(I Just) Died in Your Arms

1980 год, Калькутта

В детстве очень любила Амала, чтобы читали ей истории. Вслух и с выражением. Обожала, когда мама читала ей сказки из книжек с картинками, где дворцы, платья, да и сами принцессы совсем были не похожи на то, что окружало ее вокруг. Переносили эти истории ее в волшебный мир, где детское воображение могло разгуляться без ограничений, которые навязывались ей с каждым днем все больше и больше. Она слушала, затаив дыхание, о красивых принцессах, что просят пошить им платья цвета погоды, цвета луны и солнца, живущих в замках с высокими башнями и волшебными садами. Она слушала, мечтательно прикрыв глаза, о величественных балах, где царевны кружились в танце в огромных залах с зеркальными потолками. Она слушала, стараясь не упустить и слова, о храбрых сероглазых рыцарях, сражающихся с драконами и колдунами, чтобы спасти своих возлюбленных. Не очень ей нравились нравоучительные истории о хитром шакале, которому удается загнать глупого тигра в клетку, о крокодиле, чья жена проголодалась и просит принести ей сердце обезьяны, или о слоне, которого победил муравей. Приходилось читать и разбирать их во время затянувшихся уроков со строгим учителем, который приходил к ним в дом, чтобы подготовить ее, Карана и Арджуна к школе. Всегда были эти сказки назидательны и скучны. Куда больше нравились Амале устные пересказы служанок, которые, повинуясь ее просьбам, рассказывали о Пенчапечи, что преследуют беспомощных путников в лесу, чтобы напасть, как только те останутся совсем одни, или о Шакчхуни, что завистливо выискивают счастливых в браке женщин, чтобы вселиться в них в надежде испытать семейное счастье, и, конечно же, о Ниши, зазывающих своих жертв голосом любимого человека, чтобы те сгинули в лесной чаще. Хоть и доводилось маленькой Амале кататься на слонах, гладить тигров и кормить обезьян, но все же вероятность того, что ей предстоит договариваться с животными на человеческом языке, как в сказках, была довольно мизерной. А вот знать, как избежать мучительной смерти от духов и демонов, которыми кишмя кишит бенгальская земля — намного полезнее. Ведь она их видит… На краю леса, на берегах рек, в полях и на улицах средь бела дня. и слышит… по ночам, в завывании сквозняка. и чувствует… между сном и явью. всю свою жизнь. Потому ей даже забавно, что вспомнились ей законы Джунглей , о которых читал дядя Камал, укладывая ее и мальчиков на послеобеденный сон в далеком детстве. «Как точно описал сэр Киплинг отношения обитателей индийской земли, — бросает Амала взгляд на разноцветные фигурки зверей соответствующие двенадцати семьям, что стоят, каждая на своем месте, поверх развернутой карты Бенгалии, — такое ощущение, что он был осведомлен о Дюжине…» — Вас что-то рассмешило, госпожа? Из размышлений её выдергивает голос старшего Дубея. Спрашивает он аккуратно, как будто с опаской. — Да так, — загадочно отвечает девушка, — улыбаюсь своим мыслям, дорогой дядя. Ее ответ нисколько не успокаивает мужчину, но спрашивать дальше он не намерен. Из сада они прошли в библиотеку, где его не пригласили присесть, где ему не предложили угощений или чаю, где ему совсем не рады. Первый закон — прежде ударь, потом говори. — Прошу вас, великий дядя, — Амала указывает ему на ближайший к ним широкий деревянный стол, заваленный стопками книг, — думаю вам будет любопытно. Делает это она с такой милой и очаровательной улыбкой, что Девдас едва не передергивает плечами. Напоследок бросив на нее оценивающий взгляд, старший Дубей подходит ближе к столу и видит, что перед ним в ряд лежат заранее раскрытые на определенных страницах книги. Пробежав глазами по аккуратным строкам из цифр и записей, выведенных слегка потускневшими чернилами, он узнает эти пожелтевшие от времени страницы и заметно расслабляется. Даже тянется своими холеными руками и касается заметок на полях, свидетельствующих о внимательном ведении и скрупулезной проверке. — И что же здесь должно привлечь мое внимание? Это же бухгалтерские книги, которые я вел во времена, когда «правящие» и «ведущие» шли вместе, рука об руку. Он многозначительно смотрит на нее, но молодая госпожа пропускает последнюю фразу мимо ушей. — У меня имеются записи выплат с разных счетов и квитанции банков. Почти крор рупий, выплаченный разными суммами. Амала подходит ближе и смотрит на эти книги в потертых кожаных переплетах с довольством и «улыбкой Мона Лизы», будто узнала она из них не историю множества транзакций и сделок, а какой-то секрет… грязный секрет. — Сейчас вы находитесь в интересном положении, великий дядя, в силу вашей… уникальной должности, — продолжает рассуждать Амала, сложив руки за спиной, — работаете независимо. Хотя, «работаете» — это не то слово, которое я бы применила в данной ситуации. Похоже вы решили извлечь выгоду, позабыв о своей религиозной и культурной миссии. И данные свидетельствуют о том, что вы занимались спекуляциями. Молодая госпожа делает паузу, поводит головой и отбрасывает косу за плечо. — Я уже вижу полосы газет — «Глава древнего и почитаемого брахманского рода растрачивает государственные средства!» — заключает Амала с непроницаемым лицом. — Вашей репутации конец. Старший Дубей выслушивает ее спокойно и внимательно, бросает короткий взгляд на книги и едва поджимает губы. — Если тебе все это известно, дорогая племянница, значит ты осведомлена, что так вели мы дела Дюжины с твоей бабушкой. И не думаешь ли ты, что подставив меня — ты тем самым поставишь репутацию Басу, которая и так уже… запятнана, под удар? Второй закон — при смене вожака установленные им правила не имеют силы. — Позвольте напомнить вам, милейший дядя, что так Дюжина не ведет дела с тех самых пор, как я приняла управление на себя, — она снова очаровательно улыбается, и елейный тон ее голоса начинает выводить Девдаса из себя. — Финансовые дела семьи Басу предельно чисты, — не без гордости заявляет Амала и указывает на одну из книг, страницы которой исписаны ее аккуратным почерком, — как видите, я расписала каждую транзакцию, и каждый старый долг покрыт и учтен. Можете свериться и увидите соответствия, а также объяснения происхождения того или иного капитала. Согласно этим записям, Басу не потратили ни рупии, которая не была бы нашей. Старший Дубей не двигается с места и без интереса наблюдает за молодой госпожой, за ее царственной осанкой и величавой походкой. За тем, как ее тонкие пальцы без узоров мехенди, следов куркумы или украшений, кроме одного единственного фамильного перстня в форме головы львицы, касаются книг так, словно это её оружие. — Неужто вы могли подумать, великий дядя, что я оставлю такую разительную дыру в своей броне без внимания? Я думала, вы были более высокого мнения о моих способностях. Осматривает ее Девдас Дубей с головы до пят, оценивающе и придирчиво. Замечает, как ее шелковое сари, темно-фиолетовое и строгое, струится вдоль её фигуры, придавая ей ещё больше величественности. И, несмотря на видимое, кхм, скорее напускное безразличие, не мог он не признать её неоспоримой привлекательности. — И что же теперь, милая племянница? — поворачиваясь к ней, интересуется мужчина. — Что ты собираешься делать с той властью, что оказалась в твоих руках? — Ха! — молодая госпожа неожиданно громко выдыхает свой смех. — «Оказалась» — не совсем подходящее слово. Ничего просто так в моих руках не «оказалось», великий дядя. Я сама эту власть нашла и заполучила. Третий закон — хищник не может убить хищника, кроме как при охране жилища, борьбе за самку или защите детеныша. — Но, отвечая на ваш вопрос, — молодая госпожа выдерживает паузу, и Девдасу хочется закатить глаза от всей этой театральности, — ничего не собираюсь. Амала понимает, что прямое противостояние со старшим Дубеем будет неразумным. Разрушение его репутации может дать ей временную передышку, но в долгосрочной перспективе ослабит их всех. — Мы оба знаем, как важно сохранять единство среди семей Дюжины, не так ли, дядя? — она склоняет голову набок и выглядит так невинно, что любой, кто не знал бы её истинной натуры, мог бы принять эту невинность за искреннее миролюбие. — Как важно, чтобы мы поддерживали друг друга, даже когда между нами возникают разногласия. Но старший Дубей, на чьих глазах Амала выросла, прекрасно знает, что миролюбием тут и не пахнет. — Или вы не согласны? — она вопросительно изгибает правую бровь, не дождавшись ответа. В тот момент в Девдасе боролись противоречивые чувства. С одной стороны он, как и любой влиятельный и авторитетный человек, признавал это проявление силы и власти. Признавал и, наверное, восхитился бы, будь обстоятельства другими. А с другой — так хотелось стереть это надменное выражение с ее красивого лица. Слишком красивого. «Пусть же покарает тебя Темная мать, дрянная ты девчонка!» — подумал мужчина, но вслух произнес: — Согласен. — Вот и славно! Амала всплескивает руками, негромко хлопая в ладоши, и Девдас сжимает руки в кулаки, потому что ему так хочется сломать ей палец. Четвертый закон — спрашивай разрешение на охоту у хозяина территории, где ты собираешься это делать. — Теперь поговорим о встрече Дюжины, которые вы, великий дядя, созываете в обход меня, — сверкнув глазами, Амала делает шаг в его сторону. — Вы осмелились созвать встречу без моего ведома, тем самым переступая черту дозволенного и посягая на мой авторитет. Этот поступок не только демонстрирует ваше неуважение ко мне, но и ставит под угрозу наш общий порядок. Девдас поджимает губы, его лицо слегка побледнело, но он не отступил. — Амала, ты должна понять, что я действовал в интересах всех нас. Бывают моменты, когда нужно принимать решения быстро и без оглядки на формальности. Амала не отводит взгляда, испепеляя своего собеседника зеленым огнем праведного гнева. — Быстрые решения не должны нарушать установленные порядки, дядя. Если вы действительно действовали в интересах всех нас, как утверждаете, то обсудили бы это со мной, — она не позволяет себе фыркнуть в ответ на его абсурдные объяснения, чтобы не показать насколько ее задела эта ситуация. — Мы оба знаем, что ваши действия — это попытка подорвать мое положение и влияние. Но пусть будет известно, что я не потерплю такого. Молодая госпожа Басу делает паузу, позволяя своим словам проникнуть глубже в сознание Девдаса. — Я имею достаточно сведений, чтобы разрушить вашу репутацию и поставить под угрозу всё, что вы построили. Ваш поступок — это не просто проявление неуважения, это попытка изменить расстановку сил. Так вот, если вы хотите, чтобы всё оставалось как есть, подумайте дважды, прежде чем переступать черту. Её слова были как камни, тяжелые и твердые. Старший Дубей почувствовал тяжесть её обвинений и твердость ее убеждений и едва не отпрянул от такого натиска. — Я ясно выражаюсь, дорогой дядя? — спрашивает Амала, смотря на него исподлобья. — Более чем, милая племянница, — отвечает Девдас, склоняя голову в повиновении. Пятый закон — если вожак промахнулся на охоте — он не вожак стаи. — Как поживает ваш любимый сын? Этим вопросом из ниоткуда она выбивает почву у Девдаса из-под ног. — Очень неожиданный вопрос для той, кто избегает общения с моим любимым сыном, — настороженно отвечает он. — Ну почему же неожиданный? — Амала поводит плечами и, сложив руки за спиной, проходит вглубь библиотеки к столу, на котором разложена карта Бенгалии. — Вы же помните, как близки мы были с Амритом. Это не вопрос, и поэтому мужчина ничего не отвечает. — Помнится, делился со мной Амрит своими воспоминаниями о детстве, — она равнодушно скользит кончиками пальцев по миниатюрным фигуркам зверей. — О своей горячо любимой матери, на которую он так похож. При упоминании своей покойной жены Парвати Девдас заметно напрягается. — Говорят, она была прекрасна. Госпожа Парвати Дубей, в девичестве Дикшит, — Амала берет в руки фигурку оранжевого гиббона, символ только что названной младшей семьи. — Красивая женщина, которая родила красивого сына. Старший Дубей прерывисто и глубоко выдыхает. — Рассказывал, как снова и снова в кошмарах видел ее погребальный костер, — она, не глядя, ставит фигурку на место, — как сильно скучал он по ней, несмотря на то, что ваша терпеливая матушка, Амрита Дубей, постаралась окружить его лаской и теплом. Амала не моргает и не сводит глаз со старшего Дубея, и видит, как раздуваются его ноздри в раздражении, и продолжает: — Как подозревал вас, своего отца, в ее смерти. — Зачем ты все это мне говоришь?! — не выдерживает наконец Девдас и повышает голос. — Какое это имеет отношение к делам Дюжины? Молодая госпожа едва ухмыляется, получив от него ту реакцию, которую хотела. — Ну как же, дядя? — Амала округляет глаза в притворном удивлении. — Я же знаю, что как только вы переступите порог библиотеки, то займетесь бухгалтерскими книгами и уничтожите все следы своей неправомерной деятельности. А как же мне тогда держать вас в узде? Наверное, это впервые, когда Девдас Дубей смотрит на девушку перед ним и видит Амалу Басу. Действительно видит. — Кровь вашего отца течет и в моих жилах, и я знаю, что это не последний раз, когда вы будете «действовать в интересах всех нас» и пойдете вопреки писаных и неписаных законов. Поэтому я задалась вопросом «какое же самое слабое ваше место?» Точнее, кто? Видит не очередную представительницу матриархального рода, несущую, как бомбу, безумство в своей крови. — Несмотря на ваши натянутые отношения, я знаю, как сильно вы любите Амрита, и что никого дороже для вас нет на всем белом свете. Видит не будущую жену своего сына, которая в былые времена была бы недостойна чести называться невесткой Дубеев. — И что будет, если его подозрения окажутся правдой? Что будет, если я, в память о наших близких отношениях, расскажу правду о смерти его матери? Естественно, подкрепляя все доказательствами. Видит не сумасбродную, наглую девицу, на которую никто не может найти управу. — Амрит вас возненавидит. Девдас Дубей видит в ней соперника, достойного уважения. Он видит женщину, обладающую умом и силой, которые нельзя обесценивать. — Если тебе известны детали, то ты знаешь, что моей вины в смерти Парвати нет, — его голос звучит почти надломленно. Упустил он тот момент, когда острый ум и несгибаемая воля сделали Амалу Басу опасной… требующей к себе серьёзного отношения. — М-м-м, не думаю, что Амрит посчитает так же, если узнает правду. Она не просто лидер, она — стратег, способная предвидеть ходы и принимать решения, которые меняют ход событий. Каждый её жест, каждое слово всегда тщательно продуманы и направлены на достижение целей, которые она ставит перед собой. — Обещай, что ты не расскажешь Амриту. Девдас осознает, что недооценивал ее, осознает, что Амала Басу представляет истинную угрозу, осознает, что вступать с ней в схватку себе дороже. — Мы оба знаем то, что мы знаем, великий дядя, — только и отвечает Амала с ощутимой категоричностью в голосе. Они оба поворачивают голову в сторону открытого окна, когда слышат отголоски громких разговоров и смеха, которые доносятся из сада. Это может значить лишь одно — семьи начали прибывать к оговоренному времени. — Ступайте, великий дядя, — распоряжается Амала. — Встречайте своих гостей и предупредите, что глава Дюжины начнет собрание, когда все прибудут. Старший Дубей чувствует себя прислугой на побегушках, но только поджимает губы и складывает руки за спиной перед тем, как поклониться (не глубоко, но уважительно) и покинуть библиотеку. Между тем Амала, потерявшая к нему всякий интерес, собирает бухгалтерские книги и, сложив их друг на друга, относит на свое место. Она поворачивает ключ в замочной скважине на дверце шкафа и слышит, как секундой позже закрывается дверь за Девдасом. Повернув голову, девушка удостоверяется, что он действительно ушел, и выдыхает. Запрокинув голову, она с закрытыми глазами подходит к открытому окну и упирается ладонями о край подоконника. — Ты была великолепна. От сильного порыва ветра зашелестела листва в саду, и только поэтому она не услышала их шагов. Рука Арджуна сама находит ее шею и сильные пальцы начинают разминать напряженные мышцы. — Воды? Амала мычит в ответ, и Каран подносит стакан к ее полуоткрытым губам. Конечно же, она их предупредила. Еще будучи в резиденции Шарма, она вызванивает их обоих и находит там, где они должны были быть — у Дубеев и Тхакуров. — Ты просто уничтожила его! — продолжает нахваливать ее Арджун. — Теперь старый тигр еще долго не сунется на нашу территорию. Сделав несколько глубоких глотков, Амала отворачивается от стакана и говорит: — Еще бы чуть-чуть и он бы ударил меня, — она произносит неожиданное признание и смотрит на свои трясущиеся руки. — Видели бы вы его глаза. — Мы были рядом… –… и не допустили бы этого. Заверяют близнецы друг за другом. Действительно, кому как не им знать все потайные ходы и лазейки их семейной резиденции. Ничего не стоило им притаиться и вмешаться в случае чего. — Дядя Камал уже здесь? — Да, он приехал, когда ты говорила с Риши. Амала удовлетворенно кивает. — Кстати, о чем ты желала поговорить с ним? С Риши? Арджун чувствует, как под его пальцами снова напрягаются мышцы, и как заметно выпрямляется ее спина. Его кузина мягко, но настойчиво убирает его руку с изгиба своей шеи. — Обсуждали цену его преданности, — не вдаваясь в подробности, отвечает она и отходит от окна, отходит от них, — которая остается неизменной вот уже несколько лет. Хоть кто-то из Дубеев проявляет постоянство. Каран и Арджун переглядываются, вопросительно и встревоженно. Несмотря на то, что у Амалы нет никого ближе чем они, она никогда не посвящает их во все свои планы и не рассказывает всего, что ей известно. Они понимают, что Амала, как глава Дюжины, должна сохранять некоторые тайны и нести ответственность не только за род Басу, но и за остальные одиннадцать семей, но это знание не уменьшает их обиды. — Она ведь доверяет нам меньше, чем должна, — тихо произносит Каран, пытаясь подавить разочарование. Арджун кивает, его глаза тускнеют от смеси грусти и негодования. — Мы всегда были рядом, поддерживали её… — Почти всегда, — поправляет своего младшего брата Каран. — Ты хочешь сказать, что она не простила нас за то, что мы тогда не вступились за нее? — А ты хочешь сказать, что нет? Арджун горько усмехается и говорит: — Как будто в семье Басу слово мужчины имеет хоть какой-то вес. Они видят, как Амала склонилась над деревянной шкатулкой-сундуком, выбирая украшения перед собранием. Её лицо сосредоточено и непроницаемо. Иногда кажется им, что стали для неё обязанности лидера Дюжины смыслом жизни. И значит это лишь одно — что очень часто действует она в одиночку. — Я понимаю, почему она так поступает, — продолжает Каран, — но от этого не легче. Мы её семья, мы бы смогли помочь ей, если бы она позволила. Арджун сжимает кулаки, в его голосе звучит твёрдость: — Нам ничего не остается, кроме как искупать свою вину, пока она не простит нас. Амала, почувствовав на себе их взгляды, повернулась и увидела, как близнецы все так же стоят рядом у окна. Ей не нужно слушать их перешептывания, чтобы легко угадать в виноватых выражениях их мужественных лиц плохо скрываемую обиду. «Чувствовать вину — это наименьшее, что они могут сделать, чтобы хоть как-то ответить за свое бездействие почти четыре года назад», — думает Амала, и сердце ее ликует от осознания, что причиняет им боль, которая, конечно же, никогда не сравнится с той, на которую ее обрекла ее же семья. Молодая госпожа приглаживает волосы, проводит рукой по всей длине косы и вздохнув, объявляет: — Пойдемте, чем быстрее покончим с этим, тем раньше сможем заняться более серьезными делами. Она направляется к выходу из библиотеки и ни разу не оглядывается, уверенная, что спустя пару шагов Каран и Арджун поравняются с нею. Так было всегда, и так происходит и сейчас. Они все ближе и ближе к месту встречи, все громче и громче становятся разговоры, а у Амалы сердце колотится все сильнее и сильнее… ни с того ни с сего. Она останавливается как вкопанная, не дойдя одного поворота до зала заседаний. Каран и Арджун тормозят так же резко, но на полшага впереди. — Амала? — спрашивают близнецы в один голос. — Помяни асура, — девушка закатывает глаза. — Амрит здесь.

