15 Лет Строгача

Лицо Мимозы зацвело эмоциями, которые до настоящего момента не доводилось видеть никому из её родственников и друзей, когда Максим, продрогло кутаясь в потрёпанный ватный тулуп, объявился на её пороге в 2 часа ночи. С неловким видом он представил гигантского прямоходящего пса, ждущего вдали, у калитки. Мимоза чудом не упала в обморок. К инфаркту располагало всё: и моментальное осознание, что теперь она - сообщник, укрывающий беглецов; и чувство дежавю от того, как внук, переминаясь с ноги на ногу и загнанно озираясь, явил ей своего спутника (ах, как часто Мимоза видела такую же неловкость и нервозность в движениях и взгляде Маруси всякий раз, когда она рассказывала о появлении нового ухажёра!); и её покорное принятие Максимовского объяснения тёмно-багровых пятен на их с Самуилом тулупах, почти скрытых от любого дотошного взгляда слоями таёжной грязи. ‐ Да, помню, говорила, что можешь жить у меня, когда выйдешь. Просто я никак не ожидала, что выйдешь ты… вот так. Максимова бабка хлопотливо поставила две чашки чая перед гостями. Самуил коротко поблагодарил. Максим закатил глаза и презрительно фыркнул. - Из тебя никто слов не тянул. Я думал, ты рада будешь, что внучок злоебучий вернулся. Да ещё и бесплатное вридло с собой притащил - ты ведь не против по хозяйству помогать, Самуил? - Буду только рад, Мимоза Митрофановна. Крольчиха вздохнула своим давно осевшим в печёнках вздохом тысячелетней мученицы. - Это - “муж”? - Мимоза обратилась к внуку, указав пальцем на волкодава и полностью проигнорировав сказанные им слова. Впервые за вечер, уголки Максовой улыбки поползли вверх. - Ага, - радостно кивнул кролик. Мимозины морщины будто учетверились в количестве на её круглом голубовато-сером лице, когда она недоумевающе нахмурилась в ответ. - Я отчего-то думала, ты кролика приведешь. Муля неловко почесал шею и уткнулся взглядом в чашку перед собой. Собачье отражение в тёмной чайной глади взирало на него с усталой тоской в морионовых глазах. Максим развёл лапками. - Ну извиняй, ба. Сердцу не прикажешь. Да и вообще, тебе какая погода с того, что он - псира? Детей у нас всё равно не будет. Крольчиха перевела взгляд на пса, поправив свой сине-зелёный, тускло лоснящийся, как выцветшее павлинье перо, платок. - Как же вас угораздило с ним связаться? - спросила она Мулю, пренебрежительно кивнув на внука. - Случайно, Мимоза Митрофановна, как оно всегда и бывает, - ответила собака, оторвав взор от чая; по инерции тело и мозг Самуила отчаянно пытались воспроизвести обходительность и скромность, которые он вымучил из себя во время недолгих посиделок у родителей единственной своей бывшей подруги, которая соблаговолила привести его к себе домой, - По правде говоря, он сам со мной связался, если можно так сказать… Максим обхватил Мулину руку маленькими лапками и прильнул к широкому плечу своего компаньона, сияя, как медный таз. Почему-то, после этого, нервозность отлегла. Муля мягко улыбнулся, одарив возлюбленного обожающим взором, не думая об осуждении и отвращении со стороны единственной родственницы острозубого кролика. - Это - судьба! - объявил Максим, - Хотя нет. Скорее - мой безупречный вкус в жаверах. Мимоза кивнула. - Твой “безупречный вкус” привёл тебя в лагерь, обалдуй, - отрезала она, не обращая внимания на озлобленный взгляд Максима в ответ, - Но чего прошлое ворошить; раз уж ты на свободе, надо отпраздновать. Да и чаем одним согрет не будешь. Сейчас выставлю пол-литру… Бабушка Максима исчезла где-то в коридоре, за одной из деревянных дверей лачуги. Максим догадывался, что алкогольные запасы были не в погребе, запрятанные подальше от любопытных глаз, и родом не из вино-водочного, учитывая скромное финансовое положение зубастой