не является чем-то глупым,” - сказал Сань Лан. “Я почтен тем, что могу быть свидетелем этого.” “И носителем синяков?” В голосе юноши слышна была нотка юмора. “И их тоже.” Се Лянь рассмеялся. Это был слабый звук в глубине его груди, прямо как птица, которую так долго держали взаперти, что она забыла о том, что у нее есть крылья. “Какой же ты неискренний!” “Уверяю вас, Господин, в мире нет более искреннего человека чем я!” Как только Се Лянь снова стоял на ногах и начал чувствовать себя менее шатко, несмотря на новую пульсирующую боль в своих висках, он проковылял за ширму, чтобы одеться в новые одеяния, которые ему принес Сань Лан. Он был слегка ошеломлен тем, что там нашел, хотя, пожалуй, у него не было причин так удивляться. Одеяния были украшены просто, но так что они скорее говорили о хорошем вкусе, нежели о скупости. Так же, как и одеяния самого Се Ляня, они были выполнены в оттенках белого цвета, но на них были вышивки, выполненные бежевыми и золотыми нитями. Они располагались на горловине и рукавах, и были так тонко выполнены, что их с трудом можно было заметить если не всматриваться. Рукава были благородными и сами одеяния ложились на тело с приятным весом…и это был только верхний слой. “Градоначальник Хуа действительно чрезмерно щедр,” - слабо сказал он, когда почувствовал мягкость нижнего слоя одеяний, которые по качеству были намного лучше, чем когда-либо были его старые верхние одеяния. “Хуа Чен хочет, чтобы Господину было удобно,” - ответил Сань Лан без промедления. Се Лянь планировал позволять продолжатся этой маленькой хитрости, пока его хозяин сам не устанет от нее, ему казалось, что было бы учтиво ему в этом подыгрывать, но все это становилось слишком смехотворным для того, чтобы так могло продолжаться дальше. И по правде говоря, его голова болела слишком сильно, для того чтобы он мог продолжать эту хитрость. “Даже после того, как он отбросил Градоначальника Хуа через его собственную ванную комнату?” По другую сторону ширмы наступила тишина, которая дала Се Ляню время для того, чтобы взять в узду головную боль и разобраться со всеми слоями одеяний. После того, как он провел столько времени в единственных скудных одеяниях, быть облаченным так надежно в слои и слои ткани, было не просто приятно, но и даже вызывало в нем чувство безопасности. Он плотно сомкнул их и уютно подвязал их своими дрожащими неловкими пальцами, наконец выходя из-за ширмы, когда он начал чувствовать себя похожим на человека. Сань Лан, или лучше сказать Хуа Чен, стоял прямо там, где он его и оставил, смотря на Се Ляня настороженным взглядом. Так будто бы Се Лянь был самым грозным в этой комнате, а не тем, кто жалко опирался на умывальную стойку, чтобы не упасть. “Господин,” - в конце концов произнес он, склоняю голову в раскаянье, “этот человек просит простить его, за то, что он не был откровенен…” “Все в порядке! Конечно же Градоначальник Хуа может зваться как ему угодно в собственном доме, разве не так?” Хуа Чен поднял на него взгляд сквозь спадающие ему на лицо волосы, казалось нашедший укрепление в том легком дразнящем тоне, которым Се Лянь произнес эти слова. И после того, как не последовало никаких дальнейших ускорений, он выпрямился, в голосе проскользнула искорка озорства… “В таком случае, этот человек действительно предпочел бы зваться Сань Ланем.” Се Лянь чувствовал, как огонек озорства разгорается в его собственной груди. Он ощущался так оглушительно и был такой теплый, что он просто не мог не ухватиться за него обеими руками. Когда у него в последний раз возникало желание играться с кем-либо? “В таком случае, позволь мне снова воспользоваться памятью Сань Лана. Еще в стенах Игорного дома не звал ли Сань Лан этого человека гэгэ? Если мы озвучиваем предпочтения, то я верю, что предпочитал бы это вместо Господина…Или, если это слишком фамильярно, мое имя Се Лянь. Ты мог бы звать меня им.” Это было просчитанным риском, и он окупился. Юношеское лицо Хуа Чена озарилось светом, как будто бы ему вручили замечательный дар вместо того, чтобы легко дразнить за то, что он использовал такое дурацкое прозвище в разгар ситуации. “Эх. Разумеется! Как бы гэгэ не предпочитал называться этот Сань Лан, безусловно, будет звать его так как он захочет! Однако, если гэгэ не против того, что я спрашиваю, когда ты узнал, что я и есть Хуа Чен?” “Мм? Ох, с того момента как ты вылечил бабочку.” Хуа Чен моргнул. “Так долго? Где же я просчитался?” “Ни где, ни где. Ты только упомянул, что знал о том, что я смял бабочку, потому что она села на меня. Но с учетом того, что это произошло до того, как ты зашел в комнату, было логично, что ты каким-то образом мог видеть то, что происходит внутри. Бабочки были достаточно необычными для того, чтобы быть духовными существами, так что это был бы разумным способом для наблюдения за комнатой в которой тебя не было и легкий способ понять, когда я раздавил одну из них. Так