15 Лет Строгача

Тёмное небо над ИК безутешно плакало холодным ливнем весь день и всю ночь. Наутро тропинки между бараками превратились в грязевое болото, спровоцировавшее град жалоб и матюков со стороны бредущих на работы зеков. В это утро Мулю вызвали к заму главы Отдела Безопасности Виталию Передрейко. Причина столь внезапного вызова была не совсем очевидна, но Муля имел свои догадки. Отсидка его близилась к третьему году, и за всё это время прямых контактов с ОБ, к счастью, волкодав не имел. Передрейко был статным немецким овчаром, который гостеприимно встал из-за стола и пожал Муле лапу, как только тот вошёл в кабинет. Волкодав не сразу зарегистрировал этот жест - утренняя сонливость и хмурая погода не способствовали быстрой работе мысли. Секунду спустя, брезгливо посмотрев на свою лапу, Муля с сожалением отметил, что надо бы быть повнимательнее, тем более - в хозяйских покоях, и тем паче - на глазах у такого гандона, как Передрейко. - Присаживайтесь, товарищ Даниленко. В каком звании вы досрочно ушли на пенсию, так сказать? Лейтенанта? Курить будете, товарищ лейтенант? Курить, может быть, Муле и хотелось, но он коротко отказался. Передрейко кивнул и заговорил о какой-то левой мути - что-то об интернационализме, братстве народов, рептилий и млекопитающих в бывшем и нынешнем союзе; о каком-то там долге и о некой невнятной чести. - К чему вы, товарищ капитан? - наконец, не выдержал Муля, - Что я делаю в вашем кабинете сейчас посреди рабочих часов? Передрейко снова кивнул. - В общем, дело к вам есть, товарищ лейтенант. Вы знакомы ведь с понятием ‘вертухай’? Пёс в тюремной униформе, наконец, понял, куда капитан пытался завести разговор. - Не заинтересован, - сразу отрезал он, - Разрешите идти? - Погодите вы, дослушайте. Это приказ. Бывший лейтенант траурно вздохнул. Даже на нарах в двухместной камере эта грёбаная красная полоска меж двух жёлтых звёзд не давала ему покоя¹. Снова колющие воспоминания о выездах в адреса, о протоколах, отчётах, о выбитых вопреки угрызениям совести чистухах без слова правды, о мигающих люстрах на патрульных машинах, о прихватах, о купюрах в паспортах с оскорбительно неискренними обещаниями исправиться в ближайшие года два-три и о холоде и слякоти при осмотре очередного места происшествия, где очередной недавно закатанный в корки злодей ощутил на своих пальцах, рёбрах и черепе всю благодарность раскусивших его подельников… - Мы с вами, лейтенант Даниленко, во многом похожи. Вы вот - ирландский волкодав, я - немецкая овчарка. Столько интернационала в одном месте, казалось бы, а относятся к нам в этом государстве ещё хуже, чем к безродным шавкам. Моя матушка в таких случаях говорила, “плохше, чем к синяку Васе из третьего подъезда”... Ладно. Я к чему это всё… Много каких урков здесь берут в дневальные. Вы - пёс из другого теста; сами опер, хоть и бывший. Опыт богатый. Видели СИЗО с обеих сторон, что само по себе - ценное знание, доступное немногим... И, да, я в курсе, за что вы чалитесь, не надо напоминать. Я даже вас, товарищ лейтенант, понимаю: думаете, мне ни разу не хотелось расстрелять начальника? Маринюк пулю в лоб давно просит, только понимаю я, что проблема не столько в нём, сколько в его кошельке, будь он неладен. Под кошельком подразумевался “кошелёк колонии” - Святозар Холодянин - Муля это понял без разъяснений. - Вы видите, какой беспредел творится: я - капитан, а работаю замом², в то время, как приёмный сынуля товарища Холодянина уже ходит в сержантах, несмотря на ноль физической подготовки, ни года в армии, и ни семестра в школе милиции! Того гляди, свой кабинет скоро будет. Меня это, мягко говоря, беспокоит. Доверия у меня к нему мало. Ещё