15 Лет Строгача

“Осядем в деревне: печка, ковёр на стене, кровать ещё с брежневских времён… и бункер с соленьями в подвале. Только бабка говорит, что с подвалом пока ничего не делала; придётся окопаться на чердаке на первое время…” Эмиграция на волю никогда не была делом нескольких дней. На план побега уходили месяцы. Удачного - годы. Прошло девять полных лет Максимовской отсидки; из них - четыре года разделил с ним Самуил и примерно пять омрачил Холодянин. Кролик из ОБ не переставал к нему захаживать даже после женитьбы, чем поначалу вызывал у Максима дикий хохот. “Ёбаный в рот, Андрюша, только месяц прошёл, а жена уже не даёт?” Его это веселило мало, на самом деле. После того, как Холодянин перестал к нему ходить, на какое-то время Максим ощутил трудно описуемое чувство свободы - нечто, что редко можно было представить в контексте и обстановке исправительной колонии. Сейчас же, когда этот башмачина вернулся, поведение его будто заочно прошло стремительную эволюцию от слегка надоедливого до граничащего с невыносимым. Кто бы мог подумать, что пара новых полосок на погонах могла так сильно вдарить в голову антропоморфному зверю. Андрей приносил деньги. Максим без энтузиазма их отрабатывал и докладывал в общак. Его пушистые пальчики утратили былую клейкость - больше к ним “случайно” не прилипало две-три купюры импровизированных чаевых прежде, чем остатки успевали отбыть в финансовый фонд барака. Дело было не в том, что Максим отрастил совесть или чувство товарищества по отношению к своим пернатым соседям. Дело было в обычной брезгливости. Деньги Холодянина больше не хотелось держать в руках дольше, чем необходимо. Сам Андрей - ожидаемо - не стал большим поклонником изменившегося к себе отношения со стороны Максима. Он пытался нивелировать эти перемены по-разному: грубостью, угрозами и одним-единственным затерявшимся между ними признанием в симпатиях, которое только спровоцировало больше недовольства со стороны объекта его симпатий. Ущемлённая гордость Андрея тогда мало способствовала пониманию ситуации, иначе бы он заметил почти что сочувственный взгляд на лице своего партнёра по любовным утехам, когда острозубая улыбка его неожиданно сникла и голос стих до полушёпота. “Бедный Андрюша. Когда-нибудь, до тебя дойдёт, что есть вещи, которые на батины бабки не купить. А пока не майся дурью. Иди к жене. У тебя смена закончилась.” Ярмо на Мулиной шее проделало вместе с ним путь в четыре года и три месяца. Муля продолжал носить подгоны. Муля так и не позволил себе ничего развратного в отношении Максима (к превеликому сожалению Максима). Его воля была непоколебима: всё, о чём он иногда думал после отбоя, пока лежал на нижних нарах, а его сокамерник с первыми отголосками храпа отчаливал ко сну, все сальные фантазии, на которые успел вдохновить его Максим, пёс решительно собирался воплотить в жизнь только на свободе. План побега созревал и оговаривался с каждым новым сеансом. Посредством пары нелинейных действий, волкодав смог достать копию карты местности, которая висела чуть ли не в кабинете каждого члена администрации. Решено было идти через лес. В километрах десяти от лесоповала была старая нерабочая станция: железную дорогу уже давно переложили, а небольшой кирпичный домик с покатой треугольной крышей и застеклённым крыльцом так и остался зарастать мхом и населяться паразитами. Там можно было отдохнуть, но недолго - поисковая группа непременно сунется в этот рассадник грибка и жужелиц, и, скорее всего, раньше, чем они успеют в нём доночевать. По железной дороге идти не было смысла - туда зашлют патруль в первую очередь. Самый надёжный (вернее, наименее ненадёжный) вариант - на юг, через таёжную чащу, прячась в оврагах и канавах, в самодельных землянках и под корягами, а там уже - шоссе, попутка и глушь, в которой жила Максимовская бабка. Питаться придётся, чем получится, когда их скудные запасы иссякнут. Два корабля табака и трубка (прощальный подарок Самуилу от деда Лёни) на двоих - чтобы не оставлять след из окурков. Одежды по минимуму - чтобы не замедляла. Пара заточек - на всякий случай. План был надёжен, как финальная битва свободных народов Средиземья против армий Саурона и как поход двух хоббитов в Мордор выкидывать зачарованное колечко: почти неминуемая гибель и скудная вероятность успеха. Тем не менее, Самуил и Максим планировали, шёпотом обсуждали детали, рисовали и