что, если у Сань Лана есть возможность видеть через бабочек, это делало бы их духовными существами самого Сань Лана. После того как ты исцелил бабочку, ты упомянул, что они принадлежат владельцу поместья. Что еще это могло значить, помимо того, что Сань Лан и есть владелец поместья и следовательно Градоначальник Хуа?” Вместо того чтобы расстраиваться от того, что его маскировку раскрыли, Хуа Чен, казалось бы, пришел от этого в восторг. Се Лянь смог покинуть ванную комнату без дополнительных происшествий и с благодарностью улегся обратно в кровать. Он осознал, насколько изнуренно себя чувствовал. Он был изнурен еще до того, как пойти принимать ванну, выжатый от простой необходимости поддержания разговора и попыток заставить его новую обстановку иметь хоть какой-то смысл, но после всего этого волнения в нем действительно не оставалось ни капли энергии. “Хотел бы гэгэ немного чая сейчас?” - спросил Хуа Чен, стоя в нескольких шагах от кровати, “или может что-нибудь поесть?” “Мне кажется, что Сань Лан тот, кто действительно хочет выпить чаю,” - заметил Се Лянь. “Тебе стоит выпить немного, если он еще теплый.” “Эх, он все еще теплый. Но гэгэ, не хочешь ли ты поесть чего-нибудь?” Ох, ему скорее всего, стоило бы это сделать. Он не ел ничего уже…давно. Было трудно определить это, с учетом того, что он на самом деле не был уверен, как много времени прошло между событиями в Игорном Доме и пробуждением в этой комнате. Но он не ел ничего ночью перед этими событиями, Человек был…после того, как Даос ушел, он хотел… Се Лянь не ел. Но ему дали облизать тарелку начисто перед тем, как Даос пришел. Се Лянь смутно осознавал, что это не то, что ему стоило бы говорить вслух, что то, как его заставили уткнутся лицом в тарелку и лизать ее как собака, было чем-то постыдным, но в то время он был благодарен за каждую кроху еды, которая ему доставалась. В любом случае, сейчас он не был голоден. Стресс от пережитого дня плотно сжимал его желудок в кулак, и боль в его голове наполняла его знакомой тошнотой. Было очень легко не быть голодным, когда ты чувствуешь, что тебя точно стошнит если съешь хоть кусочек. “Может позже. Я хотел бы сначала поспать. Если можно.” - Как будто бы он не проснулся совсем недавно. Нельзя сказать, что это его обычно останавливало. У него было не так много занятий, которыми он мог бы развлекать себя в избушке кроме сна, тогда, когда Человек не использовал его, и у него, по всей видимости, не было энергии на то, чтобы вести себя по-другому сейчас. Хуа Чен не выглядел полностью удовлетворенный таким ответом. “Может ли этот человек хотя бы излечить твою голову? Если ты не хочешь, чтобы бабочки приближались к тебе, я могу очистить рану полотенцем? Или принести тебе полотенце, если ты предпочитаешь сделать это сам?” “Бабочки могут лечить? Я предполагал, что они просто…” “Шпионят для меня?” “Держат Градоначальника Хуа в осведомленности,” - сказал Се Лянь с чуть большим тактом. “Они могут быть использованы в различных целях, как любой хороший инструмент. Я могу видеть через их глаза, и они могут быть использованы как оружие, но они также могут исцелять…Когда я вытащил гвоздь, они помогали лечить голову гэгэ.” “Я помню, что видел, как они полностью окружили мою голову,” - внезапно вспомнил Се Лянь. “Эх. Если ты позволишь одной или двум приблизится, они смогут сделать это снова.” “Вот как.” - Тошнота становилась чем-то более плотным и темным, заполняя его и без того скрученный желудок чем-то похожим на вину. “Так значит, та, что приземлилась на мою голову… та которую я ударил…она просто хотела проверить рану от гвоздя, не так ли?” - И когда Хуа Чен ему не ответил, Се Лянь продолжил, не способный встретиться с ним взглядом. “Она просто пыталась помочь мне, и я ее ударил, так же как…” “Все хорошо, гэгэ,” - мягко произнес Хуа Чен, и вот так просто бабочка вылетела из-под его наручника и начала порхать в его сторону, вежливо зависая в воздухе пока Се Лянь не вытянул палец вперед, чтобы она могла приземлится. Вместо того, чтобы чувствовать себя успокоенным этим утверждением, Се Лянь начал чувствовать, как в его глазах снова наворачиваются слезы, такие же горячие, как и кровь. “Это несправедливо,” - сказал он, больше обращаясь к бабочке чем к Хуа Чену, на которого он все еще не мог заставить себя поднять глаза. Он боялся увидеть там выражение жалости или сострадания, которые он уже точно не заслужил. “Это несправедливо, что им причиняют боль, когда они просто хотят помочь. Я смял бабочку, я ударил тебя…Мне так жаль. Я не…” “Справедливость тут совсем не причем,” - уверенно сказал Хуа Чен. “Гэгэ пережил нечто действительно ужасное. Если кто-то собирается оставаться близко с кем-то, кто пережил ужасные ситуации, они не должны удивляться если по ним ударят в ответ. Это просто напросто инстинкт, совершенно не обозначенный жестокостью. Все, кто не способны видеть это, не достойны того, чтобы оставаться