1973 год, Лондон

— Киллиан здесь! — объявляет Анджали, заметив его у входа в кафе. Правда, Амала не нуждается в этой очевидной констатации факта, потому что, во-первых, Киллиан всегда приходит раньше назначенного времени, и, во-вторых, благодаря высокому росту его очень сложно не заметить. Амала могла бы и сама добраться до места их встречи, ведь уже лучше ориентируется среди шумных проспектов и темных улочек и увереннее чувствует себя, когда приходится идти куда-то самой. Но Анджали вызывается проводить ее после занятий и не потому что переживает за подругу, которая уже терялась в Сохо. О, нет. Использует англичанка эту возможность для того, чтобы по-новой повторить все то, что говорила ей последние две недели, с того момента, как Киллиан уехал в командировку. — Может быть, ты все-таки передумаешь? — настойчиво шепчет ей на ухо ее подруга, — и не будешь устраивать вечер откровений, и вы просто отлично проведете время, и мо-… — Я все уже решила, — перебивает ее Амала и продолжает смотреть прямо перед собой. Она засунула руки в глубокие карманы своего ярко-фиолетового пальто, и Анджали держит ее под руку. — Ну повстречаетесь вы какое-то время да и разбежитесь. Ты что же, собралась каждому парню рассказывать свою жизненную историю? — Какому каждому? — Амала заметно морщится от подобной мысли. — Тут и Киллиан не предполагался! Я не была создана, чтобы встречаться с кем попало и менять парней как чури. — Дай угадаю, — оживляется ее подруга, — ты пришла на эту грешную землю, чтобы быть живым и недоступным произведением искусства. Такая трагично прекрасная и с которой нужно обращаться особенно бережно? Амала ничего не отвечает, гордо вздернув подбородок, что само по себе является ответом. — Будь я на твоем месте, я бы не рассказывала. — Но ты не на моем месте. Так они и идут, плечо к плечу, бедро к бедру, шаг в шаг. — Вот же ж упертая! Не приходи потом ко мне заплаканная — я тебя жалеть не буду! Растянув губы в горькой усмешке, Амала бросает на Анджали терпеливый взгляд и говорит: — С самого начала понятно, что я еще наплачусь от всей этой ситуации, — вздыхает и смотрит вперед, как будто перед ней проносятся сцены из ее будущего, а не поток машин, — так лучше уж раньше, чем позже. Анджали поджимает губы и тоже вздыхает, бубня себе под нос: — Я очень надеюсь, что Киллиан поцелует тебя прям с порога, и ты забудешь зачем пришла. — Такое уже было и снова не сработает. Действительно, собиралась Амала уже несколько раз. Собиралась с мыслями, с силами и со «всей королевской конницей и всей королевской ратью». И были слова… над которыми раздумывала ночами, которые произносила перед зеркалом, которые держала в уме… были они уже на кончике ее языка, готовые вырваться наружу. Да только испарялись они всякий раз, когда она, парализованная страхом, застывала перед ним с полуоткрытым ртом, в который он тут же впивался взглядом, а мгновением позже его губы находили ее. Но в этот раз, в его отсутствие… у нее было время. Было время еще раз все взвесить, подумать и подытожить. Было время остыть. Долгими бессонными ночами раздумывала над обстоятельствами, в которых оказалась, с неожиданным хладнокровием и самообладанием. Размышляла о том, как всего пару месяцев назад не хотела отправляться в Лондон, как не желала расставаться со своими родными и близкими, как страшно ей было от одной только мысли, что окажется так далеко от дома. Убеждалась в правильности решения, которое приняли ее мама и бабушка. Пускай и казалось ей оно тогда таким несправедливым, ведь не жаждала она «свободы», не хотела она «узнавать другую жизнь», не желала «пожить для себя». Не было в сердце у Амалы Басу никакого другого желания, кроме как быть со своим нареченным, раствориться в нем, стать для него холстом, на котором он бы рисовал всеми оттенками красного. Признавалась самой себе, что у Амалы Кхан, оказывается, было много желаний. Было и есть. Хотелось ей разгуливать по Лондону под руку с Анджали, быть среди людей и наслаждаться осознанием того, что здесь она никакая не «госпожа». Стремилась она попасть в команду по баскетболу. Жаждала знаний и историй, которыми все никак не могла насытиться. И между всем вышеперечисленным требовала Амала Кхан вычеркивать очередной пункт из списка «я никогда не…» и делать это с Киллианом Лайтвудом. Обязательно и непременно. Обвиняет во всей этой сложившейся ситуации, как и во многих бедах своей жизни, конечно же, Амрита Дубея. Ведь, если бы он не отпустил её в Лондон, если бы сделал он то, что она от него так ждала… всего бы этого не было. И негодует, и злится, ой, как злится, Амала Кхан от мысли, что сейчас бы ходила она по Дубеевской усадьбе, звеня банглами , на шее носила бы ожерелье Мангал-сутра , а под сердцем — ребенка. Всегда знала, как серьезно Амрит относился к своему предназначению, как усердно и почти жертвенно исполняет свои обязательства брахмана, во благо Дюжины, Калькутты и всей Бенгалии. Но не легче ей от этого знания. Никогда не было легче. Ни в тринадцать, когда еще не понимает, что кроется за полуголой девадаси, которую она встречает во время спонтанного визита в Калигхат, ни в пятнадцать, когда ей очень исчерпывающе объясняют, что это значит, и ни в шестнадцать, когда она видит, как вереницы храмовых танцовщиц так и стремятся заполучить внимание молодого брахмана. И всякий раз ощущает Амала вместо сердца клубок змей, что больно сжимают и жалят, только не ядом наполняется её кровь, а горечью и обидой. «Да как смеет он, бесчестный, заставлять меня чувствовать себя перед ним виноватой?!» Замечает Киллиана издалека и волнение окатывает ее с головы до пят. А правильно ли она все взвесила, обдумала и подытожила? — У тебя есть шанс одуматься, — бросает Анджали напоследок, отпуская ее руку. Отсутствие подруги под боком ощущается холодной пустотой и неуверенной походкой, когда тебе не на кого опереться. «Быть может, Анджали права? — её шаги замедляются, а сердце колотится в груди, когда она ловит его взгляд через улицу, — возможно, не стоит?» Еще Амала размышляла, убеждалась и признавалась самой себе в том, что если бы Киллиан ничего не значил для неё, если бы её не волновало его мнение о ней, если бы ей было все равно… всё было бы проще. Она бы наслаждалась моментом, без мыслей о будущем, без забот о том, что будет, когда правда выйдет наружу. И она пыталась. Но теперь, когда каждый его взгляд, каждое его слово имеют значение, наслаждаться не получалось. Её вина была подобна темной тени, которая преследовала ее во все те моменты, что делили они между собой. Ведь каждый раз, когда они вместе выходят на баскетбольное поле, и она ловит в его глазах восхищение и поддержку, когда разговаривают, так искренне и откровенно, когда целуются, так сладко и волнующе — все обращается горьким напоминанием о том, что она предает его доверие. «Потому что лжешь каждый раз, когда улыбаешься в ответ на его комплименты, каждый раз, когда принимаешь его помощь и поддержку, — протестует и бесится сердце загнанным гепардом у нее в груди, — ты бессовестная и подлая! Недостойная такого, как он! Зато под стать своему нареченому!» — Привет! — его голос выдергивает ее из зыбучих песков ее мыслей, — ты очень красивая. Амала подставляет правую щеку, когда он наклоняется, чтобы поцеловать ее, хотя, наверняка, он целился ей в губы, снова полуоткрытые с застывшими словами приветствия. — Спасибо, — она заставляет себя улыбнуться и, не выдерживая его взгляда, отступает на шаг назад, — это новое пальто, тебе нравится? Лучше уж она будет чувствовать себя глупо, пока кружится перед ним, а не виновато. — Да, благодаря ему я увидел тебя, когда вы с Энджи вышли из-за поворота. — Чего? — Амала оборачивается и смотрит на тот угол улицы, где они повернули, — это же очень далеко. — А я очень хорошо вижу вдаль, — произносит Киллиан и тут же у него округляются глаза и поджимаются губы, как будто он проговорился и выдал какой-то секрет. Сглотнув, он спешит улыбнуться и спрашивает: — Ты часто носишь сиреневое, — он ловит ее руку и мягко притягивает к себе. — Это твой любимый цвет? Амала растерялась. Ее любимый цвет? Что? — Сиреневый — это главный цвет на гербе моей семьи, — задумчиво отвечает она, — дома, мы все ассоциируемся с ним. Это скорее привычка. Подняв на него свои удивленные глаза, она признается: — Никто никогда у меня не спрашивал, какой у меня любимый цвет… Мне нужно подумать. Придерживая ее левой рукой за талию, Киллиан всматривается в ее лицо с каким-то мимолетным сочувствием, прежде чем коснуться губами ее макушки. «Недостойная! Недостойная дрянь!» — рычит чувство вины, грозясь изодрать все внутри своими острыми когтями. — Давай зайдем? — встрепенувшись предлагает Амала и уже тянет его за руку в сторону кафе, не оставляя выбора. Она залетает туда и начинает суетиться. То отпустит его руку, то снова схватит, то стоит смирно, чтобы Киллиан помог ей снять пальто, то спешит занять столик у окна и убегает с пальто на плечах. Она просит официантку принести воды и чай, и, в конце концов, еще и пудинг. Киллиан присматривается к ней, но ничего не говорит. Только тянется под стол за ее руками, которые лежат сжатыми кулаками у нее на коленях. Амала не сопротивляется, когда он переносит их руки на стол и только и может что наблюдать, как под настойчивой лаской его теплых ладоней разжимаются ее пальцы. — Я не настаиваю, чтобы ты мне рассказывала о том, что тебя тревожит. Амала встречается с ним взглядом, уверенная, что у нее на лице и так все написано, что ее светлые глаза выдают ее с головой. «Есть несколько причин, почему НЕ стоит ему рассказывать: Первое. Это недопустимо. Рассказать случайному знакомому. Англичанину, которого я едва знаю, и которого я непременно должна забыть, которому суждено остаться незнакомцем, которого завтра уже не будет в моей жизни. Второе. Наши миры слишком различны. Киллиан не сможет понять традиций и обязанностей, которые лежат на мне, а я не смогу объяснить, почему не могу уйти от своей судьбы. Третье. Это разрушит всё, что у нас есть. Сейчас, когда мы в плену у восхищения, когда у нас есть волшебный момент, не омраченный суровой реальностью. Признание разрушит эту магию и оставит только боль и горечь. Четвёртое. Он всегда спрашивает разрешения, прежде чем прикоснуться ко мне. Всегда с такой искренностью и теплотой, как будто мы можем быть вместе, несмотря ни на что. Пятое. Он слишком дорог мне. Я не могу позволить себе потерять его из-за того, что уже предопределено. Не раскрывать эту тайну — единственный способ сохранить его в своей жизни, хотя бы на время». — Но если тебе вдруг захочется обсудить это или что-то иное… — он наклоняется чуть вперед, удерживая ее взгляд. Или от его слов, или от того, что он сидит к ней так близко, но сердце ее забилось ещё быстрее, дыхание стало неровным, а глаза наполнились невысказанными словами. — Ты всегда можешь обратиться ко мне. «Причины рассказать ему: Он заслуживает правду. Он смотрит на меня без притворства, всегда с таким доверием и честностью. И разве мама не говорила, что нельзя обманывать тех, кому ты смела дать надежду?». — Киллиан, нам нужно поговорить. Дело, наверное, в ее голосе, серьезном и сдавленном, или в том, с каким лицом, виноватым и мрачным, она это произносит. Потому что Киллиан теряется на мгновение, а потом запрокидывает голову, скрывая кривую ухмылку. Хочет откинуться на спинку стула и раскрывает ладони, позволяя ее рукам выскользнуть из его. Но Амала неожиданно сильно перехватывает его запястья и, удерживая на месте, просит: — Послушай меня, пожалуйста. Стало лицо его непроницаемым и сосредоточенным, а глаза какими-то далекими, как непроглядный туман. Выглядит так, как будто ожидает, что она его сейчас ударит и Амале приходится сделать над собой усилие и вдохнуть, потому что страх сдавливает ей горло от мысли, что Киллиан каким-то образом уже знает, что она собирается ему рассказать. Именно в этот момент их прерывают. Официантка приносит их заказы, и им приходится расцепить руки и оторвать друг от друга взгляды. Это временная передышка, во время которой Амала залпом выпивает только что принесенный стакан воды. Молоденькая девчушка улыбается дежурной улыбкой, желает им приятного вечера и, забрав пустой стакан, оставляет их. Амала глубоко вздохнула, собираясь с духом. — Ты же знаешь, что я родилась и выросла в Западной Бенгалии? — Да, в Клифаграми, на юге от Калькутты, — отвечает он, будто это экзамен. Амала не может не улыбнуться, думая, какое это приятное чувство, когда человек действительно слушает тебя и запоминает такие вот детали о твоей жизни. — Калькутта, — произносит она и от одного только слова ее как будто обдает палящим зноем, — это город, где время словно остановилось. Там до сих пор придерживаются старых укладов, и многие традиции, которые кажутся архаичными, всё ещё живы. Особенно это касается семей из высших варн, таких как кшатрии, к которым я принадлежу. Киллиан, очевидно ожидавший других слов от нее (непонятно каких, но каких-то других!), едва расслабляется и только прищуривается, все еще ожидая подвоха (непонятно какого, но какого-то точно!). — Например, — продолжила Амала, — мы ревностно чтим многовековые традиции. Важно почитать старших, выражать уважение к родителям, бабушкам и дедушкам, всегда прислушиваться к их советам и следовать их наставлениям. Когда принимаются важные решения, всегда учитывают их мнение, так как верят, что их жизненный опыт и знания помогут сделать правильный выбор. Не говорит Амала, насколько далеко заходит это «почитание». Не упоминает, что никто в семье Басу не смеет противиться воле Индиры, что не будет она слушать чужие доводы. И не потому что она такая непреклонная и мудрая, а потому что так заведено. Не только в их семье или семьях Дюжины, но и во всей Индии. — Еще Калькутта — это очень набожный регион, — в горле пересохло и ей хочется пить, но она не останавливается. — Храмы там — не просто места поклонения, это центры общественной жизни, куда люди приходят за благословением, советом и утешением. И город оживает во время религиозных фестивалей, когда улицы заполняются процессиями, яркими огнями и музыкой, создавая атмосферу духовного подъёма и единства. Не упоминает Амала о другой стороне этого благочестия. Не вдается в подробности строгих норм и правил, что вечно создают напряжение и ограничивают свободу выбора, особенно для молодых людей, которые стремятся к большей независимости. — Ещё у нас очень строго относятся к вопросам брака, — Амала вздохнула, с усилием подбирая слова. — В Калькутте до сих пор практикуются браки по договоренности. То есть семьи договариваются между собой, чтобы их дети поженились, иногда ещё в раннем детстве. Это не просто традиция, это часть культуры, часть того, как мы живём и воспринимаем мир. У кшатриев особое внимание уделяется сохранению родословной и чести семьи, и потому… Она умолкает. Последние несколько предложений она не смотрела на него. Не смела. Боялась. — И ты… тебя тоже это касается? — спрашивает он, тихо и обеспокоенно, хотя уже догадывается, каким будет ее ответ. Амала поджимает губы и через не могу поднимает на него свои полные вины и раскаяния глаза. — Да, меня тоже. Я обручена с рождения и выйду замуж, как только закончу университет и вернусь в Калькутту. И она задерживает дыхание. Чувство вины отступает, затихает, и остается только страх где-то внизу живота. Киллиан моргает. Еще раз и еще. Как будто «правда» оказалась сором, который попал ему в глаза, и от которого он пытается проморгаться. — То есть тебя выдадут за какого-то раджу, чтобы ты нарожала ему 8-10 детей? Амала выдыхает хриплым смехом, который не может остановить. Сказать что-то такое абсурдное и одновременно логичное. Она тянется к уже остывшему чаю и делает жадный глоток. — Восемь — это слишком много наследников, могут начаться распри за наследство, — на полном серьезе отвечает Амала, вытирая выступившие от смеха слезы. — И мой жених не «раджа», он — из брахманского рода. Ей кажется, или только что Киллиан цокнул языком и закатил глаза. — И он… хорошо к тебе относится? — Более чем, — быстро отвечает она. — Он построит для меня Тадж Махал, если пожелает. Откуда взялось в ней это бахвальство? Она сама не поняла. Быть может, потому что не так она представляла его реакцию? Неужели ее воображение так ярко нарисовало злость и обвинения, ревность и упреки? А не получив их, решила она расшевелить его? Попробовала вывести его на эмоции? Возможно… — Но ведь, Тадж Махал — это могила. Но никто этого уже не узнает, потому что выводят на эмоции именно ее. «Как? Как это у него получается?! — мысли в ее голове разбегаются в разные стороны, и она едва может ухватиться за что-то. — Как англичанину, который едва меня знает, и который непременно меня позабудет, потому что нам суждено остаться незнакомцами… как ему удалось открыть мне глаза на то, что я и так всегда знала?». Амала настолько шокирована этим откровением, что даже бледнеет. — Это было решено нашими семьями давно, и это то, что я не могу изменить. Моя и его семьи верят, что подобный брак обеспечит стабильность и гармонию, и нам остается верить в то, что родители лучше знают, что нужно для счастья своих детей. Она не говорит, а тараторит, и потому звучат ее слова совсем неубедительно. — И что ты хочешь, чтобы я делал с этой информацией? Амала ожидала подобного вопроса, но не ожидала тона с которым его спросят. Не было усмешки, горькой и злой, не было обиженных охов-ахов, поджатых губ, не было кончиков пальцев на переносице в преувеличенной попытке понять. Были его сосредоточенные глаза, и едва склоненная в вопросе голова, и зажатый кулак на столе. Как будто… как будто Киллиан был готов выполнить все, чего бы она не попросила. Будь то требование — больше ей не звонить и исчезнуть из ее жизни. Или одолжение — сообщить в соответствующие инстанции, чтобы оградить ее от ее же семьи и страны, где все еще бытуют подобные нравы. Или просьба — пойти в ближайшую ратушу или регистрационное бюро и заключить с ней фиктивный брак. В общем… спасти ее. Амала повторяет за ним и склоняет голову набок в немом вопросе: «Кто ты? Герой? Храбрый рыцарь, о которых мне доводилось лишь читать?». Перед тем как ответить, она накрывает его кулак своей левой рукой. — Я хочу, чтобы ты знал это, — проводит пальцами по его костяшкам, — но чтобы мы продолжили наше общение так, будто этого разговора не было.

