Все как всегда?

Замирает сзади. Добровольно загнала себя в ловушку, а теперь дрейфит, топчется на месте и не знает, как руки бы положить так, чтобы не выглядеть чересчур дерзко. Дополнительные минуты ожидания не играют на пользу. С грудным вздохом накрывает ладони Ренаты своими, регулирует их положение на музыкальном инструменте.  — Что ты мнешься аки девица во время первой брачной ночи?  — Потому что чувствую себя сейчас именно ею, — еле слышно произносит блондинка.  — Не боись, ну, уронишь ты гитару себе на ноги, ну, и что? — посылает бархатный смешок в ухо. — Ладно, так и быть, побуду сегодня твоим страховочным тросом.  — Я боюсь совсем не этого. На реплику не отвечает, находя разговор абсурдно опасным. Она и сама хороша: следовало усадить Литвинову на диван, вручить ей гитару и позволить самостоятельно перебирать струны и познавать звук, а не вот это вот все, но отступать теперь некуда.  Гитара под ее влиянием издает совершенно кошмарные и визгливые звуки; издевательство над слухом какое-то. — Рената… Нежнее со струнами нужно, — пальцы правых рук переплетаются, вес для левой — вполне переносим, но лучше бы все-таки использовать ремень. — Мы же не можем допустить, чтобы на твоих очаровательно бархатистых и изящных пальчиках появились мозоли как у меня.  — У тебя восхитительные руки, — Рената наглеет. Земфира чувствует как ее пальцы исследуют косточки и суставы, неспешно скользят по фалангам, пока не находят загрубевшую от времени и каждодневных издевательств мозоль. — Такие гибкие, музыкальные… Накалистые… И речи певчие готова была принять, и ненавязчивый флирт, но никак не сухие губы, оставившие на запястье печать поцелуя.  Земфира ошеломлена действиями Ренаты и щеки ее горят; никогда бы в жизни не подумала, что именно ей достанет смелости для этого. Гитару опускает на пол и отступает, ноги дрожат от напряжения, а рукам вовсе не доверяет. Рената оборачивается, и столько эмоций в голубых озерах глаз: волнение, трепет, животный страх и не уступающее ему в интенсивности желание. Крошечный шаг вперед. Лица сближаются — и Земфира понимает, как сильно влипла, что мгновение — и пропала, погибла, не выплывет же, вся жизнь пойдет по одному месту, наполнится болью, сердечными муками и сумасшествием. Реагирует молниеносно, едва не отпрыгивает от девушки, позволив той лишь мазнуть по краешку губ. Чувствует себя спасенной, выжившей и невероятно злой. Литвинова краской заливается и смотрит так, словно вот-вот разрыдается или рассыпется на миллиарды частиц. Все внутри подталкивает утешить, успокоить, прижать к себе, поцеловать, все внутри отвергается как нерациональное. — Какого хуя, Литвинова? — рыкает она как дикое загнанное животное, готовое разорвать горло. Слабость, чувства, дрожащая нижняя губа вызывают отвращение. — Ты совсем сбрендила?  — Но — Что, блять, «но»? — знать не желает, боится услышать. Что она может сейчас сказать? Что считала все ее взгляды на раз-два?  Лучше молчи.  — Ты ведь тоже это чувствуешь. — Раздражение?  — Нет. Притяжение, которому с каждым днем становится все сложнее не подчиняться. Земфира?  — Определись, наконец, Литвинова, — имени ее сейчас произнести не может, боится, что стены рухнут и беззащитной ее оставят, — то я тебя ненавижу, то страстно желаю, — усмехается.  — Одно другому не мешает.  — Я что-то не въеду, ты живешь в каком-то своем воображаемом мире или как?  — Зе… — Иди нахуй. Я подписывалась только на приятельские отношения, а не на всю эту ебанную драму. Я жить хочу, просто жить, а не из одного круга ада перепрыгивать сразу в другой. Твои чувства — твоя проблема. Выплывай сама. Хочешь кратенько о реальности?  Рената улыбается — так, точно сочувствует ей всем сердцем, и жалость эта бензина в огонь подливает. — Ты, блять, заскучала от своей сытой семейной жизни и ищешь приключений на одно место, страстей и всей этой прочей поеботы, но почему, блять, вы все именно меня считаете проводником в мир грехопадений? На мне че, клеймо какое-то стоит? — срывается на крик, на мгновение в Ренате видит призраки прошлого, всех тех, кто пренебрегал, не выбирал, ускользал как вода сквозь пальцы.  — Земфира, — руку с плеча стряхивает и посылает переполненную ненавистью и отвращением зубастую ухмылку.  — Я не разрешала тебе к себе прикасаться, и вообще… Не пошла бы ты нахер? Что ты вообще ко мне привязалась? То бегаешь за мной со своей дружбой, то теперь — тело ей подавай. Может, сразу и квартиру на тебя переписать? — на пальцы ее смотрит, на кольцо обручальное и лишний раз убеждается в своей правоте. — Меня тошнит от тебя, буквально тошнит.  Стены давят. Рената давит. Земфира задыхается, не может здесь больше ни минуты — судорожно выскакивает в прихожую, втискивается в ботинки и куртку и вылетает из квартиры Литвиновой, не прощаясь.