рядом. Я в порядке и бабочка тоже, так почему это должно иметь значение? Это мы были теми, кто действовал поспешно и заставили гэгэ боятся нас.” “И что, только потому что мне было плохо, я должен вредить другим людям? Я должен им мстить?” - Слова получились намного более язвительными, чем он задумывал, но трущиеся между собой фрагменты его памяти начали раскапывать в его памяти нечто старое, другой голос, разделяющий слишком знакомое мнение. “Отбросил ли меня гэгэ из чувства мести? Если это так, то я с радостью подвергну себя ей, но я не думаю, что это было сделано из мести.” “Конечно нет! Ты лишь проявлял великодушие!” “Тогда это было случайностью. Ты был напуган, и тебе было больно, так что ты среагировал. Зачем же делать из этой ситуации нечто большее? Но если гэгэ хочет загладить свою вину, он может позволить бабочкам осмотреть его голову сейчас?” Перед лицом безжалостной рассудительности Хуа Чена у Се Ляня не было другого выбора кроме как отпустить свое волнение. Он позволил плечам опуститься, по нему уже пробегала новая волна истощенность, вызванная тем, как он схватился за эту толику напряжения, и затем он кивнул. Хуа Чен улыбнулся ему, так что он полагает, это пока может служить актом расплаты. Даже если он и чувствовал, что это было весьма эгоистично для расплаты. Хуа Чен предложил ему удобно улечься перед тем, как еще две бабочки вылетели из-под его наручников и направились в сторону Се Ляня. Они, казалось бы, прикладывали все свои усилия, чтобы выглядеть крайне вежливо, потому что они приземлились только после того, как Се Лянь разрешил им это кивком. И они начали ходить своими хрупкими лапками по его лбу, никогда не приближаясь близко к глазам. “Ты говорил, что их так же можно использовать как оружие? Я не могу себе это представить,” - сказал он, в основном ради того, чтобы что-то сказать. “Они слишком милы.” Хуа Чен улыбнулся ему, полностью оскалив зубы. “Большинство людей не может представить их чем-то кроме оружия.” Это должно было вызывать страх, но каким-то образом это возымело обратный эффект на Се Ляня. У Хуа Чена были многочисленные возможности, чтобы причинить ему вред если бы он этого хотел, но он не воспользовался ни одной из них. На самом деле, он выглядел готовым не просто вытащить меч из груди Се Ляня, но и бросить себя под него, если у него хоть на секунду мелькнула мысль, что он мог заставить Се Ляня чувствовать дискомфорт хоть в чем-то. Осознание того, что у такого человека была сила не позволять приближаться тем, кого Се Лянь не хотел видеть, было на удивление успокаивающей мыслью. Это помогало ему верить в то, что в независимости от того, что стало с Человеком, он действительно его больше никогда не увидит. В конечном итоге, эта мысль, касание аккуратных лапок и лицо Хуа Чена послужили тем, что склонило Се Ляня назад ко сну.

***

Было темно. Человек был там. Се Лянь не был уверен в том, когда это произошло. Человек часто приходил домой поздно вечером, злой на ту работу которой у него не было, злой на работу, которая была, просто злой. Этот гнев вымещался на Се Ляня. Иногда это были кулаки. Иногда нет. Вокруг его шеи обязательно привязывалась веревка, когда Человек уходил, длинный конец ее был завязан узлом на ножке тяжелого шкафа. Он мог сколько угодно тянуть за нее, и он бы даже не пошатнулся. Он мог сколько угодно пытаться пинать стены, и у него так и не получилось бы привлечь чье-то внимание для того, чтобы кто-то пришел ему на помощь. Вторая веревка, толстая и покрытая смолой для того, чтобы таскать кирпичи на стройке, была бы зажата между его зубов. Иногда Человек возвращался и даже не утруждал себя тем, чтобы отвязать Се Ляня. Все было бы темно как ночью, темно как смола, и затем появлялись бы ботинки на земле и воздействие на его коже. И движение, движение, движение. Движения менялись в зависимости от природы воздействия. Пинки и удары были одной историей. Человек бросающийся на пол и вторгающийся внутрь Се Ляня, остро и без подготовки, был совершенно другой. Он бы начинал дергаться, извиваться и бесцельно бороться, пытаясь найти то, что могло бы спасти его на полу, лишь бы остановить свой разум от распада на мелкие кусочки и исчезновения в тенях. Чтобы остановить себя от того, чтобы становится единым с пустотой, вместо того чтобы оставаться человеком. Он бы неизбежно оказывался спутанным в веревках. Он был неизбежно спутан веревкой. Он задыхался и крутился, но его держали и это будет второй вид воздействия, руки на нем, стянутые одеяния, это засунутое в него, и затем… Се Лянь проснулся в попытках выплюнуть смазанную смолой веревку, которой на самом деле не было. Он все еще был спутан в узлах, его все еще держали. И он паниковал, паниковал пытаясь не потеряться в ночи, вот только… Вот только он мог видеть. Тени не были расплывчатыми и всепоглощающими. Тут все еще было темно, но лунный свет проникал сквозь бумажные затворы на окнах. И он