1980 год, Калькутта

Это было негласным правилом — присутствие Аватара Порядка на всех собраниях Дюжины. Этак с века XVIII. С тех самых пор, как началось британское правление в Индии. Европейские историки не пришли к единому мнению на этот счет. Кто-то считает точкой отсчета — 1766 год, когда Ост-Индская компания получила право сбора налогов в Бенгалии и Бихаре, а другие — 1773 год, когда была основана столица британской Бенгалии в Калькутте и назначен первый генерал-губернатор, Уоррен Гастингс. Рита-Шива существовал задолго до этих событий. Очень задолго. Когда этот мир был еще молод, Великий Шива отправил часть своей души к людям, чтобы восстановить дхарму и справедливость. А произошло это в Кали-Югу — последнюю из четырех юг в цикле времен, что началась примерно 5000 лет назад. Ведь именно тогда, согласно индуистским верованиям, мир вступил в эпоху тьмы и деградации, характеризующуюся упадком морали, праведности и духовных ценностей. Наблюдая за двенадцатью благородными семьями последние двести лет, Рэйтан не всегда соглашался со столь негативной оценкой рода человеческого. Несмотря на их жестокость и беспощадность, обманы и предательство… он часто находил в этих людях искры подлинной человечности. За внешним блеском и манерами, которые они носили как маски, скрывались люди, способные на великодушие и сострадание. Рэйтан не раз становился свидетелем моментов, когда сердечные порывы брали верх над политическими интригами и личными амбициями. Видел он, как противостоящие друг другу семьи объединялись перед лицом общей беды, как личная выгода отступала на второй план перед необходимостью сохранить наследие. В такие моменты чувствовал Рэйтан, как сердце Шивы в его груди наполняется теплом и надеждой. Он знал, что даже в самых тёмных душах можно найти свет, и эти проблески гуманности напоминали ему о величии человеческого духа. Порой недостойные и эгоистичные на первый взгляд поступки оказывались продиктованными глубокими личными мотивами, которые он мог понять и принять. Став Аватаром Порядка, он осознавал, что его задача — не просто контролировать естественный ход вещей, но и находить и поддерживать те ростки добра и милосердия, которые так часто неожиданно проростали среди Дюжины. Считал Рэйтан, что именно в этих парадоксах и заключалась истинная красота человеческой природы. Как и тысячи раз до этого, Рэйтан находится в зале заседаний в резиденции Басу, в чьих стенах запечатлены века истории, ведь именно здесь издавна проходят собрания Дюжины. И Рита-Шива делает то, что умеет лучше всего. Он наблюдает. Отстраненно думает о том, как время всегда неумолимо бежит вперед. Одна эпоха непременно сменится другой, на смену главе всегда приходит его наследник, и вечный круговорот жизни и смерти оставляет свои неизгладимые отпечатки на людях. Дюжина адаптировалась к новым временам и вызовам, но, как отмечал Рэйтан, одна вещь оставалась постоянной — их схожесть с животными на их гербах, с которыми они себя ассоциируют. Видит Дубеев, что явились полным составом. Братья Девдас и Вимал собрали вокруг себя некоторых глав других семей и ведут светские беседы. В свою очередь, Амрит сидит в другом конце зала, окруженный младшими наследниками. А Риши вынужден сопровождать Лалит, пока та тщетно пытается найти своего жениха. Их герб украшает красный тигр, и эта семья всегда выделялась своей силой. Быстрые, решительные и опасные, они способны одним ударом лапы изменить ход событий. Их злоба и жестокость часто скрывается под покровом благородства и изысканности, но в их зеленых глазах всегда можно заметить хищный блеск. Если пришел красный тигр — значит, и белый не заставит себя ждать. Брахманская семья Тхакур — это те самые редкие белые тигры. Беспокоятся всегда о чистоте своей репутации. История не помнит случаев, когда кто-либо из представителей этой семьи был замечен в каком-либо скандале, бесчинстве или ссоре. А грязные инсинуации о мужской слабости их старших сыновей… всего лишь совпадения, не подкрепленные доказательствами. И по сей день предпочитают направлять свою деятельность на поддержание справедливости и порядка в Дюжине и потому, несмотря на близкое родство с правящей семьей Басу, соблюдают нейтралитет и не поддерживают никого во время многочисленных споров, что неминуемо развязываются между семьями. Молодые наследники в белых одеждах сидят подле Амрита и с благоговейным трепетом слушают его речи. По крайней мере, открыто не поддерживают. Семья Шарма, под символом синего сокола, всегда была известна своей проницательностью и зоркостью. Разделены были Шарма, подобно Басу, на старшую и младшую семью. С тех самых пор, как глава этого благородного рода, прекрасная Дивия, стала женой Кристиана де Клера и смогла сохранить и передать наследие своего рода потомкам. Двое детей губернаторской четы пожелали остаться в Калькутте, образуя старшую и младшую ветки. Их первенец и старшая дочь — Мина – пошла по следам своей матери и возглавила род Шарма, и во всём ей помогал ее младший брат и третий сын — Кай. Нынешний глава рода — Авур, является внуком Мины и проживает в Калькутте в родовом поместье, в то время как младшая ветвь проживает на постоянной основе в городе Пурулия, ближе к шахтам и производству. Вот так, подобно соколам, Авур и его троюродная сестра Зара, выбрали своим пунктом наблюдения место повыше, а именно лестницу ведущую в сад. Славились они своей дальновидностью и по праву считались отличными стратегами. Умели они предвидеть последствия своих действий и ловко маневрировали в политических и социальных играх. Семья Прасад, чьим символом был зеленый медведь, обладала не только мощью, присущей этому зверю, но и терпением и упорством. Именно благодаря упорству ее главы смогли они когда-то подняться выше своего положения и породнится с Дубеями. Пусть и с младшим наследником, но был заключен брак, результатом которого, помимо возможностей для реализации своего бизнеса, связанного с лесной промышленностью, стали Риши и Лалит. Девушка уже обручена с младшим наследником правящего рода, а ее брат… Если всего на мгновение допустить, что что-то может случится со старшим наследником ведующих и за неимением других наследников у Девдаса… Кто займет место главного брахмана? Кому придется возглавить род? Предпочтение Риши в одежде зеленых цветов не кажется теперь таким уж и невинным. Золотой леопард — еще один представитель рода кошачьих, одновременно имеющий родство и с правящими, и с ведущими. Амрита Дубей, в девичестве Рай, является матерью Девдаса и Вимала. В то время как ее старший брат Камал — великий и грозный воин — не побоялся взять в жены Сарасвати Басу, известную своей скандальной репутацией и божественной мудростью. Как бы там ни было, но семейство Рай подобно грациозным леопардам всегда умело ловко избегать ловушек и опасностей. Их интеллект и гибкость позволяли им адаптироваться к любым ситуациям, и они всегда находили способы выйти победителями. Ее представители, в большинстве своем мужчины, весело разговаривают с Джотсаной и громко смеются с Камалом, тем самым выказывая очевидное предпочтение Басу, как своим более близким родственникам. Среди них можно заметить Санджея Сингха. Он не позволяет себе так открыто выражать эмоции, как другие главы семейств, но он и его семья, как и символ их рода — серебряный волк — привыкли жить в стае и отличаются необычайной верностью. Как и волки, известны они своим острым умом и способностью находить решения, обращаясь к опыту предков. Также были семьи, которые пытались усидеть на двух лодках — «желтые слоны» Банерджи, «оранжевый гиббон» Дикшит, «черная кобра» Гхош, «коричневый буйвол» Гупта и «бронзовый олень» Саркар. Находясь в конце списка из двенадцати самых древних и благородных домов Бенгалии, не могли они рисковать своим положением и провоцировать конфликты. Только и могли, что следовать воле вышестоящих семей. Тем более не было у них особого повода усомниться в правильности их решений. Ведь все происходило в точности с теми пророчествами, что были услышаны их предками, и им, наследникам, остается лишь приводить их в исполнение. Неукоснительно и точно. Союз правящих и ведающих… Как-никак был предрешен задолго до того, как к власти пришли Индира Басу и Девдас Дубей, брат и сестра по отцу… И смело можно было назвать их время — периодом процветания для всех семей. После, по стопам матери последовала Джотсана, правя по совести и чести. А сейчас… пошел четвертый год, как ожидают семьи Дюжины свадьбы старших наследников — Амалы и Амрита. Ведь таково было брахманское пророчество. Разве нет? Должны были Басу и Дубеи соединиться и повести их за собой в новою эпоху. Или нет? Да и были молодые люди влюблены друг в друга до безумия. Не так ли? Однако… пошел четвертый год, как правит Амала Басу. Самолично и независимо. В первый год все думали, что это лишь временная прихоть, попытка доказать свою значимость. Воспринимали это как юношеское упрямство, которое вскоре угаснет. На второй год продолжила Амала демонстрировать свою стойкость и умение управлять. Присмотрелись тогда благородные семьи к каждой ее удачной сделке, к результатам, превышающим их ожидания, и прониклись к ней уважением. На третий год укрепила она свою власть окончательно, умело лавируя между интересами семей и не обделяя собственные. Похоже, что Амала Басу доказала, что способна самостоятельно вести Дюжину вперед. Разве нет? Ведь вопреки всем скептически настроенным личностям и пророчествам ее правление не уступает предшествующему, а может даже превосходит. Или нет? И сейчас… никто не осмеливается ставить её власть под сомнение. Не так ли? Все разговоры разом затихают, когда неформальная глава Дюжины, прекрасная молодая госпожа Амала Басу входит в зал. Почудилось Рэйтану, что не смертная женщина, а сама богиня покинула свою небесную обитель и благословила всех своим присутствием. Роскошное фиолетовое сари плавно обвивало её фигуру, очерчивая каждый изящный изгиб. Ткань, украшенная замысловатыми узорами из золотой нити, искрилась в свете ламп и казалось, что мягкое сияние исходит от нее самой. Её уши украшают массивные джумки , инкрустированные рубинами. Короткое ожерелье плотно облегает её шею, а на плечах блестят бааджюбанд , символизирующие её воинское происхождение и силу. Темно-каштановые волосы, собранные в тугую косу, придают строгость ее изысканной красоте. На полшага позади неё следуют её кузены Каран и Арджун, словно тени, подчеркивая её статус и величие. Одеты они в шервани того же оттенка и с теми же золотыми узорами, что и её сари. И как всегда, их троица производит неизгладимое впечатление на всех присутствующих. Наблюдает Рита-Шива, как спешат собравшиеся семьи поприветствовать Амалу и выказать своё почтение. Среди взглядов, полных уважения и восхищения, которые следуют за ней, когда она медленно и уверенно проходит в центр зала, был и его собственный. Как всегда, отмечает Рэйтан, что с ее появлением наполняется зал особым, почти магическим трепетом, заставляя всех позабыть свои сомнения и предубеждения. Останавливается Амала возле своей бабушки, матери и дяди — и семья Басу в сборе. Как и их символ — фиолетовый лев, олицетворяют собой королевское достоинство и величие. Оставили свой след в истории львицы Басу, как мудрые правительницы, готовые защищать свои земли и близких любой ценой. Талантливые лидеры, сильные и смелые. Но порой их гордость затмевала им глаза, и никто не мог изменить их мнение или курс, который они выбрали. Обменивается словами приветствия Амала со своим дядей, не закатывает глаза в ответ на очередную претензию своей бабушки и приглаживает волосы Кирана, прежде чем он, как и все младшие наследники, покинет зал собраний. Согласно правил — присутствие на собрании дозволялось с наступлением совершеннолетия, а принимать участие в обсуждении могло всего трое представителей от семьи. Потому многочисленное младшее поколение Дюжины, громко перешептываясь и сдавленно хихикая, спешит оставить взрослых и их скучные обсуждения. Как только слуги закрывают за ними двери, Рэйтан обводит взглядом присутствующих и прежде чем пройти в глубь зала и занять свое обычное место, ведь вместо традиционного стола в центре располагаются роскошные диваны и кресла, образующие круг, символизируя единство всех семей, он замечает… Замечает Рэйтан то короткое мгновение, во время которого происходит расстановка сил. Когда Амрит становится рядом со своим отцом и дядей. Когда Амала поворачивает голову в его сторону. Когда они встречаются взглядами с разных концов зала. Со стороны Амалы оказываются — Рай, Шарма, Сингх. Фиолетовый, золотой, синий, серебряный. Со стороны Амрита находятся — Тхакур, Прасад, Дикшит. Красный, белый, зеленый, оранжевый. Остальные семьи очутились между. И думает Аватар Порядка, что держится порядок на честном слове и только.

1973 год, Лондон

Амала знала, что поступила правильно. Но ответить на вопрос, почему ей от этого так тошно, она не могла. Памятуя о словах Анджали, она не обращается к ней за помощью или советом, а запирается в своей комнате. И остается наедине сама с собой… — А ну, открывай, Кхан! — после короткого стука начинает дергаться ручка. — Вы посмотрите, что удумала?! …совсем не надолго. Вздохнув, Амала подходит к двери и поворачивает замок, послушно и молча. Анджали залетает в комнату вихрем. Она уже в пижаме, волосы наспех собраны в тяжелую косу, а во взгляде сквозит беспокойство. — Так ты не заплаканная? — удивленно изгибает правую бровь, — или это пока? Или ты все-таки ему не рассказала? Амала только проходит к своей постели и садится. — М-м-м, по твоему лучезарному лицу видно, что рассказала, — Анджали сдавливает переносицу, собираясь с мыслями. — И что? Как он отреагировал? В ответ Амала лишь поводит плечом и продолжает смотреть в окно. — Так, отвечай мне! — Анджали подползает к ней по кровати и садится рядом. — Сейчас же отвечай! — Сказал, что Тадж-Махал — это могила. Это первое, что говорит Амала, и от ее голоса у Анджали бегут мурашки. Звучат ее слова отстраненно, глухо и как будто не от нее вовсе. — Он выслушал, задал пару вопросов и спросил, что я от него хочу. Ее подруга кладет руку ей на плечо, но Амала не поворачивается к ней. — А я попросила сделать вид, что этого разговора не было. Попросила, чтобы мы продолжали общаться как раньше. Анджали прикрывает рот рукой, ее глаза-льдинки расширяются в удивлении. Совсем не ожидала, что ее бесконечно занудная в своей правильности подруга решится попросить что-то подобное. — А он что? — А он — ничего! Вот на этой фразе Амала наконец-то, встрепенувшись, приходит в себя. — Он кивнул, моргнул и принялся есть свой заказ! — Ну, то есть, делать то, что ты его попросила? Делать вид, что разговора не было? Амала вздыхает, хмурится и роняет лицо в ладони. Когда она тревожно передумывала возможные варианты их разговора, то казался ей этот ответ самым простым и компромиссным. Но теперь представила она себя на его месте… как бы она себя почувствовала предложи он ей нечто подобное? Оскорбилась бы, посчитала бы унизительным подобное предложение. И в конце концов, разве его чувства не заслуживают быть взаимными и честными? Ведь нет сомнений, что она ему нравится, даже очень, даже слишком… — А потом что? — Мы еще посидели, немного погуляли, и Киллиан привез меня домой, — ее голос звучит приглушенно, потому что она не отняла рук от лица. — Ну, все могло быть намного хуже. Слова Анджали никак не утешают ее. Воспоминания их прошедшей встречи (язык у нее не поворачивается назвать это свиданием!) всплывают перед ее внутренним взором. Вновь и вновь. Видела его прекрасные глаза, что стали холодными и колючими, слышала в голове его молчание, что кричало громче любых слов, угадывала горечь в том, как нахмурил брови, как поджал губы. Снова и снова. И всякий раз ее сердце сжимается, будто в стальных тисках, а каждое биение отзывается эхом в голове, заставляя её терять равновесие. И, наверное, поэтому она падает назад на кровать, чтобы хоть немного унять головокружение. — Он теперь ни за что не позвонит, ведь так? — Амала сжимает руки в кулаки и прижимает их к своим губам. — Мы не увидимся, и он не поведет меня в паб, и мы не поиграем в баскетбол? Амала бросает на свою подругу вопросительный взгляд полный слез, и Анджали только сочувственно смотрит на нее и не разубеждает ни в чем. — Я все испортила! — Ты сделала так, как считала нужным, — поджав под себя ноги, Анджали подползает к ней ближе, чтобы погладить по голове, — а он сделает, как он посчитает нужным, и тебе придется это принять. В тот вечер, как и каждый вечер до этого, с того самого дня, как он впервые ее поцеловал в музее, Амала пыталась убедить себя, что быть честной с таким человеком как Киллиан — единственный верный путь. Но почему же, если она правильно поступила — то плачет весь вечер у Анджали на коленях, уткнувшись ей в живот? Почему всё внутри у неё кричит о том, что она потеряла нечто важное? Становится ей противно от самой себя, от осознания собственной властности и жадности. С самого детства привыкшая получать всё, чего бы не пожелала, она и во взрослом возрасте не умела отказываться от чего-то… отпускать кого-то. Её эгоистичное желание удержать Киллиана рядом боролось с пониманием того, что она просит слишком многого. — Почему он не мог ответить сразу? Он что не понимает, как я буду мучаться пока буду ждать…? Хочется Анджали заступиться за Киллиана и сказать, что у самой-то Амалы были недели на раздумья и такая прекрасная советчица как она, но вместо этого покровительственно гладит ее по голове, смотрит с такой нежностью, почти по–матерински, и говорит: — Ну, мальчики всегда отстают от девочек в развитии, особенно в эмоциональном. Аджали чувствует вибрацию ее смеха у себя на животе.