старухи. Бутылка прозрачной жидкости без этикетки, представленная взору беглецов позже на кухне, наталкивала на непостижимые (для Максима) догадки о том, что старая крольчиха ухитрилась освоить тонкое дело самогоноварения: в конце концов, чем ещё платить мужикам из соседних деревень, которые приходили что-то чинить, если денег у Мимозы не было даже на обновление гардероба? Этот павлиновый платок Максим помнил ещё крольчонком… Пока Мимоза была в другом конце дома, Муля повернулся к возлюбленному и торопливо прошептал: - Ты уверен, что она…? - Она не сдаст, - заверил Максим, - Ей жить-то самой осталось не так долго. А ещё она передо мной виноватой себя чувствует по гроб. Призалечь на неделю-другую сможем. Так что не бойся… Лучше пока возьми это, пока манда не видит. Тут Максим выудил из кармана тюремных брюк маленький, тощий тюбик вазелина и сунул его в Мулину ладонь. - Там чуть ли не на стенках осталось, но должно хватить, - пояснил кролик. Изумлённому выражению на лице пса не было предела. — Внутри узко и тепло. Стенки заднего туннеля маленького партнёра Мули настолько плотно обволакивают его детозачинательный инструмент, что пёс не может побороть сдавленный рык, когда толкается глубже. Он наклоняется к одному из длинных кроличих ушей и, несмотря на тон и контекст ситуации, обеспокоенно, заботливо спрашивает: - Тебе не больно, дружище? Слова подводят Максима; всё, что он может сделать, это отрицательно мотнуть головой меж сбивчивых вдохов и выдохов. Комментарий про то, что тюремная жизнь разработала его заднюю дырку получше, чем любая порнокарьера, он оставил при себе. Пускай Муля хлопочет, пускай нежничает - у мужика первый раз с другим мужиком, в конце концов. Должна же быть хоть какая-то романтика. Муля немного оттягивает свой член и вновь толкает его вперёд под аккомпанемент самозабвенных стонов Максима. - Чуть ниже и левее, дорогой, - с диким усилием выдавливает из себя белое существо. Его партнёр повинуется, направляя конец своего аппарата в запрошенном направлении. Ещё один толчок, второй. Конец задевает что-то мягкое, и Максим окончательно слетает с петель. - ДА! ЗДЕСЬ! ЕЩЁ! ЕЩЁ! Белое существо умоляет Мулю набрать темп, но ноги пса предательски дрожат в нынешнем положении. Слишком много ощущений за раз после долгого воздержания. Нависать над зайцеобразным, пока тот стоит на четвереньках, похотливо выгибаясь и кидая на пса через плечо затуманенный взгляд, было, конечно, эстетически стимулирующе, но Муля понял, что долго в такой позе он не проработает. Волкодав обхватил широкими лапами тело своего партнёра, увлекая за собой. Кролик издал умилительный возглас удивления, когда пёс зафиксировал его в новом положении. Теперь Муля сидел на согнутых коленях, а Максим пытался обхватить дрожащими задними лапами бёдра собаки. Левая передняя его лапа инстинктивно поползла вверх, обвив шею Самуила для лучшего баланса. Правая лапа Максима нетерпеливо обхватила его собственный член. Мулиному аппарату не понадобилось много времени, чтобы найти подходящий наклон: как только его головка снова задела этот мягкий узелок внутри и как только кролик снова разразился тирадой чертыханий и хаотичных клятв в вечной любви своему волкообразному компаньону, пёс начал двигаться резче и жестче. Разговоры во время ёбли до сих пор были для Мули неизведанной территорией - он в них никогда спецом не был, да и партнёрши его всегда советовали ему молчать, пока от его неуклюжих попыток говорить сальности у них внизу всё окончательно не высохло. Тут же иначе: чем больше он говорит, тем энергичнее Максим ёрзает у него на коленях, пытаясь самостоятельно насаживаться на венистую собачью елду в такт движениям Мули. Всё-таки, нюансы и тонкости траханья другого самца в жопу