по казармам недавно слух пополз… Ну, как, не то, чтобы недавно - просто до меня он дополз недавно… А вот и золотой гвоздь этой пиздопрограммы, подумалось волкодаву. С первых минут появления Мули в кабинете Передрейко, что-то ощущалось не так; какой-то был подвох. Теперь Муля чувствовал лёгкий холодок, пробежавший по спине. Его первой мыслью перед входом в это унылое, стереотипно-краснодиректорское помещение было настороженное “Лишь бы не про Макса”. Тогда он со стойкой лёгкостью отшвырнул эту мысль прочь. Теперь она снова упрямо выскочила на передний план Мулиного сознания. - Какой слух? - устало, обречённо спросил Муля, прекрасно зная, что получит в ответ. Передрейко посмотрел на него странно. - Холодянин-младший позволяет себе излишки, если можно так выразиться. Пропадает где-то в зоне, игнорируя прямые обязанности. Кто-то даже предположил - прошу заметить, это лишь предположение и не более! - что старший сержант Холодянин захаживает к óпущам. Побаловаться. - Неужели? - монотонно изумился Муля. - Свечку никто не держал, понятное дело, но исключать такую вероятность тоже не стоит, - развёл лапами овчар, - А мне вот не улыбается как-то, когда у меня в подчинении такие разъебаи, извините уж за выражение. Не вызывает доверия. А вы вот, товарищ лейтенант, вызываете. Муля не хотел даже обдумывать предложение, которое полунамёками и топорными манипуляциями пытался сделать ему Передрейко. Категорически, бесповоротно нет. - Я, скорее, готов полагаться на опера, который изрешетил начальника и честно сел за это, чем папинькиному сынку, у которого ни гроша за душой, ни извилины в мозгу, а основная его мыслительная деятельность осуществляется через детородный орган. - Я зарёкся, товарищ капитан. В администрации мне не место, как не было до этого места в УР. - Вы всё же подумайте, товарищ лейтена- - Прошу прекратить меня так называть. Я больше не в органах. Зовите по имени-отчеству, по фамилии, но не по званию. А то, что вы боитесь, что Холодянин-младший вас подсидит - не моё дело. Разрешите идти, товарищ капитан? Передрейко снова посмотрел на него этим странным взглядом. Дальше он заговорил тише и в чём-то даже угрожающе. - Не говорите мне, что у вас нет ставок в этом эротическом казино “Кто? Кому? Куда?” Подумайте хорошенько, что может произойти, если Холодянин, как вы выразились, меня подсидит. Подумайте, как это отразится на вас и вашем… Тут пёс в погонах многозначительно замолчал на пару секунд, потом так же многозначительно договорил: - …хобби. Тогда Муля удивлялся своему самообладанию; с трудом верил, что ему удалось удержать себя в лапах до заветной фразы “Свободны, товарищ Даниленко”. Сейчас, когда он стоял посреди не менее унылого и даже в чём-то более краснодиректорского кабинета прапорщика Холодянина, поверить было трудно совсем другому: Муля сам добровольно затребовал встречи с кроликом-безопасником и был намерен поднять с ним темы, которые совсем не хотел, даже за деньги. Холодянин-младший застал четыре полных года и шесть месяцев Мулиной отсидки. Имя его всплывало в зековских бараках всё чаще, и уже не только на гареме. Рассказывали, как он кошмарит жеверов ради забавы, если те ему на рожу не приглянулись; как отдаёт приказы сажать в амбар по каждому третьему капризу левой задней лапы; как может уйти в запой на дни, пока отец и вышестоящие не видят. К сожалению, отец Андрея Свярозаровича до сих пор был важной фигурой в экосистеме колонии. Он являлся лампой, без которой комнатные растения не совершали фотосинтез; очистителем воды, без которого аквариумные рыбки не могли безмятежно кружиться в своих стеклянных застенках. Если сделать его недовольным, сам директор колонии Маринюк