1980 год, Калькутта

Джая часто слышала эту фразу. «Девочки взрослеют быстрее мальчиков». Слышала от женщин, что ее окружали — от старших родственниц, строгих учительниц, одноклассниц-воображал, прихожанок в храме и служанок. А они ее окружали постоянно и всюду — в зенане , в частной женской гимназии, в Калигхате и на кухне. Сама она считала, что не хватает этой фразе всего одного слова, добавляла его, и звучала она тогда вот так: «Девочкам приходится взрослеть быстрее мальчиков». Наблюдая за младшими сыновьями Дюжины, шестнадцатилетняя Джая Барнеджи была как никогда согласна с этим утверждением. Сколько себя помнила учили ее, как правильно вести себя в обществе. Наказывали быть скромной и сдержанной, избегать конфликтных ситуаций. Твердили, как важна репутация семьи. Напоминали о необходимости вести себя достойно, чтобы не подводить своих близких. Несмотря на наличие прислуги во всех семьях Дюжины, ее, как и других девочек, приучали к простым домашним обязанностям — будь то приготовление незатейливых блюд или уход за младшими детьми. Согласно обычаям требовали от нее посещать храмы, поститься, участвовать в семейных религиозных церемониях, почитать культурные обычаи и старших. Не давали Джае забыть, что является она примером для своих младших братьев и сестер, а также для других девочек. Её поведение, успехи в учебе и внешность воспринимались как отражение статуса их рода. Девочкам приходится взрослеть быстрее мальчиков… …чтобы осознать свою роль и обязанности в семье и обществе. Вечер уже давно спустился на Калькутту, принося с собой прохладу осеннего воздуха и успокаивающую тишину после суетливого дня. В резиденции Басу горели огни, а в одном из просторных залов младшие наследники Дюжины, в большинстве своем подростки и незамужние девушки, проводили время вместе, ожидая своих старших родственников. Джая Барнеджи сидит на подушках у окон в своем новеньком лехенга-чоли из мягкого жёлтого шёлка, только вместо традиционной юбки на ней широкие, свободные штаны. Короткие рукава блузки открывают ее худые предплечья, украшенные множеством тонких серебряных браслетов, тихонько позвякивающих при каждом её движении. Этот наряд был сшит на вырост, но она еще не успела вырасти, потому тонкий пояс, расшитый золотыми нитями, помогает удерживать штаны на талии. Джая Барнеджи, сидя на подушках у окон, молча наблюдает за своими сверстниками, которые оживленно что-то обсуждают и время от времени громко смеются, не скрывая своей радости. Ведь мальчикам позволено вести себя более вольно. В малый зал влетает раскрасневшийся от быстрого бега Киран Басу, ему навстречу встают его троюродные кузены — Яш и Реянш — младшие сыновья семейства Рай. В руках у него несколько видеокассет, которыми он спешит похвастаться. Судя по их восторженным возгласам легко можно догадаться, что это какое-нибудь американское кино, боевики или «Звездные войны», называемые научной фантастикой. Ничего из этого она не смотрела, но если верить словам взрослых, то не ясно, что из этого хуже. Джае запрещено смотреть такое. Считают ее родные подобное «кино» неподходящим для молодой девушки. Предупреждают о сценах насилия и жестокости, о героинях, что демонстрируют не соответствующее культурным нормам поведение (и это мягко сказано!). Беспокоятся, что такие фильмы могут негативно повлиять на ее мировоззрение и поведение. И, в конце концов! Девушки ее возраста должны уделять больше внимания образованию и традициям, а не западным развлечениям, которые могут отвлекать от более важных дел. Начинают мальчишки драться. В шутку, конечно. Видимо желают продемонстрировать тот или иной прием рукопашного боя, подсмотренный в кино. Зовут они присоединиться к себе Рахула Шарма — скромного мальчика в очках, который почти безвыездно живет в Пурулии вместе со своей матерью Зарой. Будучи редким гостем в Калькутте, он почти не общается ни с кем из Дюжины и у него совсем нет друзей. Глядя на то, как обступают его Киран, Яш и Реянш, как позволяют они себе забрасывать руки ему на плечи, взъерошивать волосы и трясти друг друга от переизбытка чувств, да еще так сильно, что ему приходится поправлять съехавшие набок очки — думает Джая, что не сможет она вести себя так, как они. Никогда. Она, как и другие девушки, вынуждена сдержанно беседовать тихим голосом, иногда приглушенно смеяться, почти робко — все, чтобы не привлекать лишнего внимания. А еще стараться не проявлять никакого интереса в их сторону, тем самым показывая, что она выше такого поведения и дурного тона. Но у Джаи это плохо получается, потому что очередной громкий возглас и последующий за этим смех заставляют ее повернуться и посмотреть на неугомонных мальчишек. Ловит зеленоглазый взгляд Кирана Басу через всю комнату. Похоже, что вышел он победителем, потому что повалил Яша на покрытый ковром пол. От того как у него сбилось дыхание и помялся не предназначенный для таких активностей шервани цвета аметиста — у Джаи краснеют щеки. Она спешит закрыть глаза и отвернуться, чтобы он не подумал, что она наблюдала за ним. Многое связывало Джаю и Кирана с самого детства. Как то: прятки в коридорах Калигхата, послеобеденный сон в саду и беготня по полям в Клифаграми. Очень способствовал их общению тот факт, что им обоим «посчастливилось» родиться в Дюжине. И не было ничего удивительного в том, что проводили они, как и остальные дети, время вместе: отмечали одинаковые праздники, посещали те же храмовые службы и были вхожи в одни и те же дома. И нет ничего необыкновенного в том, что старшие родственники всегда поощряли её дружбу с Кираном, ведь был он единственным сыном Джотсаны, а еще, что важнее, был он любимым братом Амалы. Не знала и не думала маленькая Джая, что могут крыться за одобрительными взглядами и поощряющими словами родителей какие-либо корыстные мотивы, ведь ей просто было приятно осознавать, что ни с какой другой девочкой из Дюжины он так не общался, как с ней. Когда им исполнилось по 13 лет, и к списку того что запрещено делать Джае добавляется «участие в мальчишеских играх», их общение сильно ограничилось и постепенно отдалило их с Кираном друг от друга. Да и случилось это в том возрасте, когда находил он больше интереса в компании других мальчиков, предпочитая проводить все время со своими сверстниками и старшими кузенами — Караном и Арджуном. Тем более вернулась тогда из Лондона в Калькутту его любимая сестра. Всегда знала Джая, как сильно Киран был привязан к своей старшей сестре. Когда Амала уехала учиться в Лондон, видела девочка, как скучал и с каким нетерпением ждал он её приезда на летние каникулы. Часто говорил Киран о своей сестре и всегда с такой гордостью и восторгом, что попросту не могла не почувствовать Джая укол ревности. Усложнялось все тем, что и сама Джая восхищалась Амалой Басу. Прекрасной молодой госпожой, которая вернулась из Лондона и вопреки всеобщим ожиданиям возглавила Дюжину. Её исключительная образованность, твердый характер, то, как совмещала в себе мягкость и силу не могли не покорить юное девичье сердце, в котором по соседству с восхищением поселилась и зависть. До сих пор завидует Джая умению Амалы смотреть прямо в глаза и не опускать взгляда, когда разговаривает с мужчинами, тому, как не боится одеваться на западный манер и громко стучать каблуками, чтобы уступали ей дорогу, ее способности не обращать внимания на влюбленные взгляды ее воздыхателей и сохранять спокойствие в самых напряженных ситуациях. Как же Джае хочется быть похожей на нее! Однако всегда понимала милая наследница Барнеджи, что никогда не сможет сравниться с молодой госпожой. Никто во всей Западной Бенгалии не сравнится с Амалой Басу! И это осознание только усиливало внутреннее чувство неуверенности и робости. Ей было больно признавать, но она никогда не затмит в глазах Кирана его идеальную сестру. Потому многое связывало Джаю и Кирана с самого детства. Его обещание женится на ней, когда ему шесть, их свадьба в понарошку, когда им по восемь… и ее первый поцелуй в тринадцать лет. Многое и ничего конкретного. В последний год стал Киран просто невыносимым. Догнал и перегнал он ее по росту, стал дерзким и чересчур увлеченным западной культурой и баскетболом — интересами, которые Джае казались бессмысленными и чуждыми. Соглашалась она, что «беспечно он растрачивает свой потенциал на всякую ерунду». Так говорят взрослые и всегда спешат добавить оправдание, что «Киран еще юн и обязательно перерастет все эти глупости». От таких слов становится Джае только хуже, ведь в то время как Киран кажется озабоченным лишь развлечениями, её жизнь заполняют мысли о предстоящей помолвке и свадьбе, потому что к ней уже настойчиво сватались. Несколько раз. И вызывало это в ней каждый раз смешанные чувства. С одной стороны, это было признанием её красоты и воспитания, подтверждением того, что она стала взрослой и достойной внимания со стороны наследников уважаемых семей. С другой же стороны, приводила ее такая перспектива в состояние оцепенения и ужаса. Несмотря на то, что дни ее счастливого детства давно прошли, все еще были в ее жизни девчачьи разговоры и посиделки в кафе после уроков. Однако уже совсем скоро должна она освободить место в своем и без того маленьком мире для новых незнакомых обязанностей и ожиданий. И если Киран и раздражает Джаю, то только своим недостойным поведением, а не тем, как заметно похорошел он за последний год, и как его зеленоглазый взгляд пробуждает у нее внутри рой бабочек. — Хочешь сбежать отсюда? Первые несколько секунд не понимает Джая, что обращаются вообще-то к ней. Поднимает глаза и осматривается. Прислуга принесла ужин, и многие поднялись со своих мест и подошли к низкому столу в центре зала. «Значит, собрание затягивается, раз распорядились накормить нас» — думает она, когда чувствует чье-то прикосновение к своей руке. — Хочешь подслушать, о чем говорят на собрании? Резкий поворот головы, и она оказывается нос к носу с Кираном. Как-то так получилось, что в своих раздумьях упустила она, что осталась сидеть совсем одна среди подушек и не заметила, как причина ее раздражения и неспокойствия очутилась возле нее. Джая отворачивается и пытается отнять руку. Знает она, что идти у Кирана на поводу — это неправильное решение, которое может повлечь за собой неприятные последствия. Очень неприятные. — Помнишь старый потайной ход между стен, там, где мы играли в прятки? — не получив ответа, шепот Кирана щекочет ее левое ухо. — Нас никто не заметит, если мы притаимся там. «Это рискованно! И мне не следует поддаваться на его авантюры!» — твердит ей ее внутренний голос. Но все равно борются мысли и чувства в её голове, ведь Киран зовет с собой только её, и значит это больше, чем она хотела бы признать. «Он мог выбрать кого угодно, но выбрал меня!» — откуда ни возьмись в ней вспыхивает надежда, (правда, не понятно на что). Но этот его жест делает её особенной, дарит ощущение значимости, которого ей так не хватает. — Так ты идешь? «Готова поспорить, что его… любимая старшая сестра не колебалась бы ни минуты!» — и только эта мысль придает ей уверенности. Обведя взглядом зал, она убеждается, что на них никто не смотрит и, сжав его руку в ответ, произносит: — Пошли. Прозвучал ее голос с неожиданной твердостью и был вознагражден его довольной ухмылкой. Или правильнее сказать самодовольной. Киран выпрямляется и тянет Джаю за собой, помогая ей подняться на ноги. Малый зал так кстати наполняется оживленными разговорами и стуком подносов, а внимание всех присутствующих сосредоточивается на принесенных блюдах, что дает им возможность незаметно выскользнуть из зала. Бесшумно отступая назад, они подходят к боковой двери, скрытой за портьерами. Придерживая тяжелую ткань, Киран подмигивает Джае, когда той приходится чуть наклониться и нырнуть ему под руку, чтобы первой проскользнуть в проем. Дверь закрывается за ними с глухим стуком, и они одновременно выдыхают, а с новым вздохом чувствуют, как легкие наполняет природный аромат цветов и влажной земли. И пока они бегут по извилистой тропинке, убеждает себя Джая, что приняла это решение не только из-за его приглашения, но и из-за её внутреннего стремления быть смелой, как Амала, и доказать себе, что она способна на большее. Вечерние тени сгущались, и только слабый свет луны пробивался сквозь густые ветви, когда они останавливаются у восточной стены, покрытой плющом и мхом. Киран внимательно осматривается, затем осторожно убирает пару веток, открывая небольшую, почти незаметную, выемку в камне. Джая, хоть и видела, как он это делал десяток раз, все равно наблюдает за всем, затаив дыхание. И, как и десятки раз до этого, расплывается в улыбке, когда каменная плита после слабого нажатия отодвигается в сторону, открывая узкий вход в потайной проход. Внутри темно, и холодный воздух вырывается наружу, обдавая их лица. Обернувшись к Джае, Киран внимательно осмотрел ее, задерживая взгляд на ее запястьях. — Что такое? — первой нарушает молчание Джая, потому что от его пристального взгляда ей становится не по себе. — Твоя дуппата может зацепиться за что-то, — отводя взгляд, он наглядно стягивает шелковый шарф со своего плеча. — Лучше, чтобы ты ее оставила здесь. Её глаза округляются от неожиданности, но она быстро кивает, понимая его опасения. Не стушевавшись, она ловким движением отстегивает один конец от пояса, и ткань соскальзывает с ее плеч, открывая золотистую вышивку на чоли. — Браслеты тоже, — указывает на ее руки одним взглядом. Джая послушно начинает снимать тонкие серебряные украшения, один за другим, складывая их в желтую ткань. Её движения быстры и аккуратны и совсем не выказывают того лёгкого волнения, которое овладело ею в этот момент. Каждый браслет будто подтверждает слова Кирана и издат слышное звяканье. Забрав вещи из ее рук, он кладет их на траву у корней одного из кустов. — Идем скорее, — шагнув внутрь первым, Киран протягивает ей руку, которую она незамедлительно берет и следует за ним. И ее маленькое глупое сердце бьется быстрее от волнения и предвкушения. Тайные проходы калькуттской усадьбы Басу были построены столетия назад, в эпоху правления великих кшатрийских родов. Эти лабиринты, проложенные меж стен, были результатом затянувшегося не на одно десятилетие строительства и когда-то служили для быстрого и незаметного перемещения слуг. Подростки тихо идут по узкому коридору, освещенному редкими проблесками света, пробивающимися через небольшие отверстия в стенах. В основном эти отверстия были сделаны для вентиляции, но встречались и такие, через которые можно было подглядывать за тем, что происходит за стеной. Время от времени они улавливают приглушенные разговоры прислуги и тихие перешептывания охраны. Киран и Джая скользят вдоль стен, иногда поднимаясь вверх по ступенькам и пробираясь все глубже и глубже. Холодный каменный пол, казалось, был усеян пылью времени, а стены хранили в себе истории древних битв и героических подвигов. По мере продвижения вперед, коридоры расширяются, а на стенах появляются древние мозаики и барельефы, изображающие сцены из индийской мифологии. Возможно, это когда-то были залы для отдыха и комнаты для молитв. Мозаики, выполненные в ярких, насыщенных цветах, изображают божественные фигуры, животных и цветы. Барельефы показывают эпизоды из «Махабхараты» : битвы богов и демонов с использованием оружия, способным уничтожать целые армии и «Рамаяны» , и Джая вспоминает, как будучи маленькой боялась смотреть на них и верила, что все эти острозубые кровожадные ракшаси на стенах могут ожить и схватить ее. Киран резко останавливается, и девушка, засмотревшись на изображение демонов, врезается ему в спину. — Что такое? — шепчет она, едва сдерживаясь, чтобы не запаниковать, и только сильнее сжимает его руку. — Что-то не припомню его, — даже не вздрогнув, задумчиво говорит Киран и указывает на изображение на одной из стен, — кто это? Ее глаза уже привыкли к полумраку, но она все равно прищуривается, чтобы рассмотреть изображение божества с кожей зеленого цвета, верхом на попугае. Джая хмыкает, отпускает его руку и отступает на пару шагов перед тем, как сказать: — Это Кама-дева, сын Лакшми и Вишну, верхом на своем вахане, ездовой птице, он держит в руке лук из сахарного тростника и пять стрел из цветов, — девушка многозначительно смотрит на него, когда поясняет. — Бог любви. Киран переводит взгляд с изображения на Джаю. — Я… я знал это! — торопится исправится он, — Тут просто плохое освещение и… Джая складывает руки на груди и, не удостоив его ответом, проходит вперед. — Ладно, признаю, — парень следует за ней по пятам, — но я знаю богов, которым мы поклоняемся в Калигхате, и я знаю тантры и молитвы, и нигде я не встречал изображение этого бога. — Культ Камы является частью поклонения Вишну, а не Кали, и распространён он в Южной Индии, — не оборачиваясь, непреклонно отвечает Джая, — но это не повод, чтобы не знать других богов индийского пантеона. — Которых больше тысячи, — бурчит парень себе под нос. Джая останавливается и так резко разворачивается, что теперь он едва не налетает на нее. — Значит, правду про тебя говорят, Киран Басу? — в ее голосе сквозит недовольство. — Какую такую «правду»? — Что слишком увлечен… всем чужим и пренебрегаешь культурой родной земли, — не моргнув, продолжает девушка. Киран делает то, что сделал бы каждый подросток на его месте. Он закатывает глаза и вздыхает и разве только еще не стонет в ответ на ее наставления. — Да ладно тебе, Джая, — отвечает он, пытаясь скрыть раздражение, — я знаю нашу культуру, просто не все легенды и символы наперечет помню. — Разве не боишься вызвать гнев Темной Матери своим незнанием? — спрашивает Джая и кажется, что темнеют ее карие глаза, становятся подобны двум безднам. Киран умолкает, но всего на мгновение. Оглядывает ее с ног до головы и сощуривается, прежде чем сделать полшага вперед и сократить и так маленькое расстояние между ними. До минимально дозволенного. Смотрит сверху вниз, когда произносит: — Ты сейчас говоришь как моя бабушка. Предстаёт перед взором Джаи строгая и непоколебимая Индира Басу. В пору ее молодости о её красоте слагались легенды, в которые Джая охотно верит. Несмотря на седину, ее пышные вьющиеся волосы делают ее похожей на королеву-львицу. Её темная кожа до сих пор сияет здоровьем, а пышные губы даже в старости сохраняют привлекательную полноту. Нос с горбинкой, придающий ее облику некоторую строгость и величие, морщины, свидетельствующие о прожитых годах и накопленной мудрости, а еще эти глаза… Взгляд Индиры Басу, пронизывающий и всепроникающий, заставлял замолчать самых дерзких. С самого детства вселяла эта женщина, матриарх семьи Басу и бывшая глава Дюжины, в Джаю страх и покорность. Часто она становилась случайным свидетелем того, какой строгой могла быть Индира. Особенно по отношению к своей тогда еще единственной внучке — Амале. Всегда следила за наследницей, требуя от неё примерности и безупречности. Казалось крошке-Джае, что Индира наказывала и отчитывала Амалу за малейшую небрежность или непослушание, и той ничего не оставалось, кроме как опускать глаза и молча кивать, терпеливо выслушивая все замечания бабушки. Маленькая Джая тогда думала, что, наверное, все женщины умеют разговаривать вот так, когда наставляют, назидают и поучают. Потому что узнавала черты своей родной бабушки и мамы в Индире, или наоборот, черты матриарха Басу в своих родных. И быть похожей на Индиру… услышать от Кирана, что она похожа на Индиру… ну, это уж совсем не комплимент. И поднимается в её душе волна протеста и горечи, и спрашивает Джая тихим осторожным голосом: — А что говорит твоя сестра? При ее упоминании Киран, очень предсказуемо, отпускает все свое недовольство и заметно расслабляется. — Моя сестра? — опустив голову он проходит мимо и останавливается у фрески с изображением Парвати. Богиня сидит на золотом лотосе, символе чистоты и духовного пробуждения. Ее темная кожа словно светится в полумраке, а пышные черные волосы каскадом спадают на плечи. Лицо ее излучает спокойствие и мудрость, глаза полны сострадания и нежности. В одной руке она держит цветок лотоса, символизирующий духовное развитие, в другой — трезубец, отражающий ее силу. Вокруг Парвати изображены сцены из ее жизни: как она преданно ждет Шиву, сидящего на горе Кайлас, как она сражается с демонами, защищая своих детей, и как она благословляет своих верующих. Глядит Джая на фреску и пытается обратить то непонятное чувство, что находит на нее при взгляде на богиню, в мысль, но не успевает, потому что Киран продолжает: — Моя сестра говорит, чтобы я играл в баскетбол, и еще, чтобы поскорее уезжал отсюда, и еще, чтобы мог попробовать жизнь вне этих стен, — лучики света падают ему на лицо маленькими кружочками, когда он оборачивается и произносит, — говорит так, будто мы здесь заключённые. Будто бы нас здесь держат насильно. У Джаи перехватывает дыхание и становится больно в груди. Будто бы нас здесь держат насильно. Она благодарит богов за темноту, и что Киран ни за что не заметит, откуда ни возьмись, выступившие на ее глазах слезы. «Ну, конечно же, она знает… Ну, конечно же, она как никто понимает…» — проносится в голове у Джаи, когда она поспешно отворачивается и достает салфетку из чоли, которую ей пошили на вырост, но она еще не успела вырасти. — Все в порядке? — Да, все прекрасно! — она осторожно промакивает глаза, стараясь не размазать подводку, — Пыль попала. Киран смиренно ждет, пока Джая подходит к одному из отверстий в стене, чтобы поймать свет и рассмотреть, чистые ли у нее пальцы. — Идем? — Киран снова протягивает ей руку и улыбается, неуверенно и робко. Больше не хочется Джае на него злиться и раздражаться, особенно, когда он выглядит… так непривычно растерянно. Поэтому улыбается в ответ и вкладывает свою ладонь в его. Оба делают то, что сделал бы каждый ребенок на их месте. Они идут дальше как ни в чем не бывало. Вскоре подходят к еще одному повороту, и Киран приостанавливается, жестом показывая Джае замереть на месте. Впереди слышны приглушенные голоса, но это не сплетни служанок и не грубые шуточки охраны. — Сколько еще мы будем это терпеть?! Означает это, что они почти на месте. Стараясь не издавать ни звука, они медленно крадутся по узкому коридору, затаив дыхание. — Давайте же разберёмся с этим раз и навсегда! Добравшись до вентиляционной решетки, они останавливаются. Как и положено для большого зала собраний, еще на этапе его строительства была заложена эффективная система вентиляции, обеспечивающая прохладу в жарком и влажном климате и хорошую циркуляцию воздуха во время многочисленных встреч и приемов. Конкретно эта решетка, пусть и повторяла ажурный рисунок всех остальных, служила совсем для других целей. Встроенная почти в середине стены, на уровне трех метров, была она идеальным местом для наблюдений. Приходится Кирану чуть наклониться, а Джае — привстать на носочки, чтобы заглянуть и увидеть всё происходящее. Расположились все двенадцать семей на диванах и креслах, что стоят по кругу. С одной стороны разместилась семья Басу и подле них — семьи Рай, Шарма и Сингх. Напротив, со стороны Дубеев, восседают семьи Тхакур, Прасад и Дикшит. И Кирану с Джаей видно, как все присутствующие обмениваются взглядами, полными напряжения и недоверия. Всем известно, что каждая семья представляет свои интересы и всегда готова отстаивать их, несмотря на обещанное единство. — Сколько ещё эти англичане будут лезть в наши дела и решать, как должны мы жить на нашей земле? — не ясно, кто именно выкрикивает этот вопрос, ведь представители самых влиятельных семей либо переговариваются между собой, либо молчат. Зара Шарма поднимается со своего места, и в её глазах сверкает презрение: — По видимому до тех пор, пока английский капитал позволяет вам довольствоваться благами и роскошью. Похоже, вы забыли, на чьи деньги вы открываете новые цеха, — её голос звучит холодно и резко. — Да как вы смеете обвинять нас в продажности? — возмущенно отвечает представитель семьи Гхош в черном шервани, его лицо краснеет от ярости. На что госпожа Шарма отвечает с ледяным спокойствием: — Я не упрекаю, я просто констатирую факт. Встает со своего места представитель семьи Прасад и заговаривает, не скрывая отвращения: — То, что мы терпим англичан на нашей земле и то, что мы принимаем их деньги… это малая плата за всё то, что они заставили нас пережить. За то, сколько крови было пролито по их вине. Со своего места молодой мужчина в белом шервани спрашивает с сарказмом в голосе и насмешкой на лице: — А кто будет расплачиваться за кровь, что течёт в жилах достопочтенных семей? Авур Шарма вскакивает со своего места, его лицо искажается гневом: — Что ты сказал? В чем смеешь нас упрекать? Джая и Киран неотрывно наблюдают за происходящим и не замечают как невольно прижимаются друг к другу щеками. Между тем представитель семьи Тхакур отставляет свой кубок с вином и продолжает с холодной усмешкой: — Ни в чём, я просто констатирую факт. А факт таков, что у наследников достопочтенной семьи Шарма в жилах течет так много британской крови, что, наверное, они позабыли, чему все мы должны быть верны в первую очередь, — он с вызовом смотрит на Авура, который, похоже, уже на грани применения физической силы. Очевидно, что это обвинение относится и к нему, и к Заре. Ведь мало того, что они оба являются потомками Кристиана де Клера, так еще и Авур Шарма женился на англичанке. Спорят они дальше, пытаясь перекричать друг друга, что сложно уследить за бесконечным потоком мыслей и аргументов. Оттого пробегается Джая взглядом по тем семьям, кто не участвует в этой «дискуссии». Задерживается ее взгляд на старшем дубеевском сыне. Амрит сидит в дальнем конце зала, величаво откинувшись в высоком кресле, подобно тигру, готовому к прыжку, и его цепкий взгляд томно блуждает по присутствующим, словно бы ему было всё равно, что происходит вокруг. Когда другие наследники поворачиваются к нему в поисках поддержки, молодой брахман остается неподвижен, не проявляя никакого интереса к происходящему. Думает Джая, что его равнодушие граничит с неуважением, но знает, что никто не посмеет сделать ему замечание. Был Амрит Дубей в глазах юной Барнеджи воплощением величия и притягательной силы. Его красный шервани, украшенный золотыми узорами, великолепно подчеркивает его статную фигуру. Темная кожа контрастирует с яркостью наряда, придавая его облику дополнительную глубину. Лицо Амрита словно высечено из камня: резкие скулы, прямой нос, аккуратно уложенные густые волосы и глаза, в которых сверкает необычайная смесь мудрости и коварства. Переводит девушка взгляд на Амалу, внимательно наблюдавшую за всем с царственным величием, и замирает. Восседает молодая госпожа с непринужденной грацией, словно королева на троне. Драгоценные камни ее украшений сверкают и кажется, что это она сама излучает некое… сияние. Осанка и непоколебимый взгляд напоминают о божественной женственности и мощи, какую юная Барнеджи замечала сотни раз в храмах на изображениях богинь. Осознает Джая в этот момент, что ее восхищение Амалой граничит почти с религиозным поклонением. Доводилось ей только читать в книжках о подобных женщинах. О царицах и богинях древних времен: Клеопатре, Кассиопее, Иштар. О Еленой Троянской, из-за красоты которой на воду спустились тысячи кораблей. «Это что же… все так себя чувствуют в ее присутствии?» — думает Джая и пытается сглотнуть, потому что в горле пересохло, а в зале стало слишком громко. Санджей Сингх положил руку на плечо Авура Шарма и уговаривает не вступать в конфликт. Приблизительно в таком же положении находится Зара, буквально стоя между главами семей Рай и Прасад. Остальные младшие семьи только подливают масла в огонь теми или иными выкриками с мест. Как всегда, почти все споры в Дюжине вращаются вокруг того, что многие семьи категорически не хотят выполнять соглашения с британцами. Все еще закипает в них ненависть за долгое британское правление в Индии, за унижения и несправедливости, которые они принесли. Однако удивляются Киран и Джая насколько радикально настроенными оказываются некоторые семьи, искренне считающие, что компромиссы с бывшими колонизаторами недопустимы и подрывают национальную гордость. Именно в этот момент Амала мягко поднимает руку, призывая всех успокоиться, и в зале повисает тишина, напряженная и накаленная. Молодая госпожа ожидает, пока все займут свои места, прежде чем заговорить. Её голос, спокойный и уверенный, эхом разносится по залу: — Мир не стоит на месте, — начинает она, обводя всех взглядом. — И даже если мы возведем стену вокруг Бенгалии, то не сможем остановить прогресс, который невозможен без сотрудничества. Вы говорите о плате за преступления, жаждите справедливости. Но справедливость в этом мире одна — выживает сильнейший. И очень часто сила выражается не в мощи, а в способности адаптироваться. Именно это Дюжина и сделала в свое время и делает до сих пор. Поднимается Амала со своего места. Несмотря на то, что никогда не выделялась высоким ростом, все равно приковывает к себе взгляды. И с лёгкой улыбкой продолжает: — Мы почитаем Божественную Мать, ее силу и могущество. Но не только в разрушении её сила, но и в созидании и трансформации. Карма учит нас, что каждое действие имеет свои последствия, и наша задача — использовать возможности, которые нам предоставляются, для общего блага. Великобритания, как бы мы ни относились к их политике, остается сильным игроком на мировой арене. И лучше уж иметь их в качестве союзников, а не врагов. Говорит и медленно проходит несколько шагов по кругу, каждый жест выверен, и от неё исходит спокойная уверенность, которая заполняет весь зал. — Мы должны смотреть в будущее, использовать свою силу не для противостояния со всем миром и друг с другом, а для создания союзов и процветания. Это путь мудрости, который нам завещали наши предки. Глубоко вздохнув, окидывает всех присутствующих своим проницательным взглядом, встречая то одобрительные кивки, то перешептывания, то неоднозначные взгляды. В воздухе ощущается противоречие, будто все присутствующие одновременно готовы поддержать ее и спорить до последнего. Но сила её слова и твердость в голосе оказываются сильнее их доводов. Да и не дает молодая госпожа им возможности их озвучить, потому что продолжает: — Однако… дым без огня не поднимается. И поскольку всем известно, кто и где развел огонь…– она демонстративно не смотрит в сторону Дубеев, но это делают все остальные семьи Дюжины, кто-то косо, кто-то прямо, кто-то выгибая брови в удивлении. Замечает Джая, что стоило Амале заговорить, как во взгляде Амрита загорелся неподдельный интерес. На губах заиграла хитрая улыбка, как будто он знал что-то, чего не знают все остальные. В отличие от Амалы, перед которой Джая испытывает восхищение, перед Амритом — робеет и просто теряет дар речи, когда тот обращался к ней. Даже коленки у неё подкашиваются! Как, собственно, и у других незамужних девиц, ведь он — самый желанный жених во всей Бенгалии. — Остается только узнать, кто конкретно указал на этот костер и пустил английского дипломата по тому самому следу. Её слова повисли в воздухе словно тяжёлый туман, вызывая шепот и настороженные переглядывания. — Я справлюсь с этим дипломатом, — заявляет она, — и выпровожу его домой, как я уже делала это раньше. Главное, чтобы мне не мешали. И снова она демонстративно ни на кого не смотрит, и снова все обращают свои взгляды на Дубеев в безмолвном согласии, что Амрит Дубей — единственный, кто посмеет встать на пути у Амалы Басу. — Позволит ли, луноликая госпожа, обратиться к ней? Джая может поклясться, что не знает, откуда подле Амалы появляется Рита-Шива. Ведь следила она за всем очень внимательно и, наверняка, бы заметила фигуру Аватара Порядка, наблюдающую из теней. — Предлагаю себя в качестве проводника для английского дипломата, — продолжает говорить Рейтан Вайш, тем самым выказывая свою поддержку Амале и ее плану. — Надеюсь, молодая госпожа примет мою помощь. — Эй, Джая? Вздрагивает она, услышав голос Кирана у себя над ухом. Поворачивается к нему и во второй раз за вечер сталкивается с ним нос к носу. — Да? — голос звучит совсем хрипло. Ей хочется пить. — Так почему Кама-дева верхом на попугае? В ответ она моргает. Свет, проникающий через решетку, отбрасывает на их лица узорчатую паутину, которая дрожит и переливается в полумраке. — Попугай, как ездовая птица, символизирует правду, поскольку он дословно повторяет то, что услышал. Киран и Джая, словно очарованные этим таинственным светом, не могут оторвать взгляд друг от друга. — А почему лук из сахарного тростника? — Сахарный тростник становится сладким по мере созревания, как любовь, что созревает со временем. В то же время его листья остры и могут поранить того, кто к ним прикасается, так же, как чувственное желание может причинить боль. И в этот момент все звуки и голоса, казалось, отступили на задний план, погружая их в глухой шёпот, каким Джая дает ответы на его вопросы, будто на уроке. — А почему только пять стрел? — Пять стрел символизируют пять чувств — зрение, прикосновение, слух, запах и вкус — формирующие любовное желание. И не было им никакого дела, что там происходит на другой стороне, за решеткой, не слышат, как завершаются обсуждения, как напряжение в зале постепенно спадает. Для них двоих мир сузился до маленького круга света, который они делили между собой. — Джая? — Да? — Я… я хотел… И это короткое мгновение, когда были они наедине друг с другом, резко прерывается криком из зала. Спохватившись, Киран и Джая чуть ли не припечатываются к решетке, силясь разглядеть, что же произошло. Сразу же находят глазами две фигуры, в красном и фиолетовом, что стоят почти в центре зала и тут же узнают в них Амрита и Амалу. Вокруг них суетятся остальные семьи Дюжины, но ближе всего оказываются Каран и Арджун, Риши и Рэйтан. И никто из них почему-то не решается подойти и… разнять их? Ведь Амала одной рукой сжимает запястье Амрита, едва не выворачивая его под неестественным углом, а другой — она приставила кинжал к его шее.