пока оставались для волкодава таинственным искусством и непостижимой наукой. Касаемо постельных разговоров, с Максимом Мулю раздирают два желания: 1) убедиться, что зайцеобразное не чувствует дискомфорта; 2) убедиться, что сам он не делает ничего такого, что делать в таких интимных процессах не положено. В конце концов, когда партнёр вдвое меньше тебя, чувство тревожности непрошенным гостем начинает стучаться в черепную коробку. Сквозь сбивчивое дыхание, Муля спрашивает Максима снова и снова, как тот справляется. Максим не знает рыдать ему или смеяться: мало что из нынешнего контекста могло бы намекнуть хоть кому-то, что кролик чем-то недоволен: стремительно набирающие громкость стоны и всхлипы при каждом новом толчке (Муля практикантом был явно талантливым - в восьмидесяти случаях его хер уже заезжал аккурат по кроличьей простате), мокрый от ручьёв слюны подбородок, короткие спазмы, электрическим разрядом пробегающие сквозь задние лапы, всё ещё держащие Мулины бёдра в мёртвой хватке… с другой стороны, мозг волкодава сейчас явно не расположен к рациональной оценке обстановки, и Максим его понимает. - Тебе хорошо, Макс? - снова шепчет над ухом пёс, - Я не слишком груб? Кроличья лапа, обвитая вокруг шеи собаки, удавом сжимает её, вынуждая более крупного партнёра наклониться ближе к лицу своего маленького любовника. - Поцелуй меня, Муля. Выеби мой рот языком, - томно приказывает зайцеобразное. Мулю просить дважды не нужно. Такое безропотное послушание наталкивает Максима на отчего-то вызывающую у него улыбку мысль о том, что, антропоморфная или нет, но собака есть собака, а команды есть команды… Муля старательно вылизывает акулозубую пасть, глотая новые сдавленные стоны наслаждения. Широкие четырёхпалые ладони сжимают кроличьи бёдра сильнее, полностью взяв контроль над движениями маленького зверька. Правая лапа Максима ускоряет темп, ощущая на пушистых пальцах первые капли предсеменной жидкости. Муля отстраняется и начинает лизать его щёки, уши, плечи, спину. Максим невольно вспоминает, что Биджо тоже в постели был лизучим. Вот только он никогда не спрашивал кролика о том, больно ему или нет, приятно или нет. Биджо всегда всё знал наперёд, даже если не был прав; Самуил во всём сомневался, даже если окружающие советовали ему не думать лишнее. - Макс… я скоро… - выдыхает волкодав. Зайцеобразное только хватает его за морду и снова целует, про себя отмечая, что когда они снова захотят пороться в этой позе, то в следующий раз надо бы сесть лицом к Самуилу - удобнее будет атаковать его пасть своей. На этом, однако, его мысли резко тормозят, и Максим разрывает поцелуй с удивлённым, взволнованным возгласом. Острая боль внизу. Чресла будто переполнились кипячёным молоком. “Ах, да. Старые добрые чудеса псировской анатомии.” Как давно этого не было. Он уже и забыл совсем. Обе кроличьи передние лапы дрожаще пытаются уцепиться за Мулин торс позади в надежде на шаткий баланс. Максим не может видеть гримасу безмолвного ужаса, застывшую на лице собаки, но он слышит прерывистое дыхание, достойное марафонского бегуна, и обрывки фраз, выдавленные тоном, исполненным такого сожаления, что Максим беспокоится, как бы его партнёр всерьёз не заплакал. - О боже, дружище, я не хотел, прости. Меня как-то унесло, и я… о, господи, тебе больно? Макс, пожалуйста, скажи что-нибудь. Как ты? Боль уже практически рассеялась, а он всё продолжает причитать. Такая неопытность даже в чём-то мила, думает Максим. Ну давно в него не пихали узлов, ну взвизгнул он маленько с непривычки - не конец света. Только Мулю обо всём этом ещё нужно оповестить. Он же впервые… - Тсс, тсс, тише, дорогой. Всё хорошо. Ты ни в чём не виноват. Всё замечательн-Ох, бля… - Максим сам прерывает себя, когда