мог видеть детали постели, в которой он лежал, узоры на стенах, даже дверные ручки на двери на другом конце комнаты. Гвоздь делал болезненным любые попытки концентрации на чем-либо, и по ночам это было практически невозможно. Се Лянь успокаивал свое тело, заставлял зажатые, готовые к нападению мышцы расслабляться, и оценивал, где он находится. Он был в огромной и до невозможности мягкой кровати во Дворце Блаженства. В доме Хуа Чена, под защитой Хуа Чена. Человека здесь не было и никогда тут не будет. Не было никакой веревки, ни у него во рту, ни обвязанной вокруг шеи, ни сковывающей ему руки. Вместо этого он уснул в этих новых, многослойных одеяниях, которые ему дал Хуа Чен, и во время сна он, должно быть, умудрился перекрутить их так, что они запутались. Се Лянь был близко знаком с ночными кошмарами и страхом. Он просыпался с ними в одной постели на протяжении веков. Он знал, что они приходили, но со временем угасали, словно одеяния, изношенные в лохмотья. В эти дни он мог стоять на обрыве скалы и у него почти не проскальзывали мысли о войне. Он провел годы без того, чтобы ожидать увидеть, как за ним следует Безликий Бай при каждом повороте головы. И несмотря на то, что он все еще ощущал дискомфорт находясь в тесном пространстве, он больше не представлял, как чувствует занозы от древесины гроба у себя под ногтями в них. Он был знаком с иррациональными страхами. Они были тем, что стоило перетерпеть пока они сами не уйдут, хотя он сомневался, что вновь сможет сомкнуть глаза этой ночью. Он медленно сел, давая своей голове время, чтобы привыкнуть к изменениям высоты, и осторожно распутал рукава и поправил свои одеяния, пока он не перестал чувствовать, как будто вот-вот задохнется. Иррациональный страх медленно растворялся в этой мягкой темноте, такой не похожей на темноту избушки. Одним из отличий был мягкий свет, который начинался у стола, но постепенно приближался, пока две бабочки порхали через темноту в его сторону. Он вздохнул и вытянул руку для того, чтобы они приземлились. Одна уселась ему на палец, пока другая расположилась на покрытых одеялом коленях. “Вы ведь не станете говорить Сань Лану, что я проснулся, не так ли?” - спросил он бабочку. Она не ответила ему, только затрепетала крыльями. Он осознал насколько смехотворным был его вопрос в тот момент, когда слова покинули его уста. Основываясь на тех крупицах информации, которую он знал о своем хозяине, Хуа Чен выглядел слишком сосредоточенным на его удобстве и безопасности, чтобы просто полностью пропасть после такого мучительного утра. Для Князя Демонов, у него было слишком много свободного времени на руках. “Сань Лан, если ты уже тут, тебе стоит просто зайти. Тебе не может быть удобно находится в коридоре, продуваемом сквозняком.” После мгновения нерешительности, дверь распахнулась и Хуа Чен зашел в комнату. Се Лянь изо всех сил старался послать ему укоряющий взгляд, вместо того чтобы позволить открытому облегчению проявится на лице. Облегчению от осознания того, что его дверь охраняли. “Не должен ли ты спать сейчас?” - потребовал он. “Я демон, гэгэ, мне не нужно спать.” “Я думаю, что даже демон будет капризным без сна.” “Я никогда не бываю капризным.” Се Лянь выгнул бровь. “Ох? И если я спрошу кого-то еще об этом?” “Ты не доверяешь этому Сань Лану?” - сказал Хуа Чен вместо того, чтобы отвечать. Он уселся за столом в другом конце комнаты и находился достаточно низко, чтобы он мог смотреть на Се Ляня сквозь ресницы, создавая картину полнейшей невинности. Се Лянь покачал головой. Ну действительно, что за бесстыдный демон! Он боялся спрашивать был ли Хуа Чен за его дверью, потому что бабочки сообщили ему о беспокойстве Се Ляня и он пришел на случай неприятностей, или же он был за дверью весь день и вечер пока Се Лянь спал. И он совершенно точно не хотел задумываться о том, какой ответ бы он предпочел услышать. “Так чем же занимается Князь Демонов всю ночь, когда он не спит или не следит за благополучием своих гостей?” - спросил Се Лянь, потому что он уже проснулся и они с тем же успехом могли провести время за беседой. “Ох, всякой всячиной. В основном бездельничаю. Я уверен, что гэгэ слышал истории о том, что вытворяет Собиратель Цветов под Кровавым Дождём, не так ли?” “Ох, извини, но я правда не слышал,” - сказал Се Лянь, устраиваясь спиной на подушку. Бабочки упорхнули и нашли более удобное место для приземления, оставляя кровать залитой придворным лунным светом. “Почему бы тебе не рассказать мне их?” “Ты не хочешь попробовать снова уснуть? Я не хотел бы удерживать тебя от сна своей собственной суетливостью.” “Я думаю, что уже проспал сколько мог.” — Это даже не было ложью. Он ощущал себя сбитым с толку после кошмара и сна в неположенное для него время дня. И если его господин в любом случае не спит, тогда Се Лянь не гнушался тем, чтобы присвоить еще немного его времени себе. “В таком случае, мы могли бы обсудить это за