1973 год, Лондон

В субботу утром, по пути на тренировку, которую никто из них не отменял, Амала шагает по мокрым после ночного дождя дорожкам. Густой туман окутывает город, погружая всех и вся в угнетающую атмосферу. Киллиан не предупреждал, что опоздает или что вовсе не придет — вообще ни о чём! Потому что не звонил ей после того разговора, хотя он и не обещал, что позвонит. А Амала, в свою очередь, боялась набрать номер администрации и проверить, есть ли ещё бронь корта на их время. Поэтому вот так вот, не завтракамши и не спамши, идет она в обход самым длинным путем до баскетбольных площадок. Резкие порывы холодного ветра обрывают осенние листья с деревьев, и она чувствует, как холод проникает сквозь ее куртку и новенький спортивный костюм, которому она так радовалась. Но все равно не ускоряется, и каждый ее шаг сопровождается характерным фить-фить-фить. Ведь, чем дольше она идет, тем дольше оттягивает момент, когда она увидит пустой корт, поймёт, что он не пришёл, и получит свой ответ. Мокрые листья шуршат под её ногами, а осенняя сырость, пропитавшая воздух, только усугубляет ее тревогу. Несмотря на позднюю осень они продолжают играть на улице, потому что крытых площадок не хватает, и за них идет настоящая борьба среди арендаторов и университетских команд, да и погода позволяла, до недавнего времени балуя их солнцем и теплом. Пока идет, отчаянно торгуется со Вселенной. «Пусть он окажется там. Согласна на любое его решение, только, пожалуйста, пусть он придет. Готова пойти на любые уступки, даже если это будет стоить моих принципов и гордости… только, пожалуйста…» Такие мысли пугают… и будоражат. Чего еще захочется Амале Басу? На что еще способна Амала Кхан? Едва она ступает на каменную лестницу, как уже слышит характерные звуки игры в баскетбол на площадке. Стук мяча о корт, сильный и точный, мерные шаги, ритмичные и широкие — всё показалось таким знакомым, таким узнаваемым. И затрепетало чувство надежды маленькой птичкой, где-то глубоко в груди. Она сбегает по ступенькам первый пролет и останавливается, не решаясь поднять голову. Вслушивается Амала в звуки игры и прислушивается к себе самой, почти уверенная, что это Киллиан. Но оттого лишь сильнее закрывает глаза, боясь поверить в такой исход. Радостное предвкушение вперемешку с волнением закипают у нее в груди, окатывая волной жара, заставляя позабыть о холодном ветре. И тщетно пытается Амала успокоиться и сосредоточиться, и так и стоит на месте, скованная страхом и надеждой. — Ты долго там стоять будешь? Она поднимает голову слишком быстро. Потому что ей не показалось, и не привиделось, и она точно узнала и почувствовала, и это его голос, и, да, это он — Киллиан. Он стоит на площадке, держа мяч в руках, и смотрит прямо на неё. Её сердце снова затрепетало, но теперь от облегчения и радости. Он пришёл. — Ты пришёл. Она спускается по лестнице и придерживается за балюстраду из шершавого камня, потому что не сводит с него глаз. Киллиан отворачивается от нее, и вместо ответа начинает вести мяч к кольцу, легко маневрирует, обводя невидимых соперников, и как всегда его шаги точны и ритмичны. Резкий поворот, мгновенное ускорение, он делает прыжок, идеально выверенный по времени и высоте, и мяч плавно скользит в кольцо, оставляя легкий звук удара о сетку. Амала не скрывает, что засматривается, а Киллиан не скрывает, что притворился, будто не услышал ее слов. Но Амале не сложно, и, ступив на площадку, она повторяет: — Ты пришёл. На этот раз Киллиан вздыхает, трет лоб, приглаживает растрепавшуюся челку и идет подобрать мяч — так ни разу не обернувшись. Амала сглатывает, через силу и больно, хватается за лямку спортивной сумки у себя на плече, потому что ей надо хоть за что-то держаться. — Ну, я же обещал, что помогу тебе, — подобрав мяч, он оборачивается к ней. Показался он ей в этот миг неописуемо красивым. Разгоряченный от игры, с взъерошенной челкой и легким румянцем на щеках, он выдыхал маленькие облачка пара. Казалось, что плавные красивые линии его лица стали еще мягче, а ноябрьский туман только подчеркивал серость его глаз, придавая им особую глубину. — И для тебя же это очень важно. Если бы на месте Амалы была любая другая девушка, ну, такая что не обременена обязательствами, обещаниями, ритуалами крови и женихами, то непременно бы влюбилась бы в него в этот момент. Ведь все вышеперечисленное, как нам всем известно, является стопроцентной защитой от стрел Кама-девы, да и вообщ… Слишком красивым. Первая стрела достигла цели. — Ты будешь переодеваться? — вздохнув, спрашивает Киллиан и начинает набивать мяч об корт, лишь бы занять себя чем-то, и чтобы это чувство неловкости исчезло уже наконец! — А? — тряхнув головой, Амала пытается сбросить с себя это… кхм, наваждение и не знает куда деть глаза, куда деть руки, куда деться самой. — Переодеваться? Да, я… Подходит к скамейке, на которую ставит сумку, и вместо наваждения сбрасывает куртку и, не разуваясь, стягивает с себя спортивные штаны, потому что под ними у нее поддеты леггинсы, в которых она обычно и тренируется. Делает все абсолютно бездумно, и только когда она оказывается стоящей на одной ноге, потому что резинка манжета слишком узкая, чтобы просто так пропустить ее массивные баскетбольные кроссовки, только тогда к ней приходит осознание, как глупо она выглядит. Но если ее чему-то и научил Лондон так это «никогда не отступать», а Анджали всегда добавляла: «Если уж начала позориться, то позорься до конца и делай вид, что так и планировалось». Именно это Амала и делает. Она продолжает скакать на одной ноге, со спущенными до колен спортивными штанами, пытаясь найти застежку-молнию на манжете — и все это с самым невозмутимым видом. — Тебе помочь? — интересуется Киллиан, и она прямо-таки слышит смех в его голосе. — Нет, спасибо, — Амала полностью сосредоточена на том, чтобы удержать равновесие и не поднимает головы, — я справлюсь. За мгновение до того, как «справляющаяся» все-таки завалится и плюхнется на корневую чакру , он подхватывает ее за подмышки, отрывает от земли и спрашивает: — И как бы эта поза называлась в йоге? — Если бы я делала ее правильно, то — «голубь стоя», — бурчит себе под нос Амала. — М-м-м. В один шаг он усаживает ее на скамейку. Как будто она маленький ребенок. Не поднимая глаз и справившись с застежками, со злостью тянет штанины, но тряпичная подкладка цепляется за кроссовки, и она ничего не отвечает, только возмущенно и раздраженно думает: «Если бы я захотела, то так бы удивила своим уровнем владения йоги, что ты бы ходить после этого не смог! И тянул бы свое «м-м-м» уже не так задумчиво!». Освободившись, наконец, от штанов, она встает со своего места и с самым невозмутимым видом складывает и расправляет свои вещи, перед тем как спрятать их в сумку. Анджали бы гордилась ею, если бы видела в этот момент. — Ну что, пошли? — он смотрит на нее и пытается улыбнуться. Как-то сдержанно и почти вежливо, — ведь в конце месяца объявят, что ты проходишь в команду. — Или не прохожу, — спешит поправить его Амала. Ее накрывает волна неожиданных эмоций. Со всеми этими волнениями, чувством вины и душевными терзаниям, она совсем позабыла о своих переживаниях касательно подготовки, о напряженных отношениях с девушками из команды и о самом отборе. Все эти забытые страхи и неуверенность в своих силах вновь нахлынули, напоминая, как же было для нее важно заполучить место в сборной. — Выбрось такие мысли из головы, — он кладет свою большую ладонь ей на макушку и взъерошивает ее волосы, которые она еще не собрала в хвост, — тренеру нужно быть слепым, чтобы не заметить твоего таланта и трудолюбия. Амала улыбается, так легко и так беззаботно, и это, наверное, в первый раз за последние несколько недель. Потому что, если Киллиан говорит что-то, то это, как правило, сбывается. И кажется ей в этот момент, что все хорошо, что все между ними осталось как есть. Довольно быстро она понимает, что ей, действительно, только показалось.

*****

Осенние дни летят один за другим, и каждое утро, несмотря на переменчивую погоду и прохладные дожди, Амала и Киллиан приходят на корты. Она — до занятий, он — перед работой. И всякий раз не может она не любоваться тем, как листья, окрашенные в яркие оттенки желтого и красного, кружатся в прохладном воздухе. Наверно, потому что падающие листья символизируют перемены, которые она ощущает в своей жизни. Амала метит на позицию «второго номера», атакующего защитника, и Киллиан учит её точности и скорости, отрабатывает с ней движения без мяча и быстрые проходы к кольцу. Они много времени посвящают тренировкам по броскам с различных точек площадки, особенно с трехочковой линии и из-под кольца. Бывают дни, когда Киллиан особенно беспощаден, когда он беззастенчиво пользуется своим преимуществом в росте и все никак не дает ей перехватить мяч и блокирует все ее броски. И даже в такие дни остается Киллиан обаятельным и милым, каким он всегда был и есть… только кажется он Амале еще и каким-то отстраненным. Ведь не задерживает на ней свой взгляд дольше положеного, больше не переходит на флирт, когда шутит, и не смеет касаться ее как-то… предосудительно. Звонит ей только если нужно перенести тренировку из-за работы, и не зовет ее погулять и не предлагает куда-нибудь сходить. Амала чувствует, как холодный воздух пронизывает её лёгкие, а туман слегка оседает на коже, когда, скрепя сердце, принимает его решение, которое он так и не озвучил, а она и не спрашивала. Виделось это решение ей таким, что спасет их обоих от невыносимой боли, тяжких обид и горьких слез. И одновременно хотелось ей закатить глаза и уронить голову в руки от такого предсказуемого исхода. Думала тогда она, что у кого, а у Киллиана Лайтвуда точно хватит сил не только принять правильное решение, но и следовать ему. Всегда верный своим принципам и убеждениям, он никогда бы не заинтересовался чужой невестой. Ведь он такой благородный и честный, асур его побери! — Важно не только попасть в корзину, но и сделать это с минимальными усилиями, — говорит Киллиан и легким движением кисти отправляет мяч в кольцо, — чем меньше усилий ты будешь тратить на бросок, тем больше сил у тебя останется на игру. Амала внимательно слушает и не сводит с него свои такие яркие в этой ноябрьской серости зеленые глаза. Немигающие и немного осуждающие. Ведь у нее внутри, как раз в яремной ямке, зарождается чувство несогласия, которое она не смеет высказать. «То есть то, что между нами было… то, чему я не могу дать название, но это что-то точно было! — мысленно негодует она, — И это что-то оказалось настолько незначительным, что он так легко… отошел в сторону». — Будь постоянно в движении, — подгоняет ее Киллиан, пока она носится по площадке без мяча. — Не стой на месте, ищи свободные зоны, обманывай тех, кто тебя блокирует, и будь открыта для паса. «То есть, я не стою того, чтобы ради меня нарушить правила? Закрыть глаза на убеждения и отказаться от принципов?!» Во время следующего перехвата она пытается его обмануть, но это почти невозможно, потому что это он научил ее этому маневру. Правда, не ожидает Киллиан, что Амала, будет прямо-таки вырывать мяч из его рук и даже оцарапает его правое запястье и тыльную сторону ладони. — Эй! — Ты кажется забыл, — она победоносно ухмыляется, забросив мяч в кольцо, — что я играю как сявка из трущоб. Киллиан ухмыляется, качает головой и добродушно говорит: — Только не кусайся, а то дисквалифицируют. В ответ она «грозно» щурится и показывает язык. Амала ведет себя как девчонка, потому что ей семнадцать, и она и есть девчонка. Импульсивная и злопамятная. Была она уверена, что время притупило бы это несогласие, точно также как это бывало с другими ее… несогласиями. Да, и не впервой ей было проглатывать все то, что не решалась высказать вслух. И знала она, что станет ей, нет, не все равно, но как-то легче… тоже со временем. Но со временем происходит что-то другое. — Давай я сделаю. И не дожидаясь ее разрешения, Киллиан присаживается поперек скамейки возле нее. — Мне нужно научиться делать это самой, — сдувая надоедливую прядь, что все это время мешалась и лезла ей в глаза, жалуется Амала и послушно разворачивается к нему лицом, подогнув правую ногу под себя, — все никак не получается. Крытый спортивный зал Лондонского имперского университета, несмотря на свою вместительность, всегда казался тесным из-за повсюду расставленного спортивного оборудования и людей на нем тренирующихся. Но в этот ранний час, когда большинство студентов еще спят, зал был относительно пустым, создавая тихую и почти интимную атмосферу. Лишь звуки ударов теннисного мяча о ракетку на другом конце зала и приглушенные команды тренера легкоатлетов с беговых дорожек нарушали тишину. В то утро им повезло, что у них тренировка в крытом зале, на площадке, в очередь на которую они стали бог знает когда, потому что ночной дождь так и не закончился с приходом нового дня. — Получится, — забирая с ее колен моток фиксирующего пластыря, уверяет он, — сейчас не выходит, потому что у тебя все еще болят руки, даже если ты пытаешься убедить всех в обратном. Киллиан раскрывает свои ладони вверх и несколько раз сгибает-разгибает пальцы, призывая Амалу вложить свои в его. Не скрывая улыбку, она покорно вытягивает руки вперед. Оглядывая, что она успела сделать сама, он присвистывает. — Вот этого пальца мы бы не досчитались к концу тренировки, — едва касается ее указательного пальца на левой руке, — он бы почернел и отпал. — Так ему и надо, — бурчит она в ответ, — нечего быть таким слабаком и опухать по всякому пустяку. — Твоя склонность к самоистязанию начинает меня тревожить. Киллиан не смотрит на нее, когда говорит это, и только аккуратно разматывает то, что она намотала. Амала отрешенно склоняет голову набок и думает, что дома это называлось «самодисциплиной», и никого никогда не тревожило. Но обрывается ее мысль от прикосновения его рук. Таких тёплых, таких уверенных. От того, как провел большими пальцами по ее костяшкам, как на мгновение сжал обе ее руки в своих ладонях, будто бы жалея ее ручки, такие маленьких и хрупкие, по сравнению с его большими и сильными. Где-то справа теннисный мяч с характерным звуком ударяется об корт, и где-то позади пробежали легкоатлеты, а Амала, затаив дыхание, наблюдает за его сосредоточенным лицом, отмечая, как он бережно относится к каждому ее пальцу, как аккуратно обматывает пластырем каждый сустав. Не туго и не свободно, а ровно так, как надо. Фокусируется на его ресницах. Замечает, как каждая ресничка, такая темная и блестящая, кокетливо изгибается. Завистливо вспоминает, что такие же у дяди Камала, и как следствие – у Карана и Арджуна. «Всегда мечтала о таких ресницах, но они, похоже, достаются самым мужественным из мужчин», — грустно вздыхая, думает Амала. — Уже почти все, — восприняв ее вздох, как знак нетерпения, он бросает на нее короткий взгляд, — потерпи чуть-чуть. Остается последний палец, но он не берет ножницы, а тянется к ее руке и отрывает пластырь зубами. Всего на мгновение, но Амала чувствует легкое прикосновение его губ, как проскользили его зубы по подушечке пальца, прежде чем сомкнуться, и теплое дыхание, ощутимое даже сквозь пластырь. Её сердце пропускает удар… Вторая стрела. …и так трепещет, и так бьется, как будто поймано в клетку, изо всех сил пытаясь вырваться на свободу. По телу бегут мурашки, и она прикрывает глаза. — Вот так, — довольный своей работой произносит Киллиан, все еще осматривая ее руки​​ и проверяя, чтобы пластырь плотно обвивал её пальцы, — Ты замерзла? — Что? — спрашивает она, через силу открыв глаза. — У тебя руки дрожат. Она проследовала за его взглядом, и так и есть — руки у нее дрожат, потому что ее всю бьет мелкая дрожь. — Ты не заболела? — нахмурившись, он наклоняется вперед и касается ее лба губами. Стрела проникает еще глубже. Наблюдая за семьей де Клеров, не раз становилась она свидетельницей того, как гувернантки и нянечки проверяли, не поднялась ли температура у их подопечных, прильнув губами к их лбам. В Индии так не делают. Обычно касаются лба или щеки рукой. Амале не нужно спрашивать, ведь в одном его легком, переполненном заботой движении, которое он делает интуитивно и не задумываясь, угадываются десятки, если не сотни раз, когда он делал также в отношении своих сестер. — Нет, я абсолютно здорова, — отвечает Амала, сжав руки в кулаки и отвернувшись. Он встает со своего места и почти равнодушно отвечает: — Тогда пошли. «Нет! Не уходи, не отворачивайся… пожалуйста, — глядя ему вслед, мысленно просит она. — Хочу, чтобы не сводил с меня глаз, хочу купаться в твоем внимании, хочу занимать все твои мысли, хочу всю твою заботу… как было раньше!» Прикусив губу, она тоже встает со скамейки и молча идет за ним. И если кажется, что она с особым усилием ступает… кхм, топает, выражая таким образом свое недовольство, то, нет, вам не кажется. Потому что Амале семнадцать, и она эгоистичная и жадная.