стирали на карте возможные маршруты. У Максима даже хватало оптимизма шутить про их (вполне возможное) летальное истощение в процессе похода. “Ты не бойся, Самуил Игнатьевич. Закончатся пайки, будем ловить и жрать местную живность. Спичек только надо поднабрать для костра. Голубей наловим и зажарим. Голуби, кстати, кошерные, я выяснял…” Карту прятали поочерёдно. С каждым шмоном читабельность её деградировала от постоянных сминаний, скручиваний и запихиваний. В какой-то момент, пока карандашные контуры и надписи ещё бледно серели на чёрно-белой схеме местности, было решено в общих чертах перерисовать карту на бумагу, а многострадальную копию порвать и спустить в разных парашах на территории колонии. Что-то в камере у Самуила. Что-то на промзоне. Что-то в святых местах. В каждый новый визит Муля замечал больше бинтов и пластырей на теле своего белошёрстного компаньона. На запястьях Максима под мехом виднелись кольцевые синяки. Изо всех сил он старался прятать их под рукавами синего мохерового свитера (Мимоза Митрофановна потихоньку отсылала ему одежду, которая пылилась ещё в шкафах их предыдущей деревенской усадьбы, что дало Муле долгожданную возможность лицезреть своего возлюбленного в чём-то, кроме тюремной униформы), и выглядело это неестественно удручающе - особенно, когда с каждым днём на улице теплело и теплело. Маленькие царапины на переносице лежали сухими тёмно-красными полосками над розовой кнопкой кроличьего носа. Один раз, Муля спросил Максима, что происходит. Не могло же такого быть, что эффект его прежних “воспитательных бесед” испарился так скоро. “Да это ещё что, ты мою спину ещё не видел… Спокойно, Самуил Игнатьевич, рычать не надо. Это мне жавера просто банок вчера наставили за то, что бабки горячие только с администрации беру. Они даже не клиенты. Просто так, из принципа навесили. Ага, ногами. Да погоди ты, куда сорвался? Я ж тебе ни одного имени даже не назвал… В смысле, и так найдёшь?” Шрамы затягивались, синяки заживали, сменяясь на новые. Обидчики Максима снова, как и прежде, теряли злопамятность и борзость после кратковременного знакомства с раскалённой кочергой или челюстями в 90 с гаком атмосфер. Тем не менее, факт-зачинщик всей этой драмы был неизменен: общак с Максимовской стороны теперь пополнялся только за счёт вложений двух антропоморфных особей, и разные заключённые из разных тюремных каст имели на удивление разнящиеся мнения на этот счёт. Большинству блатарей было, разумеется, похуй. Прослойке каторжников, которые числились постоянными и не очень “клиентами” Максима, становилось от подобных нововведений в рабочее расписание длинноухого подоляна неудобно - надо было привыкать к кому-то другому из опущенных и не всегда процесс перехода на новый набор из фуфла и амбразуры был гладким. Половина заключённых с пониженным социальным статусом вовсе ни в какие связи интимного характера с другими зеками не вступала. Двое ограничивались вафлёрством. Что ни говори, а выбор в отсутствие Максимовских услуг заметно скуднел. Конечно же, никто не спорил с тем, что характер у заключённого Рекинару был пресквернейший; и, тем не менее, добрая половина сидельцев могла поручиться за то, что из всего аула люсек и жосек на колонии, пожалуй, только заключённый Рекинару знал, что и как делать с чужой елдой. Максимовы соседи по бараку, комментируя перемену в экономической ситуации “гарема”, не могли не обращать внимания и на перемены в поведении самого Максима. Кто-то говорил, что он стал скрытнее. Кто-то отмечал, что желание острозубого кролика пресечь любые плотские контакты с жаверами после того, как почти каждый двадцатый кукан колонии побывал в его акулообразной пасти, может быть обосновано проблемами со здоровьем или - по версии большинства - окончательно уехавшей кукухой (что тоже, в каком-то смысле, было продолжением первого). Венька Бачкист периодически вяло возражал на последнее, пытаясь объяснить всё двумя аргументами: Клиент #1 был волонтёрской работой, а потому подгоны заносил по желанию (что являлось общим минусом к бюджету барака и плюсом к косым взглядам в сторону Максима). Клиент #2 был вынужденной мерой - одним опрометчивым “да”, которое до сих пор клевало главпетуха (чего уж таить) в жопу. С него подогрева было больше, чем раньше, что плюс к бюджету, но гигантский минус к репутации (или тому, что в данных условиях можно было назвать её ближайшим