знакомая дымка похоти в очередной раз застилает его разум, - Я чувствую её внутри. Такая тёплая… Он хватает одну из Мулиных лап, успокаивающе поглаживающих его бока, и кладёт себе на живот ниже пупка, прямо над своим миниатюрным, всё ещё истекающим липкими мольбами об эякуляции членом. - Чувствуешь бугор вот тут? Это ты. Муля и правда нащупывает какое-то набухание. Его пальцы аккуратно массируют погребённую внутри кроличьих анальных стенок луковицу. Максим блаженно хихикает в ответ, дрожащим голосом изумляясь их новому положению. - У нас с тобой вязка, прикинь. Если б я был сукой, ты бы меня сейчас мог обрюхатить… У нас были бы щенки… Ебать, я слишком много пизжу, да? - Нет, - заверяет его Муля, - я и сам немножко в ахуе, если честно… - Я в ахуе от того, что ты сказал “в ахуе”. Ладонь Мули двинулась ниже, обхватив скромное кроличье достоинство. Максим моментально вздрагивает, и крайне непотребный звук срывается с его губ. Кажется, будто его болезненно эрегированный шутильник начинает истекать втрое интенсивнее от одного мягкого касания. - Давай поработаем над тобой теперь. Надо же, впервые трогаю кроличий член… очаровательно. Максим впитывает комплименты с жадностью свежекупленной банной губки. Он откидывается назад, ощущая жёсткую собачью шерсть под лопатками. Самуил работает ровно, методично, явно со знанием дела. Неудивительно: елда есть елда, а то, что она - меньше, чем то, с чем Муля привык иметь дело - это лишь деталь, а не проблема. Одна гигантская лапа массирует плоскую грудь зайцеобразного, задевая еле проглядывающие из-под меха соски. Вторая продолжает полировать маленький ствол, не забывая временами прихватывать машонку. Стоны перетекают в крик, крик срывает голос. Почти машинально в голове Максима проносится мысль о том, что подумает его бабка, услышав все эти вокальные упражнения. С другой стороны, она сама предложила к ней переехать. Она знала, на что идёт. Ощущение неминуемо надвигающейся кульминации заставляет Максима податься вперёд. Он больше не следит за словами - слова кажутся смешной формальностью. Мат и вопли сливаются в арию на фоне умалишающего оргазма ровно в момент, когда бархатный язык снова обволакивает слюной мех на шее и плече кролика. - ЁБАНЫЙ БАЛЕТ НА ГОРЕ ИЗ ДРОЧЁНЫХ ХУЁВ, МУЛЯ, НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ, Я УЖЕ ПОЧТИ… Пёс не может сдержать собственный протяжный стон от ощущения мышц, сдавливающих его перевозбуждённый, всё еще зажатый внутри кролика член. По безумному смеху Максима, прерываемому мало разборчивой мантрой о чём-то тёплом и вязком, пёс приходит к дедуктивному выводу, что умудрился впрыснуть ещё пару струй своего ДНК в невыносимо разгорячённое лоно зайцеобразного. Широкая ладонь пса двигается вверх-вниз по плавно обмякающему стволу ещё пару раз, прежде чем, наконец, ретироваться. Словно маленькие гирлянды, на ней поблёскивают нити кроличьей спермы. Язык сам собой тянется к ним, когда Муля пытается проинспектировать запятнанную конечность; по вкусу эти тоненькие белёсые нитки, как сладкая мята, отмечает про себя отстранённо пёс. Посторгазменные спазмы волнами омывают Максима. Он чувствует, как сознание его подло отказывается оставаться в теле. Он окружён Самуилом: запахом его шерсти, теплом его семени внутри, нежностью его лап, аккуратно ласкающих дрожащие от перевозбуждения задние лапки кролика, влажностью его языка, снова оставляющего щенячьи поцелуи на Максовой шее, и остротой его зубов, робко, слабо прикусывающих покрытую мягким мехом кожу. - Так меня не любили уже давно - ни пальцем, ни языком и ни хуём… - становится последним, что Максим успевает сказать перед тем, как проваливается в сладкое небытие. Первое, что он видит, когда приходит в себя - обеспокоенное