*****

Сезон университетских игр обычно начинается с середины осени. Уже были сыграны первые матчи обеих сборных по футболу и волейболу. Амала даже ходила на матч мужской баскетбольной команды. Во-первых, потому что ее туда позвала Эшли, во-вторых, чтобы поддержать свой университет и, конечно же, чтобы позлить девушек из команды, в особенности Саиду, которая все еще ее на дух не переносит. Отбор, который начался в начале октября, должен закончиться в конце ноября двумя списками на доске объявлений: «Отобранных в команду» и «Основным составом I-ой игры сезона». Поэтому не только новенькие, но и текущие игроки выкладываются на тренировках и с волнением ждут результатов. Как только заканчивается последняя пара, Амала, которая уже собрала все вещи в сумку и была на низком старте, пулей вылетает из аудитории, не дожидаясь Анджали. Ей нужно попасть в главный корпус, к доске объявлений на третьем этаже, прямо возле учительской. Не оборачиваясь, она знает, что Анджали бежит следом, потому что слышит стук ее каблуков сперва о паркет, потом о каменный пол и, наконец, о мрамор, каким устелен пол в главном корпусе. Англичанка ускоряется, догоняет ее на лестнице, хватает за руку, и оставшийся коридор они бегут уже вместе. Притормаживают у доски, где уже собрались несколько других девушек. Запыхавшись, Амала не успевает сформулировать свой вопрос, как Эшли, у которой занятия были в этом корпусе, и потому она оказалась тут первее, отвечает: — Мистер Эллис еще его не вывесил, ты не опоздала. Амала выдыхает с облегчением и, прикрыв глаза, выставляет руку в сторону, чтобы опереться о ближайший подоконник. Пока восстанавливает дыхание, отвлекается на вид из окна. Ее взгляд повторяет аккуратные узоры дорожек, выложенные каменными плитами во внутреннем дворе, что, пересекаясь, ведут к различным корпусам университета. Лужайки как всегда тщательно подстрижены, а редкие деревья, уже почти лишенные листьев, тянут свои голые ветви к пасмурному небу, напоминая о приближающейся зиме. Всегда ее внимание привлекала часовая башня, возвышающаяся над всеми другими зданиями. Величественная, с готическими элементами и перезвоном, что слышится повсюду и под чей ритм живет весь студенческий городок. Мистер Эллис обещал огласить результаты к четырем вечера. Оставалась еще пара минут, и Амала, отдышавшись, бросает взгляд на Анджали, которая стоит рядом и рассматривает себя в зеркальце винтажной пудреницы, естественно, искусно выполненной в серебре. Амала думает, что могла бы ее подруга сыграть девушку Джеймса Бонда, какая же она безупречная! После их беготни она не покраснела, ни одна прядка не выбилась из ее прически, и не помялся наряд. Не хочется представлять Амале, как она должно быть выглядит, если чувствует себя такой растрепанной. Англичанка замечает ее взгляд и подмигивает в ответ. Так игриво и задорно, что волнение немного отступает, и становится ей не так страшно. Как же иногда рада Амала, что у нее есть Анджали! Между тем в коридоре становится все больше и больше народу… ну, как «народу»? Девчонок. Длинноногих, громких и бесконечно прекрасных в весне своей юности. Доносятся до слуха Амалы короткие смешки, от которых невольно расправляются плечи ее и без того правильной осанки, и не нужно ей оборачиваться, чтобы знать, кто это и что обсуждают именно ее. Вспоминает тогда, как в бесконечном потоке историй, событий и новостей, которыми она делится с Киллианом, упоминает, что все никак не может наладить отношения с девушками из команды. — Со мной никогда такого не приключалось, — надув губы, сетует она, — все всегда хотели со мной дружить. Никогда не приходилось думать, как завоевать чье-то расположение. Во время заминки они наматывают круги по дорожкам в крытом зале. — Если они тебя задирают, то почему ты им не ответишь? Не пошлешь их куда подальше? — Мама всегда говорила, что нужно оставаться вежливой и не опускаться до уровня твоих недоброжелателей, — вздернув нос, она говорит это с особой гордостью, как это бывает, когда она упоминает свою маму. — Я не буду спорить с мудрыми словами твоей мамы, но если ты хочешь совета от человека, который всю свою жизнь прожил с британками и знает о девчонках больше чем хотелось бы, то… — Да, пожалуйста! Хочу совета от знатока! — Вежливость сработает пару, может тройку раз. Собьет их, пустит пыль в глаза, потому что не ожидают, что ты будешь отвечать на их нападки в том же тоне, в каком с ними говорят учителя, доктора и какие-либо авторитетные лица, — он замедляется и оказывается позади нее, уступая беговую дорожку для легкоатлетов, и следующие слова говорит, склонившись над ее левым ухом. — Не будешь отвечать им, то будут думать, что с тобой так можно разговаривать, что тобой можно помыкать, и что ты все стерпишь. Нахмурившись, Амала бросает на него обеспокоенный взгляд. — Ведь ты же этого не хочешь? — Нет. — Тогда отвечай им на их же языке, так, чтобы они поняли. И Амала отвечает. — Ты что-то хочешь мне сказать? Она не повышала голос, но все замолкают и смотрят на нее. — Тогда я слушаю тебя. Амала отталкивается от подоконника и выходит на середину коридора. Обращается она, конечно, к Саиде, хотя знает, что и остальные ее тоже особо не жалуют, но хотя бы не стараются нанести увечья на корте. — У-у-у! — делает шаг ей навстречу пакистанка. — Посмотрите-ка, у куколки прорезались зубки? Амала даже бровью не ведет и стоит, скрестив руки на груди. — А ты, похоже, только и можешь, что языком трепать. Быть может, стоило показывать на корте, что у тебя «прорезалось»? — Осторожнее, Кхан, — смотрит исподлобья, — висишь на волоске. — Да ну? — она склоняет голову в мнимой задумчивости. — В студенческом рейтинге успеваемости I-ого курса я занимаю седьмое место, — Амала в притворном проявлении скуки бросает взгляд на свой идеальный маникюр красного цвета. — Все мои работы сданы в срок, я не пропустила ни одной пары, мои оценки по всем предметам стабильно высокие, и… я здесь. Прошла все этапы отбора и жду его результатов. Если не получится в этом году, — демонстративно пожимает плечами и всплескивает руками, — то невелика потеря. Пройду в команду в следующем. А вот тебе… Поднимает свои глаза, взмахнув густо прокрашенными ресницами прямо как в модных журналах, и продолжает: — Никто не посмеет тебя обвинить, что попала в университет за красивые глаза, не переживай. Ты же на спортивной стипендии, или я ошибаюсь? Может показаться, что Амала просто прохаживается вокруг Саиды и рассуждает вслух, но на самом деле она, подобно акуле, почувствовала запах крови. — Помнится, мистер Эллис делал тебе замечания последние несколько недель. Похоже, он не очень доволен твоей игрой. Разве условия стипендии не подразумевают, что если не будешь показывать результат, то… — Замолчи, — сквозь зубы цедит Саида, прожигая Амалу убийственным взглядом. — Представляю, как это должно быть очень тяжело, когда твоё образование зависит от спорта. Одна неудачная тренировка, один проигранный матч, одна травма отделяют тебя от того, чтобы слететь со стипендии и быть отчисленной. Амала улыбается так очаровательно и смотрит так участливо, что становится просто невыносимо слушать ее приторный голос. — Так это кто ещё тут из нас двоих «висит на волоске»? Саида наверняка бы набросилась на Амалу и впилась бы ей в волосы, и исцарапала бы ей лицо, и получила бы в ответ сломанный нос и разбитую губу, но как раз в этот момент открывается дверь учительской, и в коридор выходит их тренер. Мистер Эллис, увидев так много студенток и почувствовав заряженную на драку атмосферу, серьезно рассматривает вариант, чтобы вернуться в учительскую, хотя, будучи тренером по баскетболу, должен уже был привыкнуть и к первому, и ко второму. — О мой Бог! Окружили, как стая диких псов! И не смотря на то, что все послушно расступаются перед ним, все равно повторяет: — Прочь! Прочь! Кажется, что вешает эти списки бесконечно долго, но на самом деле оказываются они там ровно в назначенное время. — Хотя бы подождите, пока я не уйду, и уж потом ведите себя как варвары, — развернувшись к ним лицом, говорит мужчина. — Ну вы же девочки! — Да-а-а, сэ-эр, — звучит нестройный хор в ответ. Едва мистер Эллис делает два шага, как пространство у доски объявлений буквально схлопывается, и коридор заполняется шумом и криками, которые становятся все громче и громче, потому что время четыре часа, и колокол на башне начинает свой перезвон. Юркая Анджали просачивается сквозь толпу, пока воспитанная Амала со своим среднестатистическим ростом остается позади и только и может что кричать своей подруге: — Ну, что там?! — Сейчас! Я только пролезла сюда! — отвечает Анджали, бегло пробегая глазами по списку. Амала старается совладать с эмоциями и не выдать, как она волнуется, как каждый удар сердца отдается в ушах. Или это удары колокола часовой башни? Она не может разобрать. Боковым зрением замечает движение и поворачивает голову влево. Саида, с такими же как у Амалы ростом в один метр шестьдесят пять сантиметров, не рискует лезть в самую гущу людей, превосходящих их по росту и силе. Ловят они взгляд друг друга, и становится Амале жалко ее. Откуда-то приходит знание в ее голове, какая-то уверенность, что Саида из многодетной семьи иммигрантов, единственная дочь среди старших и младших сыновей, и что стучать мячиком по корту — это единственное, благодаря чему она сможет обеспечить себе хоть какое-то будущ… Саида моргает, и вереница сцен, что появились перед внутренним взором Амалы, исчезает. — Кхан, тебя в списке нет. Она медленно поворачивается. — Что? — В списке «Отобранных в команду» тебя нет, — повторяет стоящая перед ней Анджали, непривычно серьезная и безэмоциональная. Амала не сводит глаз со своей безупречной подруги. Фокусируется на ее иссиня-черных волосах, бледно-голубых глазах, подкрашенных нежно-розовой помадой губах, отложном воротничке белой рубашки. Потому что ее слова подобны удару по голове, и ей нужно за что-то держаться, а то она упадет. У неё звенит в ушах, и она ничегошеньки не соображает. Становится так обидно и горько. Все её усилия, тренировки, переживания и волнения, часы, проведённые на корте — всё это кажется напрасным. Как же больно её сердце сжимается от разочарования! Единственная ясная мысль, которая рассеивает туман ее сознания — что ей нужно к Киллиану. Только он сможет понять ее боль, ведь он видел, как она старалась, знает, как сильно она этого хотела. Он найдет правильные слова, и у него обязательно получится её успокоить. — Невелика потеря, Кхан! Пройдешь в команду в следующем году. Амала поворачивается к Саиде. — А если не получится, то три богини всегда с нами . Попытаешь счастья еще разок. Саида злорадствует. Потому что она второкурсница, ей восемнадцать лет, и она тоже еще ребенок. Никакой жалости к ней Амала больше не испытывает. Хочется ей срочно убежать оттуда. Какой позор! В голове не укладывалось, что пошло не так, и где она допустила ошибку. Не могла понять, как, выигрывая каждую битву… кхм, проходя каждый этап, можно было проиграть войну? Замечает озорные искорки в глазах Анджали, когда снова смотрит на нее. — Ты не дослушала! Тебя нет в списке «Отобранных в команду», потому что, Кхан, ты в «Основном составе I-ой игры сезона»! Амала замерла, не веря своим ушам. Гул в голове внезапно стих, и каждое слово Анджали, как молнии, пронзили её сознание. — Я бы придушила тебя, де Клер! Но вместо этого она бросается ее обнимать. Радость и облегчение приходят на смену горечи и разочарованию слишком быстро. Кружится голова, и подкашиваются ноги. — Я тебя поздравляю, принцесса, — крепко обнимает ее в ответ Анджали, — можешь пойти поглумиться над своими новыми сокомандницами. Ее подруга нашептывает это ей на левое ухо, и думает Амала, что ведет себя Анджали подобно чертям, которые в верованиях европейцев сидят на левых плечах со своими заманчивыми, но зловредными советами. Прислушиваясь к колокольному звону, она не может удержаться и начинает кружиться вокруг Анджали, пританцовывая. — Нет, пожалуйста, не позорь меня! Покачиваясь из стороны в сторону, Амала отходит от нее на несколько шагов и плавно раскрывает руки, как бы изображая великолепный хвост павлина. Мягкие изгибы рук и утонченные движения пальцев создают впечатление перьев, дрожащих на ветру. Such a feelin's comin' over me There is wonder in most everything I see — Только не на людях, о Господи! — Анджали отводит взгляд и пытается прикрыть лицо рукой. Голос Амалы, звонкий и мелодичный, наполняет коридор, привлекая внимание всех присутствующих. В ее танце, помимо классических индийских движений, которым ее учили с детства, легко можно различить элементы «диско», подсмотренные на вечеринках, куда ее водила Анджали. Not a cloud in the sky, got the sun in my eyes And I won't be surprised if it's a dream Несмотря на легкий, воодушевляющий мотив и такой добрый, невинный текст, из ее уст эта песня звучит ехидно и злорадно. Особенно когда она пропевает некоторые строчки прямо в лицо Саиде. Everything I want the world to be Is now comin' true especially for me Резко повернувшись на носочках, она правильно рассчитала расстояние, чтобы кончики ее распущенных волос хлестнули соперницу по лицу. Делает вид, будто получилось это случайно, в пылу танца. И только усмехается левым уголком губ, когда боковым зрением замечает, что Саида уходит. Потому что Амале семнадцать, и ей тоже не чуждо злорадство. And the reason is clear, it's because you are here You're the nearest thing to heaven that I've seen Её руки распахиваются в стороны, словно крылья, а ноги ритмично отбивают диско-шаги, когда она пропевает последнюю строчку над ухом у Анджали, которая только и может что закатить глаза. I'm on the top of the world lookin' down on creation And the only explanation I can find Её ноги описывают изящные круги, когда она поднимает руки над головой, словно приветствуя невидимых богов. В этот момент она абсолютно счастлива, и весь её танец становится выражением её радости, торжества и уверенности в себе. Is the love that I've found, ever since you've been around Your love's put me at the top of the world . — Ты закончила? — скрестив руки на груди, спрашивает Анджали. — Почему поешь и танцуешь ты, а стыдно всегда мне? У нее сбилось дыхание, на лице появился легкий румянец, и вся она прямо светится изнутри. Не считает нужным отвечать и вместо этого лезет обниматься, ни на кого не обращая внимание, хотя с завершением ее танца почти все и так разошлись. Стискивает англичанку в своих объятиях крепко-крепко и не собирается отпускать, раскачивая их обоих из стороны в сторону. — Ах! — вскрикивает Амала, так словно что-то вспомнила, и отпускает подругу так же резко, как и схватила до этого. — Что еще? — Нужно рассказать Киллиану! — объявляет она с таким лицом, будто это самое очевидное и логичное действие. — Сегодня пятница, а по пятницам он играет с коллегами из департамента! — Нужно зайти в гардероб за пальто… и-и-и она убежала. Успевшая привыкнуть к импульсивным повадкам своей подруги, Анджали даже бровью не ведет. — И вещи побросала где попало, — бурча себе под нос, девушка подходит к подоконнику, чтобы забрать сумку и несколько тяжеловесных книг, которые не влезли и приходится нести их в руках, — потому что не выпускали никуда дальше садовых стен, и она привыкла, что все вещи слуги принесут в ее комнату, где бы она их не забыла. Между тем Амала уже выбежала из главного корпуса, оставляя позади открытыми тяжелые двери и эхо своих быстрых шагов. Солнце село, и повсюду загорелись фонари. Осенний прохладный воздух бодрит, подгоняя её вперёд, ведь она без верхней одежды, но ей совсем не до этого. Окрылённая и радостная, Амала бежит по дорожкам, перепрыгивая через лужи, оставшиеся после недавнего дождя. Она буквально летит, чувствуя небывалую легкость во всем теле. Уже представляет, как, не сбавляя скорости, влетит в него, бросится на шею, имея осознанное намерение сбить его с ног и повалить на землю. Хотя кого она обманывает? Он обязательно устоит. И она расскажет Киллиану эту прекрасную новость, расскажет, что их усилия увенчались успехом. Видится ей его улыбка, теплая и ласковая. Хочется ей, чтобы он гордился ею. Хочется, чтобы от радости он подхватил и закружил ее. Улыбается Амала и думает, что если не сделает так сам, следуя правилам и границам, которые выросли между ними в последнее время, то она сама попросит его об этом. И он обязательно выполнит ее просьбу. Где-то на краю подсознания мелькнула мысль, что стоит рассказать о своём успехе маме и дяде Камалу. Пускай они не поддержали её желание принимать участие в отборе, но теперь… Амала невольно сжимает руки в кулаки, когда думает: «Я доказала… доказала дяде, маме, девчонкам из команды — им всем! Доказала, что способна на большее, что могу достигнуть любой цели, какую бы не поставила перед собой». Решает, что сегодня же вечером, как только они с Анджали вернутся в особняк, она позвонит и поставит своих родных перед фактом своего маленького, но триумфа. Но сперва — Киллиан. Добежав до баскетбольных площадок, отчетливо чувствует, как её сердце бьётся в груди от возбуждения. Едва она ступает на каменную лестницу, то уже слышит характерные звуки игры в баскетбол на площадке… и знает, что его там нет. Она замирает на мгновение, оглядываясь вокруг, потому что это талант Амалы — выцеплять взглядом самого красивого человека в радиусе двадцати метров. Но тщетно. Его нет. Спускаясь по каменной лестнице, Амала продолжает всматриваться в лицо каждого игрока, и, узнав некоторых коллег Киллиана, она хотя бы убеждается, что ничего не перепутала, и он действительно должен был быть здесь. С каждой ступенькой её радость потихоньку затухает, уступая место разочарованию. Оказавшись внизу, начинает бесцельно бродить вдоль ограждения все еще надеясь, что он появится. — Эй, ты девчонка Лайтвуда? Амала чуть не спотыкается на ровном месте от подобного обращения. Львица Басу внутри нее ощетинивается и скалится. «Да чтобы старшую дочь благородного рода Басу называли чьей-то девчонкой…– звучит ни на что не похожий голос у нее в голове, — отрежь презренному его длинный язык, дитя-я-я…» Амала моргает и, выпрямив плечи, поднимает глаза на мужчину, что обратился к ней. — Да, это я, — говорит и улыбается своей самой очаровательной улыбкой. Мужчина отвечает не сразу. Отчего-то опускает глаза, переминается с ноги на ногу, начинает приглаживать волосы, которые настолько короткие, что это не имеет смысла. При других обстоятельствах Амала бы довольно усмехнулась и пожалела бы беднягу, что пал жертвой ее женских чар. Но ей не до этого. Кивком головы он указывает в сторону скамеек, где сложены спортивные сумки и, показав другим игрокам знак «тайм-аут», подбегает туда трусцой. Амала заходит на корт не спеша, чувствуя как привлекает внимание своим приходом. Останавливается в паре шагов от него и молча наблюдает как мужчина, чьего имени она не знает, роется в сумке. — Вот держи, — протягивает ей сложенный вдвое канцелярский конверт, — Лайтвуд просил тебе передать, если придёшь его искать. Охотно забирает конверт, переворачивает его и осматривает с разных сторон, но никаких надписей не видит, отмечает только, что он совсем легкий, хотя и чувствует на ощупь что-то твердое внутри. — Спасибо, — благодарит, мило улыбнувшись, и решается спросить. — Вы не подскажете почему Киллиана сегодня нет? — Да он… это, — спохватившись, мужчина отворачивается и смотрит в сторону, — срочная командировка. Он сам не знал, что придется уехать. — О-о…– её окрыленность сменяется чувством пустоты и лёгкой тревоги, и она несколько раз пытается заставить свои губы снова растянуться в улыбке, но не может. — А когда он вернется? — Я дума… — Это секретная информация, Джонс, — перебивает мужской голос из-за его спины, — которую ты собираешься разбазаривать первой встречной. Уже совсем стемнело, и специальные прожекторы освещают площадки, но этого недостаточно, чтобы разглядеть, кто именно услышал их разговор и решил вклиниться со своим мнением. — Ты куда-то шел, Роуз? — рявкает Джонс через плечо. — Вот и иди! Амала делает маленький шажок вперед и знает, как склонить голову на бок, как вздохнуть, как поднять глаза, чтобы получить ответ на свой вопрос. — Если честно, то я не знаю, детка, — мужчина щурится, когда смотрит на нее, — не думаю, что долго. К Рождеству точно вернется. Уже второй раз за вечер слова ее собеседников ощущаются ударом по голове, заставляя пропустить это оскорбительное «детка» мимо ушей. Радость ее триумфа лопается подобно мыльному пузырю, уступая место странному и тяжелому чувству. — Благодарю, мистер Джонс, вы очень помогли, — говорит она и напоследок одаривает его еще одной дежурной улыбкой. Пока спешит на стоянку, где ее уже, наверняка, ожидает автомобиль с нетерпеливой Анджали на заднем сидении, Амала прижимает к груди коричневый канцелярский конверт и чувствует, как замерзла. В машине предусмотрительно работает печка, и Анджали удивленно оглядывает свою подругу, которая спешит укрыться пальто (и засунуть конверт поглубже в карман). — Что-то ты быстро… все в порядке? — Да, все отлично, — отвечает тоном, по которому понятно, что могло быть и лучше, — поехали, пожалуйста, домой. Анджали ни о чем ее не расспрашивает и вместо этого наполняет тишину салона своей неиссякаемой болтовней, делится последними сплетнями, не забывает рассказать их шоферу, мистеру Уоллесу, что Амалу взяли в сборную по баскетболу. — Примите мои поздравления, мисс Кхан. — М-м-м! — Анджали хватает ее за руку, чтобы привлечь внимание. — Мы должны это отпраздновать! Дедушка будет рад поводу открыть самую дорогую бутылку шампанского, что есть у нас в погребе! Не заметив какого-то явного воодушевления на лице подруги, уточняет: — Или не сегодня? — Спасибо, но не сегодня. Потому что не может не думать о том, что не увидит Киллиана почти месяц, что он не сможет прийти на ее первую игру, что даже возможности позвонить ему у нее нет. Потому что не может дождаться, когда останется одна, чтобы развернуть маленький сверток, который успела измять своими дрожащими руками. Приходится сдерживать свой порыв выскочить из машины, взбежать по лестнице и закрыться у себя в комнате. Ведь она гостья. Оттого старается поддерживать разговор, смеется над шутками, не спеша заходит в дом вместе с Анджали, позволяет усадить себя поужинать «в кругу семьи» и ни словом, ни взглядом не выдает своего нетерпения. Потому что она хорошая гостья. Но когда ее зовут провести время в гостиной или отправиться погулять в Лондон, ведь пятница как-никак, то просит ее извинить, обещает, что обязательно проведет со всеми время как-нибудь в другой раз и, сославшись на усталость, поднимается в свою комнату. Дверь знакомо скрипит, и замок немного заедает, когда она поворачивает ключ. Оставшись наедине с самой собой, Амала не тратит времени и буквально бросается к гардеробу, куда прислуга повесила ее фиолетовое пальто, то самое, в котором она кружилась перед Киллианом, и он глаз не мог от нее отвести. Разрывает хлипкий конверт, и в ее руках оказывается аудиокассета в пластиковой коробочке. Внутри вложена записка. Затаив дыхание, Амала осторожно открывает прозрачную коробку c характерным скрипом и берет листочек в руки. Никогда раньше не видела она его почерк и потому удивляется, как аккуратно Киллиан пишет. Все буквы хорошо различимы и симметричны, без каких-либо завитков или украшений. С легким правым наклоном и равномерными пробелами между словами и предложениями. «Прости, хотел отдать тебе сам, когда узнаешь результаты отбора». — М-м-м, записок писать не умеем, без «Дорогая Амала» или хотя бы «Здравствуй»… — говорит Амала и не знает, как еще не задохнулась от того, какая же она «душнила». «Послушай «Сторону А» — если прошла, и ты в команде. И «Сторону В» — в случае, если тренер мудак и отказал тебе». Неожиданно громкий смех вырывается из ее груди от такого выбора выражений. Закусывает губу и чувствует, как предвкушение наполняет всё тело лёгкой дрожью, какая бывает от прохладного ветерка в жаркий день. «Могу только догадываться о твоих вкусах, потому записал то, что сам люблю безмерно». Каждую секунду пока подходит к магнитофону, пока достает кассету и ставит ее «Стороной А», пока захлопывает крышку кассетника и жмет на «Play» — все кажется наполненным сладкой напряженностью. (Help) I need somebody (Help) Not just anybody (Help) You know I need someone (Help!) Первая композиция, конечно же, Битлов. Мелькает мысль о том, что эта песня могла бы стать саундтреком этих нескольких месяцев, что она прожила в Англии. Help me if you can, I'm feeling down And I do appreciate you being 'round Help me get my feet back on the ground Won't you please, please help me Ведь совсем недавно ни в ком не нуждалась и не просила помощи, да и не было о чем просить. Всегда справлялась со своими обязанностями старшей наследницы, превосходя все возможные ожидания. Теперь же вдали от дома и привычной жизни узнала она о важности быть открытой для помощи и поддержки других, и о том, что даже самые сильные люди иногда нуждаются в чьем-то плече. Listen baby, ain't no mountain high Ain't no valley low, ain't no river wide enough, baby Когда звучат первые ноты «Ain't No Mountain High Enough», а голоса Марвина Гэя и Тамми Террелл разливаются по комнате, Амала с готовностью подпевает и пританцовывает, потому что еще будучи школьницей записала слова к этой песне в отдельную тетрадку. 'Cause, baby, there ain't no mountain high enough Ain't no valley low enough Ain't no river wide enough To keep me from getting to you, babe Только теперь не ассоциируется эта песня с одноклассницами, с которыми она ее пела после уроков, чтобы практиковать английское произношение. О, нет. Думает Амала о том, как Киллиан согласился помочь с тренировками, как поддерживал её и помогал становиться лучше. Как же, ох, как же ей хочется верить, что этой песней пытается он ей сказать что-то… От таких мыслей прикрывает глаза и прижимает записку, что все еще держит в правой руке, ко лбу, потому что чувствует себя глупо-глупо. До искусанных губ нелепо, до смущенного румянца растерянно. Так, как позволено чувствовать себя другим семнадцатилетним девочкам, но не ей, не Амале Басу — прекрасной наследнице благородного рода. Отгоняет от себя подобные мысли, потому что следующая песня начинается с воя, продолжается повторяющимся гитарным риффом и рассказывает о зиме, войне и Валгалле. Амала вслушивается в слова и кажется начинает понимать, почему Киллиану так нравится рок. Эта кассета, как указано на вкладыше в коробке, на 60 минут, это значит что записал Киллиан ей около 20 песен. Есть песни, которые она знает наизусть и под которые беззаботно танцует, наслаждаясь моментом. Есть те, что где-то и когда-то слышала, без возможности узнать исполнителя или название, поэтому ликующе хлопает в ладоши и радуется, что теперь у нее есть возможность слушать их, когда ей захочется. Есть такие, что никогда не слышала раньше. Но это не мешает ей подхватить ритм и весело кружиться по комнате. С каждой новой песней перестает Амала искать какой-то скрытый смысл, не пытается прочитать между строк, убеждается, что имел в виду Киллиан ровно то, что он написал в своей короткой записке. …что сам люблю безмерно И среди всего этого разнообразия баллад, диско, попсы и рока не ожидает Амала услышать такую песню… Strumming my pain with his fingers Singing my life with his words Killing me softly with his song Эта мелодия, с её мягкими, но мощными аккордами мгновенно погружает её в состояние трепета и необъяснимой грусти. Killing me softly with his song Telling my whole life with his words Killing me softly with his song Её колени подкашиваются, и Амала опускается на пол. Можно подумать, что она просто оступается, но на самом деле… Третья стрела сразила ее наповал. Слова песни, рассказывающие о том, как незнакомец «перебирает мою боль своими пальцами». …провел большими пальцами по ее костяшкам… на мгновение сжал обе ее руки в своих ладонях, будто бы жалея ее ручки… Как «поет о моей жизни своими словами» — Он построит для меня Тадж Махал, если пожелает. — Но ведь, Тадж Махал — это могила. Как «нежно убивает меня» — Позволишь мне посметь? — Позволю. Это не просто музыка, это её история, её боль, её надежды и страхи. Она чувствует, как каждая нота проникает в её душу, как её сердце откликается на каждое слово. И заставляет плакать. Амала сама не понимает, как так получилось. Когда ехала она в Англию, то совсем не было у нее в планах рыдать, сидя на полу, слушая прекрасную песню. Просто эта прекрасная песня — это не история о неудачном романе, это песня о неразделенной любви и силе переживания во плоти. В этот момент Амала отчетливо понимает, что Киллиан, возможно, не осознает, какой след он оставил в её сердце, как сильно она привязалась к нему. И потому заваливается на бок и плачет еще сильнее. Потому что Амале семнадцать лет, и она склонна драматизировать.

