Все как всегда?

Потрахались и разбежались. Стандартный сценарий, предсказанный Земфирой вечность назад, воплотился в жизнь. Она никогда не витала в облаках касательно них, но почему тогда так паршиво на душе? Почему в омут с головой нырнуть хочется, чтобы больше никогда не выплыть? Потому что это Ре-на-та. Рената, которая заверяла ее в крепости своих чувств, слышала и слушала, неоднократно номер в телефонной книге находила, но так ни разу и не набирала (Земфира просто сбрендила и чувствовала это), теперь по-настоящему исчезла, оставив ее наедине с демонами. Как, оказывается, легко от нее было избавиться — просто трахнуть. Что же раньше никто не рассказал? Волей-неволей Земфира на повторе прокручивает их единственную ночь до мельчайших подробностей, чтобы узнать почему сбежала, не попрощавшись, почему ни одной весточки от нее вот уже как на протяжении нескольких недель, и где, блять, она допустила ошибку? Что сказала не так или сделала? Надавила, может, когда Рената совсем этого не хотела? Это она могла влегкую, проецируя свою давнюю потребность на сводящую ее с ума девушку. Да нет же, Литвинова сама с поцелуев перескочила на следующую фазу. А потом поняла, что это ей нахрен не сдалось, что с мужиком ей как-то проще, приятнее, ярче, но из чувства вежливости позволила закончить. Блять. Земфира запястье покусывает, а после едко улыбается в темноту комнаты и тушит сигарету о ту же руку (мебель жалко, а пепельница вне зоны видимости).  Не сомневается в том, что отгадала загадку. Что-что, а разочаровывать она умеет. Рената со всей своей влюбленностью и так долго продержалась, с несносными выпадами мирилась, колючесть принимала, гналась, гналась, гналась, чтобы после оставить в самый неподходящий момент. Сейчас потешается, наверное, вспоминая ее первую пугливость, неуклюжесть, поцелуи какие-то благоговейно застенчивые. И разочаровала, и опозорилась — комбо просто, пять из пяти. Так, блять, и ослабляй защиту.  Сука. Какая же она красивая безжалостная сука! Что ей стоило доиграть до конца? Вытерпеть еще с  десяток слюнявых поцелуев, ну, может не только поцелуев… Ночью же не возражала, сама губы ловила губами и стонала в рот… не так уж противно, значит, было.  Расставание так или иначе тем утром было неизбежно, но расставание расставанию — рознь. Можно потом с ностальгирующей теплотой вспоминать, а можно с ненавистью. Вот Земфира никогда бы так ни с кем не поступила — не сбежала бы посреди ночи как какая-то… Хрипло смеется, поднося к сухим губам горлышко бутылки. Сколько раз поступала аналогичным образом не сосчитать и даже не задумывалась о том, что быть по ту сторону — охуеть как больно. Вот и карма прилетела. Пошатываясь, бредет к компьютеру: который включается целую вечность, а потом еще целую вечность прогружает запрос. Ладонью подбирает грозившую упасть голову и щурится. Никаких сплетне-новостей, упоминающих женское имя, не появилось, как и во все недели до — Литвинова что, в подполье ушла? Или уже съебалась со своим мудаком в блядскую… Щас узнаем! Находит в телефоне номер Вдовина, надеется, что тот до сих пор поддерживает какой-никакой контакт с Литвиновой, сугубо рабочий контакт (насколько знает, фильм находится на последних стадиях монтажа, Рената опять какие-то поправки внести хочет, подшлифовать режущие ей глаз неровности, перфекционистка хренова — невольно улыбается Рамазанова). Почти набирает, а потом понимает, что это не лучшая идея. Если и позвонит, то только на трезвую голову, потому что сейчас боится сорваться на банальное «она меня трахнула и даже не перезвонила, пожалей меня, а? мне так грустно». Ни за что.  Несолоно хлебавши Земфира возвращается в постель и обнимает подушку. Губы кусает зло.  Завтра станет легче, — обещает себе.  Знает, что лжет. 