***

Все кончено. Безвозвратно свободна, вот только свобода эта — смогом заполоняет, и чем дальше, тем труднее становится дышать. Брюнетка затылок вдавливает в холодный керамогранит и лицо прячет в коленях.  Почему-то была уверена, что при любых раскладах не потеряет дружбы, это казалось невозможным, не с Ренатой, которая тянулась к ней всем естеством; а по фактам Литвинова с легкостью вычеркнула ее из своей жизни после одного единственного промаха. За неделю ни одного входящего звонка или сообщения, а все попытки Земфиры выйти на связь остаются без ответа. Надо же, какая обидчивая и гордая, слова ей грубого ни скажи. И Земфира знает, что должна извиниться, наговорила много лишнего в попытке защититься, но как это сделать, когда тебя игнорируют? Не отправлять же сообщение. Что Рамазанова знает наверняка — так это то, что о прощении просят, глядя в глаза.  В театре Литвинова не появляется, в квартире, в ее личном пристанище, тоже по вечерам не горит свет, а ехать в семейную квартиру по ряду причин Земфира до последнего не хочет. Есть еще один вариант: забить. Она всегда к нему прибегает, но на этот раз почему-то не может, потому что снова и снова мыслями возвращается к Ренате и ее влажным расстроенным глазам.  Набирает номер снова, и снова гудки остаются без ответа. Поднимается на ноги: что же, никто не посмеет обвинить ее в слабости.  Надеется, что повезет, но когда ей везло в последний раз? Дверь распахивает мужчина и устремляет на девушку незаинтересованный взгляд, пройти не предлагает, ждет, когда представятся или озвучат цель визита. Земфира губы поджимает в скепсисе: вот когда нужно, ее никогда не узнают.  — Здравствуйте, я, собственно, к Ренате, — по голосу пробегает ток, — она ведь дома?  Должна быть да, если, конечно, не завела себе какую-нибудь.. новую подругу и не шляется с ней теперь под первым зимним дождем. Это ведь такое значимое событие.  — А вы, собственно? — Земфира, — руку выдвигает вперед и мужчина неуверенным жестом протягивает свою в ответ, словно до последнего сомневается, что девушка намекает на это. Рамазанова пальцы сжимает крепче обычного и кривится в злой ухмылке: по большей части именно он виноват в случившемся, одно его существование все портит. Не будь Добровского и проблем бы никаких не возникло, и лежала бы уже в одной постели с… — Я… — Я знаю, кто вы, — смешок безучастен, но в серых глазах сталь, — Рената мне уже все уши о вас прожужжала. Земфира не может похвастаться тем же. Она, наконец, проходит в прихожую и, не наклоняясь, разувается.  — Вы время видели?  — Да, но у вас горел свет. — Чудно. — Так?.. — По коридору вторая дверь слева. — Спасибо. Не переживайте, я не задержусь у вас надолго. Земфира заходит в комнату без стука, из освещения — зажженные свечи на столе. Блондинка сидит спиной к ней, сутулится над письменным столом, волосы собраны на голове. Шея и локти оголены — и в этом нет ничего такого интимного, но сладостная дрожь от лицезрения этой картины мгновенно стягивает низ живота. В нос бьет запах чернил. Пару мгновений певица наблюдает за тем, как пляшет изящная рука на листом. — Я ведь просила меня не тревожить, — сухо укоряет Литвинова незнакомой для Земфиры интонацией.  