эквивалентом) кролика в глазах обитателей колонии: всего два глиномеса у основного голубца, и оба - конторные, пускай один из них и салмак в добровольной отставке. На деле, обстоятельства были несколько иными: Муля никогда не приходил с пустыми лапами, а легенда о добровольной оплате им мнимых услуг Максима всё так же была следствием одного очень не вовремя утерянного подгона. Самуил выражал беспокойство, но опасения его не воспринимались серьезно. Прошло ещё два месяца. Случай с украденным кульком конфет выходил за рамки рационального, и пёс только теперь понимал, что соглашаться на план Максима было ошибкой: проблемы стремительно наслаивались друг на друга, а отношения Максима как с соседями по бараку, так и с простыми мужиками, давали всё бóльшую течь, хоть и по противоположным причинам. Самуил заметил, как отношение со стороны других опущенных охладело и к нему. Даже Венька здоровался с ним теперь коротко и сразу виновато опускал глаза, будто боясь сказать лишнее. Или же боясь, что кто-то сочтёт невинное “Вечер, Самуил Игнатьевич” лишним. Наедине, Максим в ответ на Мулины наблюдения только пожимал плечами. В одну из их встреч, он признался, в чём было дело, и Муля понял, что испытывает по поводу новой информации двоякое чувство: с одной стороны - облегчение, с другой - раз в десять усилившееся беспокойство. “Да не гоняй ты. Просто вздорим тут иногда с обижунами маленько. Из-за того, что я Холодянина нахуй послал. Больше он ко мне не ходит. Содрал с себя, наконец, это ебучее красное клеймо. Вот только теперь меня меньше кидают в торбу и больше хрусты отжимают. Снимают копейки, что бабка переводит.” Что ж, это объясняло некоторые вещи. Мужики из других бараков в последнее время докладывали Муле преудивительнейшие истории: например, то, что Максима теперь можно было заметить в столовой за мытьём пола или вынесением мусора. Иные лошади и рабы на вахте рассказывали, что зайцеобразное, наряду с остальными опущенными, пару раз приходило убираться в производственной зоне. - Молодец, правильные ценности жене прививаешь, - не без издёвки говорили они, - Осталось только готовить научить. Муля пообещал попросить Руфь Марковну и родителей переводить часть денег, предназначенных ему в догонку к передачам, на счёт Максима. Тёмные глазёнки зайцеобразного расширились, как блюдца, после такого предложения. Момент спустя, тем не менее, ошеломлённое выражение их сменилось хмурой задумчивостью. “Ладно.” Неуверенно кивнул кролик, потупив на секунду взгляд. “Я бы отказался при нормальном раскладе, но с передач общак пополнять трудно, особенно, когда эти морды ФСИНские у меня лавэ могут отжать в любой момент. Я не знаю пока, как, но без Холодянина тут точняк не обошлось. Хочет надавить, мудло, чтобы я опять с ним поролся. В пизду не понимаю, зачем. У него же жена есть, и вроде даже не мымра - я фотки видел. Так хули он ко мне до сих пор лезет?” Волкодав попытался объяснить, что дело тут в контроле и власти, которые Холодянин до определённого момента, как ему казалось, имел над Максимом. Он помнил, как личико его возлюбленного нахмурилось ещё больше после этих слов. “Какая власть? У этого бивня всё, от погон до трусов - по блату. Если б не его батя, хуй бы у него вообще где жихтарить было.” Муля понимающе кивал, но терпеливо настаивал на том, что иных объяснений здесь быть не могло. Холодянину не нужна взаимность; ему нужно подчинение. Максим тогда отмахнулся и сказал, что всё равно недолго ему со всем этим маяться, если уж они рвать собрались. Подобный положительный настрой зайцеобразному удалось поддерживать примерно недели две после этого их с Мулей диалога, вплоть до одной тихой летней ночи, когда кто-то попытался задушить Максима подушкой во сне. Душитель потерпел фиаско, стоило зайцеобразному полоснуть ему когтем по лицу в своих бурных попытках прорваться к желанному кислороду. Вопль нападавшего вытащил пару соседей кролика по койкам из бездны Морфеевских чар и одновременно стал сигналом к преждевременному отступлению. В темноте разглядеть злодея было трудно, хотя тот аспект, что проскользнул он наружу через дверь, которая должна была быть заперта на ночь, не смог уйти от внимания кролика даже в его тогдашнем полусонном-полушоковом ступоре. Муля узнал о покушении быстро, и не только потому что заметил, что Максим теперь спал на верхних нарах, поменявшись с Венькой. Хорёк с татуированными лапами