***

От вопросов пухнет голова.  Рената не общается с ней, но отвечает на звонки ее матери и даже убеждает ту, что с Земфирой все в полном порядке, что телефон просто сел, а она сама с головой ушла в творческий процесс. Успокаивает какого-то хера и бессовестно пиздит. С ней не все хорошо, и Рената бы об этом непременно узнала, позвони ей хоть раз. Когда они вообще обменялись номерами? Знала бы — вообще из кухни не выходила и не оставляла их наедине. Какой-то пиздец. Может, они еще и с Рамилем смс-каются за ее спиной?  — Обещаю больше не заставлять волноваться, — суетливо, уже в который раз заверяет маму певица, мыслями она уже не здесь и потому надеется поскорее покончить с обязательным еженедельным разговором. Голова трещит от выпитого накануне. Все катится куда-то не туда. Не сочиняется, не поется, не живется — свитер и тот колется.  — Мам, Рената же сказала: телефон просто сел, все окей… Да нормальный у меня голос! Ниче и не расстроенный… Нет, я не заболела. Разве что любовью. Тьфу, влюбленностью. И симптомы неутешительные: даже не трахается ни с кем другим, да даже не тянет в ту сторону в какой бы стадии алкогольного опьянения не находилась, проверено уже. Глаза находят изъян в каждой другой, в каждом другом (а почему бы нет) и раздувают его до вселенских масштабов, а в ком физических изъянов не находится — душевных хоть отбавляй. А если и там, и там хорошо, то скучные до невозможности. Клин клином тут не сработает.  — У меня вторая линия, я тебе перезвоню завтра, хорошо? Быстро прощается с матерью, вину расползающуюся душит в зародыше: она хреновый человек, это факт, но кто-то ведь и правда пытается до нее дозвониться. Брови вверх ползут от высветившегося имени: опять? Ни за что на свете не поедет, пускай ебется с Ренатой сам — опять же сугубо в профессиональном плане! Хотя может что-то случилось? Он никогда не звонит без причины, и сегодня, включив мобильный впервые за последние сутки, она обнаруживает в нем три пропущенных от Вдовина.  — Внимательно слушаю, Игорёш. — Привет… Как жизнь?  Удивляется еще сильнее, но принимает вопрос за дежурную вежливость. — Лучше всех, — ждет перехода к конкретике, но не дожидается, помогает, разрубая сопение в трубке. — А что ты хотел?  — Да вот, давно не виделись, ты пропала, хотел узнать как дела и все такое… Предложить встретиться вечером, посидеть где-нибудь вдвоем. — Ты, конечно, шикарный парень, у меня от тебя буквально сердце замирает да ноги подкашиваются, но, — смеется в трубку, — вынуждена отказать. Решила завязать с женатиками. — Да иди ты! Я ведь серьезно! — Я тоже, милый, — улыбается. — Но на развлечения сегодня не настроена. — Но ты в порядке, да?  — Игорь… — стучат. Она подходит к двери и смотрит в глазок: день открытий какой-то, всем вдруг сразу понадобилась. Сглатывает нервно. — Пока. Потом поговорим. Впускает гостью: прятаться от нее это как по-детски. Настя проходит в прихожую, но не дальше, она пахнет морозной свежестью, цитрусами и жизнью. Земфира подпирает стенку спиной и смотрит на нее во все глаза — с обреченной усталостью, потому что, ну, совсем ничего не чувствует сейчас, словно дементор высосал все эмоции. Есть и плюсы: сердцу теперь ничего не угрожает. — Ты живая и дома, отлично, — констатирует, обводя взглядом хрупкую брюнетку. Морщится. — В депрессии — уже не очень хорошо. Помощь требуется?  