чаем?” Попытка накормить Се Ляня была настолько прямой, что Се Лянь не мог найти в себе сил чтобы отказываться. В любом случае, ему стоило бы наполнить чем-то свой желудок. Он знал, что тошнота, которую он ощущает сейчас, была наполовину обусловлена голодом и ему станет лучше после того, как он заставит себя что-нибудь съесть. Так что, к очевидному облегчению Сань Лана, они оба оказались за столом с облаком из бабочек, кружащихся над их головами и хоть как-то освещающих комнату. Чайник уже давно был убран, с учетом того, что даже его чары не могли держать его теплым и приятным на вкус так долго, но Хуа Чен уверил его, что он может послать за новым. “Так что же я должен был слышать о Искателе Цветов под Кровавым Дождем?” - спросил Се Лянь, как только они оба уселись. Хуа Чен оперся на стол и постукивал себя по подбородку, как будто собираясь с мыслями. “Хотел бы ты услышать, как я получил свой титул?” “Это весьма выразительный образ,” - согласился Се Лянь. “Хотя это звучит весьма мило для могучего демона.” “Я могу призывать кровавый дождь, когда мне удобно, и в то время, когда я еще только начинал, я призвал его пока вычищал логово зловредного демона. Там был цветок, который пришелся мне по духу, так что, я укрыл его от дождя. Конечно же кто-то это увидел и с тех самых пор это имя остается на слуху. После этого, каждому Бедствию либо давали красочные имена, либо они сами их для себя придумывали.” “Так получается, Сань Лань задал моду. А много ли существует Бедствий?” “Нет, не много. За все время было только трое и недовесок с манией величия. Есть я, Черная Вода Погибель Кораблей, Зеленый Фонарь Блуждающий в Ночи, гэгэ может сразу же выкинуть это имя из головы, оно не несет никакой ценности, и Несущий Беду в Белых Одеяниях.” Глубоко загнанный ужас начинал вновь приходить в движение, медленно поднимаясь прямо от кончиков пальцев ног Се Ляня и разрастаясь своим холодом вверх. Не то чтобы он никогда не слышал, как другие упоминают Безликого Бая. Конечно же слышал, у смертных было так же много историй о нем как о любом другом зловредном духе, и они были на слуху первые пару столетий после его изгнания. С тех пор это имя возникало время от времени, и он действительно стал к нему совершенно равнодушен. В конце концов, с Безликим Баем было покончено уже очень давно и ничто не указывало на его возвращение на протяжении всех этих веков. И все же, услышать это имя сейчас казалось чем-то зловещим, сидя в этой темной комнате, теперь, когда Се Лянь не мог даже ходить не шатаясь. Не было никакого смысла беспокоиться об этом сейчас. Он знал, что был весь на иголках после своего кошмара и изматывающего дня, который был до него. Не то чтобы какое-то древнее бедствие пришло бы, стучась в его дверь только потому, что кто-то мимолетом упомянул его имя. Мысли Се Ляня прервали стуком в дверь. Он еще успокоил свое сердце к тому моменту как Хуа Чен сказал стучащему войти. И внезапно перед ним предстала фигура в белой маске входящая в комнату и Се Лянь резко вскочил на ноги. И конечно же, его ноги сразу же подкосились. Он уж точно упал бы на пол если бы не быстрая реакция Хуа Чена, который резко перескочил через стол и поймал его за локоть. То, что должно было стать утешительным жестом, быстро стало искажаться, прямо как тот, что был в ванных комнатах, хотя и совершенно другим способом, потому что было похоже, что Собиратель Цветов под Кровавым Дождем знал о Несущем Бедствие в Белых Одеяния, они могли быть за одно все это время, он возможно даже намеренно приобрел Се Ляня для того, чтобы…. “Прошу прощение, если напугал вас,” - сказал человек в белой маске, мгновенно склоняясь в низком поклоне. Он оставался в нем, обнажая шею, пока Се Лянь пристально на него смотрел. Голос был совершенно неправильный. По правде говоря, все было неправильно. Волосы, черные одеяния, фигура, даже сама маска выглядела совершенно непохожей на смеющуюся и плачущую маску Безликого Бая. Сердце Се Ляня начало ощутимо снижать ритм, и он начал с большей силой опираться на руки, которые поддерживали его. Он мог чувствовать, как Хуа Чен, возвышаясь над ними, наблюдал за ним, пытаясь оценить собирался ли он упасть в обморок или же атаковать. “Все в порядке,” - слабым голосом ответил Се Лянь. “Я просто немного не в себе.” Только после этого человек в маске поднялся из своего поклона. У него в руках, чего Се Лянь не замечал до этого момента, был поднос со стоящим на нем чайником, чашками и откровенно смехотворным количеством еды. “По всей видимости моя бессонница вытащила вас из вашей постели,” - с раскаянием произнес Се Лянь, пока человек ставил поднос на стол. “Не беспокойся о Инь Юй, это его работа,” - пренебрежительно сказал Хуа Чен, пока помогал Се Ляню снова усесться за столом. “Я рад служить,” - согласился человек названный Инь Юй. “Вот, гэгэ, попробуй вот это…” И таким образом Се Лянь медленно успокаивался, пока позволял Хуа