*****

Киллиан действительно объявляется за пару дней до Рождества, и воспринимает Амала его появление как награду за свои труды и терпение. В последние недели была поглощена она учёбой и делами, едва находя время на отдых. Конец года означал конец семестра, а вместе с тем экзамены по всем предметам. И приходилось Амале задерживаться в университетской библиотеке до самого ее закрытия. Ведь в особняке де Клеров с его многочисленными назойливыми обитателями стало слишком шумно в этой предрождественской суете. Поэтому часто проводила ночи напролёт, углубившись в книги, когда дом наконец-то погружался в тишину. Кроме того, сыграла Амала в двух играх сезона, оба раза выходя на корт в основном составе. Каждая игра была для нее испытанием, но все происходит так, как говорил ей Киллиан. — Спорт имеет такое свойство, если будешь упорно трудиться, то твои старания обязательно окупятся. И не обязательно так, как ты того ждешь. Их команда выигрывает обе игры, а её усилия приносят плоды. Девушки из команды, которые раньше смотрели на неё с недоверием и плохо скрываемой враждебностью, начали меняться в своём отношении. Тут как бы сложно не оттаять, когда их новенький «второй номер» забрасывает трехочковый или выныривает из-под руки соперника и уводит мяч. Амала не знает, как реагировать, когда капитан команды, светловолосая третьекурсница по имени Анна, у которой в роду, наверняка, были викинги, подхватывает ее и трясет от переизбытка эмоций. В детстве видела она нечто подобное в одном из дворов в Клифаграми, тогда обезьяна схватила маленького щенка и начала таскать его вприпрыжку, пока не пришла мама-собака и не прогнала незваную гостью. Но за Амалу тут некому заступиться, и приходится терпеливо ждать, пока не решат ее отпустить. «Отличная игра, Кхан», «Спасибо за пас!», «Надо будет поработать над связкой вместе» — слышит она поток ободряющих фраз от сокомандниц, когда они собираются в раздевалке после игр. Их слова подкрепляются добродушными хлопками по спине и многообещающими улыбочками. А после девчонки уходят вместе, чтобы посидеть где-нибудь и отпраздновать победу… и не зовут её с собой. Амалу такое положение вещей абсолютно устраивает, ведь не искала в их лице подруг. Ей вполне хватает того взаимопонимания, которое воцарилось между ними после второй игры. Когда она снова послушала совета Киллиана. — А как мне еще добиться их уважения? Ну, кроме того, чтобы хорошо играть? — Тебя разве в детстве не учили делиться? После напряженного первого тайма, где Амала блестяще справилась с ролью атакующего защитника, бросает она мимолетный взгляд на скамейку запасных и замечает Саиду, которая выглядит разочарованной и тревожной. — Тренер, у меня голова кружится. Пусть кто-то выйдет на замену. Делает это не из жалости, а из расчета дать Саиде, которая больше ничего в этой жизни не умеет, кроме как играть в баскетбол, шанс. Амала действует хладнокровно, осознавая, что поддержка внутри команды может оказаться важнее её личных амбиций. Тренер, не показывая ни одобрения, ни недовольства, ожидаемо выпускает Саиду на корт. Пока девушка наспех разминается, то бросает на Амалу короткий взгляд. Подозрительный и благодарный одновременно. Пускай ещё не прониклись они к ней особой любовью, да и не может Амала похвастаться, что обладает каким-либо авторитетом в команде, но их отношение к ней ощутимо потеплело. Ее спортивные успехи стали заметны не только на площадке, но и за ее пределами. Внезапно Амала оказалась в центре внимания, от которого успела отвыкнуть с тех пор как переехала в Лондон. Уже после первой игры ее имя знают те, кто до этого даже не знал о ее существовании. Студенты, которых она едва знала, теперь окликают её в коридорах, приветствуя с улыбкой и восхищением. Девушки останавливаются, чтобы выразить восторг её игрой, не забывая добавить, как им нравятся её джинсы или прическа. Но среди ее «поклонников», как их называет Анджали, есть не только девушки. Парни, которые и раньше не теряли надежду и пытались привлечь её внимание, теперь делают это еще более настойчиво. Попытки флирта, приглашения на свидания, «случайные» (в кавычках!) прикосновения и то, как от всего этого отбиться — становится частью ее повседневной жизни. Но очень быстро она приходит к выводу, что быть популярной в университете — это как быть старшей дочерью кшатрийского рода в Калькутте. Внимание и ответственность неразрывно связаны, и с каждым днём она всё больше ощущает эту тяжесть на своих плечах. Кроме учёбы и баскетбола, Амала старается помочь Анджали и принимает активное участие в предрождественской благотворительности, на которую семья де Клер выделяет крупную сумму каждый год. А потому ездят они в приюты, где раздают еду бездомным, посещают детские дома, куда привозят подарки. Ощущает Амала, что делает что-то важное и значимое, видя благодарные улыбки и радость в глазах людей, чья карма, накопленная в прошлых жизнях, определила их судьбу именно так в этой. Не пропускает она ни одной мессы в протестантском соборе, где для де Клеров, главных благодетелей парафии, оставляют два первых ряда церковных скамей в нефе . Величественные своды собора, заполненные звучанием органа и хором, на удивление успокаивают шум у нее в голове и приносят душевное спокойствие. Находясь там, Амала не молится, но просто думает. О том, как мама заняла место бабушки и руководит Дюжиной вместе с Дубеем. О брате, который только пошел в школу. О кузенах, которым отправила целый фотоотчет своей лондонской жизни. О бабушке, с которой не говорила уже неделю по телефону. О дяде, которому звонит почти каждый вечер. О своем дорогом женихе, который отправился в паломничество в Гималаи. Не молится, но просит. О том, чтобы проявила мама свою сильную сторону и стойкость. О том, чтобы брат был здоров и слушался маму с бабушкой. О том, чтобы не попадали кузены в переделки и не ссорились между собой. О том, чтобы бабушка как можно дольше была с ними, делилась своей мудростью и гордилась ею. О том, чтобы дядя не переживал, чтобы был хороший урожай, не болела скотина и процветал Клифаграми. Просит, чтобы Амрит отморозил себе пальцы на горных вершинах, ведь все равно не нужны они ему, раз не удосужился за время своего самопознания и духовного развития хоть раз написать своей невесте. Амале не нужно быть в соборе, чтобы думать о Киллиане, потому что думает она о нем чаще, чем это позволено делать девушке, обещанной другому. Она это понимает, но ничего поделать с собой не может. Это странное ощущение преследует её постоянно, как будто сама атмосфера вокруг носит в себе его след. Так, сидя в университетской библиотеке, где воздух наполнен смесью запахов старых книг, сухой пыли, горького кофе из кафетерия и древесины — кедра, и слушая тихое перешептывание других студентов и шелест страниц, отвлекается Амала, и ее мысли невольно обращаются к нему. И еще… в те тихие моменты, когда Анджали заваривает ей чай с мятой, Амала замирает, вдыхая этот свежий запах, и ощущает, как сердце почему-то сжимается от тоски. А особенно сильно чувствуется его отсутствие, когда начинают всюду ставить рождественские деревья и украшать интерьеры еловыми веточками, а вокруг витает запах хвои. И хочется прямо на стенку ей лезть, как сильно она скучает. Амала скучает по Киллиану подобно тому, как скучают по теплу в холодные зимние дни. Его отсутствие ощущается во всём: в пустоте на трибунах, где она инстинктивно ищет его глазами, в молчании после игр, когда хотела именно от него услышать, что сыграла блестяще. Ох, и как же безразлично ей на всех этих богатеньких мальчиков, которые все вьются и вьются вокруг нее, с каждым днем все больше и больше. Вызывают в ней лишь чувство скуки и отчуждения. Их дорогая одежда, фамильные перстни, аристократический акцент и напускная уверенность — все меркнет в сравнении с его искренностью, мужественностью и добротой. Поэтому во время мессы, Амала просто думает. О Киллиане, который так далеко. Не молится, но просит. О том, чтобы вернулся целый и невредимый. К ней. И какая бы божественная сила это не услышала, но последнюю ее просьбу исполняет. На территории университета было непривычно тихо и пусто в то утро за несколько дней до Рождества. Закончился учебный семестр, и большинство студентов, сбросив груз экзаменов и забот, уже разъехались по домам, чтобы встретить праздники в кругу семьи и друзей. Остались лишь те, кому предстояло закрыть хвосты или пересдать экзамены. Амале на самом деле не нужно было приезжать, ведь успешно написала все экзамены, а тренировки её команды возобновятся только в новом году. Но с первыми лучами солнца она уже покинула свою комнату и, не позавтракав, просит водителя отвезти ее в университет. Потому что не может больше терпеть шум, суету и обитателей особняка. Кажется ей, что сойдет с ума, если останется. Приходит она в библиотеку зная, что будет царить там редкая для университетской жизни тишина. Кроме нее и милой старушки-библиотекарши больше никого нет, и всё вокруг дышит неподвижностью зимнего утра. Взяв для вида книгу, она присаживается у окна, погружённая в размышления и отрешённая от всего вокруг. Через окно библиотеки перед ее сонным взором открывается зимний пейзаж внутреннего дворика. Снег лежит ровным ковром, обволакивая всё в мягкую белизну, а в ясном морозном небе ярко светит солнце. Стекла слегка запотели и покрылись тонким слоем инея, что придает всему легкую размытость, словно это старая фотография. Амала лениво наблюдает, как редкие студенты и преподаватели неспешно передвигаются между корпусами. Их фигуры кажутся почти призрачными в морозном воздухе. Иногда кто-то останавливается, чтобы поправить шарф или перехватить сумку поудобнее, но в целом все двигаются медленно, как будто само время в это зимнее утро тоже замедлилось. Боковым зрением замечает группу людей, которые идут по одной из расчищенных дорожек. Глубоко вздыхает, собираясь уже отвернуться от окна и вернуться к своим мыслям, но что-то её останавливает. Возможно, это пыльный запах старых книг и деревянных полок щекочет ей нос, или какое-то внутреннее предчувствие заставляет ее подняться со своего места, оставив книгу на краю стола, и подойти ближе к окну, скрестив руки на груди. На первый взгляд одинаково высокие фигуры, человек восемь, неспеша шагают, разговаривая между собой, как тени на фоне белоснежного холста. И даже сквозь запотевшие окна и замороженный воздух её глаза сами выбирают, на ком остановиться. Щурится, улавливая… в том как идет, с легкой плавностью, как держит руки в карманах, с непринужденной уверенностью, что-то очень знакомое. …что-то, от чего сердце начинает биться чаще, что-то, что не дает ей отвести взгляд. На часовой башне зазвонил колокол, оповещая о начале нового, десятого часа. Перезвон эхом разнесся по двору, заставляя Амалу вздрогнуть. Словно очнувшись ото сна, она коротко вскрикивает от радости и подскакивает на месте. Поспешно хватает свою куртку со спинки стула и вылетает из библиотеки пулей так, что страницы брошенной ею книги переворачиваются как от легкого ветерка. Бегом по пустынным коридорам, пытается на ходу одеться, едва не теряя свою вязаную шапку по дороге. Мысли ее мечутся, предвкушая встречу и одноврменно волнуясь. От последнего дрожат пальцы, и все никак не получается застегнуть молнию. К концу первого семестра приловчилась она открывать огромные дубовые двери, зная, куда приложить силу. Поэтому не теряет времени, поворачивает ручку и, ударяя бедром в нужном месте, оказывается в открытой готической галерее, через арочные пролеты которой виднеется белоснежный университетский двор. Снег скрипит под ногами, а холодный воздух обжигает ее щеки, но она не сбавляет скорость, пытаясь срезать путь и перехватить Киллиана по дороге к парковке. Кажется ей, что не было месяца, пока он отсутствовал, потому что захлестывают ее те же эмоции и чувства, как в тот вечер, когда узнала, что попала в основной состав команды. Снова чувствует легкость во всем теле и силу, как будто ей все по плечу. Просто распирает ее от желания все-все ему рассказать и от одной мысли, что, наконец-то, поговорит с ним, встретит его сероглазый взгляд, ощутит его присутствие рядом, расплывается в улыбке, такой яркой и живой, способной затмить солнце на улице. Выбежав на главную дорожку, видит Амала удаляющиеся спины Киллиана и его коллег. Они уже почти дошли до парковки, и она запоздало осознает, что не продумала этот момент. «Мне что же, догнать и заговорить с ним? Прямо при всех?» — растерянно думает она. Её шаги замедляются, и, оглядываясь по сторонам, Амала чувствует, как её уверенность постепенно ослабевает. Сжимает руки в кулаки, будто пытается задушить в себе взращéнную с детства скромность и «благородные девушки не повышают голос и тем более не кричат на улицах, привлекая к себе внимание, подобно проституткам в кварталах удовольствий» и, решительно подняв голову, глубоко вдыхает холодный воздух и окликает его: — Киллиан! Она позвала только его, но, как и следовало ожидать, оборачиваются все. Взгляды незнакомцев, казалось, пронзили её, и она невольно поеживается. После быстрого бега из ее рта вырываются облачка пара, растворяясь в морозном воздухе. Амала заметно расслабляется, когда видит, что Киллиан начинает прощаться со своими коллегами. Кто-то жмет ему руку, а кто-то приятельски хлопает по плечу. Один из них даже шутливо стягивает с него шапку и треплет его волосы. В ответ Лайтвуд одергивает руку своего коллеги и забирает у него свою вещь. Амала не может удержаться от легкой улыбки, наблюдая за этой сценой. Отмечает, как его коллеги, хоть и с теплотой, но относятся к нему, как обычно старшие относятся к младшему ребенку — вроде бы любят, но при этом помыкают им и получают извращённое удовольствие, когда мучают его. Это невольно вызывает в ней приступ негодования и абсолютно свирепое желание забить его обидчиков ногами. Киллиан лишь отмахивается от них и, засунув шапку в карман, направляется в её сторону. Амала тоже, не теряя ни секунды, спешит сократить расстояние между ними, стремясь быстрее оказаться рядом. Сдерживает себя, чтобы не ринутся со всех ног к нему в объятия. Но чем ближе они подходят друг к другу, тем отчетливее Амала замечает то, что не могла бы увидеть с такого далекого расстояния. Сразу же видно, как сильно он устал. Темные круги под глазами, словно он не спал несколько ночей, а его улыбка, хоть и тёплая, кажется такой вымученной, как будто он заставляет себя поддерживать привычный образ ради неё. Ее собственная улыбка сменяется поджатыми губами и нахмуренными бровями. — Ты загорел. Даже волосы слегка выгорели, что явно указывает на то, что побывал он в тёплых странах. Но этот загар лишь подчеркивает контраст с его вымотанным видом. Амала, замедлив шаг, чувствует, как волны ее первоначального энтузиазма разбиваются о скалу заботы и беспокойства. — И тебе «привет». Даже голос звучит как-то сипло, непривычно глухо. А ведь ей так много хотелось ему рассказать, но сейчас, будто потеряв дар речи, только и может Амала, что оглядывать его с головы до пят, уверенная, что одной усталостью не обошлось. — Зачем ты играл с ними, ты же едва на ногах стоишь? — Ты преувеличиваешь, — усмехаясь, отвечает он и начинает поправлять волосы и одновременно тереть глаза. На его правой руке костяшки сбиты в кровь. «Это поэтому держит руки в карманах?» — проносится самое логичное объяснение у нее в голове. Киллиан замечает ее пристальный взгляд, тоже смотрит на тыльную сторону своей, мать его, ладони, как будто даже не догадывается, на что там она может смотреть, как будто забыл, что он этими руками делал. Морщится от осознания, что она это заметила, и бурчит себе под нос что-то матерное. Амала никак это не комментирует, ни то, что ругается, ни раны на руке, а Киллиан больше не прячет руку в карман и только отводит взгляд. — Зачем ты пошел играть с ними, если у тебя нога травмирована? — спрашивает и указывает одним взглядом на его левую ногу, на которую он старается не наступать и переносит вес на правую. — Это не травма, я просто ушибся. — Или тебя ушибли? Закатывает глаза и отворачивается от нее. Никогда у него не было «старшей сестры», и потому не особо знает, как отвечать на ее претензии, и откуда они вообще взялись. — Ты ходил к врачу? — У меня ничего не боли-аай! Амала делает недостающий шаг и сжимает его ногу чуть выше колена. Не сильно, но достаточно, чтобы он сложился пополам, шипя от боли. Совсем легонько, чтобы доказать, что она права. — Не похоже на «ничего не болит». Все еще расстирая больную ногу, Киллиан бросает на нее короткий взгляд снизу вверх. Узнает Амала этот взгляд, который обещает, что «она сейчас получит». На нее часто так же смотрели Каран и Арджун, потому что она всегда умела выводить всех из себя. Особенно противоположный пол. — А ты как будто не играешь, когда у тебя что-то болит, — выпрямляясь в свой угрожающе-высокий рост, произносит Киллиан. И сбрасывает спортивную сумку с плеча. Конкретно это действие заставляет ее вздрогнуть и пожалеть о том, что сделала. Но все равно она отказывается прислушиваться к инстинкту самосохранения и не пытается даже отойти, предоставляя все возможности, чтобы ее схватили. Потому что Амале семнадцать лет, и она еще не наигралась с огнем. — Я не… ай! — Здесь не болит? А здесь? — его сильные пальцы надавливают сквозь куртку, толстый свитер и кофту как раз по дельте и трапеции. — Тут тоже? Амала вскрикивает и извивается, пытаясь высвободиться из его сильных рук, которые неумолимо находят места, где у нее болит. На самом деле, баскетбол это такой вид спорта, при котором крепатура может появиться в любой мышце — от кистей рук до голеностопа, но Киллиан безжалостно выбирает самое больное — косые мышцы живота, голень, предплечье. Отпускает ее, только когда она взвизгивает особенно громко, потому что надавливает под коленом, на бицепс бедра. Чувствует себя Амала взъерошенным котенком, которого раздраконили, дергая за хвост, ушки, усы и шерстку. И не дали возможности впиться зубками и хорошенько расцарапать в ответ. Киллиан смотрит на нее и смеётся. И творит с ней что-то этот смех. Как будто щелкает у нее в голове замок, выпуская на волю давно забытое чувство. Это чувство, которое переживаешь в детстве, когда, не сдерживаясь, балуешься с другими детьми, когда шутливо начинаешь драться, щекотать и тискать друг друга, пока не выступят слезы от смеха. Не помнит, когда последний раз чувствовала себя так. Даже в самые беззаботные годы не позволялось ей того, что было разрешено близнецам. Сколько себя помнит, взрослые буквально тряслись над ней, опекали и требовали осторожности, особенно во время «одичалых забав» Карана и Арджуна. Мать–Дурга, не допусти, чтобы пострадала ее красота. «Если не убережем, то и Дубей не посмотрит на уговор и откажется от нее, — часто сетовала Индира, когда тройняшки возвращались после прогулок исцарапанные и грязные. — Никому не нужна невеста-драчунья, Амала, с поломанным носом или выбитым зубом». Но, будучи детьми, оставались они втроем глухи к подобным наставлениям и продолжали беситься в своё удовольствие. Помнит, как устраивали погони, крича и смеясь так громко, что их голоса эхом разносились по всей резиденции. Носились они по залам и коридорам, уворачиваясь от воображаемых опасностей, словно это был не старинный дом их предков, а бескрайние джунгли, полные приключений. И не боялась Амала взбираться на мебель, пробираться через тесные проходы для прислуги, делая всё, что в её силах, чтобы сохранить преимущество в игре. Однако в тринадцать лет, с первой кровью, что перечеркивает ее детство и знаменует переход на новый этап жизни, меняется все. Тут уже Карану и Арджуну строго-настрого запрещают даже касаться ее лишний раз, не то что предаваться сомнительным играм. Было им велено не поддаваться на её уговоры, не отвечать на ее провокации и защищать от самой себя. Ее красота, которой все так восхищались, превратилась в невидимый груз, ведь каждый ее взгляд и каждое действие должны были быть идеальными. Все правила и запреты, от которых так тяжело дышать, загоняли ее в рамки, заставляя чувствовать себя хрупкой и уязвимой. И вот теперь, стоя перед Киллианом со съехавшей набок шапкой, ощутила, как искрой вспыхивает в ней чувство свободы, желание быть настоящей, живой и не бояться последствий. Амала улыбается, склонив голову на бок и не сводя с Киллиана глаз. — Ты думаешь я не дам сдачи? — Ты, вообще-то, первая начала, — вздыхая, он собирается наклониться, чтобы подобрать свою сумку и абсолютно не воспринимает ее слова всерьез. Прожив всю свою жизнь с Караном и Арджуном, к своим семнадцати годам приловчилась Амала использовать законы физики в свою пользу. Знает она, где приложить силу, и какая должна быть скорость, и сколько нужно массы, чтобы повалить на лопатки того, кто больше тебя. Поэтому не теряет времени, отходит на пару шагов назад, чтобы разогнаться и, точно подгадав момент, когда Киллиан наклонился и не смотрит на нее, врезается в него. Правильнее сказать — набрасывается. Как львица на добычу. С разбега и больно. «Больно», потому что приложила она силу так, чтобы пришлось ему упираться левой ногой, которая предательски подкашивается. А еще не знает Амала, что, падая вместе с ним в снег, своим худеньким плечом бьет его прямо в солнечное сплетение, вызывая этим резкую, пронизывающую боль в районе ребер. Лежа в снегу, Киллиан не может выдохнуть и только надеется, что не доделала Амала начатую чужую работу, и его ребро все-таки не сломано. Вместо него полной грудью дышит Амала. И это, наверно, первый раз в жизни. Кружится голова от осознания, сколько правил она сейчас нарушила, а не потому что, смеясь, дышит слишком часто и у нее переизбыток кислорода. Ее носа касается едва уловимый мужской парфюм: легкий, но немного терпкий. Кедр… Мята… Хвоя… «Как от городского мальчика так сильно пахнет лесом?» — думает Амала как в дурмане. Хочется зарыться в его свитер, уткнуться носом в его шею и дышать-дышать-дышать. Четвертая стрела едва не проходит на вылет. С усилием воли поднимает голову и, приподнявшись на локтях, пытается заглянуть ему в лицо. Глаза у него закрыты и потому рассматривает его. Жадно и нагло. Ведь она так скучала. «Красивый… красивый мальчик, а знаешь ли ты, что красота считается выражением энергии и силы Великой Богини? Что ты есть проявление божественного?» Вместо ответа он открывает глаза, и Амала замирает. В такие холодные, бездонные глаза можно провалиться, потерять себя и не захотеть находиться. — Я ничего еще не начинала, Киллиан. Это очень смелое заявление от девушки, которая буквально лежит на нем, выдыхая облачка пара ему в лицо. Но он никак не реагирует на ее слова, только смотрит на нее. Невозмутимо и холодно. Даже когда Амала бросает недвусмысленный взгляд на его губы. Знает Амала, что поцелует его сейчас, если он сам этого не сделает, то она… Киллиан залепляет горстью снега ей в лицо. Холод резко ударяет по коже, обжигая морозной свежестью. Амала вздрагивает и вскрикивает от неожиданности. Упираясь одной рукой ему в грудь, другой пытается вытереться и проморгаться от снега. Чувствует, как двигается под ней, пытаясь сесть, но она сжимает ткань его свитера и наваливается на его плечо всем весом. — Киллиан, я не знаю, что я с тобо-о-аай! — ее грозный голос срывается на крик, когда он зачерпывает ещё одну горсть снега и с весёлым смехом безжалостно просовывает руку ей за шиворот. Ледяной холод расползается по спине, и в этот раз Амала сама отскакивает от него, чувствуя, как снежные комочки пробираются под кофту, заставляя её съеживаться и нервно дергаться. — Мне показалось, или тебе нужно было остыть, — поднимаясь на ноги, говорит он усмехаясь. — Я закопаю тебя в этом снегу, Лайтвуд! — сердито обещает она, подпрыгивая, чтобы вытрусить остатки снега из-под одежды. Но это ее закапывают. Ввиду климатических условий ее родной Калькутты и того факта, что, в принципе, никогда не выезжала за границу, то и не доводилось Амале так резвиться в снегу. Оттого не знает, как побеждать в снежных баталиях, но все равно бросается в эту игру с каким-то детским азартом. Слишком быстро замерзают у нее руки, немеют пальцы, и ей сложно лепить снежки. В то время как у Киллиана, с его большими руками, получаются настоящие снаряды, что точно прилетают в цель. Зато Амала знает как хитрить. Без зазрения совести она ставит подножки, хватает его за ноги, пытается наскакивать сверху, но Киллиан ловко от всего уворачивается. Заливается она смехом каждый раз, когда он подхватывает ее на руки, чтобы бросить в сугроб. В то короткое мгновение полета у нее захватывает дух, а, приземлившись, вокруг нее разлетаются снежные вихри, которые, искрясь в солнечном свете, слепят ее до слез. Никогда не чувствовала себя такой живой, как в этот момент. — Не ударилась? — заглядывая ей в лицо, спрашивает Киллиан. — Нет, хочу еще, — с готовностью тянет к нему руки. — Подбрось меня еще. И он подбрасывает, потому что так прекрасна она в этот момент — раскрасневшаяся, с горящими глазами, с распатлаными волосами, выглядывающими из-под шапки — что не смог бы ей ни в чем отказать, даже если бы захотел.