готов будет в мацу расшибиться, чтобы это исправить. А недовольным его Муля напрямую сделать не мог. Только по цепной реакции. - Я сказал тебе уже, это не ко мне, - отрезал Холодянин, усиленно разглядывая какие-то бумажки у себя на столе, изображая занятость, - Мне ничего не докладывали. - Ничего о том, что заключённого Рекинару увозят? При всём уважении, товарищ Холодянин, мне с трудом в это верится. - Тебя никто не просит ни во что верить. Вообще твоего мнения никто не спрашивал. - И всё же я хотел бы знать, в чём причина такого решения. - Даниленко, - строго предупредил Андрей, - Я тебя в первый и последний раз предупреждаю, не заплывай за буйки. То, что ты вообще тут сейчас стоишь передо мной - уже чести много. Не борзей. Это уже хуже, смекнул Муля, времени было в обрез. Пора ходить конём, хоть и полно ещё пешек на доске. - Как же вы не знаете, если заключённый Рекинару узнал об этом от вас? Холодянин отвлёкся от бумажек и глянул на Мулю исподлобья. Про себя пёс чертыхнулся. Перегнул маленько. Пошёл ладьёй. - За метлой следи, Даниленко. - Это то, что мне политрук Федорин постоянно советует. - Правильно советует. А то чего за пургу ты мне гонишь? Я с гребнями разговоры по душам не веду… - Бросьте, товарищ Холодянин. Вы меня на дух не переносите, и я знаю, почему. Все знают, почему. Разумеется, знали только трое. Андрею, однако, этот нюанс понимать было не нужно и даже вредно. Выставленная вперёд ладья унесла с собой последний шанс на рокировку. Теперь действовать следовало вдумчивее, не открыв случайно короля под удар. Андрей резко встал из-за стола. В его тусклом кроличьем взгляде тлел упрямый яростный огонёк, столь несочетаемый с его миниатюрным ростом, что Муля даже немного пожалел, что издевается над безопасником таким бессовестным образом. В конце концов, ему было неизвестно ничего о том, как, через неделю после медового месяца, Холодянин вновь зашёл к опущенным и как сердце его отчего-то поникло при виде разочарованного лица Максима. Разочарование то граничило с неприкрытым отвращением, а в голосе сквозило осуждение, когда акулозубое зайцеобразное издевательски напомнило о недавно сменившемся семейном положении серого кролика во ФСИНской униформе. Тогда похожий огонёк вспыхнул в глазах Андрея. Он помнил, как, впервые за всю его сомнительную работу в колонии, приказал Максиму идти в “рабочую комнату”. Он помнил, каким истерическим смехом залилось акулозубое зайцеобразное, когда осознало, что Андрей не собирался отвыкать от выработанных годами злоупотребления служебными полномочиями привычек, с наличием супруги или без. Потом был металлический лязг наручников, защёлкнувшихся на запястьях Максима, затихший смех, попытки отвернуться, когда Андрей кинул его на койку и, полураздетый, забрался сверху… Пальцы Холодянина до сих пор ощущали в себе фантомные отголоски мягкости белого меха, обнявшего их со всех сторон, когда он схватил Максима за лицо и бестактно заставил посмотреть себе в глаза. Его собственные слова гулким эхом отзывались в пустынных закоулках его потемневшего от тогдашней злости сознания: “Мне в лицо смотри. Не смей закрывать глаза. Не смей представлять его на моём месте”. Андрей помнил каждый свой визит после этого, каждый удручённый вздох Максима при виде его лица, каждую посткоитальную сигарету меж треугольных зубов; каждое облако дыма, покинувшее розовые ноздри перед задумчивым взглядом тёмных блестящих глаз, из которых будто бы вот-вот грозилась покатиться солёная влага. Дрожащие пальцы, отстранённо, машинально пересчитывающие деньги. Гробовое молчание. Один роковой момент, когда Андрей, в отчаянной попытке быть увиденным и услышанным, попытался насильно поцеловать