Чену наполнять его тарелку всем, что он считал Се Лянь должен попробовать дальше. Он ел медленно, потому что Се Лянь голодал достаточно раз на протяжении годов, чтобы знать, как именно ему нужно снова приучать свое тело к еде, и обильно пил. После первых пары неприятных кусочков, пока его желудок пытался вспомнить, что нужно делать с едой, это было самой вкусной пищей, которую он ел за очень долгое время. Было приятным чувство того, что снова может сам держать и управляться с палочками, быть немного привередливым в выборе еды и самому решать, что он будет есть дальше. Все было таким теплым, свежим и таким манящим. Приятная компания в добавок к этому совсем не вредила. “Итак, теперь я знаю, что Собиратель Цветов под Кровавым Дождем заботится о цветах,” - начал Се Лянь, стараясь немного сгладить углы между ними. “Касается ли это всех цветов, или только каких-то особенных?” “Хм,” - произнес Хуа Чен, вертя чашку у себя в руках, “если я отвечу на этот вопрос, могу ли я тоже начать задавать свои вопросы?” “Не обещал ли Сань Лан отвечать на все мои вопросы и заменять мне память, когда моя так плоха?” - парировал Се Лянь. Хуа Чен надулся. “Так жестоко. Гэгэ обделяет этого Сань Лана.” Се Лянь попытался усмехнуться, готовый вступить в игру если это помогло бы темноте ощущаться менее гнетущей. Он также воспринял показательную обиду Хуа Чена, как возможность спихнуть часть еды ему на тарелку. На текущий момент ел в основном Се Лянь, и он уж точно не сможет сам закончить со всей этой едой сам. Трезво оценивая ситуацию, ему, наверное, хватит еще пары кусочков если он не хочет, чтобы ему снова стало плохо. Не стоит перенапрягать желудок. “Если ты ответишь на мои, я отвечу на твои, хотя я не особенно интересный человек.” “У меня есть определенный цветок, который я люблю,” - игриво произнес Хуа Чен. “Но цветы в общем мне тоже нравятся. Они напоминают мне о человеке, который мне дорог. В этом поместье есть сад, если тебе хотелось бы там побывать.” “Ох! Да, я бы с радостью!” “И теперь мой вопрос! Хмм...” - Се Лянь на мгновение испугался, что Хуа Чен может спросить о его обстоятельствах, или о том, что должно было случится с ним, чтобы он оказался в руках Человека, но эти беспокойства были быстро развеяны. “Предпочитает гэгэ цзяоцзы или баоцзы?” Клецки или паровые булочки? Что за вопрос! “Ты пытаешься накормить меня еще больше? В меня не поместится больше ни кусочка, правда правда!” “Нет, нет, просто интересуюсь какие у гэгэ предпочтения,” - уверял его Сань Лан. “Ты сказал, что ответишь мне, не станешь же ты теперь обделять меня, не так ли?” “Чтож, я думаю, что предпочел бы больше паровые булочки. Они более сытные и их легче брать с собой в дорогу, чтобы оставить на потом. Могу ли я задать еще один вопрос?” “Ох, можешь задавать сколько душе угодно. Я ведь пообещал, не так ли?” “Что делает Князя Демонов особенным? У вас у всех есть свои территории, как Призрачный город?” “У Черновода и меня, у обоих есть свои территории, но у Черновода это унылая маленькая лачуга, так что это почти не считается. Князьями Демонов становятся в жерле проклятой горы Тунлу. Мы считаемся демонами непревзойденного ранга и головной болью для Небес.” - Он сказал это с улыбкой, как школьник, который признается в шалости. “И что делает Сань Лана головной болью?” “Ах! Моя очередь! Нравится ли гэгэ читать?” “Мм, да, я думаю, что да. Честно говоря, в юношестве я читал только то, что мне поручали. Я больше предпочитал быть активным вместо учебы, так что хотя от меня и ожидали хорошей начитанности, я действительно не читал больше, чем для этого требовалось. Я думаю, что мне понравится больше читать теперь, но мой образ жизни, действительно, не способствует этом. Нравится ли Сань Лану читать?” “Ах, ты пытаешься задать сразу два вопроса, гэгэ? Этому демону нужно смотреть в оба, чтобы не остаться в дураках.” Основываясь на кусочках воспоминаний, которые у Се Ляня были о Игорном Доме, он очень сомневался, что хоть кто-то мог заставить Хуа Чена остаться в дураках. И все же, Сань Лан ответил. “Мне действительно нравится читать, и, если гэгэ интересно я могу показать ему мою библиотеку потом. Или же принести что-то почитать сюда, если тебя так понравится больше. И я сжег дотла храмы тридцати трех небожителей.” Это было сказано почти что задним числом, как будто это должно было бы логично вызывать меньше интереса, чем потенциальная заинтересованности Се Ляня в книгах. Се Лянь подавился…он был шокирован тем, что даже он смог упустить что-то такое! “Почему ты сжег дотла тридцать три храма?” “Гэгэ меня не так понял, Я сжег все храмы, принадлежащие этим тридцати трем небожителям. И теперь моя очередь.” - Се Лянь слабо махнул Хуа Чену продолжать. “Хм…есть ли у гэгэ любимый цвет?” Се Лянь не знал плакать ему или смеяться. Они, что были детьми, пытающими подружится? Это уж точно так выглядело! Посмешище трех миров и Князь Демонов! И все же, Хуа