Та в тишине крадется к столу, коря себя: о чем только думает, что творит… Все сказано давно. Но все в ней стремится оказаться ближе, аромат волос, кожи, духов вдохнуть полной грудью и унять беспокойство последних дней, выйти из околострессового состояния; и сопротивляться этой магнитной силе невозможно.  Губы мягкой щеки касаются. — Даже если очень хочется?  Рената подпрыгивает на месте, и Земфира медленно уводит руки с плеч. Убирает их в задние карманы джинс и безэмоционально улыбается, чтобы сойти за более уверенную, наплевательскую версию себя.  Реагируй как хочешь, я все вынесу. Девушка несколько секунд осмысливает ее появление, а после стыдливо прячет лицо в ладонях.   — Почему ты здесь, зачем? Брюнетка вновь подступает ближе и заглядывает через плечо, будто хочет разгадать в мягких переливах свечей изображение, это помогает, Литвинова переворачивает лист бумаги (чтобы не подглядывали раньше времени) и берет себя в руки. Земфира реагирует легкой улыбкой.  — Знаешь, изобрели такую классную штуку как телефон, он дает возможность общаться на расстоянии. — Да, при обоюдном желании. Прямолинейность бывает обидной.  Рамазанова чешет лоб, отсрочивая ответ. — Я знаю, что обидела тебя, но, правда, неужели именно на этой ноте и подойдет к завершению наша история? К чему ты тогда вообще так старательно…  Пробиралась мне под кожу. Замолкает на полуслове.  — Я не обижена, — заверяет Рената, грустно вздыхает и кротко улыбается. Пальцами по своему колену нервно ведет, — только опечалена, но и это не твоя вина. Ты чувствуешь то, что чувствуешь и имеешь на это полное право… Спасибо за правду, сказанную без уверток и вот этих всех, знаешь, завуалированных оборотцев, истину за которыми не найти… Земфира переводит взгляд на открытые баночки с чернилами, совесть не позволяет встретиться взглядами. Потому что правды в тот вечер сказано не было. Ренате проще об этом никогда не узнать.  — В качестве друга я тебя не устраиваю? — прочищает она горло. — Рената, не стану скрывать: когда мы расставались в последний раз, я действительно думала, что больше никогда тебя не увижу и даже жаждала этого, но… Поняла, что не смогу так. Слишком сильно скучаю по тебе и не готова терять.  — Мне нужно время, я очень хочу, чтобы ты… Ты всегда была в моей жизни, — на выдохе произносит Литвинова, — но пока не могу… Слов не находится… Сил не находится… Я рассыпаюсь жутко и из осколков пытаюсь склеить подобие человека, а когда вижу тебя, слышу тебя… Так вот, что чувствует человек по другую сторону баррикад? То же самое, что и ты.  — В отсутствие меня становится легче?  — Нет, абсолютно нет, но я пытаюсь переработать эти чувства, восхищение и уважение оставить, нежность даже… А желания тела эти дурацкие — возбуждение, волнение, дрожь — спрятать где-то глубоко-глубоко внутри себя, чтобы не добраться больше никогда. Не обманываться касательно природы твоих прикосновений. Не представлять, как было бы, если… — Рената… Не выдерживает больше, опускается возле ее ног, ладонь женскую тянет к своей щеке и шумно вздыхает, ощутив долгожданное кожа к коже. Подбородок ставит на голое колено, глаза закрывает. И так хочется руки поднять к бедрам, и так хочется почувствовать ее губами, но… Всегда будет но.