15 Лет Строгача

Рабочая комната, рабочая камера, брачный номер… Как этот бывший карцер в дальней части петушиного барака его завсегдатаи не называли. Три года назад, Муля не смог бы поверить, что будет проводить там львиную долю своих дневных прогулочных часов. На четвёртый год произошло нечто, что окончательно отрезало волкодаву путь в стан обычных (“нормальных”, по мнению большинства сидельцев) мужиков - только никто, кроме Мули и Максима, об этом пока не знал. Бывший мусор притронулся к петуху. И даже не просто по прихоти, а потому что проиграл в карты. Лимонить он не хотел, хоть и знал, что Максим простит ему всё, сколько бы раз он не проигрывал. Обычно кролик был тем, кто оказывался в долгу, и чаще всего - намеренно, в нескрываемой надежде на долгожданную возможность “отплатить” псу способом, соответствующим своему тюремному статусу. Самуил на эти провокации не поддавался, чем больше злил своего белошёрстного соперника. - У тебя тузы есть? - Так я тебе и сказал. - Злой ты, Самуил Игнатьевич. Я бы сказал, если б ты меня спросил. - Серьёзно? А есть? - Только один, и только для твоей шняги. - Я конечно, польщён, дружище, но мы так никогда не доиграем... Как-то раз Муля принёс карманные шашки - шахматы доставать для Максима, по его догадкам, смысла не было - и снова выиграл. Четыре раза подряд. Максим тут же раскокетничался: “а мы разве не на ‘просто так’ играли?”, “ох, и чем же мне теперь расплачиваться?” “неужто, Самуил Игнатьевич, ты всё-таки согласишься взять фуфлом?”, но Муля оставался непреклонен. План у него на случай победы, однако, был. - Ты можешь ответить на пару вопросов для меня, - предложил Самуил; тут нужно было подходить деликатно, издалека.. . - Тьфу. Только и всего? Скучно. Но давай. - Тебе знакома фамилия “Циклаури”? Максим промолчал секунд пятнадцать. - Откуда ты узнал? - настороженно спросил кролик. Муля почуял, что разговор, скорее всего, будет малоприятным для обоих, но отступать смысла уже не было. - Напряг знакомого. Он навёл справки о твоём бывшем сообщнике. Кто-то видел его в твоей компании пару раз и смог опознать, когда знакомый показал ему фото из архивов СК. Твой друг, оказывается, гастролировал уже давно, задолго до встречи с тобой. - С козырей решил зайти? - голос и выражение мордочки Максима преисполнились искренней злобой, - Зачем ворошишь моё вольное прошлое? Чего тебе этот пиздабол сдался? - Чтобы срок тебе сократить. - Чтобы… что? Самуил принялся вдаваться в детали своего фантастического плана по оправданию Максима хотя бы в части навешанных на него ограблений, но кролик уже его не слушал. Вернее, слушал, но так, урывками. Больше всего ему трудно было поверить в то, что этот двухметровый барбос всерьёз мучается такой хуйнёй - поисками летуна, который сейчас чёрт знает где, если вообще жив, да ещё и не с воли, а из дальника посреди тайги на отшибе страны. В тот момент, что-то полностью и окончательно сломалось в голове Максима, а шёл всего второй год их с Мулей знакомства. - Мне нужно найти товарища Циклаури - в идеале, конечно. Если не его, то кого-то из его нынешних или прошлых подельников. Свидетелей. Жертв. Любого, кто решится дать показания. Понимаю, конечно, что с нашими правоохранительными органами это будет сложно - сам к этому лапу приложил, в конце концов… - Правоохуительными органами, - отвлечённо, будто в трансе, съязвил Максим. - Не без этого, - мягко улыбнулся Муля, - Извини, что заставляю вспоминать неприятные вещи, но, боюсь, только ты можешь знать про него некоторые детали, которые другим не могли быть известны от слова совсем. - Типа размера его елды? - Типа… кто его родители, откуда он родом, кому он доверял, кому нет… Максим приложил усилие и сконцентрировался на ответе - всё ещё неохотно, но уже без злобы. Его бывший елдарь говорил много и часто о своем доме, когда выпивал. Сколько бы клоповников они не сменяли, в волке никогда не умирала надежда, что рано или поздно они смогут позволить себе своё жильё - и там, где захочется, а не там, где придётся. “Была б моя воля, сейчас увёз бы я тебя домой, в Тбилиси.” “Прямо так? А родаки твои что ж, бычить не будут, что кролика с собой припёр?” “Так ты ведь и сам знаешь, как это работает, генацвале: припёр бы крольчиху, вопросов бы не было…” В Тбилиси они так никогда не съездили. Но про семью Циклаури Максим запомнил. “Моим