выболтал всё, стоило Муле зайти в петушиный барак в процессе одной из его будничных прогулок два дня спустя. Найти нападавшего, разумеется, волкодав счёл делом чести, вот только улики имелись крайне жалкие: чуть ли не у каждого из блатарей рожи были в шрамах, царапинах, синяках и пластырях, а потому выявить тут именно того, кому Максим ковырнул афишу, было непросто. Ни примет, ни роста согласившегося на складку блатаря белошёрстный зверёк, разумеется, не помнил - временная нехватка О2 в мозгу на тот момент значительно покромсала его восприятие. Оставалось только заходить с другого конца - если нельзя было быстро найти того, кто пришёл валить острозубого кролика, нужно было найти того, кто открыл убийце дверь. Муля присматривался к дневальным и надзирателям, пытаясь выявить наиболее правдоподобного кандидата на пособничество в убийстве дорогого ему существа. Возможно, хорошо, что поиск затянулся ещё на месяц, потому как призом в этой лотерее был одноразовый талон на поездку в Жмуроград и выдаться победителю должен был незамедлительно, сразу по окончании розыгрыша - что, в теории, означало бы прибавку годов этак десяти к Мулиному нынешнему сроку. Неприятно? Возможно. Но тут только так. Будет ещё одна триста семнадцатая и ещё одна сто пятая, да и какая разница? Всё равно они с Максимом осенью себе амнистию проводят... Между тем, лето выдалось ярким, зелёным и ползущим на редкость резво, как гусеница бражника, - возможно, дело было в насыщенности событиями и волнением перед предстоящим побегом. Одна зацепка в Мулином расследовании таки появилась, и Муля не был ей удивлён; скорее, она неприятно подтвердила Мулины догадки. До последнего волкодав надеялся, что давно уже набившая оскомину фамилия не всплывёт хотя бы в этой истории, но упрямые факты указывали на обратное. Пса послали работать в котельную в самый разгар июльской жары, что наверняка было неким изощрённым видом наказания со стороны администрации за все его былые дисциплинарные проступки и запугивание тех, кто имел недальновидность причинить телесный вред Максиму. Больше, он подозревал, за второе. В конце концов, местная больничка не была должным образом оснащена для размещения и лечения пациентов с почти вывернутыми конечностями и продавленными костями - тут анальгином одним не обойтись. После десяти таинственных избиений с далеко идущими последствиями для избитых (иными словами - плачевными для лазаретовских запасов медицинского спирта в силу длительного пребывания пострадавших в медчасти), как назвал это позже Максим, “надзиралово решило, мол, хватит кукурузу охранять” и взялось за анонимного избивателя всерьёз. Поскольку собакообразных сидельцев в колонии было немного, а крупных и крепких, как Самуил - ещё меньше, результат оказался предсказуем. Все идеи, которые не получалось донести неделями карцера, администрация упрямо пыталась доводить до волкодава утроенной рабочей нагрузкой. Как-то во время перекура, Муля разговорился с дневальным у входа. Угостил сигаретой. Пообещал годного армянского коньяка со следующей передачи. Узнал, что дверь в барак обиженных была открыта им, но не по собственной инициативе. - Ты знаешь ведь сына спонсора колонии, который в ОБ работает? Вот он меня тогда во время смены попросил на ночь петушатник не запирать. Ну мне-то что? Чем бы дитя не тешилось, как говорится. Особенно дитя хера, благодаря которому эта колония ещё не развалилась к чертям. С такой нелицеприятной информацией Муля и пришёл к Максиму в следующий раз. Только вот рассказать обо всём возможности не представилось: как только Муля устроился на шконке в рабочей камере, Максим, не дав псу даже спросить, как дела, заполз к нему на колени и жадно приник к его губам. Что-то в этом поцелуе было отчаянное; как-то непохож он был на остальные, более растянутые и мягкие. Отстранившись, кролик спустился к Мулиной шее, вылизывая и целуя каждый сантиметр, пока пальцы его торопливо расстёгивали тюремную рубаху пса. Муля застыл, не зная, как реагировать. Мозгом он понимал, что надо деликатно остановить Максима, пока тот не зашёл слишком далеко, но ни слова проронить не мог. Вот уже лапки кролика нырнули под рубаху, оголяя грубошерстную грудь. Поцелуи становились нетерпеливее, переплетаясь с лёгкими покусываниями. - Макс… что на тебя нашло? - наконец, собрав всю волю в кулак, выдавил из себя Самуил. - Тсссс, дорогой. Всё нормально. Расслабься, - кролик