*****

Не отказывает Киллиан отвести Амалу на рождественскую ярмарку, когда она просит его по телефону. Поправочка! Ее и Анджали. Услышав ее просьбу, он не отвечает сразу, и она паникует. Совсем забыла о «негласных правилах» их общения друг с другом и, поймав взгляд подруги, которая оказывает моральную поддержку, валяясь на кровати в ее комнате, тут же добавляет, что и Анджали будет с ней. Тем самым подтверждая, что никакое это не свидание, раз их будет трое. Ну что за глупые мысли? Рождественская ярмарка, на самом деле, тоже предлог. Хочется Амале еще раз увидеться с Киллианом в этом году, перед тем как он снова уедет. Только на этот раз отправляется он в родной город, чтобы провести праздники с сестрами. — Скажи, что успеет погулять с нами, потому что у него вечерний поезд, который обязательно опоздает, так что времени с запасом, — шепчет ей на ухо Анджали. — Твой поезд вечером, как раз успеешь на семейный ужин в Сочельник. — Угу, успею. В его голосе ноль энтузиазма, и девушки в недоумении смотрят то на трубку в руках Амалы, то друг на друга. — Это значит, что он придет? — тихонько спрашивает Анджали. — Да, придет, — слышится голос Киллиана в трубке. — Из тебя так себе суфлер, Энджи. Именно так Киллиан и Анджали, которые никуда не собирались в принципе, оказываются на южном берегу реки Темзы, между мостами Хангерфорд и Ватерлоо, на ярмарке в «Саутбэнк Центре». Потому что туда очень хотела сходить Амала. Лёгкий снежок кружится в воздухе, оседая на крышах уютных деревянных домиков, которые выстроились вдоль набережной, создавая впечатление маленькой деревушки в центре города. Продавцы, укутанные в теплые шарфы и шапки, весело переговариваются с покупателями, предлагая им всевозможные праздничные угощения и товары. — Кхан, не убегай далеко, так чтобы я тебя видела! — Анджали вытягивает голову и становится на носочки, выглядывая ее в толпе. — Пусть идет, я вижу ее. Амала, словно маленький ребенок, носится по ярмарке с горящими от восторга глазами. С любопытством заглядывает в каждый из этих деревянных домиков, восхищаясь разнообразием товаров — блестящими стеклянными шарами, плетеными корзинками, мягкими шерстяными варежками, расписанными вручную ангелами и фигурками. Ароматы горячего шоколада и сладкой ваты смешиваются с запахом пряных булочек и жареных каштанов, и хочется ей попробовать всё и сразу. — Хочешь сама отдать продавцу денежку? — спрашивает Анджали, уже доставая кошелек из сумки. — Хочу! — Вот держи, — протягивает ей пару банкнот по 50 фунтов с улыбающейся английской королевой. — Не забывай забирать сдачу! Или ты думаешь, что мы их печатаем? Для нее, выросшей в Калькутте, ярмарки всегда ассоциировались с теплом, буйством красок и ароматами специй, которые щекочут нос. Там, на ярких шумных рынках, всегда можно найти всё: от экзотических фруктов и благовоний до изысканных тканей и украшений. Но рождественская ярмарка в Лондоне поражает её своей сдержанной элегантностью и каким-то особенным волшебством, которого она никогда раньше не испытывала. — Амала, смотри под ноги! — старается предупредить ее Киллиан, но она все равно спотыкается. — Я не упала! — бросает она через плечо и спешит дальше. Анджали и Киллиан, в противоположность ей, идут медленно, чуть отставая. Для них обоих давно потеряли такие мероприятия какую-либо новизну, ведь бывали на ярмарках много раз в детстве и школьные годы. Оба держат в руках по стаканчику горячего глинтвейна, делая небольшие глотки с ленивой расслабленностью. — Какое украшение мне выбрать? — обращается она к ним обоим за советом, держа в руках хрустальную снежинку и покрытую золотыми блестками звездочку. Киллиан и Анджали переглядываются, изображая задумчивость. — Бери оба. — Да, бери оба. Амала едва ли не подпрыгивает от такого совета и довольная просит завернуть елочные игрушки в отдельные коробочки. Именно поэтому спустя некоторое время и Анджали, и Киллиан идут, увешанные множеством пакетов с подарками, которые она выбрала для родных. — Мы ее разбалуем. — Да ладно, пусть повеселится. Говорят и вдвоем доедают лакомства, которые Амала попробовала и капризно отказалась есть. В их молчаливом сопровождении воцаряется своя гармония, некая договоренность, как у давно женатой пары, которая терпеливо следит за своим чадом. Киллиан и Анджали переглядываются с легкой улыбкой, наблюдая за её безудержным восторгом, и не мешают ей наслаждаться каждым мгновением этой волшебной атмосферы. — Киллиан, — Амала дергает его за рукав пальто и показывает на одну из расписных фигурок. — Кто это? Он наклоняется так, что их лица на одном уровне, и отвечает: — Джек Фрост. Он рисует морозные узоры на окнах и, — показательно начинает трепать ее за правую щеку, — щиплет за нос и щеки, когда особенно холодно. — Совсем не похож. В жизни намного страшнее, — говорит и отрешенно касается маленькой фигурки мальчика-эльфа. — Что? Ее рука замирает, и она не решается поднять глаза. Сглатывает и пытается придать своему голосу легкую веселость: — Ой, я не так выразилась! Я имела ввиду, что должен был бы выглядеть страшнее… ну, если бы он существовал, хотя, конечно же, это невозможно. Хмыкнув, Киллиан едва щипает ее за кончик носа. — Там готовят жареный маршмеллоу. Хочешь? В это время года дни совсем короткие, и сумерки наступают быстро. Уличные фонари и огоньки на гирляндах, украшающих деревянные домики, загораются мягким светом, отражаясь в снежных хлопьях, которые всё гуще падают с неба. Оглядывается по сторонам и видит освещенные мосты и величественные здания, и кажется Амале, что всё вокруг становится ещё более сказочным и нереальным. И конечно же, она хочет жареный маршмеллоу в шоколаде и активно кивает. — Я замерзла, — объявляет Анджали, — как раз занесу пакеты и погреюсь в машине. — Давай я отнесу, — тут же предлагает Киллиан. — Они тяжелые. Анджали многозначительно смотрит на него из-под меховой шапки, надвинутой на брови. — Я справлюсь, а ты за ней присматривай, — говорит и забирает пакеты с самым деловым видом. — Следи, чтобы не обожглась и в костер не упала. — Так точно, мэм, — отвечает он, отдавая честь наигранно-важным тоном. Анджали закатывает глаза и, напоследок, подмигивает Амале, так чтобы только она видела. У той раскраснелись щеки от долгой прогулки на морозе, потому не видно, как краснеет от смущения и того, что ее подруга может подразумевать этим своим подмигиванием. Киллиан провожает Анджали непроницаемым взглядом, и Амала успевает схватить его за руку, прежде чем он спрячет ее в карман. Довольно улыбается, сжимая его теплую ладонь обеими руками. Кончиками пальцев чувствует грубую корочку запекшейся крови на костяшках, проводит рукой по тыльной стороне, гладит, как будто жалеет его сильные руки. — Пошли? — спрашивает, но уже тянет за собой одной левой рукой, второй указывая путь. Киллиан молча идет за ней. Отчего-то недоверчиво и осторожно. Идут рядом, и бросает Амала на него взгляды украдкой. Отмечает, что выглядит он лучше, чем вчера, свежее и бодрее. В теплом свете огоньков его загар кажется еще заметнее, и проносится у нее в голове: «Такой летний… » — и скользят ее глаза по его шее вниз к плечам. Никогда не видела его… без футболки, но не мешает это ее воображению представлять… его кожу, обласканную солнцем. Сама не знает, почему находит столь невинную фантазию необъяснимо притягательной… дразнящей. «Сильный… О Мать Дурга, какой же он сильный! Сильнее меня и умнее. Как будто сделан из другого теста…» Не глядя, Киллиан складывает ее руку в кулак и полностью обхватывает его своей горячей ладонью. — Не замерзла? Она раскрывает ладонь и ее пальчики находят место между его, переплетаясь. — Нет. «Такие, как он, всегда были мне не по нраву. Дерзкий, иногда грубый, слишком прямолинейный». Так сильно сжимает его руку, так тесно. «Старше меня, не только на годы, а на сотни стран, которые видел, и на опыт, который носит в себе. С ним мне интересно, а с остальными так…» Бросает ее в жар и обрывается мысль на полуслове. Подошли они как раз к одной из бочек, где пылает разведенный костер, и отпускает Амала его ладонь. Пытается отвлечься и внимательно следит, когда Киллиан показывает, как правильно это делается. — Только не выколи никому глаза, — предупреждает он перед тем, как дать ей длинную палочку. Но Амала уже с энтузиазмом насаживает на нее пухлые белые зефиринки. Костёр перед ней трещит, вырываясь языками пламени за пределы бочки, и она осторожно подносит маршмеллоу ближе к огню. Сначала всё кажется простым — зефир начинает слегка подрумяниваться, покрываясь золотистой корочкой. Но внезапно лакомство вспыхивает. Амала вздрагивает и быстро отдергивает руку, но зефир уже безнадёжно обуглился. Она пробует еще раз, стараясь быть аккуратнее, но теперь маршмеллоу слишком долго держится над огнём и начинает таять, пока, наконец, не падает в снег. Киллиан ничего не говорит, лишь наблюдает за ее попытками. Бросает она завистливый взгляд на идеальные, слегка карамелизированные зефиринки в его руках и злится от досады. А он хохочет. Заразительно, глубоко и искренне. Становится так… тепло на душе от его смеха. Просто… хорошо. Хорошо. Снова подносит Амала палочку с зефиром над огнем, пока Киллиан отходит к деревянному столику, где стоят кастрюльки с топленым шоколадом. С интересом следит она за каждым его движением, как делает все спокойно и уверенно, как собственно все в своей жизни. Зачерпывает немного ложкой и поливает поджаренные маршмеллоу густой струей шоколада. Несмотря на то, что сосредоточен, его лицо выражает почти детское удовлетворение от процесса. Засматривается Амала и не сразу слышит слабое потрескивание, доносящееся от огня. Когда чувствует запах паленого сахара, то уже поздно — сразу три зефирки вспыхивают ярким пламенем. — Брось, — не говорит, а отдает приказ. Выбивает из ее рук горящую палку, прежде чем она успевает сообразить, что ей сказали делать. Быстро тушит этот «пожар», наступив на него несколько раз. В воздухе остается лишь лёгкий запах гари. — Вот держи, попробуй, — Киллиан протягивает ей палочку с приготовленным им лакомством. Три округлых зефиринки покрыты ровным слоем блестящего шоколада, который аппетитно блестит в свете огня. Амала сглатывает избыток слюны прежде чем поднять на него глаза. Вокруг ярмарка продолжает жить своей жизнью. Из динамиков доносятся звуки старых рождественских песен, которые перекликаются со смехом и разговорами. Пушистые снежинки, словно заколдованные, плавно опускаются на землю. Кажется Киллиан ей таким красивым в теплом свете костра, таким летним. Мягкий свет лампочек, отражающийся в его глазах, полностью захватывает ее. Он всегда смотрит на нее вот так. Внимательно, нежно, тепло. Легкая щетина подчеркивает силуэт его скул, а мягкие линии губ растягиваются в добродушной улыбке. Если бы могла Амала хоть что-то видеть кроме него в этот момент. То знала бы, что натянута уже тетива, что заложена последняя стрела и направлена на нее… Амала не моргает, когда хватает Киллиана за запястье вместо того, чтобы взять угощение в свои руки. Только сильнее сжимает и тянет его руку ниже, так чтобы оказалось лакомство напротив ее рта. Знала бы, что дается ей выбор — уйти, пускай раненой, но уйти… или сдаться. Окончательно и бесповоротно. Облизывает сперва верхнюю, затем нижнюю губу. Уверена, что у Киллиана едва расширились зрачки, когда не смог удержаться, и его взгляд проскользил к ее рту. Амала едва наклоняется, чтобы кончиком языка слизать шоколадную глазурь с самого крайнего кусочка. Тонкий слой шоколада тает во рту, расползаясь горячей сливочной волной. — М-м-м, молочный. Бросая на Киллиана томный взгляд из-под ресниц, она медлит лишь мгновение, прежде чем приоткрыть губы и сомкнуть их вокруг мягкого зефира. О, она бы повернулась к стреляющему лицом, опустила бы руки смиренно и сказала: — Мое сердце уже ранено, поэтому можно, пожалуйста, в голову? Чтобы наверняка… Внутри он оказывается теплым и нежным, словно шёлк, который медленно растекается по её нёбу, заполняя рот сладостью. Насыщенный шоколадный вкус идеально сочетается с воздушной текстурой маршмеллоу, заставляя ее прикрыть глаза от удовольствия. Пятая стрела прилетает ей в висок. Никогда бы не подумала Амала, что это будет так вкусно, так сладко, и речь сейчас идет не о маршмеллоу. Смотрит она на Киллиана и замечает, как его серые глаза потемнели, слышит, как дыхание стало чуть более прерывистым, чувствует тепло его тела, распознает сквозь ароматы корицы и глинтвейна едва уловимый свежий запах утреннего леса, знает, как будет сладко, если он ее сейчас поцелует. Никогда ни в чем не была так Амала уверена, как в том, что он не устоит перед ней. Потому что ей семнадцать лет и единственное, чему она не училась, что всегда умела… так это вызывать похоть в мужчинах. «Ну же… сделай что-нибудь!» — думает она, не зная, как еще побудить его к действию. Не знает она, как это… просить мужского внимания и ласки. Все всегда ей доставалось просто так, несметные богатства бросались к ее ногам, лучшие наследники Индии склоняли свои головы и вставали перед ней на колени. Усмехнувшись, Киллиан прикрывает глаза и едва наклоняется к ней. Внутренний огонь ее уверенности разгорается сильнее с каждым мгновением. Уверенности, что сейчас он её, что он будет её. Вместо поцелуя, он заглядывает ей в глаза и говорит: — Амала, ослабь-ка руку.

1980 год, Калькутта

Зал заседаний, где собрались представители Дюжины, наполнен приглушенным перешёптыванием и еле слышным шуршанием дорогих тканей. Воздух пропитан напряжением, и, кажется, даже стены затаили дыхание, наблюдая за происходящим. Две фигуры, одна в красном, другая в фиолетовом, притягивают к себе взгляды. Так было всегда, когда Амрит и Амала появлялись где-либо вместе. Оба ослепительно прекрасны, недостижимы. Амрит, с его вальяжной осанкой и хладнокровным взглядом, и Амала, такая грациозная и таинственная — оба уверенные в своей безупречности. Однако в этот раз их опасная близость заставляет остальных представителей благородных семей держаться на расстоянии. Только и могут, что молча наблюдать, не решаясь вмешаться. Амрит, несмотря на боль, которую, наверняка, ощущает в правой руке, и на холодное прикосновение кинжала на своей шее, не выказывает ни малейшего беспокойства. Его лицо остается непроницаемым, как будто всё происходящее лишь очередная партия в их с Амалой бесконечных играх, а не момент, в котором одно резкое движение может стоить ему жизни. Его губы изгибаются в кривой усмешке и, склонив голову набок, он изучает Амалу с явным интересом. Его глаза, изумрудные и холодные, не отражают ни страха, ни беспокойства. Только насмешка, под которой скрывается странная смесь восхищения и предвкушения. Амала же хмурится, пытаясь держать себя в руках, хотя для этого уже несколько поздно. Ее пальцы крепко сжимают рукоять кинжала, и каждая мышца её тела напряжена. Хотя они нигде не соприкасаются напрямую, кожа к коже, но все равно ощущает Амала, как от одной его близости между ними крепнет невидимая связь. Ее светло-зеленые глаза смотрят на него в ответ, дерзко и нахально, ведь знает, что действительно может полоснуть его по шее. А еще знает, что сдаться было бы легче, но она ни за что не согласится признать его власть над собой. — Дорогая госпожа, прошу, ослабь руку. И вздрогнула наследница Басу, будто почувствовала морозный ветер такой далекой-далекой зимы. Будто услышала голос, которому всегда было под силу успокоить хаос в ее душе. Конечно же, ей только показалось, потому что это Рейтан обратился к ней. Мягко, но настойчиво, тем самым разрывая напряженную тишину. Ощущает Амала, как постепенно, с каждым вздохом, отпускает ее напряжение, уступая место странному чувству покоя. Её хватка на запястье Амрита ослабевает, и она медленно, словно преодолевая невидимую преграду, отталкивает его от себя. Тот, в свою очередь, не проявляет ни капли сопротивления, а его насмешка сменяется спокойным ожиданием. Опустила Амала руки и тут же чувствует, как Арджун аккуратно забирает кинжал из ее цепких пальцев. Не смотрит она на своего кузена, ведь именно в этот момент замечает тонкую струйку крови на шее Амрита. Ощущение триумфа вспыхивает огнем где-то глубоко в груди. — Даже думать не смей, чтобы коснуться меня своими руками, Дубей, — угрожающе, произносит она, — если подойдешь ко мне, то в следующий раз не досчитаешься пальца. Амрит лишь ухмыляется в ответ и делает шаг вперед, выражение его лица при этом остается расслабленным, почти ленивым. Но когда он говорит, так низко и бархатно: — Помяни мои слова, Басу, в следующий раз ты сама придешь ко мне. То у Амалы бегут мурашки.