Земфира дышит тяжело: когда она в последний раз выходила из дома или принимала душ, если уж на то пошло? Не помнит. Представляет, какое печальное зрелище видит перед собой Настя. — Почему ты здесь? — Решила проведать, — пожимает плечами Калманович. — Убедиться, что ты в порядке. Холодильник пустой? — Нет, — еда и правда есть в наличии, в отличие от аппетита. — Настя, почему ты здесь? — повторяет вопрос. — Потому что ты мне не безразлична. — Я серьезно. — Я тоже. — Почему ты, блять, здесь именно сейчас?  Чувствует, что ответ ей не понравится, что без Литвиновой здесь не обошлось: неужели растрепала все? Только Насте или всем на свете?  Блондинка хищно улыбается, точно почуяв кровь.  — По огромнейшей просьбе нашей общей знакомой, она мне буквально телефон оборвала с просьбами навестить нашу рок-звезду: с родственниками ты на связь не выходишь уже несколько дней, нигде не появляешься, абонент не абонент… Я попыталась ее заверить, что с вероятностью 99% ты жива и здорова, просто не расположена к общению, но… Она слишком упряма. — Она попросила об этом тебя? Странный выбор. Вообще не ревнует?  — А есть повод для удивления? Литвинова отчего-то уверена, что меня ты проигнорировать не сможешь, — улыбается Анастасия. — Приятно, знаешь ли, что для всех твоих новых я всегда буду… — Она не моя новая, и поверь, в таком ключе мы тебя ни разу не обсуждали.  — Иногда слова не нужны. Что, трахнула ее и ушла в отказную? — она знает ее пугающе хорошо, но на этот раз сценарий пошел не по плану.  Наоборот. — Нет, наши отношения ограничивались дружбой, — и выход за ее рамки все разрушил, — а сейчас… Мы с Ренатой вроде как в ссоре.  — И мне ей передать, что ты «вроде как» в порядке?  — Только если хочешь поработать сломанным радио, что делать не советую. Рука скользит по предплечью, и как никогда сильно хочется отозваться на негласное приглашение трепетанием тела, забыться, свежесть вдохнуть полной грудью и прижаться к таким знакомым губам, но… Ее испортили.  Земфира вздыхает, аккуратно обнимает ее за плечи и касается щеки легким дружеским поцелуем. — Спасибо, что навестила меня, но сейчас я и правда не настроена на общение. Хочу побыть одна.

***

По кругу ходит, и каждый круг приносит новую удручающую мысль.  Чего добивается Рената? Строит из себя великодушную благодетельницу? Жалеет? Сначала нахуй посылает, потом подсылает то Игоря, то Настю с вопросами! Хочет убедиться, что уничтожила ее? Полюбоваться страданиями? Да хер с ним — пластырь с раны сорвет без анестезии и мгновенно станет легче. Хотя нет, анестезия не помешает: початую бутылку тянет к губам, прежде чем набрать номер.  — Земфира, — голос обдает тело теплым бризом.  Так неожиданно быстро отвечает, что подготовиться к разговору не успевает. — Здравствуй. Какого хера, Литвинова?!  — Что? — растеряна, делает вид, что не понимает, о чем говорит Рамазанова. О, а у нее накоплено столько причин для недовольств, что на раз-два всех не донесет. — Где ты сейчас?  — Земфира, я не совсем… — Территориально ты в какой стране? В роуминге или нет? Дыхание задерживает как перед прыжком в ледяную пучину — В Санкт-Петербурге. По работе. Название отеля, произнесенное в дополнение, слышит мельком, хмыкает.  — И как давно его назначили отдельным государством?  — Что? — Я спросила у тебя страну, — безжалостно напоминает Рамазанова. Кипит злостью и сочувствия проявлять не собирается: ее никто не пожалел. — Не город, не отель, не причину нахождения — мне похуй на все это, не мое дело, просто не хочу тратить слишком много денег на тебя, Литвинова.  — Я… — И огромная просьба: будь так добра, не вмешивайся в мою жизнь. Не тревожь мою мать… — Она сама мне позвонила. Земфира сглатывает: Рената отвлекает, одно ее дыхание сводит с ума, а голос… Так, главное, ничего не забыть. — Не следи за мной через третьих лиц. Исчезни. Исчезни, как исчезла тогда.  — Я не хочу больше твоего присутствия в своей жизни. Катись со своим мужем в свое тридевятое государство, а меня оставь в покое. Если думаешь, что тот факт, что мы с тобой как-то раз потрахались, делает тебя пиздец какой особенной и ответственной за мою жизнь, то нет.  — Почему ты так со мной разговариваешь? — Не строй из себя дуру.  — Мне казалось, что мы расстались, ну… На приятной ноте, на очень-очень приятной ноте, — последние слова Рената произносит той самой томной интонацией, к коей обращалась к ней в ту ночь. Низ живота тянет, и от досады хочется разрыдаться. Как же сильно попала. Голос дрожит: — Да на охуительной просто!  — И о каком тридевятом государстве ты говоришь?  — Я слышала про Париж, — Земфира закусывает внутреннюю сторону щеки. Что на это ответит Рената? Хватит совести попытаться объясниться? Дескать, это мой муж и я не могу поступить иначе, это попытка спасти брак, бла-бла-бла. — Что ты слышала про Париж и от кого? Через третьих лиц? — грустно усмехается Литвинова. Земфира представляет ее: опечаленную, красивую, на шикарной двухспальной постели. — Я… Когда я приходила к тебе, Лёня уже улетел. Один. В долгосрочной перспективе я не собираюсь никуда уезжать, переезжать, в особенности с ним. Рамазанова опускается на ковер. Минус одна причина для беспокойства. Да, сейчас не с ней, но и не с ним тоже.  — И прости… За мою тревожность. Я хотела убедиться, что все в порядке. Вот. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь… Мои чувства. — Ха. Если ты так переживала, могла бы и позвонить, но за все эти недели ни-че-го. Ебанная тишина как верный признак взаимного похуизма, а теперь строишь из себя святую невинность. Меня уже тошнит от твоих манипулятивных игр, Литвинова, где ты настоящая?  — Зачем ты так жестоко со мной? — слышит колебание в голосе, натянутость; надавить чуть-чуть и расплачется. Надавить чуть-чуть и у обеих получится максимально уебищный вечер. Земфира проживала таких десятки, пускай один выпадет и на долю Литвиновой — без ее вечного оптимизма и улыбок, пускай хлебнет реальности.  — А чем нет? Ты хуевый человек. Клянешься в чувствах, которых не испытываешь. Постоянно в каком-то своем мирке. Вешаешься на шею, предлагаешь себя как какая-то… — язык не поворачивается назвать ее шлюхой даже теперь, Земфира рычит. — В общем, ты поняла, как кто, — улыбается. — А потом сбегаешь до восхода солнца, не попрощавшись. Стыдно стало или че? Покаялась уже перед муженьком? Дескать, «я оступилась, сама не знаю как так вышло, что всю ночь стонала под…» — Под любимым человеком? — ее мысль Рената заканчивает в своем ключе, голос ее падает до шепота, держится из последних сил. — Покаяние — это про вину, но я не чувствую ее. Не за это. Но да, ты безусловно права, мне давно следует с ним поговорить, а не прятаться за страх. А насчет всего остального… Мы обе знаем, что я не сбежала, а… О, божечки, я совсем не понимаю, почему ты это высказываешь таким жестоким голосом и говоришь так, словно… Словно это не ты дала понять, что утром не желаешь меня видеть. Я не понимаю, чем заслужила такое отношение, честное слово. — Рената, я… Мысли суетятся в голове, и вычленить хоть одну из них, мало-мальски достойную и способную донести главное, не получается. Земфира на ноги вскакивает, ходит из угла в угол: гадости всегда соображаются быстрее. — Извини, что докучала так долго своим волнением, любовью, меньше всего на свете мне хотелось усложнить твою жизнь. Я всегда желала тебе только счастья. Прощай. Она сбрасывает звонок. Земфира не набирает снова, потому что не существует слов, способных поправить положение.