родственникам давно охота меня на ком-то женить,” - часто жаловался степной волк, - “Постоянно меня сватали к кому-то, а я всё - эта не нравится, та не подходит… Всё потому, что они б никогда не поверили, что невеста мне не нужна; что нужен жених.” Максим в такие моменты ласково обхватывал его предплечье своими лапками, клал голову ему на плечо и успокаивающе нашёптывал примерно одну и ту же мантру: “Нужно нам сдриснуть на запад, в Америку. Я слышал, там - свобода, и пидоров не так часто бьют…” Чего Максим, на самом деле, кроме этого, только не слышал: что телефоны не прослушиваются, что в групповых чатах майоры не сидят, что ментовка не работает по принципу “был бы человек, а статья найдётся”... и что два зверя одного пола могут там вполне легально пожениться. Эта мысль вызывала у кролика странные ощущения каждый раз: “Я буду чьим-то мужем. У меня будет свой. Может, возьму его фамилию, может, он возьмёт мою…” Образы крайне сюрреальные на фоне нео-советской действительности, где за тобой по дворам начинали ходить крепкие ребята, стоило слухам о твоих “альтернативных” предпочтениях расползтись по селу. Максим не переставал надеяться, что уедет, и никогда не сомневался, что сделает это с Биджо. Только в один день Максим проснулся в пустой кровати, а Биджо не появился на вокзале; вместо него были люди в форме, а вместо последующих покатушек - СИЗО, суд и два червонца в ИК. Самуил расспрашивал его дотошно, обо всём, что могло бы проложить какой-то след из хлебных крошек прямиком к озеру, в котором этот лещ залёг за дрейф. Максим отвечал вяло, без интереса: имя “Биджо Циклаури” уже давно не звучало в его присутствии, и как-то он начал к этому по-хорошему привыкать. Мулин интерес к теме ему был по-прежнему непонятен. В этих интервью они проводили примерно каждую пятую встречу, и с приходом нового времени года у Мули всегда появлялись новые факты от знакомого и, соответственно, новые вопросы для Максима. - Это то, что у ваших типа называется “мицва”? Сделать кому-то хорошее дело безвозмездно? - как-то предположил кролик. Муля отрицательно покачал головой. - Это мой личный проект. Я хочу сделать что-то для тебя. Не знаю, почему. Может быть, потому что хочу искупить былые грехи свои… Может быть, потому что мне тошно просто трепыхаться в этой системе, аки подстреленная утка на крыше сарая, и охота хоть в чём-то её нагнуть… Не знаю даже. В итоге, про сообщника Максимовского так ничего и не выяснилось, зато сам Максим познал кое-что о себе: все эти хлопоты, вся эта учтивость, все эти бескорыстные попытки вытащить его из лагерной ямы заставили кролика бесповоротно и самозабвенно влюбиться в своего самого настойчивого ходока. Даже один раз он так ему и сказал: - Ты не подумай, что я тут баланду развожу, что пиздёж ради пиздежа… И это не то, что в фильмах всяких показывают, сопли-слюни эти… Просто я очень долго думал и пришёл к рациональному выводу, что люблю тебя. Что это было неизбежно с нашего первого сеанса, я думаю. Ты тогда пришёл, даже не попытался вытащить залупу и ушёл, а я остался думать - причём впервые за всю отсидку: “Ну ё-моё, а я ему, в принципе, дал бы почти добровольно, хоть и за подарок”... Я мотал уже шестой год. Бывалый интерес к пореву, как ветром сдуло; порево стало работой, удовлетворения - ноль, прямо как от любой нормальной работы на воле. А потом ты тут такой заходишь, весь из себя ебать джентьпёс, даже без бабича меня видеть стеснялся, и мы просто разговорились, как два нормальных антропоморфных фраера, будто мы на воле. Возможно, этот откровенный монолог подтолкнул Мулю сделать то, что он сделал. Возможно, ему просто наскучило не отдавать долги. Как бы там ни было, после трёх лет их с Максимом отсидки, Муля решил оплатить очередной свой проигрыш в дурака красиво: положив обе свои ладони на вмиг преисполнившееся ужасом лицо Максима, Муля, несмотря на все протесты и предупреждения о том, что зашквар взад не повернёшь - что он, как свежесть, бывает только первый и одновременно последний - наклонился к белошёрстному личику и вовлёк маленькое зайцеобразное в медленный и слегка неуклюжий от непривычки и воздержания сеанс двусторонней реанимации рот-в-рот. Оба понимали, что после этого короткого момента взаимной эмоциональной теплоты дороги назад уже не было. Ни один не понимал, что с этим заковыристым фактом теперь делать.