лицо Мули, нависающее над ним. Внизу до сих пор тесно, как огурцам в банке, и тепло, как пальцам в варежке. - Слава богу, ты очнулся. Я уже подумал… Ты в порядке? Максим до сих пор плохо ориентируется в пространстве. Он понимает базовые тактильные вещи - что лежит на боку, что под ним - старый матрас, обтянутый дырявой простынёй (абсолютно бомжарская деталь интерьера, но, по-любому, мягче и удобнее тюремных нар). Максим пытается поменять положение, чтобы лучше видеть лицо своего партнёра, но тут же передумывает: малейшее движение отдаётся дичайшим дискомфортом в нижней части тела. - Твой банан всё ещё внутри что ли? - пространно интересуется Максим. Мулины брови виновато сдвигаются на его лице перед коротким кивком. Одна из его большущих лап осторожно поглаживает Максимов животик круговыми движениями. Вероятно, не столько, чтобы успокоить Максима, сколько, чтобы проверить, насколько уменьшился этот треклятый узел. - Я не знал, как его вытащить. Боялся сделать тебе хуже… - пёс звучит, как нашкодивший школьник, и это невольно вызывает у кролика желание расплыться в своей фирменной острозубой улыбке. - Просто берешь и вытаскиваешь, это - не квантовая физика. Я ж сказал, Самуил, я - не сука. Мой гудырь тебя насильно держать не будет. Там склещивать нечем. - Да, но… - Буквально на секунду немного неприятно мне будет, да и всё. - Ты уверен? Максим выдавливает умилённый смешок, тянется свободной (в смысле, не той, на которой лежит) лапкой к лицу пса и слабо чешет его за ухом. Этот собакен всё ещё трясётся над ним, будто он изваян из хрусталя. Ему до сих пор неведомо, что Максиму не было так охунно со времён его гастрольной малиновой работы; что Самуиловская елда превратилась в ракету, на которой Максим улетел в космос и увидел тёмную сторону луны, прямо как пелось у того заморского ВИА, который он то и дело слышал в детстве, пока у деда не поломался его пластиночный проигрыватель. Возможно, стоит ценить эти моменты, пока они длятся. Пока Самуил не поднабрался опыта и не забил на все эти сопли. Акулозубая улыбка стала мягче. Деликатнее. Влюблённее. - Уверен, здоровяк. Вынимай свайку, я хочу уже мордой тебе в буфарь уткнуться и медленно отчалить в Вальгаллу. Муля ответил коротким “Ну ладно” и потянул член с ещё набухшей луковицей наружу. Максим коротко зашипел от боли, когда узел покинул его тело. Белые ручейки вечерней порции генетического материала волкодава потянулись вслед за головкой и потекли прямиком на простыню из опустевшего отверстия. Собачья елда печально поникла, моментально заскучав по насиженному тёплому кроличьему чреву. Мулин компаньон теперь полностью повернулся к нему лицом и заполз в широкие объятия, сжав бурую шерсть в своих маленьких лапках. Муля мог чувствовать его улыбку на своей груди. - Хех… Ты в прямом смысле выеб меня до потери сознания. Завидная находка. Знатный жених. Муля что-то сказал в ответ, но Максим уже не мог концентрироваться на его словах: собачьи объятия были настолько тёплыми и приятными, что сонливость сама собой накатилась на кролика снова. И не важно, было ли всё - и побег, и бабкина подозрительно бескорыстная благосклонность, и долгожданная ёбля с Мулей - на яву или кроличий разум просто заходился с предсмертном бреду на холодной таёжной земле слякотным сентябрьским утром рядом с медленно угасающим во мху и еловых шишках, небрежно разбросанных пушистыми изумрудными ветвями вокруг, предметом своей отчаянной любви. Не важно были ли разгорячённые, как уголь в печи, объятия Самуила настоящими, или всего лишь дымкой стремительно прогрессирующей лихорадки, с отстранённостью концлагерного палача поглатившей и лёгкие, и мозг острозубого кролика. Даже если завтра не придёт, сегодня он засыпает счастливым.