Максима, бесцеремонно пригвоздив его за запястья к койке. Острая боль. Саднящая губа. Коралловая кровь на белоснежных акульих зубах. Андрей помнил, как лично настоял на карцере после этого; как требовал дать Максиму два по пятнадцать³... Его невольный партнёр получил только пять суток и вышел с ещё большим осознанием того, как его всё заебало и что дальше так нельзя. Следующего сеанса не было. Не потому, что Холодянин бросил ходить к Максиму; потому что Холодянина поставили перед фактом, что больше ходить он не будет. Тот день он помнил, пожалуй, даже чётче остальных: с порога барака он видит заключённого Рекинару М.М., который, окинув его пренебрежительным взглядом, лишь указал большим пальцем на дальние двухъярусные нары, на которых постоянно играли в нарды, и бросил нарочито равнодушное “Духовая секция - там, начальник” прежде, чем вернуться к их с Венькой шарабашкам, сложенным в размашистый пятнистый узор на, казалось, вечном и видавшем не самые завидные виды столе у входа. Чувство унижения от понимания, что его игнорируют в пользу гораздо более увлекательного занятия, разгорелось в груди кролика с силой и размахом обстреляной бензоколонки. Угрозы не имели эффекта: Максим в этом деле был всё равно куда лучше. Андрею не хотелось лишаться губы окончательно (да и любых других частей тела, раз уж на то пошло), а потому он ретировался и больше не возвращался. В тот же день у администрации колонии появилось распоряжение взимать денежные штрафы с заключённого Рекинару за любые его проступки - кроме тех, которые требовали суровых изоляционных мер. Холодянин сверлил Мулю ненавидящим взглядом, и Муля до сих пор не осознавал всю глубину и черноту этой ненависти. - Ты у меня в кочегарке весь год работать будешь, паскуда, - процедил Андрей, - Наезд на меня устроить решил? - Никак нет, товарищ Холодянин. Просто заключённый Рекинару выразил беспокойство в связи с предстоящим этапом. Считайте, что я от его лица здесь. Считайте, что это он хочет знать, почему. Левый глаз Андрея заметно дёрнулся. - Он и так знает, почему. Муля хотел было возразить, но безопасник - очевидно, поняв, что такой ответ звучит несколько эмоционально - быстро поправил себя, продолжив. - В смысле, он знает, что с ним было. В чём дело? Не рассказывал он тебе? - Смотря что вы имеете в виду. - Его порешить пытались в собственном бараке. Ты что, не слышал? Муля слышал. Ох, Муля ещё как слышал. - Поэтому в целях обеспечения заключённому Рекинару безопасности, коллективным решением администрации было… ээээ… решено перевести заключённого Рекинару, М.М. в другую колонию, - неуклюже объявил Холодянин максимально официальным тоном. Самуил горько улыбнулся сам себе, покачав головой. - Товарищ Холодянин… пожарника на смотровой башне в ночь, когда заключённого Рекинару пытались убить, не было. - И что? - Дверь в барак была не заперта, потому что ночного дневального попросили её не запирать. - Н-ну? - Холодянин нервно поправил воротник, но не прекратил смотреть на Мулю всё тем же озлобленным взглядом. - Я знаю, кто попросил оставить её открытой. После этих слов, через Холодянина секундной волной прошла мелкая дрожь. Самуил заметил, но не подал виду; лишь усмехнулся про себя: он ведь только начал и останавливаться не собирался. “Кролика - в мешок,...” - Как считаете, мог ли тот же человек или антропоморфный зверь, скажем… подкупить пожарника, чтобы тот прогулялся подальше от поста часок-другой? “...а мешок - в реку.” - Мог ли он выцепить какого-нибудь отмороженного беспредельщика и попросить его - за соответствующую плату, естественно - припугнуть одного из обиженных, сымитировав покушение? “Если я не могу обладать тобой,...” - Наконец, мог ли он позже использовать это как повод для перевода вышеупомянутого обиженного в другую колонию? “...