Чен давал ответы на намного более серьезные вопросы от Се Ляня, так что меньшее, что он мог сделать поразмыслить над ответами на такие смехотворные вопросы. Золотой, он полагает, был бы для него очевидным ответом. Золото очень ценилось в Сяньлэ и этот цвет теперь напоминает ему о доме и детстве, это был цвет, который он не часто теперь видел в своей повседневной жизни. Но это ощущалось весьма меланхолично и отдаленно, даже в комнате, которая была обернута в мягкие кремовые и теплые золотые оттенки. Если не золотой, то тогда он полагает, что ответом мог бы быть белый. Это был цвет, который он в основном носил, но его даосские одеяния всегда были белыми и у него никогда не возникало желания это изменить. Был ли у него другой цвет, который бы он предпочитал? Он поймал себя на том, что думает о красных фонарях Призрачного города, красных колоннах Игорного Дома, о красных одеяниях в которые был облачен Хуа Чен, когда Се Лянь был в полубессознательном состоянии, и как тот нес его в безопасность. В тот момент этот цвет был слишком насыщенным, оглушающим, просто напросто был слишком для него, но это также означало, что он оставался с ним. Даже когда все другие воспоминания ускользали или распадались, красный оставался достоверным. Этот красный теперь сидел напротив него, задавал ему глупые вопросы, кормил его и заставлял ночные кошмары отступать. Он поймал себя на том, как произносит: “Красный,” не утруждая себя большими размышлениями. Зачем переосмысливать это? Если ему он нравится, значит так тому и быть. Хуа Чен выглядел заинтересованным таким ответом, но Се Лянь напомнил ему свой ранее заданный вопрос, до того, как он мог начать копать глубже. “Я бросил вызов тридцати пяти, но приняли вызов только тридцать три, оставшиеся два труса отвертелись. Если бы победили они, я бы оставил в их владение свой прах, чтобы они распоряжались им как пожелали, и если победителем окажусь я, то они должны были поклясться сойти с небес и отказаться от божественности. Каждый из них проиграл и каждый из них отказался исполнять их часть уговора, так что я уничтожил все их храмы, и каждый новый храм, который воздвигали в их имя.” Это определенно было что-то с чем-то. Без храмов было почти невозможно сохранять основной поток последователей, и без последователей божеству наступал конец. Но Се Лянь заметил, что он не мог винить в этом Хуа Чена. Он бросил вызов и поставил условия, и они приняли эти условия. И если бы они победили они бы абсолютно точно развеяли бы прах Хуа Чена. Или использовали бы его, чтобы контролировать его. Се Лянь на своем опыте знал, что может случиться с человеком, который находился под полным контролем другого человека. “Это было большим риском,” - сказал Се Лянь. “Они могли бы сделать с тобой, что угодно.” “Только в случае их победы, гэгэ,” - сказал Хуа Чен, тоном дающим понять, что у него не было ни малейших сомнений в исходе этого вызова. “И все же, что же заставило тебя захотеть бросить такой вызов? У этого должна была быть причина, тридцать три…тридцать пять — это такое конкретное число и риски были такими высокими!” “Может мне просто не нравились их лица,” - лениво произнес Хуа Чен. “Но это снова моя очередь.” Се Лянь вздохнул. Хуа Чен знал, как держать человека в подвешенном состоянии. Он ожидал очередной поверхностный вопрос, но то, что он получил в этот раз было, “Не хотел бы гэгэ помыть волосы?” Се Лянь был поражен. Он совершенно забыл об этом. “Ах…они в сплошном беспорядке, не так ли?” “Твое время в ванной так резко прервалось, вполне логично, что у тебя не было возможности закончить.” “Нет, нет, я на самом деле уже закончил к тому моменту. Честно говоря, я уже смирился с тем, что это гиблое дело. В самом деле я сомневаюсь, что смогу отмыть их или распутать все узлы. Как я уже сказал, гиблое дело. Я собирался попросить у тебя что-нибуть чтобы отрезать их.” Хуа Чен сел ровнее и выглядел шокированным. “Ты хочешь их отрезать?” “Не то, чтобы хочу, скорее это необходимая мера…” “Тогда если гэгэ не против, позволил бы он этому человеку попытаться помыть их, прежде чем он срежет их?” Хуа Чен выглядел таким непоколебимым, но сама мысль об этом вызывала ужас. И дело было даже не в том, что мысль о том, чтобы его кто-то трогал скручивала ему желудок, потому что он правда не думал, что у него есть какие-то причины боятся близости Хуа Чена, но скорее из-за того, что он знал, как создавались эти узлы. Он знал, что именно склеивало пряди воедино, что пропитывало его волосы и стягивало их в эти убогие комки, которыми они теперь висели. Мысль от том, что бледные, прекрасные руки Хуа Чена будут так близко к этому была невыносима. “Нет! Нет, тебе правда нельзя! Это полностью…нет! Они грязные, Сань Лан, было бы намного лучше их просто обрезать!” “Если они грязные, очевидно, что их стоит отмыть,” - сказал Хуа Чен, вновь удручающе разумный. “Я не против того, что это будет не просто, этот человек