ответил, не удосужившись отвлечься от своих действий и спускаясь всё ниже. Мулины лапы не хотели слушаться хозяина, чем не замедлил воспользоваться Максим, схватив и направив их к нижней части своей спины. Там они пассивно, безвольно лежали, пока зайцеобразное ласкало подрагивающими ладонями грудь своего партнёра, томно заглядывая ему в глаза. Муля хотел было уже, наконец, что-то сказать, но Максим снова дотянулся до его губ до того, как любые слова смогли вырваться сквозь них на волю. Мозг волкодава плыл всё сильнее и кардинально не в том направлении, которое он предпочёл бы в нынешней ситуации. Ещё одно титаническое усилие, и широкие лапы, наконец-то, вернули себе прежние моторные функции; поцелуй был осторожно прерван, а острозубый кролик - аккуратно отстранён за плечи. - Дружище… мы же обещали друг другу… после побега… Дышать было тяжело. Составлять слоги в слова, а слова - в понятные постороннему уху фразы - ещё тяжелее. Максим лишь склонил голову набок и печально улыбнулся. - Дорогой, у нас мало времени. Просто… - правая кроличья лапа скользнула вниз по полуобнажённому собачьему торсу пока левая накрыла бурую щёку, успокаивающе поглаживая мех около переносицы большим пальцем - …перестань сдерживать себя на секунду… - белошёрстная ладонь уверенно опустилась до Мулиного паха, - …и дай инстинктам сделать свою работу. - Макс, не надо… - Почему нет? Ты ведь тоже хочешь. Так в чём смысл себе отказывать? Ладонь вызывающе стиснула Мулю между ног. Резкий шипящий вдох сквозь сомкнутые зубы был единственным ответом Самуила и на Максимовы вопросы, и на агрессивную стимуляцию его недоласканной посторонними лапами промежности. Тут нужно было провести черту, туманно подумал пёс, иначе единственный орган, который в течении четырёх с половиной лет набожно держался в упрямых тисках его благородных намерений, грозился выйти из-под контроля и начать диктовать мозгу волкодава свои условия, а не наоборот. Действия Максима были излишне провокационны, болезненно настойчивы и, по скромному мнению Самуила, категорически, абсолютно ничем не оправданы. - Любовь моя, постой… Мулина лапа накрыла лапу Максима, приостановив, наконец, её сладострастные массирующие движения в той области, где его тюремные брюки уже принялись заговорщически натягиваться в твёрдую пирамиду. -…обещаю, я сделаю с тобой всё, что ты пожелаешь, и так, как ты пожелаешь, но не сей- Миниатюрная ладонь на Мулиной щеке сменила положение, накрыв собачью пасть. - Сейчас, Муля. Именно сейчас, - оборвал его Максим тоном, не терпящим возражений, - Больше шанса может не быть. Самуил схватил своего маленького компаньона под руки (тем самым отрезав ему возможность затискать другого своего маленького компаньона до нежелательных - хоть, возможно, и желанных - влагоизлияний) и пересадил на койку, отодвинувшись от него подальше. Потом ещё дальше. И ещё. До тех пор, пока плечо его не почувствовало под собой бугристые слои тошнотворно-зелёной краски, покрывающей холодный камень камерной стены. Зайцеобразное, отвергнутое столь остро, внезапно и не по-джентельменски, глядело на Мулю с душевынимающей тоской, но псу было не до этого - он усиленно пытался привести дыхание в норму, а мысли - в верхнюю голову. Его не вовремя проснувшийся генератор генетического материала, окутанный тёмно-синим хлопком униформенных штанов, во всю издевательски стоял, как по команде “смирно”, абсолютно нисколько не заботясь о ментальном состоянии своего хозяина. Чтобы демонтировать этот брючный монумент в кратчайшие сроки, нужно было конкретно постараться. Возможно, придётся пойти на совсем уж отчаянные меры и представить заносчивого эфиопа из зоновского магазина без одежды, во всей его целлюлитной, преждевременно лысеющей красе… Смысл последних слов, сказанных Максимом, дополз до Мулиного мозга, переполошившегося от неожиданного выброса гормонов, лишь минут пять спустя. - Погоди… Что значит “больше шанса может не быть”? - медленно, неуверенно Муля перевёл растерянный, с трудом фокусирующийся взгляд с противоположной стены и вечного антисоциального элемента и говноеда сержанта Самойлова (кем бы он, чёрт его возьми, ни был!) на своего не менее растерянного возлюбленного. Печальная улыбка вновь вернулась на лицо Максима, и сердце волкодава сжалось, будто застряв между шестерёнок гигантских часов. - Меня этапируют, - еле слышно проговорил белошёрстный зверёк.