то никто не сможет.” Взгляд кролика дрогнул вместе с голосом. - Я… понятия не имею, что ты несёшь. - А я думаю, имеете, - заверил Муля, сделав пару медленных, но уверенных шагов к столу Холодянина, отчего тот инстинктивно попятился назад и рухнул обратно в кресло, - Я думаю, вы всё очень хорошо понимаете. - Ты… т-ты что ж это подумал, я всё это затеял? Я “заказал” Рекинару? Волкодав пожал плечами, не вынимая лап из карманов, и сделал ещё пару шагов к столу. - Попробуйте взглянуть на ситуацию сами со стороны. Максим делает много вещей, которые вызывают недовольство и у зеков, и у администрации. Нетрудно представить, что в какой-то момент он разозлил и вас. Только на этот раз очень и очень сильно. Что может сделать зверь в вашем положении? Да много чего. Ещё шаг вперёд. - Сначала вы пытались заставить его изменить своё поведение старыми добрыми угрозами - не получилось. Потом вы убедили администрацию штрафовать его счёт вместо постоянного ШИЗО, вынудив его работать, как остальных обиженных. Снова шаг. - Потом вы придумали вот это. Всё ради того, чтобы заставить его сделать по-вашему. Муля стоял вплотную к Холодянинскому столу, невозмутимо подытоживая свою речь. - Всё ради того, чтобы вы снова почувствовали себя его хозяином. Нервный тик вернулся, на этот раз уже в оба кроличьих глаза. - Х-хозяином, говоришь? У таких, к-как он, хозяев быть не может, - Андрей густо сглотнул, пытаясь побороть новую волну дрожи: Муля стоял чересчур близко, и паника в кроличьих мозгах нарастала всё стремительней, - О-он так мне и с-сказал последний раз: Н-надоело строить с-социализм - не хочу больше быть к-коммунальной собствен-ностью. Хочу, г-говорит, быть п-... п-... приватизированным. - Приватизация, значит? Частное владение? Муля бесцеремонно облокотился на Холодянинский стол, заставив кролика сильнее вжаться в кресло. Тут разница между Андреем и Максимом стала заметна больше всего: Максима трудно было запугать высоким ростом и угрожающими интонациями; Андрей же вёл себя, как типичное лесное зайцеобразное, остолбеневшее от страха в свете автомобильных фар, при тончайшем намёке на угрозу со стороны более крупного антропоморфного зверя. Всё-таки, иногда приходилось признавать, что фамилия могла рассказать больше о существе, чем казалось. Корень “Рекин” в “Рекинару” подразумевал абсолютно непостижимое для зайцев и кроликов в дикой природе родство со смертельными морскими хищниками, которое, судя по всему, все Максимовские предки разделяли в той или иной мере из поколения в поколение (с чего эта родословная началась физически, Муля боялся представить даже на секунду - от такого можно было потерять сон на недели). Холодянин же был просто Холодянин: неродной сын пса, охладевшего сердцем и душой ко всему, что могло созидать и оберегать, курирующим место, в котором личности ломались, наскоро собирались заново из обломков и ломались вновь. Муля улыбнулся, оголяя клыки, и голос его понизился до зловещего полушёпота. - В таком случае, Андрей Святозарович, у нас с вами имущественный конфликт. — ¹Имеются в виду погоны лейтенанта оркополиции - две золотые звезды и одна красная полоска. Погоны капитана (или капитана-лейтенанта) - четыре звезды и одна красная полоска. ²Если я правильно понимаю иерархию россополицаев, капитан - это одно из высших званий, которое требует исполнительной должности - напр., начальника отдела - но никак не должности заместителя. Заместителями как раз могут работать сержанты, прапоры, и, по-моему, младшие лейтенанты. ³По сути, месяц в штрафном изоляторе (два раза по 15 суток подряд).