будет рад разобраться с трудной задачей. Это будет для меня большой честью.” “Это…” - Он не мог это сказать. Он действительно не мог это произнести. “На это уйдет так много времени, Сань Лан…” “На то, чтобы отрастить их назад уйдет еще больше времени,” - категорически заявил он. “И ты можешь устроится так, чтобы тебе было как можно удобнее, я совсем не против. Ты мог бы даже поспать, и с учетом того, что мне в любом случае не нужен сон…это дало бы мне занятие на это время. Гэгэ должен знать, что очень благородно держать Князя Демонов занятым чем-то, чтобы он не создавал больше проблем.” Хуа Чен так сильно рвался заняться этим. Это не было чем-то удивительным, он так отчаянно рвался взяться за каждую возможность помочь все это время, и в тот момент, когда он притворялся слугой и после того, как Се Лянь отметил его настоящий титул. Но, разумеется, он не мог позволить этому произойти? Ему нужно было что-то сказать. Вся эта вкусная еда, которую он съел, абсолютно точно, пойдет наружу если он скажет что-то. Он не мог позволить Хуа Чену прикоснуться к его волосам, но он не думал, что сможет отказать ему в этом. Чтобы сказал Хуа Чен если бы знал размах грязи, которой он принес в свой дом? Внезапно мысль о том, как заботливое выражение лица Хуа Чена превращается в выражение полное отвращения оглушала его. Всегда было лучше встретится с болью лицом к лицу и просто проталкиваться сквозь нее. Даже лучше делать это быстро. Вправить кость, позволить ей срастись правильно. И даже если он будет испытывать отвращения, Сань Лан совершенно точно позволит ему покинуть это место невредимым, и Се Лянь все еще будет в лучших условиях, чем он был две ночи назад. Все будет хорошо. Он не мог позволить Хуа Чену касаться его волос. “Знает ли Сань Лан что… когда я…” - Ему пришлось остановиться, чтобы остановить поднимающуюся внутри панику. Воспоминания приходили так быстро, обильно и бессвязно. Что он мог сказать, как он мог дать определение этому, что из этих разбитых, ужасных кусков себя он должен был вытащить и выложить на показ для того, чтобы Хуа Чен увидел? Рука потянулась к нему и один единственный палец дотронулся до его запястья. Предлагающий утешение и готовый исчезнуть при малейшем проявлении того, что Се Лянь не хочет его там. Прежде чем он осознал, что делает, его рука сжалась вокруг протянутой руки Хуа Чена. Его руки дрожали, но руки Хуа Чена были обнадеживающе холодны и неподвижны. Не горячие, не покрытые потом, не требующие. Просто находящиеся тут. Он должен был отпустить, но он чувствовал, что если сделает это сейчас, то он распадется на миллиард осколков, прямо как эти обрывки воспоминаний и в нем больше не останется ничего, что было бы целым. “Знаешь ли ты что я…что было сделано пока я был…что было сделано со мной?” Хуа Чен проявил учтивость отвечая откровенно. “Немного. Крупье с того стола передала то, что было сказано. Это все, что я знаю.” Се Лянь пытался вспомнить, что было тогда сказано. Все что он помнил о игровом столе, это как он был на коленях, был так благодарен за темноту и устойчивый пол под ним после агонии Призрачного города. Он помнит курьи лапки, ветки и мускусный запах. Он помнит ноги на своей спине и ожидания неизбежного. Он не помнит, что было сказано. Скорее всего достаточно. “Он использовал меня.” - Это с натяжкой можно было назвать словами. Скорее воздух со скребком, вырывающийся из его неожиданно пересохшего горла. “Я знаю.” - Эти слова были сказаны просто, как оглашение факта, и все же в них был заложен подтекст чистейшей, раскаленной огнем ярости. Хуа Чен знал, и он был в ярости из-за этого. Се Лянь почувствовал, как ему вновь удавалось дышать. Как минимум, Хуа Чен все еще не вырвал свою руку из руки Се Ляня. “Он не всегда…когда он…иногда он заканчивал…мои волосы… В мои волосы. Они грязные. Ты не можешь к ним прикасаться.” И теперь это было на свободе и с этим покончено. Все, что теперь оставалось Се Ляню это необходимость снова научиться дышать и дожидаться последствий. Теперь это больше не было в его руках и это было таким облегчением. (Часть него, та которая чувствовала слабость, дрожь и переутомление, хотела упасть на пол и улечься под столом пока все не перестало ощущаться так до невозможности сильно.) Наконец, после того, что чувствовалось так будто момент будет растягиваться до бесконечности, Хуа Чен заговорил мягким и четким голосом. “Если ты хочешь отрезать их, тогда отрежь. Но если ты позволишь мне, я все еще хотел бы их отмыть.” Се Лянь позволил своей голове упасть себе на грудь и просто сжал руку Хуа Чена со всей силой. Это скорее всего причиняло боль, должно было причинять боль, Се Лянь не думал о своей собственной силе и он мог чувствовать как давили костяшки Хуа Чена, но Сам Хуа Чен просто сжал его руку в ответ. В конце концов он кивнул, и Хуа Чен выдохнул. “Гэгэ, я схожу за маслами и щетками. Пожалуйста, сядь как тебе удобно, я скоро вернусь.”